Текст книги "Первый царь"

Автор книги: Бари Сыч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Гарвин

Прибыв в Минидпарат, Борвин, великий князь Лубравский, поспешил на прием к хакану. Окружала его свита, в которую входил и наследник Гарвин.

Княжич по малолетству посещал Минидпарат впервые, и все ему было в диковинку. Город возведен из камня. Да и откуда взять строевой лес в степи? Вокруг не имелось стен. Да и зачем укрепления в державе, не знающей усобиц? Улицы оказались прямы и широки. Это удивило сильней всего, и Гарвин решил по возвращению в Лубраву расспросить хрониста, как самого грамотного. Он мог знать, почему так вышло, что лубравские улочки узки и кривы, а минидпаратские прямые и широкие.

Прием у хакана тоже впечатлил юношу. Роскошно одетые стражники, тьма важных придворных и иноземных гостей. Он впервые увидел людей с черной кожей и чужеземцев желтого цвета. Во дворце пели диковинные птицы и были устроены особые чаши, в которые пускали струи воды, это называлось фонтаном.

Хакан тоже поразил княжича, но не в хорошем смысле. Тот оказался тучным мужчиной с нечистой кожей и мутными глазами. Не таким Гарвин представлял себе владыку обширного края.

Они с отцом прошли меж двух очищающих огней. Хоть и поклонялись степняки небу, но мысль западных народов об очищении пламенем, которого боятся духи, им понравилась и прижилась. Поэтому всякий, идущий к хакану должен был очиститься.

Приближаться к владыке пришлось на коленях, как заведено у курбеков для всех вассалов.

– О, великий хакан! – почтительно обратился к повелителю Борвин. – Страшное несчастье постигло всю землю Любскую!

Хакан шевельнул пальцами, показывая, что слушает и велит говорить.

– Боги помутили разум жителей! – продолжил князь, не поднимая глаз выше живота хакана. – В городках малых побили твоих мытарей. Насмерть побили.

Гарвин, пользуясь тем, что все внимание приковано к его отцу, нет-нет, да и бросал взгляд на владыку Закатного Улуса. На того новость об убийстве сборщиков выхода впечатления не произвела, а вот беклярбек Миду, правая рука хакана во всех делах денежных и военных, недобро сверкнул глазами.

– Не наказывай своих неразумных данников гневом своим, великий хакан! – просил Борвин. – Просим мы тебя о милости. Дозволь мне самому покарать виновных! Дозволь мне самому собирать выход для тебя и доставлять в Минидпарат! Да не потревожат тебя столь мелкие заботы! От нас же прими эти скромные дары в знак нашего уважения к твоей мудрости!

При этих словах Гарвин открыл ларец, что держал в руках и извлек из него диковину – железного соловья в клетке. Он поставил игрушку на пол и нажал на шпенёк, торчащий сбоку. Птичка, изделие мастеров из далекого Гугенгрома, принялся щебетать. Глаз княжич поднять не мог, поэтому от него укрылась реакция хакана, но придворные зашептались одобрительно. Стоил соловей немилосердно, но здесь нужен был особенный подарок. Поразить владыку Закатного Улуса оружием, утварью или тем более конями они бы не смогли.

– О, великий хакан! – подал голос беклярбек. – Позволь мне спросить об этом деле!

Видимо, повелитель дал знак, потому что Миду продолжил.

– В каких землях побили мытарей?

– В княжествах Друбинском и Доброцком, великий беклярбек, – ответил князь с готовностью.

В Великом княжестве Лубравском мытари делали свое дело ладно. В Великом княжестве Ярицком, самом близком к Улусу – тоже. Ярице был смирен и послушен, потому что лежал первым на пути курбеков в земли любские, хоть в Великое княжество Друбинское будет путь, хоть в Лубравское. А в Доброцкое княжество курбеки не ходоки. Идти пришлось бы далеко в леса и в болота, где летом слякотно, а зимой голодно. И нет простора степной коннице.

Вот на эти два обстоятельства, порядок в Лубраве и труднодоступность неспокойного Доброце, и уповал князь, когда просил дать ему обязанность собирать выход с Любских земель. Да к тому же, на северных и восточных границах Улуса неспокойно. Не с руки хакану отправлять войска и силой приводить к покорности любские княжества. Как только получил Борвин весть об избиении мытарей, тут же поехал в Минидпарат, чтобы первым рассказать хакану и успеть предложить себя, как сборщика выхода. При отце Борвина случалось уже побоище мытарям курбекским. Прислал тогда хакан отряд немалый, чтобы в ум привести ослушников. Разор от того похода был великий, повинные городки так и вовсе вырезали до последнего человека, и Ярице опять пожгли, хоть там мытарей пальцем не трогали. Раны с тех пор затянулись, и люд снова бунтовать потянуло. И ведь велик тот выход, по чести говоря, ибо двадцатая доля со всего отправляется в Улус. В неурожайный год это может и к голоду привести.

Бросив в очередной раз осторожный взгляд на хакана, Гарвин подивился – владыка глядел на своего беклярбека, будто спрашивая мнения. Но не как смотрел Борвин на своих воевод, скорее так бояре искали ответа в лице князя, когда предлагали сомнительный план.

Полно, подумал Гарвин, немедля опуская глаза. Да кто же правит Улусом, хакан или беклярбек его?

– Да будет так, – молвил, наконец, человек на троне. – Да будешь ты, князь, головой отвечать за сбор податей с земли любской. Если не осилишь, не обессудь.

Князь с наследником стали отбивать поклоны и отползать, как было принято в Улусе, пятясь.

Пир, который хакан дал гостям, поразил Гарвина не меньше приема. Здесь никто не пил пива или меда, зато вино лилось рекой. Кушанья подавали на серебряной и золотой посуде, напитки – в роскошных кубках, столы были застланы богато вышитыми скатертями, а полы – мягчайшими коврами. Но главным потрясением стали женщины. Множество танцовщиц услаждали взор пирующих. Одеты они были весьма скудно, но у каждой низ лица был закрыт платком. По обычаям степняков женскую улыбку могли видеть лишь отец, муж, сын или брат. Женщины любичей были красивы, но местные танцовщицы поражали не только обилием нагого тела, но и грацией и пластикой, совершенно непривычными молодому княжичу.

Когда в очередной раз пили за здоровье хакана, Гарвин обратил внимание, что его сосед слева, молодой степняк, лишь пригубил вино в то время, как остальные осушили кубки до дна. Заинтересовавший, любич стал присматриваться к соседу и отметил, что тот почти совсем не пьет вина. Выпитое побуждало Гарвина к общению, поэтому он не смог долго сдерживать свое любопытство.

– Уважаемый! – обратился он к соседу на своем вполне сносном курбекском. – Позволишь ли ты узнать, почему ты не пьешь вина? Оно превосходно!

– Я потому не пью вина, уважаемый, – ответил холодно тот. – Что оно дурманит разум и уязвляет ум человека.

– Что же, – шутливо проговорил Гарвин. – Думаю, сегодня мой ум справится с понесенным уроном!

– Первый же глоток вина – это шаг в неизвестность, – возразил ему юноша.

– И ты уже шагнул, – отметил княжич.

– Я в гостях, – мрачно отозвался курбек. – Не мог же я нарушить обычаи этого дома.

– Ты очень рассудителен! – восхитился Гарвин, который к тому времени уже изрядно захмелел от отсутствия привычки пить много вина. – Даже жаль, что я не могу выпить с тобой! Зато я могу выпить за тебя! Я Гарвин, сын Борвина, пью за тебя, уважаемый сын своего отца!

Он выпил и почувствовал, что настолько пьяным ему в своей жизни быть не доводилось. Его даже не смутила та легкость, с которой он назвал собеседнику свое имя. Конечно, давно уже миновали времена, когда предки Гарвина не сообщали своего настоящего имени никому кроме родни и вообще старались не разговаривать с чужаками, чтобы не потерять часть души. Однако вот так вот представляться первому встречному, было не принято до сих пор.

– Меня зовут Мамута, сын Пармуты, – ответил курбек потеплевшим голосом.

Знание Гарвином обычаев степного народа растопило ледяной панцирь соседа. В тот вечер житель лесов и кочевник разговаривали как друзья. Молодые люди хвастались походами и стычками, в которых участвовали, рассказывали байки родных земель и понимали, что не так уж сильно различие меж ними.

Глава вторая. Весна первого года.

Таильрен

Компания Таильрена бодро шагала к границе Букского епископства. Они возвращались из набега на доброцкие земли, пока что – из удачного.

Капитан привел компанию в этот край, когда снег уже сошел, но вечно пасмурное небо и промозглые ветра внушали мысли о том, что отсюда надо убраться до холодов.

Путь наемников лежал по заснеженным землям Северной Империи, где зима была сурова, если сравнивать с родиной Таильрена, благословенной Зомецией, расположенной на берегу ласкового моря, недаром прозванного Бархатным. Там снег видели лишь на недальних горах, а лед продавался за неплохие деньги даже зимой. На севере Империи такое вспоминалось с грустной улыбкой. Особенно в восточных краях. Здесь и весной Таильрен чувствовал себя хуже, чем в срединных землях зимой. Была в том вина сырости да злых ветров, дующих с близкого Белого моря, отнюдь не напоминавшее Бархатное.

Не стал Таильрен грабить деревень или осквернять капищ, тем более, что деревни в этом краю были на три-четыре двора, редко на пять. Где находятся местные святыни Таильрен не знал, а искать не стал. Так можно было растерять время, добычи не взять, зато попасть под удар какого-нибудь местного барона. Перед вылазкой он составил план, тогда его и посетила мысль не рыскать по лесам в поисках добычи, а подступить к ближайшему крупному селу. Идти пришлось долго, три ночи. Ему люди верили, поэтому он убедил свою компанию сделать марш по темноте, благо, что ночи стояли лунные. Плоды эта хитрость дала сладкие – когда отряд вышел к селу, для местных это стало неожиданностью. Боя не было. Так, облава. Что могли противопоставить селяне без малого двум сотням опытных солдат, оружных и доспешных? С десяток схваток, больше похожих на убийства. Остальных неразбежавшихся отловили, связали всех молодых и здоровых, а теперь гнали в полон. Орденские и епископские щедро платили за рабов. Многие капитаны, которых знал Таильрен, приказали бы перебить оставшихся, но он был не таков, зряшного душегубства не любил. Старых и малых, больных и слабых он просто оставил, даже развязав ведьму, чтобы она позаботилась об остальных. Смысла таиться не было, все равно из деревни ускользнуло достаточно жителей, которые принесут весть о набеге местным лордам. Вот подпалить село Таильрен не погнушался. Договор есть договор. Надо зажечь войну, хоть в кондотте и нет таких слов. Капитан понимал, что участь большинства оставшихся селян будет незавидна, но свой шанс на выживание они получили.

Шли пешком, как было заведено в их компании, да и в некоторых иных. Уставы большинства наемных отрядов дозволяли марши верхом, но старый капитан, от которого Таильрен в свое время принял компанию, рассудил иначе. Он был приверженцем суровых взглядов и держался старинного устава. А предки дело знали.

Если посадить солдата на коня, то он, спору нет, устанет меньше и пройдет за день больше. Одна беда – случись неожиданное нападение, можно даже не пытаться организовать бой. Кто-то кинется на врага в жажде добычи, кто-то рванет подальше в предчувствии поражения. Исход боя может быть разным, неизменным будет одно – капитан не повлияет на него никак. Хорошо, почти никак.

Если же пехоту в походной колонне атакует неприятель, то дело обернется совсем иначе. На своих двоих сбежать шансов меньше, броситься грабить – сложнее. Большинство наемников примет бой и ими можно будет командовать. Появятся варианты.

Битвы и походы научили Таильрена главному. В бою чаще побеждает не тот, что яростнее рубит, точнее стреляет или ловчее скачет. Часто удача воинская оказывается на стороне тех, кто лучше управляет своими людьми. Заветы предков в данном случае позволяли добиться нужного, потому почтение к ним было искренним, когда кондотьер отстаивал старинную правду маршей на сходках компании.

Верхом ехали лишь сам капитан и его лейтенант Пирко, храбрый малый, не чуждый осмотрительности и благоразумия. Именно за эти качества, паче того – за их слияние, Таильрен и выдвинул Пирко в начало отряда. Храбрых много, осторожных тоже, а вот разумно сочетающих таковые черты натуры можно пересчитать по пальцам.

Кроме того, Пирко дворянского сословия, и для переговоров это иногда оказывалось полезным. Таильрен не смог бы поклясться своей честью в случае надобности. Откуда взяться чести у наемника, вышедшего из подлого сословия? Другое дело Пирко. Его отец был всадником у мелкого барона из Катиссы, юго-западного края Северной Империи. Парень подался в наемники по причине суровости и скудности родных земель. Места те были на диво гористы и все поросли лесом, потому всадники там таковыми лишь назывались, предпочитая пеший бой и мечи рыцарской сшибке на длинных копьях. Такие в конные роты не шли, больше в компании.

В катисскую солдатскую гильдию Пирко не пошел, так как по молодости был вольнодумцем и своевольцем, а у тамошних наемников порядок железный и гранитный. За разговоры в строю в походе вполне могли дать в зубы, а в бою – так и зарезать. Свои же. Чтобы не шумел, не помешал услышать команду сержанта. У Таильрена порядки были куда свободнее. А для передачи приказов, каждый, расслышавший таковой, повторял его громко и точно. Гвалт в такие моменты стоял тот ещё, но прозевать сигнал не мог и самый тугоухий.

И вот сейчас солдаты топали по дороге. Под ногами чавкало, но лица были веселы. Добыча взята, осталось лишь сдать её скупщикам. Такое обстоятельство не в силах омрачить дождь, который собирает силы, чтобы пролиться на эту землю, и так до конца не просохшую.

Дорога вилась меж болот. Лес часто подходил вплотную к ней. Таильрен ехал рядом с пленниками и разговаривал с ними так, будто бы это не он принес в их дом огонь и меч. Он расспрашивал об их крае и обычаях, о городах и дорогах. Люди отвечали неохотно, тем более, что всего лишь пара из них знала имперский язык. Он жалел, что не взял с собой ведьму, но её в краях огнепоклонников ждала бы неминуемая смерть на костре. Там ведьм считали источником вредоносной магии, порчи и моров. В землях любичей ведьмами называли всего лишь жриц Матери Сырой-Земли. Это он уже узнал. Что же до магии и порчи, то ему за все годы наёмничества, за все путешествия и похождения ещё ни разу не встретились чары, которые устояли бы перед хладным железом.

Солдаты, шедшие рядом с капитаном, тоже слушали ответы невольников и дивились местным обычаям.

– Ты послушай, послушай, что врёт! – восклицали они. – Эти дикари князей то приглашают, то гонят прочь, как худого трубочиста!

– Чего еще ждать от края, где служат не священники, а ведьмы! – смеялись им в ответ.

Таильрен ехал на кобыле и улыбался, слушая такие суждения.

– О, боги! Я хочу тут жить! – заорал один из солдат после одного из ответов. – Все слышали? У них люди решают, какие подати брать, какие нет, где дорогу мостить, а где стену подновлять! Тут люди, как лорды!

– Он сказал «достойные люди решают», – поправил солдата капитан с улыбкой.

– Ясно, что достойные, – ответил тот. – Вот я, разве не достоин?

– Эй, ты, – обратился Таильрен к пленнику. – Каков должен быть размер достоинства?

Солдаты заржали над немудренной шуткой, но селянин ответил.

– Должен иметь доброго коня и прочное седло.

– Так это всадник! – засмеялся уже Таильрен, обернувшись к давешнему солдату. –Слышал, дурачина? Здесь все решают рыцари, купцы и прочая толстомордая братия. Совсем, как и в Линдене, и еще тысяче мест. Ищи рай в другом месте.

– Давай, оставайся тут жить, – товарищи стали подтрунивать над солдатом. – Будешь таскать камни к месту, где надо мостить дорогу по слову достойных господ!

Солдат принялся огрызаться в том духе, что он покажет местным, кто тут чего достоин, но внезапно раздались свистки в арьергарде.

– Компания, стой! – заорал Таильрен. – Пирко – пленники на тебе! Остальные – разворот, стройся в каре!

Когда арьергард подтянулся, пехотная коробка уже была построена. В центре сгрудился полон под надзором. Перед строем алебардистов выдвинулись арбалетчики.

– Конные, – доложил командир арьергарда. – Десятка три, может и четыре. С копьями.

Таильрен кивнул и жестом показал, куда им встать на отдых. Он стал ждать и вскоре из-за поворота, скрытого языком леса выскакали всадники. Вовсе их оказалось не три десятка, а хорошо если два. Впрочем, что у страха глаза велики, истина дедовская и прадедовская.

Конники, увидев приготовившееся к бою каре, замедлили шаг коней. Было видно, что они достали кто луки, кто сулицы, но опасаются приближаться. Арбалетчики ответили бы им слитным залпом, а кони преследователей не защищены доспехами. Сами же всадники все доспешны, но защита была простой. У кого кольчуга, у кого панцирь, лишь у пары имелись кирасы.

Видя малочисленность и нерешительность преследователей, Таильрен решил прибегнуть к способу отхода, широко практиковавшемуся в западных землях.

Он отослал половину компании под командованием своего лейтенанта со всем полоном, сам же с остальной частью полдня стоял заслоном. Дорога здесь проходила по лесу, и у врага не было возможности преследовать уходящих, не подставившись под плотный огонь арбалетчиков.

Когда полон удалился, Таильрен начал отступать. Чтобы не искушать конного противника к атаке, заслон отходил группами: сперва одна часть держала позицию, в то время как остальные делали шагов полста за их спины и ощетинивались алебардами там, после чего первая часть отоходила на сотню шагов и так же занимала позицию. Тогда наступала очередь отходить второй группы.

Было видно, что преследователи колеблются. Если они атакуют, то отступающие быстро уйдут под защиту товарищей, держащих оборону, а всадников обстреляют из арбалетов. Если ничего не предпринять, то налетчики скроются безнаказанно на территорию Конфедерации. Один раз они попытались приблизиться, и Таильрен скомандовал залп. Преследователи не пострадали, но отошли, впечатленные.

Такая игра продолжалась до темноты, когда заслон встал на ночевку, выделив сильное охранение. Конники же, видя, что момент для атаки может не представиться, сочли за благо отойти. Никто бы не сказал наверняка, вернулись они восвояси или просто дают отдых коням.

Капитан всю ночь бодрствовал, но нападения так и не последовало, а на следующий день компания вышла в земли Конфедерации. Преследователи так и не объявились, опасаясь, как видно, нарушать границу. Ну, это ненадолго. Скоро отряды примутся сновать в этих местах туда-сюда без продыху.

Грасис

Крепость Ключице стояла на реке Ведоме, в десяти милях от впадения в Новоозеро. Отсюда доброцкие контролировали важнейший торговый путь, ведущий из Северного моря в южные страны, богатые серебром и пряностями. С этого пути и жирел Доброце. Поэтому, когда началась война, Орден решил ударить княжество, которое на деле было купеческой республикой, Доброце по самому чувствительному – по доходам. Собранное войско прошло морским путем и рекой Едогой в Новоозеро, где и осадило Ключице. Тряхнули-таки епископы мошной, не устояв перед давлением маркграфа Линденского, дали денег на наём кораблей.

Грасис мрачно вышагивал по свеженасыпанному валу и посматривал в сторону укреплений. Нечего и думать взять такие без пушек – крепость оказалась сильна: каменные стены, могучие башни. Пушка в посланном войске была, здоровенная, кованная из железных полос. Для неё соорудили лафет, и теперь множество людей копошилось вокруг, устанавливая на него пушку.

Гарнизон заперся в Ключице и отказался вести переговоры о сдаче. Припасов у них в избытке, это было ясно, как день. Осадной армии напротив, предстояло искать фураж с большими трудностями, ведь здешняя земля населена скудно и урожай дает плохой. Провизию доставляют в эти места с юга по рекам. Везти припасы с орденских земель морским путем было слишком далеко, поэтому Грасис уже представлял себе все прелести голодной жизни и болезни в осадном лагере. Будь он во главе Ордена, он не повел бы войско в эти гиблые места, а обложил город Главец, который расположен куда как ближе к землям Конфедерации. Может, взятие Главца не смогло бы уязвить Доброце так же, как осада Ключице, зато и войско не рисковало бы сгинуть в диких местах. Лучше маленькая добыча, чем большие потери, рассуждал про себя Грасис, и как только магистры этого не видят?

Весна ещё готовилась перейти в лето. Время стояло голодное. Зимние запасы подъедены, новый урожай – не скоро. И неизвестно, насколько затянется осада. И никаких битв, ни крупинки славы. Предстояло долгое сидение в лесах и болотах, поэтому Грасис был мрачнее обычного.

Всю надежду он возлагал на пушку, она может поколебать уверенность защитников, и те сдадутся. Ещё она может пробить стены, что позволит через бреши ворваться в крепость. Пушки стоили дорого и весьма дорого, но это были ключи к городам, поэтому Орден не пожалел выслать под Ключице свою самую большую и новую пушку. Она метала ядра в шестьдесят стоунов, а сама весила шестнадцать хандредвейтов. Доставить такую громадину в эти края было сущей морокой, но сейчас пушка должна сказать свое веское слово землепоклонникам.

Главное, что беспокоило Грасиса – молодость орудия. Он знал – лопаются чаще всего или очень молодые пушки, или совсем старые. Это если не брать в расчет пушкарей-неумех, которые неверно берут заряд пороха или вес ядер. Поэтому он выбрал местом своего пребывания для начала стрельбы вал. Никто не обвинит его, стоящего в виду вражеской крепости, в трусости. Так он, в то же время, избежит опасности от разрыва орудия. Некоторые, чтобы иметь возможность сказать, что они участвовали в обстреле Ключице, обретались у самого орудия.

Установку пушки на лафет закончили, теперь её заряжали. Грасис смотрел, как засыпают порох, пыжуют, поднимают и закатывают в ствол каменное ядро.

Вот к запальному отверстию поднесли огонь, все закрыли уши… Громыхнул выстрел! Ядро ударило в крепостную стену. Еще несколько таких попаданий и можно надеяться на брешь в стене.

Пушкари суетились, банили ствол, тащили порох. Первый выстрел прозвучал поутру, второй должен был прогреметь к обеду, так долго заряжалось исполинское орудие.

Что же, время прогуляться. Видит Священный Огонь, это не ярмарка в Дестмане! Там есть, на что посмотреть и кому себя показать. Но и стоять истуканом до обеда глупо.

Грасис был в доспехах на случай внезапной вылазки осажденных. Шлем и щит лежали в палатке. Нахлобучить шлем и взять в руку щит – дело недолгое. Облачиться же в кольчугу, кирасу, наручи второпях было делом затруднительным. Потому такой вид имели многие воины в лагере – в железе, но с непокрытой головой. Для привычного к весу кирасы воина невелик труд – походить в доспехе, и пренебрегать такой предосторожностью Грасис считал глупостью и ленью. Фокр, упор для копья, был снят с кирасы. Все равно, если схватка окажется внезапной, то это будет пеший бой. Лишнее железо все ж ни к чему. Проявляя благоразумие, не следует впадать в мнительность, ибо так можно выставить себя посмешищем.

Лагерь только обустраивался. Повсюду сновали плотники, возчики и прочие подлецы. Земля перемешана тысячами ног, сотнями копыт и десятками колес и уже превратилась бы в непролазную грязь, если бы не была настолько полна песком.

Неспешная прогулка вывела Грасиса к шатру барона Зогена. Тот был гостем Ордена. В поисках славы и для приумножения чести рода он прибыл, узнав о близящейся войне. Гости делились на знатных и попроще. Первым честь нужна была сама по себе. Простых же интересовали возможности, которые откроются, буде случится им покрыть себя славой. Поступить в дружину сильного лорда или, чем демоны не шутят, на королевскую службу куда проще, обладая именем или знакомством, каковое также можно свести в походе или бою.

В орденском войске барон Зоген стал самым именитым из гостей. Остальные гости, вышедшие в поход, были мелочью, простыми всадниками, лишь некоторые из них оказались посвященными рыцарями. Однако гости служили Ордену неплохим подспорьем, ибо хоть наемников вокруг довольно, но они требуют за свои мечи деньги. А сундуки братьев-келарей не бездонны.

Возле баронского шатра были накрыты столы и лавки. Зоген жил и путешествовал на широкую ногу. Вина на столы выставили изрядно. Сидящего за ними народу, да и просто стоящих рядом, тоже хватало. Сам хозяин пирушки сидел во главе стола и как раз поднимал кубок, сопровождая его цветистой речью. Барон хоть и невеликий владетель, но известен широко. Правда, в основном не ратными подвигами, а застольными. Видать, этот-то недостаток в славе он и прибыл исправлять.

Грасиса приняли одобрительно, но места на лавке уже не нашлось, и он остался стоять. Ему протянули несколько кубков, один из которых он принял. Пили за успех похода, за здоровье барона и братьев Ордена, за пушку и за свет истинной веры. Было видно, что гулянка началась задолго до первого выстрела, как бы ни сразу по выгрузке из судов. Иные из гуляк уже набрались до такого состояния, что вряд ли отличили бы щит от меча, однако, требовали боя и штурма.

Грасис по обыкновению своему пил с умеренностью. От ученых людей он слышал суждение о необходимости пития вина, дабы не допустить болезни живота, особенно в походе и при плохой воде. Весь опыт молодого друга Ордена говорил тоже самое. Тот же опыт утверждал, что вино полезно, если не терять способности к схватке в любой момент.

К тому времени как пушка была изготовлена к новому выстрелу, участники посиделок уже получили приглашение и к обеду за баронским столом. Тот распорядился все приготовить, пока честная публика будут смотреть стрельбу. Вся толпа повалила в сторону циклопического сооружения – пушки на лафете.

Грасис провозгласил своим собеседникам, что намерен наблюдать, как понравятся ядра стенам крепости, и позвал их с собой на вал. Некоторые согласились с ним, говоря, что удар молнии интереснее грома и что выстрел надо смотреть с вала. Иные возразили, что пушка во время первого выстрела произвела на них столь сильное впечатление, что они желают видеть её вблизи и при втором. На этом публика разделилась, и, когда всё было готово, Грасис снова стоял на валу.

Грянул взрыв, и он был страшен. Казалось, что сама земля раскололась пополам и сейчас рухнет в благодатный огонь своих недр. Пушка разлетелась на куски сама, разметала сооруженный из бревен и земли лафет. Над ухом Грасиса просвистело нечто. Он так и не понял, железо это было, дерево или камень. Друг Ордена устоял на ногах, все ж расстояние достаточно велико. Лишь в ушах его звенело так, будто соревновались все колокола кафедрального собора.

Он бросил взгляд на место, где стоял лафет. Вокруг разорванной пушки ползали люди, которым посчастливилось остаться в живых. Или не посчастливилось, это как посмотреть. Сам Грасис предпочел бы погибнуть, чем жить калекой. Будь он братом Ордена, мог бы рассчитывать на место наставника или келаря в дальнем гарнизоне. Гостей Ордена, ждут по домам. Даже если гость не из именитых, там ему, пострадавшему за истинную веру, обеспечено должное уважение. Друзей же Ордена в случае увечья ждало лишь небольшое денежное возмещение и полная свобода в выборе средства к существованию: хочешь – побирайся, а хочешь – иди в монастырь. Оба пути были бы для Грасиса горше смерти. О возвращении в отчий дом он и не думал. Кому там нужен увечный родственник, пользы с которого чуть, зато возможны претензии на часть невеликих доходов?

За спиной его, меж тем, послышались торопливые шаги.

– Господин Грасис! – закричал один из его слуг, ибо приближался именно он. – Господин Грасис! Пушка разорвалась! Какое несчастье!

А то я не понимаю, что произошло, подумал друг Ордена. О боги, кто смог бы не заметить разрыва пушки? Кто бы не понял, что это несчастье? Какой же он балбес. Зато балбес старательный, усмехнулся Грасис про себя. Прибежал доложить. Уже неплохо, на фоне остальных. Небось, рыщут по округе в поисках разлетевшихся кусков пушки, чтобы сдать в надежде на награду.

– Да, я видел, – просто ответил он.

– Вы целы, мой господин?

– Я цел. Ступай, приготовь обед, я сейчас приду.

Барон Зоген был у самой пушки. Если он и остался жив, ему точно не до пиров, вновь усмехнулся про себя Грасис.

– Да, мой господин, – почтительно ответил слуга, впечатленный хладнокровием воина, думающего про обед, пока в сотне-другой шагов от них ползают искалеченные люди.

Грасис же посмотрел в его сторону лишь, когда слуга направился к лагерю. Он понимал, какое впечатление произвел. То, что и старался произвести.

Ничего, подумал он. За время осады будет много бед, сегодняшний день еще покажется легким перекусом на пиру смерти, когда мы устанем хоронить унесенных лихорадкой и холерой. Осада началась.