Текст книги "Удержать мечту. Книга 1"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
Эмме хотелось побыстрее завершить обед и заняться делами.
– Чем ты планируешь заняться после обеда? Ты ведь уже закончила все дела в универмаге в Хэрроугейте?
– Да, бабушка. Я закончила инвентаризацию, как ты хотела, и отобрала одежду для распродаж, – подробно объяснила Эмили, испытывая облегчение от того, что Эмма, кажется, выбросила из головы Шейна и Сару Лаудер. – А я пойду к себе в комнату. Когда я приехала, Хильда поручила одной из горничных распаковать мои чемоданы, но я предпочитаю разложить вещи сама.
– Чемоданы? Их что, несколько?
– Десять, бабушка.
– Десять? На уик-энд?
Эмили смущенно кашлянула и улыбнулась бабушке одной из самых своих обаятельных улыбок.
– Не совсем. Я думала пожить у тебя немного. Ты не возражаешь?
– Да нет, почему я должна возражать? – ответила Эмма неспешно, раздумывая, что бы это неожиданное решение Эмили могло означать. – А как же твоя квартира в Хедингли? – спросила она, немного нахмурившись.
– Я хочу отказаться от нее. Я уже давно подумываю об этом. Я решила продать ее – точнее говоря, просить тебя поручить Джонатану сделать это. Как бы то ни было, вчера вечером я упаковала большую часть одежды и других вещей, потому что я убедила себя, что ты на следующей неделе отправишь меня в Париж. Но раз я туда не еду, я могла бы пока пожить здесь, в Пеннистоун-ройял. Буду развлекать тебя, бабушка. Тебе не будет так одиноко.
«А мне и не одиноко», – подумала Эмма про себя, но вслух сказала:
– Возможно, я чего-то не понимаю, но когда я купила для тебя ту квартирку в ноябре прошлого года, мне показалось, что она тебе очень понравилась. А теперь разонравилась?
– Квартирка очень славная, правда, но… Если говорить честно, бабуленька, я была там одна-одинешенька, и никого рядом. Мне гораздо приятнее быть здесь. С тобой. – Эмили снова улыбнулась ей своей покоряющей улыбкой. – И еще к тому же – так интересней. И веселей.
– Ну, я-то считаю, что здесь очень скучно, – произнесла Эмма, поднялась и направилась к двери. Повернув голову, она добавила: – Но разумеется, я буду рада тебе, Эмили. – Она надеялась, что голос ее не звучал слишком неприветливо. «Сначала – близнецы, теперь – Эмили, – вздохнула она про себя. – С чего это вдруг все они решили перебраться ко мне? И именно сейчас, когда я надеялась в первый раз за всю мою жизнь пожить тихо и спокойно».
Пройдя энергичным шагом через огромный Каменный холл и поднимаясь по лестнице на несколько шагов впереди Эмили, Эмма вдруг задумалась: «А не поймать ли мне Блэки на слове и не согласиться ли все-таки на его маленькое предложеньице?»
Пола говорила, а Эмма слушала.
Они сидели вдвоем в верхней гостиной, лицом к лицу. Эмма налила чаю и себе, и внучке, но почти не прикоснулась к своей чашке. Она так неподвижно сидела на диване, что ее можно было принять за каменное изваяние. Она внимательно следила за рассказом Полы, впитывая каждое слово, и лицо ее принимало непроницаемое выражение, хорошо знакомое многим.
Пола ясно и просто излагала дело, рассказывая о встрече в «Эйр коммюникейшнс» очень точно, не забывая о мельчайших деталях. Ее рассказ был таким наглядным, что Эмма так ясно представляла себе все, как будто сама при этом присутствовала. Несколько раз она почувствовала, что в груди поднимается волна гнева и раздражения, но она ни разу не прервала внучку.
Задолго до того, как Пола перешла к описанию заключительной сцены этой встречи, Эмма, с ее живым и проницательным умом, все поняла. Ей уже не нужно было объяснять, что Джон Кросс нарушил слово. Она осознала, что знает Джона Кросса лучше, чем сама предполагала. Много лет назад она раскусила, что он за человек – надутый эгоист, преисполненный сознания собственной важности; неумный человек, у которого множество слабостей. Сейчас он оказался меж двух огней, его действия диктуются страхом и отчаянием, он все больше паникует – совершенно ясно, что сейчас он способен практически на все. Даже на бесчестный поступок, потому что, судя по всему, соображения морального порядка для него не существуют. И еще этот его ужасный сын, который его постоянно подзуживает! «Хорошая парочка, нечего сказать», – подумала она с презрением.
Пола закончила наконец свой рассказ и вздохнула с сожалением:
– Вот такие дела, бабушка. Жаль, что все это закончилось провалом. Я сделала все, что могла. И даже немного больше.
– Не сомневаюсь, – сказала Эмма, глядя ей прямо в лицо, гордясь ею, думая о том, как многому она научилась за последнее время. Год назад Пола наверняка обвиняла бы себя в том, что сделка сорвалась. – Тебе не в чем себя упрекнуть. Запиши это в свой актив – как опыт, через который ты прошла, – и извлеки уроки.
– Обязательно. – Пола внимательно посмотрела на бабушку. – А что ты собираешься делать теперь? – спросила она, не отводя взгляда от этого бесстрастного лица и пытаясь понять, что же бабушка думает о деле с компанией Кросса.
– Ничего. Абсолютно ничего.
– Даже не выскажешь Джону Кроссу все, что о нем думаешь?
– Честно говоря, я и пальцем не пошевельну ради разговора с ним, да и двухпенсовую монету пожалею на телефонный звонок. Если мертвую лошадь отстегать кнутом, толку все равно не будет. К тому же я не доставлю ему удовольствия, показав, что он выбил меня из колеи. Можно действовать по-другому… безразличие – это страшное оружие, и я предпочитаю не обращать внимания на мистера Кросса. Я не знаю, в какие игры он играет, но подыгрывать ему я не буду. – Эмма посмотрела на Полу умными прищуренными глазами. – Не исключено, что он пытается использовать наше предложение, чтобы выторговать цену повыше у какой-нибудь другой компании. У него это не получится, никто на это не пойдет. – Недобрая усмешка промелькнула на ее лице. – Конечно, в конце концов он приползет к тебе на брюхе. Совершенно раздавленный. И это будет очень скоро. А вот как тогда поступишь ты, Пола? Вот это важно.
Пола открыла было рот для ответа, но сразу же закрыла его. Долю секунды она колебалась, не зная, как ответить. Она попыталась угадать, как повела бы себя в такой ситуации бабушка, но потом отказалась от этого намерения. Зато она точно знала, как поступит она сама.
– Я пошлю его ко всем чертям! Очень вежливо. Я знаю, что могла бы договориться с ним и заполучить «Эйр коммюникейшнс» гораздо дешевле, потому что, когда он снова придет к нам, он будет уже доведен до крайности и примет любые мои условия. Но я не хочу иметь никаких дел с этим человеком. Я ему не верю.
– Умница! – Эмма не скрывала, что ответ ей понравился, и продолжала: – И я думаю точно так же. Я уже много раз говорила тебе, что наши партнеры не обязательно должны нравиться нам. Но между участниками любой сделки обязательно должно быть доверие. Иначе мы не гарантированы от неприятностей. Кроссы вели себя безобразно, им нет оправдания. Я бы теперь их и на пушечный выстрел к себе не подпустила.
Несмотря на резкие слова и суровое выражение лица, ее реакция в целом была настолько сдержанной и спокойной, что привела Полу в некоторое недоумение.
– Ты знаешь, бабушка, я думала, ты будешь гораздо больше сердиться – правда, может быть, ты этого просто не показываешь. Ты вроде бы даже и не разочарована, – сказала она.
– Сначала я рассердилась, но потом мне просто стало противно. А что касается разочарования – конечно, в каком-то смысле я разочарована. Но, по правде сказать, и это чувство сменяется огромным облегчением. Хотя мне очень хотелось приобрести «Эйр коммюникейшнс», сейчас я даже рада такому повороту событий.
– И я тоже. – После едва заметного колебания Пола спокойно сказала: – Себастьян Кросс теперь мой враг, бабушка.
– Ну и что? На свете много людей, от природы завистливых, ревниво относящихся к чужим успехам. И ты всегда будешь привлекать их внимание, вызывать их ненависть, потому что тебе так много дано. Богатство и могущество благодаря мне, не говоря уж о твоей красоте, незаурядном уме и огромной работоспособности. Все это вызывает зависть. Ты должна научиться не обращать внимания на то, как будут злословить за твоей спиной, родная моя, ты должна быть выше этого. Я всегда поступала так. И забудь о Себастьяне Кроссе. Он не стоит того, чтобы ты о нем думала.
– Ты, как всегда, во всем права, бабушка, – сказала Пола, отгоняя тревожное воспоминание о безжалостном и ненавидящем взгляде, который ощутила на себе утром. Она почувствовала снова, как у нее по спине побежали мурашки. Уж Себастьян Кросс не упустит случая навредить ей. Эта неожиданная мысль тут же показалась ей глупой, ни на чем не основанной и вообще исключительно плодом ее богатого воображения. Пола мысленно посмеялась над собой и выбросила все это из головы.
Она встала, подошла к камину и постояла несколько минут спиной к огню, согреваясь. Она окинула взглядом эту уютную, дышащую стариной комнату. В спокойном свете клонящегося к закату дня, проникающего через многочисленные окна, она выглядела такой мирной и спокойной: каждый из предметов убранства был по-своему красив и стоял на своем месте; огонь весело потрескивал в огромном камине, старинные часы на подставке, как всегда, отсчитывали время на камине – так было всегда с тех пор, как она себя помнит. Она всегда, всю свою жизнь, любила эту верхнюю гостиную, здесь всегда можно было найти покой и тишину. Эта комната была воплощением изящества и гармонии, здесь ничего никогда не менялось, и благодаря этому постоянству она казалась укрытой от внешнего мира со всем его уродством и безобразием. «Эта комната, – подумала она, – создана очень доброй к людям и незаурядной женщиной. – Она посмотрела на Эмму, спокойно отдыхающую на диване, такую красивую в бледно-голубом платье, которое ей очень к лицу, и в ее глазах появилась нежность. – Она уже старая женщина, ей скоро восемьдесят, но по энергии, выносливости, целеустремленности, азарту она могла бы запросто быть моей ровесницей. И она – мой лучший друг».
– Ну вот, бабушка, и пришел конец моей бурной деятельности… точнее сказать, моим боевым действиям. – В первый раз за весь их разговор Пола улыбнулась.
– И вот, внучка, как закончился, не начавшись, мой новый грандиозный проект. Раз из него ничего не получилось, придется мне придумать какой-нибудь новый – или заняться вязанием.
– Это будет великий день, – откликнулась она, лицо ее повеселело. Она вернулась к дивану, села, взяла свою чашку, сделала глоток чая и сказала, не придавая особого значения своим словам: – Я сегодня обедала с Мирандой О'Нил и…
– О Господи, ты напомнила мне… Боюсь, что я не смогу сегодня остаться на ужин со всеми. Я ужинаю с Блэки и Шейном.
– Да, Мерри мне сказала.
– Подумать только, я не могу и шагу ступить без того, чтобы об этом немедленно не узнали все. – Эмма замолчала и взглянула на Полу. – Мне кажется, ты не слишком огорчена, что я сбегаю отсюда и оставляю Эдвину на вас. Не беспокойся – она будет вести себя прилично.
– Меня это не волнует. Сначала я волновалась, но потом решила, что это проблема Джима. Он ее пригласил, он должен и развлекать ее. Кроме того, моя мама обычно неплохо с ней справляется. Она знает, как можно осадить ее, причем самым благовоспитанным образом. – Пола поставила на столик свою чашку с блюдцем и наклонилась к Эмме. – Послушай, бабушка, дорогая, у Мерри есть идея, которая может тебе понравиться. Она вполне может оказаться тем новым делом, которое тебе нужно.
– Да? Это интересно… Расскажи-ка мне о ней.
Когда Пола закончила свой короткий рассказ, уголки губ у нее опустились.
– Я вижу, ты не в восторге.
Эмма рассмеялась, увидев ее унылое выражение лица:
– Думаю, что идея хорошая. Но я не собираюсь заниматься осуществлением сама. Однако это отнюдь не означает, что ты не можешь продумать и разработать ее до конца вместе с Мерри. Это может быть очень полезно для наших универмагов. Когда вы продумаете все в деталях, приходи ко мне и обсудим. Очень может быть, что мы откроем эти модные салоны.
– Я договорюсь о встрече с ней на следующей неделе… – Пола вдруг замолчала и вопросительно посмотрела на Эмму: – Если можно, удовлетвори мое любопытство: почему ты думаешь, что это не то дело, которое ты хотела найти для себя?
– Это слишком просто. Я люблю грызть орешки потверже.
– Боже праведный! Где же я найду для тебя такой орешек?
– Ну, не исключено, что я его найду сама. – В зеленых глазах Эммы зажглись озорные огоньки, и она неодобрительно покачала головой. – В последнее время ты постоянно пытаешься меня по-матерински опекать. И мне это не очень нравится.
Пола рассмеялась вместе с Эммой.
– Пожалуй, ты права. Извини, бабушка. – Она взглянула на часы на камине, потом снова повернулась к Эмме: – Думаю, самое время поехать домой и проявить материнскую заботу о моих малышах. Если я поспешу, то как раз успею к купанию и помогу няне.
– Тогда поспеши, милая. Время, когда они совсем еще маленькие, – самое лучшее и неповторимое. Не упускай его.
Пола поднялась, накинула свой красный жакет, нашла свою сумочку и подошла поцеловать Эмму на прощание.
– Желаю тебе хорошо провести вечер. Передай от меня привет дяде Блэки и Шейну. Скажи им, что я их люблю.
Пола была на полпути к двери, когда Эмма окликнула ее:
– Так когда должны приехать Джим и твои родители?
– Я жду их около шести. Джим сказал, что он рассчитывает быть в аэропорту Лидс-Брэдфорд в пять.
– Неужели они летят на этом его ужасном самолетике? – Эмма недовольно поджала губы и выразительно посмотрела на Полу, вложив в этот взгляд все свое неодобрение. – Ведь я же говорила и тебе, и Джиму, что мне не нравится, когда вы носитесь туда-сюда на этой груде ржавого железа.
– Говорила, но Джим думает иначе, ты же прекрасно знаешь. Самолет – одно из его главных увлечений. Возможно, тебе стоит еще раз поговорить с ним об этом.
– Обязательно поговорю, – пообещала Эмма, провожая Полу взмахом руки.
Глава 6
Все говорили, что он – настоящий кельт. И Шейн Десмонд Ингэм О'Нил сам поверил, что в самых глубинах его существа живет наследие его предков, что в его жилах течет их древняя кровь. Сознание этого наполняло его глубокой гордостью и давало ему величайшее удовлетворение. Когда кто-нибудь из членов его семьи упрекал его в том, что он впадает в крайности, не знает меры, проявляет горячность, любит поговорить и не чужд тщеславия, он просто кивал головой, как будто это были не упреки, а комплименты. Шейну часто хотелось сказать им в ответ, что, помимо этого, он энергичен, умен, что в нем живет творческий дух, и напомнить, что эти качества он тоже унаследовал от тех жe древних бриттов.
Еще когда Шейн О'Нил был совсем маленьким мальчиком, ему внушили, что он – особенный, не такой, как все. Сначала он испытывал от этого неловкость, стеснялся, не понимая, почему это так, потом это стало раздражать его и причинять страдания. Он чувствовал себя не таким, как остальные, другим, – и это мешало ему. Он хотел быть обыкновенным – как все, а они заставляли его ощущать себя чужаком. Он был в отчаянии, когда случайно услышал, как взрослые говорили, что он – не от мира сего, слишком эмоционален, что в нем есть что-то мистическое.
Позднее, когда ему было шестнадцать, и он уже лучше понимал то, что говорили о нем, он стал искать ответы на мучившие его вопросы единственным доступным ему путем – в книгах. Если он и вправду «любопытный анахронизм – воплощение древних кельтов», как говорят они, он должен все узнать об этих древних людях, на которых, очевидно, так сильно похож. Он стал читать книги по истории – о древних бриттах во всем их славном великолепии, о временах великих королей и легендарного короля Артура из Камелота. И эти времена стали для него такими же близкими и реальными, как и время, в котором он жил.
И в последующие годы он не потерял интереса к истории, она осталась его постоянным увлечением. Как и его кельтские предки, он благоговейно относился к словам и к той власти, которую они имеют, потому что, несмотря на горячность и живость характера, он был также наделен и незаурядным умом. Возможно, именно это необычное сочетание на первый взгляд несочетаемых качеств, огромное количество присущих ему противоречий и делало его таким непохожим на других. Если он испытывал к кому-то неприязнь или враждебность, эти чувства пускали в его душе глубокие корни, а если он кого-то любил и уважал – это было навсегда, до самой смерти. Эта театральность и мелодраматичность, которую всегда объясняли его кельтской кровью, очень естественно сосуществовала в нем с самоуглубленностью и склонностью к самоанализу, и с его редким, трепетным пониманием прекрасного и ощущением близости к природе.
В двадцать семь в глазах многих Шейн О'Нил имел ослепительный ореол, все признавали его необыкновенное обаяние – не столько из-за его внешней привлекательности, сколько благодаря незаурядной личности и силе его характера, Он мог легко покорить любую женщину, повстречавшуюся ему на пути. Точно так же легко он завоевывал сердца своих приятелей мужчин – глубиной жизненных суждений о политике, соленой шуткой, забавной историей с массой метких наблюдений и самоиронии. В компании он мог спеть своим приятным бархатным баритоном разудалую матросскую песню или сентиментальную народную балладу. Он знал множество стихов и, не заставляя себя долго упрашивать, охотно читал их. И в то же время он мог быть расчетливым и практичным, беспристрастным, прямодушным и честным настолько, что это порой оборачивалось почти жестокостью, и, по его собственному признанию, честолюбивым и одержимым. Его привлекали величие духа и благородство сами по себе. А он притягивал всех, с кем сталкивала его судьба. Нельзя сказать, что у Шейна не было врагов, но даже они не отрицали, что он обладает огромной притягательной силой. Многие черты характера и внешность он унаследовал от своего деда-ирландца по отцовской линии. Тот тоже был настоящим кельтом, словно пришедшим из глубины веков. Но многим в себе он был обязан и своим предкам по материнской линии.
В этот ясный, солнечный день, в пятницу, Шейн О'Нил остановил своего коня, которого звали Бог Войны, на одном из высоких холмов, поросших вереском, с которых открывается вид на городок Мидлэм и руины старого замка. В нем еще сохранялось былое величие и достоинство, несмотря на полуразрушенные крепостные стены, залы без крыши и производящие жутковатое впечатление комнаты. Замок был давно покинут людьми, и только множество мелких птиц свили свои гнезда среди древних камней, в окружении нарциссов, подснежников и бальзамина, которые цветут в это время года в расщелинах. Обладая живым воображением, Шейн всегда мог легко представить себе, как это все выглядело несколько веков назад, когда в этой надежной крепости жили Уорик и Гэрет Ингэм, его предок по материнской линии, и плели свои запутанные интриги. Перед его мысленным взором мгновенно предстали картины прошлого во всем их великолепии: блестящие торжественные приемы, роскошные застолья и другие царственно-пышные события, с соблюдением всех торжественных ритуалов и церемоний. На несколько минут он перенесся в прошлое.
Потом он несколько раз моргнул, отгоняя эти видения, и поднял голову, заставив себя оторваться от созерцания полу разрушенных укреплений и перевести взгляд на великолепный пейзаж, расстилавшийся перед ним. Каждый раз, когда он смотрел на открывающийся отсюда вид, его охватывал восторг. Шейну казалось, что огромным и пустынным равнинам, поросшим вереском, свойственны особая аскетичность и равнодушная отстраненность, ему казалось, что в этом пейзаже есть неповторимое величие. Округлые очертания холмистых равнин вздымались перед ним и словно откатывались вдаль. Они были похожи на огромное развевающееся многоцветное знамя: зеленое, золотое и желто-коричневое, с переливами, расстилающееся до самого горизонта, где начиналось бескрайнее небо, немыслимо голубое, сверкающее, пронизанное солнечным светом, в этот час дня – серебристым. Эта красота была такой всеобъемлюще-чистой, что смотреть на нее было почти невыносимо для Шейна. Она, как всегда, вызывала в нем бурю эмоций. Это было то единственное место на земле, частью которого он себя ощущал. Когда он вдали отсюда, ему постоянно чего-то не хватает, его тянет назад. И сейчас он снова собирается в изгнание, которое, как и все его предыдущие отъезды, дело сугубо добровольное.
Шейн О'Нил глубоко вздохнул, ощутив, как давняя печаль и меланхолия заполняют все его существо. Он прислонился к шее жеребца и закрыл рукой глаза, прося Всевышнего избавить его от тоски по этой женщине. Разве может он жить здесь, под тем же небом, зная, что она так близко и в то же время так далека и недосягаема? Он обязательно должен уехать… уехать далеко, покинув места, которые ему так дороги, оставив ту, которую безумно любит, потому что она никогда не может принадлежать ему. Это единственная возможность для него выжить, остаться мужчиной.
Он резко повернулся и вспрыгнул в седло, полный решимости разогнать мрачное настроение, внезапно налетевшее на него. Он пришпорил Бога Войны, направив его вперед быстрым галопом по пустынной вересковой равнине.
Проехав половину пути, он повстречал двух молодых конюхов, которые объезжали пару великолепных чистопородных жеребцов, дружеским кивком ответил на их веселые приветствия и у перекрестка свернул на дорогу к Эллингтон-Холлу – дому Рэндольфа Харта. В Мидлэме, городке, который славился лучшими в Англии конюшнями, где выращивают скаковых лошадей – их там было не меньше десятка, – Эллингтон-Холл пользовался заслуженным уважением, а Рэндольф был одним из самых известных инструкторов по выездке. Рэндольф обучал лошадей Блэки О'Нила и разрешал Шейну держать в своей конюшне в Эллингтоне вместе со скаковыми лошадями деда и его жеребцов – Бога Войны и Феодального Барона и кобылу Кельтская Дева.
Когда Шейн подъехал к огромным кованым воротам Эллингтон-Холла, ему уже удалось немного заглушить ноющую боль в сердце и преодолеть уныние. В конце подъездной дороги, посыпанной гравием, перед поворотом к конюшне, находящейся за домом, он несколько раз глубоко вздохнул и успокоился. К удивлению Шейна, двор был пуст, но на цоканье копыт его жеребца по булыжнику вышел помощник конюха, а еще через минуту из конюшни появился и Рэндольф Харт и помахал ему рукой.
Это был высокий, крепкого сложения, грубовато-добродушный мужчина. Голос у него был под стать фигуре. Подходя к Шейну, пророкотал:
– Привет, Шейн. Я хотел бы поговорить с тобой, если у тебя найдется свободная минутка.
Спешиваясь, Шейн ответил:
– Именно минутка, Рэндольф. Я сегодня приглашен на ужин – и уже опаздываю. – Он бросил поводья пареньку, который повел Бога Войны в конюшню, чтобы хорошенько почистить. Шейн сделал несколько шагов к Рэндольфу и спросил, пожимая протянутую ему руку: – Надеюсь, все в порядке?
– Да-да, – поспешил успокоить его Рэндольф, направляясь через двор к входу в дом. – Но давай все-таки ненадолго зайдем ко мне. – Он взглянул снизу вверх на Шейна, который при своем огромном росте был заметно выше, и насмешливо сказал: – Я надеюсь, ты сможешь уделить мне и пять минут, старина? Дама, кто бы она ни была, наверняка будет счастлива подождать тебя.
Шейн тоже усмехнулся в ответ:
– Дама, о которой идет речь, – это тетя Эмма, а мы оба знаем, что она не любит, когда ее заставляют ждать.
– Это уж точно, – согласился Рэндольф, открывая дверь и пропуская Шейна. – Чашку чая или предпочитаешь что-нибудь покрепче?
– Если можно, шотландский виски, Рэндольф. – Шейн подошел к камину и остановился спиной к нему, оглядывая комнату и чувствуя вдруг, что напряжение его отпускает и ему становится хорошо и спокойно – впервые за сегодняшний день. Он знал и любил этот кабинет всю свою жизнь – это была его любимая комната во всем Эллингтон-Холле. Здесь была чисто мужская атмосфера, и все несло на себе ее отпечаток: огромный георгианский письменный стол у окна, резной буфет в стиле чиппендейл, темно-вишневые кожаные кресла и большой мягкий диван, круглый резной столик с множеством журналов по коневодству и собаководству – «Кантри лайф», «Лошади и собаки», страницы из газет, посвященные скачкам. Если бы в эту комнату вошел совершенно посторонний человек, он без труда угадал бы, чем интересуется и занимается ее хозяин. Она напоминала клубы любителей скачек, вроде «Тэрф» или «Спорт королей». Темно-зеленые стены были увешаны гравюрами Стаббса восемнадцатого века на спортивные темы. Вставленные в рамки фотографии лошадей-призеров, которых объезжал Рэндольф, украшали темный комод красного дерева, кубки и другие призы были расставлены повсюду. Вокруг камина желтизной отливали латунные детали конской упряжи и викторианская каминная решетка. На камине, между двумя маленькими бронзовыми фигурками породистых жеребцов и парой серебряных подсвечников уютно пристроилась подставка для трубок Рэндольфа и банка с табаком. У комнаты был удобный и обжитой вид, местами даже немного запущенный, но Шейну казалось, что потертый ковер и потрескавшаяся кожа на креслах только усиливают ощущение теплоты, уюта, приветливого домашнего очага.
Рэндольф принес стаканы, они чокнулись, выпили, и Шейн поставил свой стакан на краешек медной решетки, шаря по карманам в поисках сигарет. Потом закурил и спросил:
– Так о чем ты хотел поговорить со мной?
– О лошади – Изумрудной Стреле. Как ты думаешь, что скажет Блэки, если я выставлю ее для участия в скачках «Грэнд Нэшнл»[5]5
«Грэнд Нэшнл» – ежегодные скачки с препятствиями в г. Эйнтри.
[Закрыть] на будущий год?
На лице Шейна появилось удивленное выражение, он даже выпрямился на стуле.
– Ты же знаешь, он будет в восторге. Но будет у нее хоть какой-нибудь шанс выиграть? Я знаю, это хорошая лошадь, но скаковой круг в Эйнтри… Как сказал бы Блэки, Бо-о-оже мой!
Рэндольф кивнул, встал со своего места, взял трубку и начал набивать ее табаком.
– Да, скаковой круг там нелегкий, и требует, чтобы и жокей, и лошадь выложились полностью. Но я думаю, что Изумрудная Стрела вполне может выиграть самые престижные скачки с препятствиями в мире. Она хорошо выезжена, вынослива. В последнее время она показывает очень хорошие результаты, выиграла несколько скачек по пересеченной местности, причем весьма убедительно. – Рэндольф замолчал, разжег трубку и сказал, озорно подмигнув: – Я думаю, эта красавица обладает массой пока еще скрытых достоинств. Но если говорить серьезно, она великолепно берет препятствия – не хуже некоторых из призеров, которых я тренировал раньше.
– Бог мой, да это же замечательная новость! – воскликнул Шейн, приходя в волнение. – Дед всегда мечтал выиграть «Грэнд Нэшнл». А кого из жокеев ты выбрал, Рэндольф?
– Стива Ларнера. Он парень упрямый – это как раз то, что надо. Уж он-то сумеет одолеть скаковой круг в Эйнтри. Это потрясающий жокей!
– Ну почему ты не сказал об этом деду?
– Я хотел сначала услышать твое мнение.
– Ты же знаешь, он тебе полностью доверяет.
– Спасибо, Шейн. Я ценю ваше доверие. Но, честно говоря, старина, я никогда не видел, чтобы Блэки так относился к другим лошадям. Он просто души не чает в этой кобыле. Он приезжал сюда на прошлой неделе и так обхаживал ее, словно любимую девушку.
Губы Шейна растянулись в насмешливую улыбку:
– Не забывай, она ведь и есть подарок от его дамы сердца. Кстати, раз уж зашла речь об Эмме, мне показалось или нет, что, когда ты упомянул о ней несколько минут назад, в твоем голосе было некоторое раздражение?
– Да нет, не совсем, Я действительно немного разозлился на нее вчера вечером, но… – Рэндольф остановился на полуслове и расплылся в добродушной улыбке. – Я никогда не могу на нее долго сердиться. Она ведь матриарх всего нашего клана и очень добра ко всем нам. Но иногда она начинает уж слишком командовать. И тогда я чувствую себя во-о-от таким, – он поднял руку на несколько дюймов от пола и усмехнулся. – Ну, да ладно, вернемся к Изумрудной Стреле. Я собирался поговорить о ней с Блэки завтра.
– Это будет для него большой радостью. И тетя Эмма будет в восторге. – Шейн допил свой виски и встал. – Ну, а сейчас извини: боюсь, мне и вправду надо спешить. Я еще хочу заглянуть на секунду в конюшню, попрощаться со своими лошадьми. – Шейн грустно улыбнулся. – Я снова уезжаю, Рэндольф, в понедельник утром.
– Но ты же только что вернулся! – воскликнул Рэндольф. – Куда на этот раз?
– На Ямайку, потом на Барбадос – мы там недавно купили новую гостиницу, – объяснил Шейн, выходя из кабинета вместе с Рэндольфом. – У меня очень много дел, и я пробуду там довольно долго – по крайней мере, несколько месяцев. – Он замолчал.
Они прошли через двор к конюшне. Рэндольф тоже воздержался от дальнейших комментариев. Шейн зашел в стойло к одной из своих лошадей, потом к другой, третьей, провел с каждой несколько минут – погладил, пробормотал какие-то ласковые слова. Рэндольф отстал, но продолжал внимательно наблюдать за ним. Внезапно он испытал прилив острой жалости к своему младшему другу, сам толком не понимая, чем это чувство вызвано. А может быть, оно было вызвано поведением Шейна в этот момент, бездонной печалью в его черных глазах? Рэндольф был неравнодушен к Шейну О'Нилу еще с тех пор, как тот был ребенком. Когда-то он даже надеялся, что Шейну понравится одна из его дочерей – Салли или Вивьен. Но он никогда не проявлял к ним никакого интереса и всегда держался с ними немного отчужденно. А вот его сын Уинстон действительно стал ближайшим другом и добрым приятелем Шейна. Немало людей восприняли с недоумением два года назад то, что Уинстон и Шейн купили требовавший капитального ремонта старый особняк – Бек-хаус – в близлежащей деревушке Уэст Тэнфилд, перепланировали и отделали его и вместе поселились там. Но Рэндольф никогда не сомневался в сексуальной ориентации ни своего сына, ни Шейна. Он просто знал, что оба они – ужасные ловеласы, всегда увлеченные то одной, то другой красоткой в округе. Когда была жива его жена Джорджина, ей частенько приходилось утешать то одну, то другую молодую женщину, чье сердце было разбито, когда они приходили в Эллингтон-Холл в поисках Уинстона или Шейна. Слава Богу, теперь уже больше не приходят. Он бы просто не знал, что делать в такой ситуации. Он подозревал, что, если сейчас кто-то из молодых женщин нуждается в утешении, они направляются прямиком в Бек-хаус. Рэндольф улыбнулся своим мыслям. Эти двое – ужасные проказники, но он все равно их очень любит.
Наконец Шейн попрощался со своими лошадьми и, не торопясь, вернулся к Рэндольфу, стоявшему у входа в конюшню. Как всегда, и особенно в тех случаях, когда они долго не виделись, Рэндольф был поражен тем, насколько привлекателен Шейн. «Чертовски красивый парень! – подумал он про себя. – Должно быть, пятьдесят лет назад Блэки был точно таким же, как Шейн сегодня».
