Текст книги "Книга Асты"

Автор книги: Барбара Вайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Кажется, комната разочаровала Кэри. Она ожидала, что владения Асты «более похожи на дневники». Но не объяснила, что хотела этим сказать. Когда мы наконец взобрались на верхний этаж, то среди сундуков, коробок и старой мебели меня охватило чувство безысходности и одиночества. Я схватила пакет, датированный 1905–1914 годами, протянула его Кэри, а сама взяла дневники за 1915–1924 годы.

Мы устроились в гостиной и просидели не менее пяти минут, прежде чем я заметила, что мы не сняли пальто. Это ведь жилой дом, мой дом, что до сих пор с трудом укладывалось в голове, а не зал ожидания на вокзале. Я сняла пальто, забрала пальто Кэри и отнесла их в холл.

– Хочешь чего-нибудь выпить?

– А что есть? – спросила Кэри.

– Думаю, найдется вино. В последние годы Свонни не пила ничего, кроме шампанского. Нет, много она не пила, но если ей хотелось выпить, то лишь шампанское.

– Давай сначала посмотрим, есть ли что отметить.

Она углубилась в первый дневник, почтительно дотрагиваясь до пожелтевших страниц. Когда она дошла до корешков вырванных страниц, то побледнела. Я не предупредила ее заранее, позволив самой обнаружить пропажу.

– Кто это сделал?

– Наверное, Свонни. Здесь нет пяти листов.

– Там было что-то важное? – спросила Кэри.

– Сомневаюсь, что их бы вырвали, если бы там не было ничего важного.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Чего-то личного. Слишком откровенного, если хочешь. – Я не собиралась говорить с ней на эту тему. – Ничего не выйдет с твоим убийством.

Кэри пожала плечами:

– А такое есть еще где-нибудь? В дневниках за более поздние годы?

– Можно посмотреть, – предложила я.

Мы просмотрели оба пакета, что принесли сверху. Все тетради были целы. Кэри решила, что близка к озарению, когда ей в голову пришла мысль, что страницы из дневника были вырваны после того, как их перевели.

– Извини, – сказала я. – Но я уже думала об этом. Переведено только то, что здесь.

– То есть выходит, что Свонни вырвала из дневника матери именно те страницы, которые задевали ее лично?

– А разве мы не поступили бы точно так же? Просто нас такое не коснулось. Наши матери не писали дневники-бестселлеры. А в твоей жизни разве нет ничего такого, чего ты не захотела бы выставлять напоказ, даже в чужой автобиографии?

Кэри отвела взгляд. Вероятно, она поняла, на что я намекаю, однако ничем себя не выдала.

– Чаще всего даже не осознаешь, что пишешь в автобиографии, пока не перечитаешь, – сказала я, – И тут может прийти прозрение. Напоминаю, что Свонни редактировала автобиографию матери, вот она и сделала это, но в выгодном для себя свете.

– Ради бога, Энн, это уже цензура! – воскликнула Кэри. – Она не имела права поступать так.

Мне не понравилось, что она обвиняет Свонни. Именно она. Я посмотрела бы на это сквозь пальцы, окажись на ее месте кто-нибудь другой. Гордон Вестербю, к примеру. Но это сказала Кэри Оливер. Я повторила, что там нет ничего насчет Ропера как убийцы. Зачем Свонни прятать следы старого преступления?

– А можно посмотреть другие дневники? – спросила Кэрри.

Мы снова пересчитали ступеньки наверх и взяли пачки за 1925–1934 годы, 1935-1944-й и так далее. Ни в одном из дневников вырванных страниц мы не обнаружили, пока не дошли до 1954 года, где отсутствовал один лист. Я продралась сквозь датский и поняла, что речь идет о смерти Хансине.

– Давай выпьем шампанского, – предложила я.

Кэри подняла бокал.

– За будущего редактора «Асты», – сказала она.

– Не уверена, что стану им. Далеко не все дневники переведены.

– Как ты думаешь, почему Свонни Кьяр вырвала страницу из 1954 года? Ведь она к тому времени уже постарела. Пора бы страстям улечься вроде как.

Я не смогла удержаться:

– Ей было столько же, сколько тебе сейчас, Кэри.

Она помолчала с минуту. Собственно, а ей какое дело? Ее интересовало убийство, но к 1954 году все Роперы давно умерли.

Кэри повторила то, что сказала по телефону:

– Ты меня простила?

Ее слова рассмешили меня, хотя ничего смешного в них не было.

– Аста однажды сказала мне, что, по ее мнению, людей надо прощать, но не сразу.

– Так разве это сразу? Ведь пятнадцать лет прошло. И я прошу прощения, Энн.

– Ты просишь прощения, потому что у тебя ничего не получилось, а не потому, что ты – как бы это сказать? – влезла в мою жизнь и увела любовника.

– Прости, – прошептала она.

– Между прочим, вряд ли Дэниэл был бы мне сейчас нужен, – сказала я осторожно. – Ни при каких обстоятельствах, ни при каком раскладе, даже если бы он продолжал жить со мной, а не с тобой.

– Но ты же собиралась за него замуж, Энн! Он так говорил.

– Не знаю, вышла бы или нет. Я так и не была замужем. – Я внимательно оглядела ее. Джинсы слишком тесные, живот выпирает, шея дряблая, подбородок двойной. Я смотрела на нее и радовалась, что в комнате нет зеркала и я не вижу сейчас себя. – А для любовников мы уже стары, – закончила я.

– О, Энн! Какие ужасные вещи ты говоришь!

– Страсти улеглись. Твои же слова. Хочешь еще шампанского?

Она захихикала. Это был вполне понятный нервный смешок, но он показался неуместным. Тогда я пожалела, что не отношусь к тем женщинам, которые сейчас взяли бы ее за руку. Или даже обняли бы ее. Но я давно не любила Кэри. И не сомневалась, что она меня тоже недолюбливает. Так не любят тех, кому причинили боль.

И вместо того, чтобы нежно прикоснуться, я сказала:

– Если хочешь, возьми исходный перевод. Вдруг отыщешь то, чего нет в изданном тексте.

– Спасибо, – хрипло ответила она, слегка запинаясь.

Я вспомнила, что она всегда была не в ладах с вином, и не стала наливать ей еще. На лице Кэри появилась довольная улыбка, она вся сияла. В гостиной царил уютный, теплый полумрак, что совершенно не соответствовало теме нашей беседы. Я встала и зажгла центральную люстру. От яркого света Кэри прищурилась и поежилась.

– Я возьму перевод, – сказала она. – А теперь, пожалуй, пойду. Я дам тебе отчеты о процессе над Ропером и всякую всячину, что нарыла из отдельных газет.

Она нагнулась, чтобы достать из портфеля материалы, и я услышала, или скорее почувствовала, как пульсирует кровь у нее в голове.

– Вот, возьми, – она протянула пакет. Рука заметно подрагивала.

И я поняла, что именно вывело ее из равновесия. Вовсе не то, что я не простила ее, не воспоминания о Дэниэле Блэйне или смущение от разговора на эту тему. Она расстроилась из-за моих слов – мы слишком стары, чтобы иметь любовников. Это неправда – никогда не поздно завести себе кого-то, тем более нам всего за сорок. Но эти слова сильно задели ее за живое. Мне стало безумно жаль ее, и я ничего не могла с этим поделать. Не думала, что когда-нибудь пожалею Кэри.

– Давай все забудем, Кэри. И больше никогда не будем об этом говорить. Все кончено. Хорошо?

– Хорошо. – Ее лицо мгновенно прояснилось, она заулыбалась и крепко прижала к себе папку с переводами, словно это были любовные письма.

Она и прежде поражала меня неожиданной сменой темы разговора.

– А как ты думаешь, что она сделала с теми страницами?

– Кто?

– Твоя тетя. Она же вроде вырвала их потому, что там было что-то о ней. И она не захотела, чтобы кто-то прочел это после ее смерти.

– Вроде бы да.

Просто на Свонни это не было похоже, во всяком случае на ту Свонни, которую я помнила.

– Так что?

– Могла ли она их уничтожить? Ты это имеешь в виду? Вряд ли. Скорее всего, она спрятала бы их где-нибудь.

Я представила, как мы с Кэри всю ночь переворачиваем дом в поисках драгоценных листов. Вернее, не смогла представить. Мы говорили о разных людях. Но когда она ушла, пообещав скоро заглянуть, когда мы поймали ей такси и я вернулась в теплый сияющий пустой дом, то устроилась с бокалом шампанского на диване и задумалась над ее словами. Конечно же, для того, чтобы прогнать мысли о Дэниэле, которого мой внутренний голос напыщенно величал единственным любимым мужчиной.

Хочу ли я узнать, кем на самом деле была Свонни? Важно ли мне это? Важно, хотя не настолько, насколько было важно ей самой. Скорее мне просто любопытно. А теперь вопросов стало еще больше. Не только кем была Свонни, но и узнала ли она правду о себе перед смертью. Возможно, на пропавших пяти листах за июль и август 1905 года была эта правда, а также важные факты о Ропере.

Слишком поздно я осознала, что Кэри так и не сказала, повесили Ропера или оправдали. А я и не спросила.

11

Ноябрь, 7, 1913

Igaar flayttede vi ind I vores nye Hus, Rasmus ogjeg, Mogens, Knud, Swanny og Marie, Hansine og Emily. Aah ja, og selvfølgelig Børn. Der er nok Sovæevarelser til Børnene, saa de kan have hver sit, og Hansine og Emily oppe I Loftet, saa de behøver ikke mere at dele Værelse. Men Yansine er slet ikke tilfreds med det. Hun er dekymret for, at hendes Cropper ikke vil tage hele Turen fra Homerton, eller hvor det nu er, at ban bor.

Вчера мы переехали в новый дом: Расмус и я, Моэнс и Кнуд, Свонни и Мария, Хансине и Эмили. Да, и Бьёрн, конечно же. В доме столько спален, что у каждого из детей будет своя. А Хансине и Эмили больше не придется делить одну на двоих, они займут две комнаты в мансарде. Но Хансине не совсем довольна. Она беспокоится, что ее Кроппер не захочет так далеко ездить к ней из Хомертона или откуда там еще.

Повсюду беспорядок, новые ковры еще не привезли, а наша старая мебель в таких прекрасных комнатах выглядит жалко. Сегодня утром я бросила все и вышла прогуляться, а заодно и осмотреться на новом месте. Здесь наверху чистый и свежий воздух – словно глоток ледяного шнапса. Из задних окон виден весь Лондон и сверкающая на солнце Темза, но когда выходишь из дома, кажется, что ты в деревне – кругом рощицы и холмы, с которых дует легкий ветерок.

Я прошла через рощу к Максвелл-Хилл и спустилась в Хорнси. Одолела несколько миль. Я обнаружила «Александра Пэлис», похожий на огромную оранжерею, и станцию, откуда в Лондон и обратно ходят поезда. С тех пор как мы переехали в эту страну, я редко ездила на поездах, но теперь буду, и стану ходить до станции Хэмпстед-Хит.

Когда я вернулась домой, Расмус, конечно же, поинтересовался, где это меня носило и как я могла гулять в свое удовольствие, когда в доме столько дел. Хорошо, я вернулась, ответила я, – что надо делать? И мы поехали на одной из его машин купить кое-что из мебели, а потом он показал большой магазин на Арчвей-роуд, который арендовал для продажи своих «автомобилей».

Декабрь, 12, 1913

У меня есть шуба. Расмус купил ее как рождественский подарок, но отдал на две недели раньше.

Когда я перечитываю свои старые дневники, то вижу, какая же я плохая жена. Жена, ненавидящая своего мужа. И я часто жалею себя и ропщу на судьбу. Говорят, что главное в жизни – понять себя. Дневник помогает понять себя. Но учит ли становиться лучше? Наверное, нет. Человек такой, какой он есть. Люди не меняются, разве что в детстве. Под Новый год они дают себе глупые обещания измениться, но следуют им не больше двух дней. Дело в том, что они не могут измениться. Даже трагедии, что случаются в жизни, не слишком меняют тебя, хотя могут закалить.

Я была разочарована, когда получила шубу. Это мне напомнило случай из детства. Кто-то подарил мне коробку красок, должно быть тетя Фредерике, и я увлеклась рисованием. Отец пообещал достать палитру, и я уже фантазировала, какой она будет. Я видела художника с палитрой на картине. Странно было, что художник – женщина. Неслыханно – художница, и к тому же известная. Это была француженка, с такими же, как у меня, рыжими волосами, и ее звали Элизабет Виге-Лебран. На картине в одной руке она держала кисть, в другой – овальную палитру с дыркой для большого пальца. На палитру были выдавлены из тюбиков краски всех цветов. Я представляла, что держу такую же и очень похожа на эту художницу. Но когда Far отдал мне свой подарок, то вместо палитры, о которой я мечтала, там оказался небольшой металлический квадратик с ручкой.

Я на всю жизнь запомнила это чувство и испытала то же самое, когда Расмус подарил шубу. Темно-коричневый мех скунса так же далек от меха моей мечты – каракуля, как тот металлический квадратик – от прекрасной овальной палитры. Видимо, на моем лице отразилось разочарование. Я надела шубу, чтобы сделать мужу приятное, и он сказал, что мне идет.

– Тебе что, не нравится? – спросил он. – Ты же вроде хотела шубу.

На это я ничего не ответила, но спросила:

– Скажи, ты всегда меня считал неблагодарной и злой? Я была слишком резкой, грубой и требовательной, Расмус?

Он не воспринял мои слова всерьез. Решил, что я таким способом благодарю его. Я уловила его лукавый взгляд.

– Я и не пытаюсь понять женщин. Они загадка. Любой мужчина скажет тебе то же самое.

– Нет, ты скажи. Я тебя замучила? Ты бы избавился от меня, если бы мог?

На что я надеялась? На что вообще могла надеяться? И каких слов от него ждала?

– Не понимаю, о чем это ты?

– А я думаю, нам надо поговорить.

– А мы что делаем? И это очень хорошо. Послушай, если весь разговор из-за того, что тебе не понравилась шуба, я могу и поменять ее.

– Нет, – сказала я. – Не беспокойся. Все в порядке.

Декабрь, 18, 1913

Странно: иногда всплывет в памяти чье-нибудь имя, и ты не можешь избавиться от него, оно преследует тебя весь день. Я много лет не думала о Виге-Лебран, пока не вспомнила случай с палитрой. Она не шла у меня из головы, когда мы с детьми отправились в Национальную галерею. И вдруг на стене я увидела ее автопортрет. Рыжая, в платье и шляпке под цвет волос, с кисточками в руке, большой палец просунут в дырку знаменитой палитры, той, о которой я когда-то мечтала.

Моя малышка Свонни внимательно посмотрела мне в лицо и сказала:

– Эта леди похожа на тебя, lille Mor.

Конечно же, мальчики не преминули испортить все своим заявлением, что это я похожа на леди, поскольку она родилась раньше, а Мария добавила, что у Mor нет сережек как «розовые слезки» – ее слова. Но мне кажется, я действительно немного похожа на мадемуазель Виге.

Потом днем я сходила в библиотеку – я задалась целью читать английские книги, как и свои любимые датские, – и что я там увидела? Книгу о Виге-Лебран в серии «Шедевры в цвете», написанную человеком с очень затейливым именем – Хэлдейн МакФолл. Я ее, конечно, взяла, стала читать и рассматривать изображения Марии Антуанетты, очень печальные картины, потому что бедную королеву казнили. Я была рада узнать, что мадемуазель Виге избежала гильотины, потому что покинула Францию прежде, чем начался этот ужас.

После этого мои мысли побежали в другом направлении. Считается, что Франция – единственная страна, где была гильотина, но это не так. К примеру, в Швеции она тоже была. Есть она там и сейчас, но пользовались ею только однажды. Моя кузина Сигрид рассказывала, что в Стокгольме на соседней улице жил человек, которого приговорили к смерти за убийство женщины. Странная история. Он был женат, но детей у них не было, а они отчаянно хотели ребенка. В этом, скорее всего, была виновата жена, так как у него родился ребенок от любовницы, которая жила в Соллентуна. Любовница отказывалась отдать ему ребенка, она хотела, чтобы он развелся и женился на ней. Но он очень любил жену, поэтому убил любовницу и забрал ребенка, чтобы усыновить.

Его-то и собирались казнить на гильотине. Он стал бы первым в Швеции человеком, казненным на гильотине. Прежде голову отрубали топором. Но смертный приговор почему-то заменили пожизненным заключением в тюрьме. Лично я предпочла бы гильотину!

В конечном счете, гильотиной воспользовались один, и только один, раз, через три года. Но кто знает? Может, еще кому-нибудь отсекут голову. Если человек совершает убийство, он заслуживает смерти, вот что я скажу.

Декабрь, 27, 1913

Наше первое Рождество в новом доме. У нас елка шести футов высотой, и я украсила ее белым и серебряным, никаких других цветов, только чистое сияние снега и инея. Расмус заявил, что поскольку мы живем в собственном доме – мы, его хозяева и «настоящие британцы», – то должны праздновать Рождество по-английски. То есть отмечать, по сути, два праздника: обед в Сочельник, а на другой день – само Рождество с подарками утром.

Он терпеть не может наряжаться Санта-Клаусом, и в этом году впервые им нарядился Моэнс. Сказал, что теперь всегда так будет, но я возразила: «Ты не всегда будешь здесь. У тебя будет свой дом и свои дети». Я верю в это, когда вижу, какой он уже большой, ведь в следующем месяце ему исполнится шестнадцать.

Девочки, конечно, спать не ложились, они все съели и стали ждать Санта-Клауса. У Расмуса никогда не хватало терпения дождаться, когда они заснут, чтобы сунуть в их чулки подарки, но Моэнс не такой. В красном пальто и колпаке, с приклеенной ватной бородой, он устроился наверху лестницы и приготовился ждать хоть до утра. Потом рассказал, что ему пришлось ждать два часа, прежде чем девочки заснули и он прокрался к ним со своим мешком.

Я думаю, что для своей сестренки Свонни он сделал бы все – он любит ее, и всегда любил. Мария еще малышка, она ему скорее докучает, но Свонни он обожает. Так же, как и я.

Рождественским утром она спустилась по лестнице и невозмутимо спросила: «Почему в этом году не ты был Санта-Клаусом, Far?» И мы поняли, что Свонни больше в него не верит. Я забыла, сколько ей лет, что ей уже восемь, она растет и отдаляется от меня. Свонни обняла Моэнса, поцеловала его и сказала, что он – ее Брат Санта.

Еще один подарок от Расмуса. На сей раз – деньги, чтобы купить одежду. Следуя примеру Свонни, я подошла и поцеловала его. Трудно сказать, кто удивился больше. Я, когда получила деньги, или он, когда я поцеловала его. Я становлюсь просто святой. Наверное, потому, что в последнее время получаю все – или почти все – что хочу: новый дом, мебель, а теперь деньги. Что бы там ни говорили, но счастье делает тебя лучше, а страдания – хуже.

Я собираюсь купить французский трикотажный кардиган, который уже присмотрела, и автомобильную куртку с рукавом реглан. Может, еще костюм в форме пагоды. Его продают вместе с треугольной шляпкой. Мне нравится необычная одежда, она заставляет людей смотреть на меня.

Январь, 3, 1914

Все дети написали новогодние обещания, а Свонни – еще и за Марию. Пусть сосет палец, а не одеяло, которое повсюду носит с собой. Бедная маленькая Мария! Она держала слово почти два часа! Свонни обещала больше не плакать, Моэнс – усерднее заниматься по математике, а Кнуд – не курить. Я заметила, что он и так не курит, поскольку слишком молод, он ответил, что не известно, когда возникнет такое желание, и надо подготовиться.

Расмус, полушутя – чтобы порадовать детей, сказал он мне – пообещал стать миллионером. Но, думаю, он не шутил.

Июнь, 30, 1914

Два дня назад австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд и его жена были предательски убиты в городе Сараево боснийским сербом. Почему о важных персонах, членах королевской семьи или о ком-то подобном, всегда говорят «предательски убиты», а о простых людях – просто «убиты»?

Очевидно, беднягу, сделавшего это, довел до безумия захват его страны Австро-Венгрией. Мой отец испытывал то же самое по поводу Шлезвига и Гольштейна, но, слава богу, никого «предательски» не убил. Как глупы люди, которые утверждают, что это был заговор сербских политиков. Зачем им эти неприятности?

Я рада, что все это происходит далеко отсюда.

Мы с девочками и Эмили поехали в Хайгейт-Вудс на пикник, но Марию покусали москиты, она плакала и никак не хотела успокоиться. Я подняла ее на руки, причем с трудом – она очень тяжелая. В ней, наверное, стоуна три. <sup>[18]18
  1 стоун = 6,33 кг.


[Закрыть]</sup> Эмили несла корзину с едой для пикника. Кого я совсем не ожидала здесь встретить, так это миссис Гиббонс, которая жила с нами по соседству на Лавендер-гроув.

Вряд ли она узнала бы меня, если бы я не окликнула ее первой. Она разглядывала меня с ног до головы, внимательно изучая мое бордовое платье с трехцветными кружевами и белую шляпку с красной кокардой. Я носила обручальное кольцо на левой руке с тех пор, как она сказала, что люди могут подумать обо мне плохо. Теперь рядом с ним я носила и кольцо с изумрудом, которое подарил мне Расмус. Я передвинула руку на спине Марии, чтобы продемонстрировать оба кольца, и миссис Гиббоне тут же на них уставилась.

– Вернулся ли ваш муж, миссис Уэстерби? – спросила она, будто не видела его на Лавендер-гроув.

Наверное, так она хотела отомстить за мое явное богатство, за то, что у меня есть служанка. Сама же она выглядела неважно, бедняжка.

Я заставила Марию поздороваться, хотя ее личико распухло от слез.

– Вы знаете, известны случаи, когда дети умирали от укусов москитов, – произнесла миссис Гиббоне.

Я собиралась пригласить ее в «Паданарам» на чай, но при этих словах передумала.

– Ну что ж, значит, надо поспешить домой, – я постаралась, чтобы мой ответ прозвучал едко.

Но эта встреча заставила меня задуматься о себе и о знакомых женщинах. Миссис Бисгор из Хэмпстеда, с которой я познакомилась в датской церкви, очень приятная женщина. Я уже пила у нее чай и приглашала ее к себе. Но она такая тактичная и воспитанная, и все ее разговоры – просто болтовня, ее не интересует ничего, кроме детей. Как жаль, что у меня нет подруги.

Июль, 29, 1914

Вчера Свонни исполнилось девять. Мы отпраздновали после школы, приходили десять ее подружек – десять девочек из ее класса. Не знаю, подружки ли они на самом деле. Я не слишком хорошо готовлю, но торт для Свонни мне хотелось испечь самой. И он неплохо получился, с начинкой из взбитых сливок и джема, покрытый сахарной глазурью, с девятью свечами. Она задула их с первого раза.

Я также сшила ей праздничное платье из зеленого и голубого шелка с зубчатыми оборками. Когда Хансине увидела ткань, то сказала, что голубое с зеленым не смотрится, но я подумала, что можно их красиво скомбинировать. Волосы у Свонни чудесные, белокурые, уже почти до пояса. Она была самой красивой девочкой на празднике. У дочери миссис Бисгор – Дорте, было самое красивое платье, из настоящего мателасе <sup>[19]19
  Ткань, изготовленная по образцу пике.


[Закрыть]</sup> цвета «мертвая роза», но от этого ее невзрачное личико не стало более привлекательным. Расмус так и не появился на этом, как он назвал, «празднестве». Он провел все время в мастерской, а когда я упрекнула его, спросил: «Разве ты не хотела металлическую жардиньерку для холла? А я думал, хотела (это прозвучало язвительно), потому и работал все это время».

Гораздо менее важным событием, чем день рождения Свонни, было объявление Австрией войны Сербии. Мистер Хаусман и его новая жена, а точнее, новобрачная, пришли попозже, вечером. Мистер Хаусман уверял, что война продлится не более недели. Он мужчина разумный, и я верю его словам. Россия, которая считает себя покровителем этого маленького славянского государства, окажется в унизительном положении побежденного. Но она вряд ли рискнет вмешаться и будет наблюдать за ростом Германской империи, ее силы и мощи, не оказав помощи. Это его слова, вряд ли он специально сказал в рифму.

Миссис Хаусман, очень крупная, но миловидная женщина, с огненно-рыжими волосами, какие бывает только от хны, приехала в очень модном платье. Она высокая, поэтому может позволить себе такое – в зелено-белую клетку, с высоким лифом, без пояса, но с крупными складками на бедрах и большим черным атласным бантом на груди. Она пригласила меня и девочек на чай.

Август, 2, 1914

Как я рада, что мои сыновья слишком молоды, чтобы воевать. К тому времени, когда они достигнут призывного возраста, все, конечно же, закончится, если вообще начнется. Но все к тому идет.

Германия объявила войну. Наверное, ее цель – сломить сопротивление и захватить Францию, союзника России, прежде чем Россия сможет нанести контрудар. Предугадать события всегда очень сложно. Кажется, Британскую империю не слишком касалась эта ситуация, но теперь все может измениться, особенно, если кайзер Вильгельм решится бросить вызов нашим морским силам. Смешно: я написала «нашим», хотя считаю себя датчанкой до последней капли крови.

Расмус не говорит ни о чем, кроме войны. Чтобы отвлечься, я принялась читать книги, что оставила мне тетя Фредерике. Они у меня почти год, но до сих пор я так и не удосужилась заглянуть в них. Книга, с которой я начала, называется «Рождественские истории».

Сентябрь, 7, 1914

Хансине в полном отчаянии, ее Кроппера призвали в армию. Он немного моложе ее, ему, наверное, не больше тридцати одного или тридцати двух лет, поэтому он еще годен для призыва. Вся в слезах, она призналась, что они уже обручились, копили деньги на свадьбу и хотели пожениться в следующем году. Ей следовало сказать мне об этом раньше.

Он очень красивый мужчина. Будет печально, если его убьют.

Я собиралась записывать в дневник все, что происходит на войне, но это невозможно. Слишком много событий в разных местах, и все так сложно. Но одно теперь ясно – война быстро не закончится. Раненые, которые возвращаются из Монса, говорят о трусости и вероломстве германцев. Один рассказал: «Когда ты стоишь на линии огня, они не могут в тебя попасть. Они не могут прицелиться из винтовки и боятся штыков, боятся идти врукопашную». А кто не боится? Я верю, что немцы вероломные, но, если они такие трусы и плохие солдаты, почему мы не можем выбить их из Бельгии?

Хорошо, что я пишу по-датски. Это снова пришло мне в голову. Если здесь кто-нибудь смог бы прочитать это, не знаю, что бы со мной сделали. Каждый обязан быть патриотом, говорить, что британцы безупречные герои, а германцы – трусливые крысы. Третьего не дано.

В газете «Война в иллюстрациях» напечатали фотографии довоенного Белграда. «Прекрасный белый город» – так его назвали. После австрийских бомбардировок он превратился в безлюдные руины. Хорошо, что мы с детьми не сербы. Говорят, в Бельгии много прекрасных старинных церквей. Интересно, долго ли они еще простоят?

На чай к миссис Хаусман в Хэмпстед я брала только Марию. Свонни была в школе. Пришли еще шесть леди и двое детей, поэтому серьезной беседы не получилось, только болтовня и сплетни. Будто и нет никакой войны.

Январь, 21, 1915

Вчера Моэнсу исполнилось семнадцать. Надо признать, он не слишком умен, просто очень добрый, хороший мальчик. Интересно, в кого это? Никого из своей семьи я не могу назвать добрым. Мама проболела все мое детство, так что она не в счет. Как можно быть добрым, если тебе все время больно? Отец был очень строгим и суровым, известным своими жесткими моральными принципами. Но это не помешало ему выдать меня за первого, кто купился на большое приданое. Что касается тети Фредерике и ее сыновей, то они были придирчивыми, занудными людьми без чувства юмора. Так что непонятно, почему Моэнс такой милый и славный. Неужели пошел в веселого, добродушного Расмуса и его тупую крестьянскую родню?

Моэнс хочет летом оставить школу, и Расмус говорит своим кислым тоном, что нет смысла оплачивать учебу того, кто не сможет сдать экзамены и даже не попытается. Не знаю, чем займется Моэнс, вероятно, будет работать вместе с Расмусом, если это возможно, поскольку Расмус ворчит, что Моэнсу хватает ума лишь на коллекционирование номеров «Войны в иллюстрациях», которые он собирается переплести. Невеселое получится чтиво в будущем.

Прошлой ночью цеппелины пересекли Северное море и бомбардировали побережье Норфолка. В Кингс-Линне и Ярмоуте были раненые, одна женщина погибла. Ее муж в это время сражался на фронте. Что за ирония судьбы! Газеты назвали немцев «чудовищами, кровожадными извергами», методы ведения войны которых более варварские, чем у «самых низших рас, известных антропологии». Меня это насмешило. Что сказала бы миссис Хаусман, умей она читать по-датски? Пишут, что мы сможем применить репрессалии. <sup>[20]20
  В международном праве – меры, принимаемые государством в ответ на незаконные действия другого государства с целью заставить его прекратить эти действия и возместить убытки.


[Закрыть]</sup> До сих пор наши летчики летали над немецкими городами, но не бомбили их.

Брата миссис Хаусман призвали в армию.

Март, 1, 1915

Мистер Г. Дж. Уэллс, наверное, гораздо умнее меня, иначе не стал бы известным уважаемым журналистом, к словам которого прислушиваются. Но иногда, когда я читаю, что он пишет, то невольно думаю – что за бред! Неужели он не знает, что люди не меняются, что целая нация не может измениться за короткий срок? Например, он пишет, что случится с англичанином после войны. «Все старые довоенные привычки канут в небытие. Он станет, как говорят химики, „восстановленным“, непокорным, критически мыслящим… Не будет соглашаться с правительством, которое „водит всех за нос“, захочет заниматься своим делом. Поэтому вряд ли старая нечестная игра оппозиций вернется в британскую политическую жизнь с окончанием войны…» Ну-ну.

Тем не менее война еще не закончилась, и вряд ли закончится в ближайшее время. Я научила Свонни вязать, и она делает это весьма неплохо для ребенка, которому нет еще десяти. Она вяжет носки цвета хаки для солдат. Ее добрый папа на это сказал: «Жаль того беднягу, которому придется ходить с узелками и бугорками в ботинках».

Она становится очень высокой для своего возраста. Я стараюсь не волноваться по этому поводу. Будь она мальчиком, я бы этим гордилась. Она почти догнала Эмили, но ведь Эмили уже взрослая, хотя роста небольшого. Расмус никогда не упускает возможности съязвить. Он заявил, что высокие женщины никогда не находят себе мужей.

– И что в этом плохого? – заметила я.

Он рассмеялся:

– А куда бы ты делась без мужа, красотка?

И он прав. У женщины должен быть муж, иначе она станет бесполезным посмешищем. Но в этом есть что-то неправильное, замужество не должно оставаться единственным способом устроить свою жизнь.

Я читаю «Лавку древностей». Не представляла, что читать романы так приятно. Забавно: я так вживаюсь в образы персонажей, что становлюсь ими. Я переживаю из-за того, что с ними происходит, и мне не терпится снова сесть за книгу.

Март, 30, 1915

Убили брата миссис Хаусман. Во Фландрии, через три недели после призыва. Ни одна из моих знакомых даже мысли не допускала, что ее родных могут убить. Другие могут погибнуть, но ее близкие заколдованы. Наверное, от этого потрясение и боль еще сильнее. Возможно, и нет. Я замечала, что подготовить себя к смерти невозможно. Ты можешь сознавать ее неизбежность, убеждать себя в этом изо дня в день. Но когда смерть приходит, ты словно никогда ее не ждал и считал, что человек живет вечно.

Миссис Хаусман постоянно повторяет: «Почему он? Почему я? Почему именно с нами?» Как будто этого не случилось уже с сотнями, тысячами! Что она хочет сказать? Что это должно было случиться с кем-то другим, а не с ним, потому что он – ее брат?

Французы опубликовали список, где значится три миллиона убитых немцев. А список наших потерь в Дарданеллах содержит только двадцать три убитых, двадцать восемь раненых и троих пропавших без вести. Я этим цифрам не верю, так не может быть.

Июль, 28, 1915

День рождения Свонни и последний день учебы Моэнса в школе. Он собирается сразу же начать работать с Расмусом, продавать машины. Я думаю, ему достанется канцелярская работа, так как вряд ли он смыслит в машинах. Расмус почти ничего не рассказывает мне, но дела движутся плохо. Во всяком случае, пока идет война. Уже больше полутора лет назад Расмус обещал стать миллионером, но этого до сих пор не произошло.