Текст книги "Сто шесть ступенек в никуда"

Автор книги: Барбара Вайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Дочь богов, – сказал Айвор. – Высокая, словно богиня, и белокурая, словно богиня.

– Ты все это выдумал? – Мервин смотрел на него с благоговением.

– Конечно, нет, тупое ничтожество. Я настоящий поэт. Можешь мне поверить, у нее в точности такое лицо, как я описывал, только доведено до совершенства, как будто у остальных… – Он посмотрел на Фей. – Как будто у остальных просто плохие копии, восковые маски. Скандинавское лицо, лицо девушки викингов – «ради которого можно отдать молодость, посвятить ему жизнь, встретить с ним смерть» [34]34
  Цитата из Роберта Броунинга.


[Закрыть]– и это не мои слова.

Я поняла, что он сильно пьян – впрочем, как и все мы, за исключением Козетты. Что-то словно щелкнуло у меня в мозгу, и я вдруг вспомнила один наш разговор с Козеттой. Посмотрела на нее, пытаясь понять, помнит ли она, но увидела на усталом лице лишь страдание и, возможно, сожаление, словно Козетта подумала о былом покое, лилиях в своем саду и богатом, скучном муже.

– Ее можно представить в «Улыбках летней ночи», [35]35
  Фильм Ингмара Бергмана.


[Закрыть] – сказал Айвор. – Или в пьесе Стриндберга. [36]36
  Шведский писатель и драматург, основоположник современной шведской литературы и театра.


[Закрыть]

– Как ее зовут? – вырвалось у меня.

Внезапный вопрос застал его врасплох, и он даже не попытался напустить на себя важный вид.

– Кристин… Фамилии не помню. Они называли ее Крис. А что?

– Ничего, – ответила я. – Это другая девушка. – Я забыла, что полное имя Белл было Кристабель, напрочь забыла.

Теперь все танцевали под гремящую какофонию рока. Гэри спал, уронив голову на стол. Мервин исполнял нечто вроде сольного танца, как будто в назидание оркестру. Козетта рассматривала стенные панели в стиле модерн с выражением скорее безразличия, чем отчаяния, и, возможно, поэтому Фей нерешительно, словно боялась быть отвергнутой, протянула руку Айвору. Но Айвор встал и, обняв девушку, неуверенно зашагал по блестящему полу.

– Пойдем танцевать, – сказала я Доминику.

8

Чуть больше ста лет назад Джордж Хантингтон описал болезнь, которую наблюдал у некоторых семей из Новой Англии. Эти люди были потомками иммигрантов, приехавших в семнадцатом веке из деревни Бьюрес. Насколько мне известно, среди моих далеких предков есть женщина из Бьюреса.

Существует специальный тест, позволяющий определить, станете вы жертвой болезни Хантингтона или нет. Он очень сложный, и для него требуются образцы крови, причем не только вашей, но также нескольких родственников, не менее семи. У меня нет семи живых родственников с той стороны. Все они умерли от хореи Хантингтона.

Когда-то нас было много. Моя бабушка имела шестерых детей. Ее отец умер в возрасте тридцати пяти лет, но не от болезни Хантингтона, а от полиомиелита, который в то время называли детским параличом. Мать бабушки смутно вспоминала, что ее свекровь страдала от какой-то хвори, которую ошибочно называли «пляской святого Витта» и от которой тряслись руки и ноги, но не знала, что болезнь наследственная и что ее муж тоже стал бы ее жертвой, останься он жив. Не знала, что болезнь могут унаследовать дети. Трое унаследовали. У бабушки симптомы хореи появились вскоре после рождения шестого ребенка, когда ей исполнилось тридцать. У каждого из шестерых детей вероятность заболеть составляла пятьдесят процентов. Не больше и не меньше, поскольку определяется это сочетанием генов. Если один из родителей болен, то шансы у вас пятьдесят на пятьдесят. Если оба родителя здоровы, то вы не заболеете. У моей матери первые симптомы – неадекватное поведение и недомогание – появились в тридцать шесть. Одна из ее сестер умерла от дифтерии в детском возрасте. Была ли у нее болезнь Хантингтона? Двое других детей, брат и сестра, заболели, и оба умерли раньше моей матери. У остальных сестер детей не было, и они даже не выходили замуж, не осмелились, хотя обе не заболели и живы до сих пор. Из моих родственников в живых остались только они, хотя если бы тест появился двадцать лет назад, то я, возможно, набрала бы необходимое количество образцов крови: Дуглас, который был сыном бабушкиной сестры, тоже больной, кузина Лили, дочь другой больной сестры бабушки, моя мать, ее сестры, одна из которых уже умирала, и сумасшедший дядюшка. Маловато, но могло и хватить.

Если бы тест существовал, если бы я рискнула его пройти и если бы он оказался отрицательным, как сложилась бы моя жизнь? Достигла бы я большего или меньшего и что бы делала не так? Может, нарожала бы детей и написала другие, лучшие книги? Хотя какой смысл об этом говорить? Тогда теста еще не было, а теперь родственников почти не осталось, а я сама балансирую у последней черты – через два или три года все окончательно выяснится, в ту или иную сторону.

Первые три книги я написала в доме Козетты. Самую первую печатала на старой пишущей машинке Дугласа на верхнем этаже дома в комнате без полноценного балкона, где меня не мог отвлекать шум над головой. Книга была написана быстро и плохо, грешила сенсационностью, изобиловала насилием и грубым сексом. Я не могу обижаться на Айвора Ситуэлла, который как-то, значительно позже, заметил: «Все еще штампуешь их, Элизабет?»

Но до этого было еще далеко. Я хотела стать учителем, собиралась писать диссертацию по Генри Джеймсу. Айвор все еще жил с Козеттой, делил с ней постель, оскорблял и пытался вытянуть деньги на поэтический журнал. В отношении журнала она проявила необыкновенное упрямство. Козетта отличалась упрямством и, как ни странно, деловой хваткой – вероятно, это качество перешло к ней от Дугласа. Как бы то ни было, она хотела увидеть цифры и поговорить с людьми, которые вместе с Айвором будут участвовать в этом предприятии, прежде чем, как она выражалась, «отдаться». Этих людей было двое. Одна из них женщина, теперь замужняя – по словам Айвора, его бывшая «возлюбленная», – автор либретто к мюзиклу, который шел в Америке, в круглом театре со сценой в центре. Второго, который имел какое-то отношение к сатирическому журналу «Прайвит ай», звали Уолтер Адмет, и именно в его доме снимала комнату женщина, очаровавшая Айвора, женщина по имени Крис или Кристина.

Сама не знаю почему, но я вдруг выбрала окольный путь. Заранее решила, что та красавица не может быть Белл, и вбила себе в голову, что «мою» Белл зовут Исабель, хотя описание Айвора в точности совпадало с ее внешностью, до мельчайших деталей и нюансов. Я вполне могла попросить Эльзу Львицу, с которой часто виделась и которая регулярно приходила в «Дом с лестницей», чтобы та узнала у семьи Тиннессе, живет ли еще Белл Сэнджер в их коттедже. Если уж на то пошло, я могла сама позвонить Фелисити Тиннессе. После того Рождества мы один или два раза сталкивались с ней на вечеринках у Эльзы. Наверное, я этого не сделала потому, что жаждала сильных чувств, хотела пережить шок узнавания. Мне так кажется, хотя точно сказать не могу. Несомненно одно – несмотря на мимолетность нашей встречи, я чувствовала, что уже неразрывно связана с Белл и ее жизнью.

Поэтому когда Козетта предложила пригласить на ужин в дом на Аркэнджел-плейс Уолтера Адмета и женщину, с которой он жил, я воспротивилась. Сначала Козетта сказала только мне, поскольку в комнате больше никого не было, кроме Тетушки, что могло считаться большой удачей – или так только казалось, хотя, как выяснилось, правильно, – поскольку Айвор, верный себе, немедленно ухватился бы за этот шанс, пытаясь что-нибудь вытянуть из Козетты для себя или для кого-то из знакомых. Потом я часто думала, что было бы, если бы Козетта не согласилась сначала позвонить Адмету и предложить встретиться у него, а потом, если он ей понравится, пригласить на ужин, если бы отвергла эту идею, что вполне могла бы сделать и часто делала под влиянием своих представлений о гостеприимстве. Неужели я отправилась бы одна на Глостер-плейс в поисках Белл? Вряд ли. Это непросто, потребовало бы безрассудства, которым я не обладаю и никогда не обладала. Я бы отступилась, забыла о Белл, а в жизни Козетти никогда не было бы ни счастья, ни трагедии, ни высокого окна с узким карнизом.

– Не думаю, что я на это способна, дорогая, – сказала Козетта. – Навязаться к кому-то в гости… – с сомнением прибавила она. – Как можно?

В ее устах это прозвучало так смешно – к ней в дом все приходили без приглашения, когда вздумается, – что не выдержала даже Тетушка. Она поймала мой взгляд, а затем осторожно, боясь обидеть, засмеялась своим старческим, дребезжащим смехом.

– Можно ему позвонить, – предложила я. – Представлюсь твоим секретарем.

– Нет, нет. – Козетта была в ужасе. – Тогда меня примут за человека, который держит секретаря. Мне кажется, он принадлежит к настоящей богеме.

Это архаичное выражение стало объектом насмешек Айвора; остальные обитатели дома его просто не поняли. Но я привыкла к нему, поскольку часто слышала из уст Дугласа.

– Настоящий представитель богемы, – заметила я, – не обидится, если мы напросимся к нему в гости.

Только теперь Козетта поняла, куда я клоню:

– Ты хочешь сказать, что пойдешь со мной, Элизабет? – В ее тоне было нечто трогательное; такая любвеобильная и щедрая, она очень смущалась, боялась показаться навязчивой, была бесконечно благодарна, что я вызвалась потратить свое время и составить ей компанию. – Это так любезно с твоей стороны. – Ее лицо приняло такое выражение, как в те минуты, когда она замышляла очередное доброе дело, выражение озорства, почти детского предвкушения. – Мы можем принести ему хорошее вино. Например, мадеру… Давай возьмем с собой бутылку мадеры?

Я постаралась убедить Козетту, что было бы очень странно приносить в подарок вино человеку, отношения с которым у нее могут остаться исключительно деловыми и который в любом случае предложит ей лишь бокал лимонада, поскольку сама Козетта почти не пьет. На ее лице отразилось сомнение. На самом деле ей не пришлось ничего отдавать или брать, за исключением того лимонада, потому что журнал так и не появился на свет. Женщина, написавшая либретто, исчезла где-то в Южной Америке, а Айвор уехал с Фей. Разумеется, он собирался вернуться – как, впрочем, и Фей. Потому что Козетта была доброй и щедрой, никогда не сердилась и не дулась, всем все прощала, так что не очень проницательные люди считали ее легковерной. Думали, что она глуповата, и ее можно обмануть.

Айвор сказал ей, что собирается в Нортгемптон навестить заболевшую мать. Фей исчезла, не сказав ни слова. Думаю, они сняли комнату в Патни [37]37
  Южный пригород Лондона, известный своими многочисленными гребными спортивными клубами на Темзе.


[Закрыть]у какого-то знакомого, который уехал в отпуск. Козетта катала Тетушку на машине и видела, как Айвор и Фей лежали в объятиях друг друга в Ричмонд-парке. И проявила ту грань своего характера, о существовании которой я не подозревала – если считать ее мстительностью; если же назвать это как-то по-другому, не злобой, не местью, а ужасом перед предательством, то Козетта всегда была такой.

Она пригласила знакомого из Голдерз-Грин – Джимми, верного мастера на все руки, который выполнял для нее разнообразную работу на Велграт-авеню и теперь приезжал на Аркэнджел-плейс – сменить замки и изготовить новые ключи. Телефонный номер остался прежним, вероятно, потому, что сама Козетта почти никогда не брала трубку. Я всегда думала, что если она и получала какую-то пользу от приживания в своем доме, эта польза заключалась в том, что всегда было кому ответить на звонок – обязанность, от которой Козетта старалась увильнуть. Мервин, которого я никогда не подозревала в особой неприязни к Айвору, с огромным удовольствием сообщил ему, когда тот позвонил, что Козетта «отдала распоряжение» его не пускать. Услышав об этом, Козетта пришла в ужас, но к тому времени Мервин и Гэри уже повеселились от души, рассказывая Айвору, что Козетта «все о нем знает», что у нее есть друг, «большая шишка в Скотланд-Ярде», и что в данный момент она «разговаривает со своим адвокатом». Айвор, вероятно, подумал, что помимо всего прочего раскрылся и обман по поводу происхождения и семьи, хотя на самом деле никто из нас не подозревал, что он не принадлежал к тем же Ситуэллам, что и сам покойный сэр Осберт, на похороны которого его якобы приглашали в прошлом году.

Но все это случилось уже после того, как мы с Козеттой отправились домой к Уолтеру Адмету, договорившись встретиться там с Айвором. Мы поехали на темно-синем «Вольво», большом, старом, пыльном, поглощавшем неимоверное количество бензина; мыть его должен был Гэри вместо арендной платы, но никогда этого не делал. Внутри автомобиль казался продолжением «Дома с лестницей», до отказа забитый вещами Козетты, с полными или наполовину полными пепельницами, бутылками и баллончиками из-под освежающих спреев, новыми романами в рваных суперобложках, туфлями для вождения и туфлями, которые надевались для выхода из машины, всякими свертками, которые требовалось куда-то отвезти, но которые никогда не попадали к месту назначения, бельем для прачечной, одеждой для химчистки и вещами, требовавшими починки. Я волновалась, и мое волнение передалось Козетте, которая приняла его за опасение, что ее обманут или уговорят выбросить деньги на ветер.

– Когда существует опасность, что благоразумие мне изменит, – серьезным тоном сказала она, – я думаю о Дугласе. Вспоминаю, как он упорно трудился, чтобы заработать все эти доставшиеся мне деньги, и это меня сдерживает. – Впервые за много месяцев она упомянула о покойном муже.

Внутри элегантный георгианский дом может быть таким же хлевом, как и любой другой, о чем я тогда еще не подозревала. В доме номер пятнадцать на Аркэнджел-плейс царил кавардак, но благодаря усилиям Перпетуа грязи там не было. Чего не скажешь о доме Уолтера Адмета. Он выглядел так, словно тут никогда не убирали, и запах в нем стоял ужасный. Обивка мебели засалена, а если точнее, то покрыта накапливавшейся годами какой-то липкой коркой, к которой пристала шерсть животных, местами густая, словно колтун. Пахло жареным луком или потом – что на самом деле одно и то же, – а также засоренной канализацией и старой собакой или больной кошкой, хотя никаких животных мы там не видели. Даже Козетта, самая невозмутимая из женщин, слегка замешкалась, прежде чем сесть на указанное место – грязный, с прилипшей шерстью диван, по которому ползали мухи.

Уолтер Адмет, единственный из знакомых мне мужчин, представил свою подругу как хозяйку дома. Это был вежливый человек с маленькой, остроконечной, выделяющейся на лице бородкой, загнутой вперед и вверх; его подруга надела красивое платье от Лоры Эшли, а в блестящие волосы вплела розовую ленту. В голове не укладывалось, как в этом ужасном доме люди могут быть такими элегантными и опрятными.

– Адмет, – представился хозяин и протянул руку; казалось, он сейчас щелкнет каблуками. Адмет держал себя словно какой-то немецкий или скандинавский аристократ, хотя был таким же стопроцентным англичанином, как я. – Позвольте представить вам мою хозяйку, Эву Фолкнер.

На мне была брошь с камеей, которую Козетта подарила мне на двадцать первый день рождения, та самая, с головой девушки, похожей на Белл. Я непроизвольно теребила брошь, осторожно присев на липкую бархатную обивку стула и наблюдая, как Козетта передает хозяевам бутылку красного вина «Грав», которую она спрятала в одной из своих вместительных сумок. Впервые за все время мне пришло в голову, что Белл может и не появиться, скорее всего не появится, что ее может не быть дома – и вообще она тут просто квартирант, а не друг. Я размышляла, что мне тогда делать. Уолтер Адмет взял бутылку, рассыпавшись в благодарностях. В любом случае его манеры выгодно отличались от манер Айвора. Он настоял, чтобы немедленно наполнить бокалы, хотя это вино следовало откупоривать заранее, выдерживать при комнатной температуре и подавать с едой.

– Боюсь, мне нечего предложить вам с дочерью.

Козетта поморщилась. Я поспешила указать ему на ошибку. Адмет усилил неловкость, с преувеличенной учтивостью заметив, что Козетта, вне всякого сомнения, не отказалась бы от такой дочери. На лице Козетты застыла мягкая, мечтательная улыбка, которую она могла сохранять в течение нескольких минут, не расслабляя губ и не моргая. Похоже, говорить нам было абсолютно не о чем. Мы приехали довольно поздно, и значит, Айвор опаздывал еще больше. Лучи солнца, проникавшие сквозь грязные окна, оставляли полосы тусклого желтого цвета, в которых, словно насекомые, кружились пылинки. Свет падал на Эву Фолкнер, будто специально направленный прожектор, и она сидела, безмолвная и скучающая, напомнив мне Октавию из «Антония и Клеопатры», которая производила впечатление статуи, а не живого человека. Я начала понимать, что совершила ошибку, не сказав Козетте о своем подозрении, что квартирантка – это Белл. Как теперь спросить о ней Адмета, не раскрыв своего двуличия?

Меня опять одолели сомнения. Что у меня есть? Описание женщины, вероятно, искаженное моим сознанием, принимающим желаемое за действительное, и имя, которое у меня не было причин ассоциировать с Белл. Застывшая в своей солнечной ванне, Эва Фолкнер ничего не говорила, никак не показывала, что слушает; создавалось впечатление, что она просто предоставляет обмен любезностями Адмету, который разразился хвалебной речью в отношении тишины и удаленности Ноттинг-Хилла, вызвавшей недоумение, почему он немедленно не переселится туда. Борода его дрожала, брови взлетали и опускались, ладони мелькали, словно лопасти вентилятора. Я начала злиться. Мы сидели тут уже три четверти часа, и я уже собралась сказать Козетте, что ждать больше не стоит, что это безнадежно, и Айвор не придет, когда услышала стук входной двери, а затем голос Айвора.

В те дни мне было больно смотреть, как Козетта реагирует на голос любовника. На ее лице появлялось решительное, даже стоическое выражение. Слов я не различала и понятия не имела, к кому обращается Айвор, а если уж на то пошло, откуда у него ключ от дома. Меня занимало одно: извинится ли он, изменив своим привычкам, или нет?

Дверь в комнату открылась, и вошел Айвор – вместе с Белл. Верный себе, он шествовал первым, вынуждая ее следовать за ним.

Понятия не имею, узнала ли меня Белл, вспомнила ли; возможно, Айвор, который тут же сообщил, что встретился с ней на улице, уже успел рассказать, кого она тут увидит. Конечно, я могла спросить, но не стала этого делать – ни тогда, ни после. Белл посмотрела на меня и очень спокойно произнесла: «Привет, Лиззи», – словно мы виделись два дня назад.

Она была в черном – как Милли Тил [38]38
  Героиня романа Генри Джеймса «Крылья голубки».


[Закрыть]у Джеймса. Я никогда не видела ее в яркой одежде, только темных или тусклых тонов, за исключением того случая, когда я уговорила ее надеть платье «линялого» красного цвета, как на девушке с картины Бронзино. Это было еще до появления культа античной одежды, до «трикотажной революции», до длинных юбок. Одежду Белл, вероятно, купила на благотворительной распродаже подержанных вещей: шерстяная юбка черного цвета, длинная и узкая, с бантовыми складками спереди и сзади, черная мужская хлопковая рубашка с закатанными рукавами, несколько раз обмотанный вокруг талии трикотажный пояс и нитка коричневых и черных деревянных бус. Подол юбки заканчивался у тонких, изящных лодыжек с длинными ахилловыми сухожилиями. На загорелых ступнях с тонкими пальцами греческие сандалии. Волосы собраны на макушке – похоже, при помощи куска бечевки. На щеки и длинную, прямую шею ниспадали пряди цвета неокрашенного дерева, но высокий, чистый лоб оставался открытым. Белл, как всегда, высоко держала голову, словно на ней балансировал кувшин с водой.

Козетта, Адмет и Айвор – но не Эва Фолкнер, считавшая подобные совпадения естественными, – очень удивились, что мы с Белл знаем друг друга. Как только Адмет закончил замысловатый процесс знакомства Белл и Козетты, который он называл «иметь честь представить», Айвор принялся расхваливать красоту Белл прямо в ее присутствии, ходил вокруг нее и, склонив голову набок, указывал на ту или иную особенность, словно работорговец на невольничьем рынке.

– Посмотрите на этот подбородок, посмотрите на эти милые маленькие уши, напоминающие морские раковины, на эту кожу. Вы когда-нибудь видели такую осанку? Через макушку головы и пятки можно провести вертикальную линию, точно по отвесу.

Палец коснулся шеи Белл. Она не отстранилась. Только медленно, почти небрежно, но абсолютно серьезно сказала:

– Убери лапы, грязный ублюдок.

Она была искренней и открытой – или, как считается, честной, – и всегда говорила то, что думает. Козетта от удивления открыла рот. Адмет нервно хихикнул. Я с огромным удовольствием наблюдала, как побелел Айвор.

– Пойдем, посмотришь на мое жилище, – предложила мне Белл.

Я ни секунды не колебалась и вышла из комнаты вместе с ней. Поэтому мне до сих пор неизвестно, что на самом деле произошло на трехсторонних переговорах между Козеттой, Айвором и Адметом. Знаю только, что Козетта так и не дала денег на журнал, а Айвор вскоре съехал, хотя мы продолжали видеться с Адметом, который стал другом и гостем «Дома с лестницей», и какое-то время, после того как его бросила Эва, я даже задумывалась, не станет ли он у Козетты преемником Айвора. Разумеется, это было до Маркуса, до того, как появление Маркуса поставило крест на других мужчинах – всех, без исключения.

Итак, я пошла вслед за Белл наверх, и она показала свою маленькую комнатку, где жила с тех пор, как продала дом, доставшийся ей в наследство от отца Сайласа Сэнджера. В комнате почти ничего не было, кроме кровати, стола и стула, поскольку Белл в те времена не обращала внимания – и теперь, наверное, тоже не обращает – на бытовые удобства и на то, как выглядит ее жилище. Но картины Сайласа она сохранила – у стен стояли свернутые в трубку холсты.

– Я с ними не расстанусь, – сказала Белл. – Художником он был на самом деле дерьмовым, но это неважно. Всегда есть шанс, что однажды его признают, я устрою выставку и продам их за большие деньги.

Она говорила со мной, как с давней подругой. О Сайласе вспоминала без всяких эмоций, спокойно и практично, словно владелица художественной галереи, открывшая художника и вложившая в него средства. Я с ужасом вспоминала мертвого человека, кровь на полу и на самой Белл.

– Ты долго жила у Фелисисти? – спросила я.

– Два месяца, одну неделю и два дня, – ответила она. – Потом переехала в дом, который оставил старик Сайласа, и жила там, пока не продала.

Еще вопрос. В тот вечер я задала ей много вопросов, но ни одного действительно важного, того, который должна была задать.

– Чем ты занимаешься? Я имею в виду, на что живешь. Работаешь?

– Нет. – Этот ответ явно доставил ей удовольствие. – Не работаю и не собираюсь. Я больше никогдане буду работать.

– Значит, ты богата?

Глаза Белл широко раскрылись. Они, ее глаза, были серыми, как море, очень большими и чистыми.

– Нет, не богата. Но я ненавижу работать. У меня достаточно денег, чтобы существовать не работая, если только жить в отеле вроде этого. – У нее была манера избавляться от надоевшего предмета разговора, быстро качая головой, вскидывая плечи и меняя тему. – Кто это дерьмо, с которым я пришла? Раньше я его тут не видела.

– Мужчина моей приятельницы, с которой тебя познакомили.

– Прямо гора с плеч. Я уж, было, подумала, что он живет с тобой. Этого еще не хватало. – Тем не менее Белл не перестала называть его дерьмом. – Ну и дерьмо, – сказала она. – А не слишком ли он молод для нее?

– Слишком глуп. Уродлив, эгоистичен и подл. Насчет молодости не знаю, – ответила я и лицемерно прибавила: – Никогда об этом не думала.

Белл рассмеялась:

– Постараюсь кое-что о нем разузнать.

Я впервые слышала ее смех, оказавшийся на удивление густым и звучным, каким-то булькающим; ее бледное лицо сияло, и она была прекрасна. Белл волновала меня, лишала покоя, бередила душу, но я понятия не имела, что мне от нее нужно. Чтобы мы подружились? Встречались, разговаривали, вместе проводили время? А чего хотела она? Не от меня, а от жизни? Теперь-то я, разумеется, знаю, уже довольно давно, но в то время не имела ни малейшего представления. Тогда для меня было – и еще довольно долго оставалось – загадкой, почему такая молодая, здоровая и умная особа соглашается жить в этой убогой маленькой комнате грязного дома, где она сама и ее скудные пожитки занимают место двенадцать на двенадцать футов – без работы, карьеры, перспектив, без целей в жизни. Бездетная двадцатисемилетняя вдова, не имеющая ни профессии, ни занятия, красивее любой модели, украшающей обложки журналов, одевающаяся в тряпье и – я обнаружила это чуть позже – не имеющая ни любовника, ни даже подруги.

Разумеется, Белл выжидала, осматривалась, ждала благоприятного случая. Именно этого она хотела от жизни. Мы открыли окно, из которого было видно белое небо и платан, на ветвях которого сидели бронзово-розовые голуби; тонкие, похожие на нити побеги и изящные шелковистые листья неподвижно застыли в безветренном воздухе. Мы облокотились на широкий подоконник. Многие мои воспоминания о Белл связаны с окнами, оконными переплетами и стеклами, сквозняками и каплями дождя. Но в тот летний день сквозняка не было. Из Риджент-парка тянуло свежестью, запахом сырой земли. Белл достала из ящика стола табакерку и, не спросив меня, считая это совершенно естественным, принялась сворачивать сигарету с марихуаной. Это была моя первая сигарета. Белл показала, как нужно втягивать в себя дым и задерживать в легких, пока голова не начнет кружиться и как будто расширяться, а на выдохе погружаться в безмятежность и состояние глубокого покоя.

В сентябре мы с Козеттой вдвоем поехали в Италию. Она собиралась взять с собой Айвора, но к тому времени Айвор уже исчез.

– Ты со мной, – объявила Козетта. – В любом случае лучше ты, чем он. Я боялась с ним ехать.

С Белл я виделась несколько раз. Она приходила ко мне в «Дом с лестницей», мы ходили в кино, в старинный «Электрик синема» на Портобелло-роуд, и мне хотелось взять ее с собой в Италию.

– Я всего один раз была за границей, – рассказывала мне Белл. – Во Франции, с Сайласом. В местечке под названием Виссан. Так близко, что это практически Англия.

Я удивлялась, почему такой молодой и здоровый человек жертвует столькими удовольствиями, лишь бы не работать. У Белл хватало денег на жизнь, но не на путешествия. Одно мое слово Козетте, и Белл получила бы приглашение присоединиться к нам, а ее билеты и гостиничные счета были бы, безусловно, оплачены, поскольку считалось само собой разумеющимся, что любая моя подруга имеет такое же право пользоваться щедростью Козетты, как и я сама. Именно по этой причине я ни о чем не просила. Не решалась даже вскользь заметить, что Белл практически не была за границей и в этом году не собиралась никуда ехать на отдых. Наоборот, я сказала Козетте:

– Белл не хочет никуда уезжать из Лондона. Ей нужно наверстать те годы, что она провела в глуши с Сайласом.

Во Флоренции, в галерее Уффици, выставлен портрет Лукреции Панчатики. Большинство литературных критиков пришли к выводу, что именно эта картина вдохновляла Генри Джеймса, когда в «Крыльях голубки» он описывал портрет, висевший в «огромной старинной зале» в Метчеме, называя его «бледным ликом на стене». Естественно, своими «глазами из прошлого, полными губами, длинной шеей…» женщина напоминала несчастную Милли Тил. «Лицом, почти серым, но красивым в своей печали, увенчанным шапкой волос» она также очень напоминала Белл.

Жаль, что я не помню, видела ли я картину во время своего первого посещения Флоренции, когда была в Италии с Козеттой. Наверное, мы ходили в Уффици. Я любовалась портретом во время следующих визитов, но не могу вспомнить, сколько ни пытаюсь, видела ли его в тот раз. Репродукцию портрета я заметила в витрине магазина возле моста Тринита, когда мы с Козеттой гуляли по берегу Арно. Козетта была поражена сходством – помните, только она видела, как похоже лицо на моей камее на лицо Белл – и, стоя перед репродукцией, сказала, что должна ее купить.

Я скрыла свою радость. Зная, что Козетта очень отзывчива к желаниям и тайнам других и что она с готовностью примет любой мой план, касающийся судьбы репродукции, я все равно представляла, как портрет – в рамке из нержавеющей стали, изготовленной ремесленником с Кенсингтон-Парк-роуд – висит на стене гостиной, и его демонстрируют всем гостям.

– Купим открытку, – решила Козетта. – Знаешь, у меня было похожее платье, сшитое специально для бала в Челси. Я должна была изображать леди Джейн Грей. [39]39
  Королева Англии с 10 июля 1553 г. по 19 июля 1553 г., известна также как «королева на девять дней».


[Закрыть]Интересно, влезу ли я в него теперь?

Однако Козетте не удалось найти открытку с Лукрецией Панчатики. На следующее утро, пока она спала, я сама пошла в магазин, купила репродукцию картины Бронзино, тайно привезла домой и долгое время прятала.