Текст книги "Призрак Белой Дамы"
Автор книги: Барбара Майклз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Больных легких? У меня не…
Клэр продолжал, как будто не слыша меня:
– Я заказал тяжелые драпировки для ваших комнат: дом полон сквозняков. Он изрядно обветшал за последние годы, но это мы быстро исправим. Для вашей комнаты я выбрал новую мебель и отослал ее на прошлой неделе. Думаю, вам она понравится.
Моя рука невольно потянулась к свадебному подарку Клэра – прелестному золотому медальону с монограммой, составленной из наших инициалов, в обрамлении маленьких сапфиров, висевшему у меня на шее. Вкус Клэра был безупречен, в этом не было сомнений, и все же… Во мне разгорелась искра бунта.
– Я бы предпочла сама выбрать себе мебель, – выдавила я. Клэр удивленно взглянул на меня.
– Не принято, чтобы дамы выбирали обстановку для дома, – ответил он, тонко улыбаясь. – А потом, вы же не знаете своих комнат, как бы вы смогли выбрать?
– Вы правы, – покорно сказала я.
– Если вам что-то не понравится, мы заменим, – предложил Клэр.
Он внезапно поморщился и торопливо закрыл окно. Наш путь пролегал около реки. С приходом весеннего тепла начали оттаивать горы мусора и отвратительных отбросов. Зловоние, чувствовавшееся даже зимой, стало невыносимым.
Но вот город остался позади, окрестности стали прелестны – со свежей зеленью посевов и травы, с яркими пятнами первоцветов в ложбинах. Тихие деревенские домики уютно расположились среди деревьев. Клэр обращал мое внимание на самые красивые виды. Когда день пошел на убыль, он смолк, да и я сидела в своем уголке тихо, как мышка, глядя на закат.
Уже стемнело, когда мы подъехали к гостинице, где должны были провести ночь. Когда мы въехали на мощеный двор, меня всю трясло от волнения, усталости и голода – целый день у меня крошки во рту не было. Я хотела выйти из кареты, но была так слаба, что чуть не упала. Клэр подхватил меня на руки и внес в гостиницу. Он нес меня так, как нес бы любимого ребенка, и я снова, как делала это часто в последние дни, сказала себе, что должна быть счастлива, имея такого заботливого мужа. Он оставался ласков, даже когда журил меня.
У меня не было горничной. Мэри была служанкой моей тети, да и Клэр был о ней невысокого мнения, я уже научилась узнавать его мысли без слов – по взгляду, малейшему движению губ. Когда мы приедем в Йоркшир, для меня возьмут горничную из местных. Клэр считал, что слуги, привезенные из Лондона, становятся нерадивы и грубы вдали от дома.
Жена хозяина гостиницы, симпатичная молодая женщина со свежим лицом, помогла мне переодеться с дороги, и, согревшись у огня и выпив немного вина, я почувствовала себя лучше. Мы пообедали в одиночестве – компания, собравшаяся в общем зале, была не для Клэра. От волнения у меня почти не было аппетита. Высокий мужчина, сидевший напротив меня за столом, казался незнакомцем. Я не могла себе представить, что буду обедать с ним наедине, более того… Тут мои мысли зашли в тупик.
Мы занимали несколько комнат, из которых я видела только свою мило обставленную спальню с камином и огромной кроватью с пологом. Когда пришла молодая женщина, чтобы помочь мне лечь, Клэр незаметно удалился. Я старалась казаться равнодушной, но тщетно. Сердце мое колотилось с такой силой, что его биение можно было увидеть на моем горле и запястьях. Хозяйка гостиницы была примерно моего возраста, но из нее можно было выкроить двоих меня. Пока она суетилась в комнате, поправляя огонь в камине и складывая мою одежду, она бросала на меня взгляды, в которых смешивались понимание и веселость. Простая деревенская женщина, она была приучена прислуживать господам, и знала свое место, и все же ее доброе сердце взяло верх над приличиями. Перед тем как уйти, она несмело положила мне на плечо тяжелую темную руку и прошептала, улыбаясь:
– Его светлость – хороший, красивый мужчина. Не бойтесь, миледи, все будет хорошо…
Вспыхнув от собственной смелости, она выбежала из комнаты.
Я с трудом взобралась по ступенькам на большую кровать и села, застыв в ожидании. У меня были прелестные ночные чепчики с оборками, но моя маленькая подруга не советовала мне надевать чепец. Узлы и завязки не годятся для невесты. Я поинтересовалась почему. Когда смысл ответа дошел до моего сознания, я почувствовала, что заливаюсь краской, начиная от воротника моей нарядной кружевной ночной рубашки. Я немного согрелась, когда это прошло, а может, меня согрели добрые грубоватые слова женщины. Я нервничала так сильно, что кружева на груди моей ночной рубашки трепетали от биения моего сердца, как от сильного ветра. Но вот новое беспокойство отчасти вытеснило старое: понравлюсь ли я ему?
Когда дверь, наконец, открылась, я коротко вскрикнула. Должно быть, я представляла весьма смешное зрелище – застывшая на высокой постели, натянувшая одеяло до подбородка, с бледным лицом и огромными глазами. Клэр выглядел таким массивным, стоя в дверях. Он был одет как обычно.
Медленно и размеренно он приблизился к постели. Я поворачивала голову, чтобы следить за его приближением. Он был так высок, что не нуждался в ступенях, чтобы оказаться на одном уровне со мной.
– У вас есть все, что нужно? – спросил он. – Вас удобно устроили?
Я только молча кивнула.
Его взгляд остановился на моей шее, где сумасшедшее биение пульса выдавало мое волнение, и отблеск чувства появился, наконец, на его застывшем бледном лице, смягчив его выражение.
– Вы, наверное, очень утомлены после всех волнений сегодняшнего дня, – произнес он нежно. – Отдохните, как следует.
Он слегка наклонился и поцеловал меня в лоб. Губы его были холодны как лед. Он вышел из комнаты, больше не взглянув на меня. Дверь тихо закрылась.
Я плакала, пока не уснула. Одна на огромной постели, в комнате, по стенам которой плясали жуткие тени от камина, но я не смогла бы сказать, что же я оплакивала.
Часть II
Йоркшир
ГЛАВА 6
Чем дальше мы удалялись на север, тем холоднее и мрачнее становилось. К моменту, когда мы останавливались на ночлег, я просто валилась с ног от усталости, и поэтому мне нетрудно было объяснить деликатностью то, что Клэр продолжал избегать свою молодую жену. Путешествие было утомительным, пейзаж – удручающим. Холмы все еще были бурыми и не оттаявшими после зимы. Животные, казалось, тряслись от холода, стоя на голых полях. Когда Клэр сказал, что мы пересекли границу Йоркшира, я поинтересовалась, везде ли здесь так тоскливо.
Из-за скверной дороги мы на полдня отставали от расписания, намеченного Клэром. Он рассчитывал прибыть домой в первой половине дня. Но между нами и поместьем оставалось десять миль, когда начала опускаться темнота. Утром шел сильный дождь, и дороги развезло. Клэр изменил своей обычной уравновешенности и высказывал признаки нервозности из-за задержки и неудобства. Мне даже понравилось его раздражение – это была нормальная человеческая реакция. До сих пор он был слишком рассудочен и безупречен, и я чувствовала себя неуютно.
Он был достаточно вежлив, чтобы поинтересоваться моим мнением о том, продолжать ли наш путь или искать пристанища на ночь, но я знала, чему он сам отдал бы предпочтение. Ведь комнаты были уже приготовлены к нашему приезду. По дороге были постоялые дворы, где его светлость знали и оказали бы прекрасный прием, но снова оказаться в гостинице, переполненной из-за скверной погоды, было бы обидно. Поэтому я сказала, что лучше уж мы приедем поздно, но домой, и взгляд Клэра просветлел.
– В конце пути вас ждет уютный отдых, – пообещал он. – Нас ожидают сегодня, а когда я даю приказание, оно выполняется. Никто не ляжет, пока мы не приедем или пока не получат от меня сообщения, чтобы нас не ждали.
Небо на западе расчистилось, и мы залюбовались темно-красным солнцем, опускающимся в море синих и багровых туч. Пригревшись под меховой полостью, я начала задремывать. Очнувшись от внезапного толчка, я услышала голос Клэра, что-то гневно требовавший.
– Что же я могу сделать? – донесся голос кучера. – Мост впереди размыло дождями. Мы должны сделать крюк через город или вообще вернуться.
Выругавшись, Клэр закрыл окно. Он считал, что я сплю, а я, видя его настроение, не хотела выводить его из этого заблуждения. Из своего уголка я бросила взгляд в окошко, но не нашла снаружи ничего привлекательного.
По запаху можно было догадаться, что мы проезжаем через большой город. Пахло еще хуже, чем в Лондоне. Дома вдоль узенькой улочки были переполнены, как и те, что я видела в Лондоне, но не так стары. Ветхость и убогость этих коробок грязно-серого цвета были заметны даже в сгущающихся сумерках. Потом я увидела в дальнем конце улицы какое-то движение, – движение и отблеск света. Фигуры обрели четкость. Я смотрела на их приближение широко раскрытыми глазами.
Эти фигуры были порождением тесноты и отвратительных, вонючих улиц. Скособоченные, недоросшие, уродливые – ни один человек из этой молчавшей, спотыкающейся процессии не шел прямо. Самых слабых поддерживали те, кто был посильнее. Лохмотья, в которые они были одеты, почти не прикрывали их тощих тел. Образы из страшной сказки обрели плоть в ночи; языческие демоны, живущие в недрах земли, должно быть, выглядели именно так.
Один из них замешкался возле кареты, и свет от лампы упал на его лицо. У меня вырвался звук, заставивший Клэра резко обернуться.
– Это дети, – выдавила я. – Дети…
Приобняв меня за плечи, Клэр с силой отстранил меня от окна.
– Я избегаю города, когда это возможно. К сожалению, мы попали сюда в час, когда закончилась дневная смена.
– Дети, – повторила я в ужасе, – тому, кого я разглядела, не больше…
– Ему не меньше девяти, – прервал меня Клэр. – Нанимать на работу детей до этого возраста запрещено законом.
Судя по росту, ребенку было не больше пяти лет. Может быть, закон нарушали, а может быть, условия работы были таковы, что так уродовали людей. Я не могла решить, что хуже.
– Но ведь был закон, – я не могла успокоиться, – закон о работающих маленьких детях, в прошлом году…
Клэр снова перебил меня, и это должно было бы меня насторожить: обычно он был весьма щепетилен в таких вещах.
– Думаю, вы имеете в виду «Постановление о работе в шахтах», которое запрещает использовать женщин и детей для работы под землей. Однако вы неплохо осведомлены о таком неженском предмете… Полагаю, благодаря своему обожателю-радикалу.
Я ничего не ответила на это замечание, и через мгновение Кларг отпустил мои плечи и уселся на свое место. Он был раздражен.
Джонатан рассказывал именно о шахтах, я очень живо помнила его рассказ о страшном положении детей. Его описание потрясло меня, но теперь я видела, что никакими словами не опишешь этого ужаса. А ведь эти несчастные дети работали не на шахтах, а на фабрике, – на фабрике по производству тканей – шелковых, льняных, шерстяных. Какие же условия должны быть на ней, чтобы получались такие пугающие обломки человеческих существ? В первый, но далеко не в последний раз я пожалела, что так старательно замыкала свой слух при разговорах с Джонатаном. Он оказался прав. Я не избежала зрелища нищеты и бедствий, вырвавшись из Лондона.
Снова путешествие, долженствующее изменить мою жизнь, отмечено зловещим предзнаменованием. Среди лондонской жизни я позабыла нищих на зловонных улицах, память о них просто вытиснилась блеском Риджент-стрит. Но на этот раз безобразную реальность нельзя было забыть так легко.
Полночь.
Само слово наполнено потусторонним мистическим смыслом, – это час, когда приоткрываются могилы и высвобождаются силы зла. В первую ночь, проведенную мною в стенах Грейгаллоуза, звук часов, отбивающих полночь, принес смутные и угрюмые мысли.
Я достигла той точки физического и морального изнеможения, при которой уже не можешь уснуть, несмотря на страстное желание. Еще почти час после неприятного столкновения в фабричном городе мы ехали по скверным дорогам, размытым дождем и темным, как комната без окон. Вид дома не вселил в меня бодрости духа. Несмотря на приветливый свет из окон, он имел непривлекательный вид, его контуры терялись среди деревьев.
Пришлось знакомиться со слугами. Клэр не хвастался, говоря, что все его приказания выполняются. Несмотря на нашу задержку и поздний час, весь штат прислуги вышел поприветствовать нас. Домоправительницу – маленькую полную женщину, украшенную снежно-белыми волосами, – звали миссис Эндрюс. Она была отдаленной родственницей Клэра. Держалась она на грани подобострастия, и это было неприятно для женщины ее лет и изящной внешности. Несколько раз я замечала, что она искоса поглядывает на меня с довольно хитрым выражением. Это можно было понять: я была неизвестной величиной, и мое отношение к подчиненным нуждалось в изучении.
Попав в жарко натопленное помещение после целого дня пронизывающей холодной сырости, я начала клевать носом. Но все же меня разбирало любопытство – хотелось познакомиться с домом, и я огорчилась, когда Клэр сказал в своей обычной, не допускающей возражений манере:
– Миссис Эндрюс, ее милость съест тарелку супа у себя в комнате и тотчас ляжет. Состояние ее здоровья оставляет желать лучшего, мы должны быть с нею бережны.
– Да, милорд. – Миссис Эндрюс сделала реверанс. – Как прикажете. А вы…
– Буду обедать. Сперва пришлите ко мне Бертона. У меня есть кое-какие распоряжения, касающиеся поместья. – Он чопорно склонился к моей руке. – Доброй ночи, леди Клэр. Отдохните, как следует.
Я поднялась по лестнице в сопровождении пыхтящей миссис Эндрюс. Ее попытки помочь мне одновременно и раздражали, и смущали меня. Будучи дородной, она нуждалась в моей поддержке больше, чем я в ее.
Взглянув на свою комнату, я вскрикнула от восторга. Миссис Эндрюс, отступившая немного, чтобы увидеть мою реакцию, облегченно вздохнула, и этот вздох успокоения сказал мне о ее хозяине и моем муже больше, чем смогла бы сделать длинная лекция.
– Надеюсь, ваша милость довольны. Я старалась исполнить приказания его милости как можно точнее, но…
– Это восхитительно, – промолвила я.
Комната была очень велика, с огромным каменным камином, занимавшим половину стены, и очень элегантна. Клэр подобрал светлые тона: кремовый, бледно-желтый, нежнейший голубой, розовый. Везде были китайские ковры и расшитые драпировки. Мебель, украшенная дивной резьбой, тоже была китайской.
Сдав меня с рук на руки горничной, миссис Эндрюс удалилась, чтобы прислуживать его милости. Я глядела на Анну, несколько оробев: это была рослая сильная девица, не отличавшаяся красотой, как, впрочем, и все другие служанки Клэра. Он не переносил нерасторопности или же слабости. Широкое обветренное лицо Анны внушало доверие, и мне подумалось, что она должна быть опытной горничной. Это предположение подтвердилось. Она говорила на правильном английском, тогда как большинство местных жителей общалось на каком-то варварском диалекте, не более понятном для меня, чем греческий язык.
Это было все, что я узнала об Анне в первый вечер. Она сделала все, что требовалось, молчаливо, быстро и умело и, пожелав мне спокойной ночи, исчезла, унося поднос, на котором был сервирован мой ужин. Казалось бы, я должна была уснуть, едва коснувшись постели, окутавшей меня нежностью шелка и лебединого пуха. Но минуты шли, а я все еще лежала без сна. Дважды слышала я бой часов, и, наконец, они возвестили полночь.
Нетрудно представить себе мысли, мешавшие мне уснуть. Когда я увидела имение Клэра, я с новой силой осознала странность своего положения. Потомок гордого старинного рода должен был бы беспокоиться о продолжении своего рода. Но в продолжение путешествия он каждый вечер целовал мне руку и уходил в свою комнату. Мои сомнения, касающиеся этой стороны семейной жизни, не были рассеяны отсрочкой. Как раз наоборот: я думала, что если человек, подобный Клэру, мягко и благовоспитанно избегает приближаться к своей молодой жене, значит, все это еще неприятнее, чем я предполагала раньше!
Я думала, что, может быть, для Клэра важно, чтобы это свершилось в доме его предков. Такое побуждение было бы сентиментальным, а Клэр был чужд сантиментам, и тем не менее… Но вот мы здесь, а Клэр не пришел ко мне. Незадолго до полуночи я услышала, как он прошел мимо моей двери, а затем дверь где-то неподалеку открылась и закрылась. Рядом с камином была дверь, без сомнения, соединяющая мою комнату с соседней. Это, наверное, была комната Клэра.
Ничего не зная об отношениях мужчины и женщины, я находила его поведение необъяснимым. Может быть, он ждал, что я приду сама и брошусь в его объятия? Наверно, так было нельзя поступить, но кто знал. Я отчаянно искала объяснение, которое не бросало бы тень на меня, но не могла ничего придумать, пока мне в голову не пришла мысль столь безумная, что само тщеславие не додумалось бы до такого. Если рассказ Фернандо о семейном проклятии основан на фактах и если Клэр верит в это… Обе эти гипотезы были слишком неправдоподобны. Нет, должно быть, я сама виновата. Я непривлекательна для него. «А может, – у меня мелькнула более обнадеживающая мысль, – может, он думает, что мое здоровье еще не окрепло?»
Мысли мои снова и снова шли по тому же невеселому кругу. Они мучили меня, и мне никак не удавалось уснуть. Не знаю, как у меня хватило мужества, чтобы решиться на то, что я сделала. Кроме всего прочего, чувство глубокого одиночества заставило меня встать с постели и прокрасться на цыпочках к двери в соседнюю комнату.
Я взялась за ручку. Дверь не была заперта – она медленно открылась.
В этой комнате недавно разожгли огонь. Он все еще ярко горел, и я могла все рассмотреть достаточно хорошо, чтобы убедиться в том, что в комнате никого не было.
В отличие от моей это была угловая комната, и оконные рамы дребезжали под порывами ветра.
Мебель была очень стара – темная, тяжелая, она, должно быть, принадлежала даже не отцу Клэра, а более отдаленному предку. Комната была выдержана в строгом стиле: с темно-фиолетовыми драпировками, смягчавшими обшитые панелями стены, и непокрытым полом. Она казалась нежилой.
Я решила, что ошиблась. Это не могла быть комната Клэра. Но огонь пылал, ночная рубашка, лежавшая на стуле перед камином, самый воздух, какого не бывает в редко используемых помещениях для гостей, говорили о том, что я права. Но где в таком случае Клэр? Я слышала, как он вошел, я услышала бы, если бы он вышел. Если он вышел обычным путем…
Меня вдруг затрясло. Причиной этого был не только суеверный страх, но и просто холод, стоявший в комнате. Это вполне земное чувство вернуло меня к действительности. Что, если Клэр был где-нибудь в дальнем конце комнаты, в нише, куда не доставал свет? Было бы ужасно, если бы он меня поймал, как назойливого ребенка…
Но нигде никого не было, и любопытство мое разгорелось с новой силой. Если он не выходил через холл, значит, должен быть еще один выход. Я знала, что не усну, пока собственными глазами не увижу дверь, ведущую в соседнюю комнату, – быть может, кабинет, где Клэр коротает время при бессоннице.
Я без труда отыскала эту дверь. Она не была потайной в точном значении этого слова. Но если бы она была плотно закрыта, мне не удалось бы найти ее. Сквознячок, тянувший из-под бархатных портьер, указывал на то, что за ними что-то есть. Я подняла портьеру и увидела то, что искала. От старости петли перекосились, и потребовались бы громадные усилия, чтобы закрыть ее плотно.
Я приоткрыла дверь пошире и обнаружила то, что могла бы понять из расположения комнаты. Это была наружная стена. Дверь вела не в кабинет или библиотеку, а на лестничную площадку, откуда каменные ступени, увитые засохшими виноградными лозами и плющом, вели в сад. Моросило. Вокруг была только темнота. Ни одна звездочка, ни один огонек не разрывали темноту, окутывавшую дом.
Некоторое время я стояла, вглядываясь в ночь. Клэр был где-то там, среди темноты и дождя.
Человек не покидает постели после тяжелого дня, чтобы прогуляться в полночь под дождем. Нормальный человек не уходит от своей молодой жены раньше чем через неделю… Но эту мысль я даже не додумала. У Клэра было какое-то неотложное дело, иначе он не ушел бы так поздно, секретное дело, иначе он вышел бы через парадные двери. Медленно и осторожно я вернулась в свою комнату. Я позаботилась о том, чтобы оставить все точно в таком же виде, как прежде, включая прикрытую плющом дверь. Мои ноги не оставляли следов на полу – я не успела промокнуть. Когда я забралась в свою роскошную постель, я услышала, как пробило час ночи.
ГЛАВА 7
Дождь шел, не переставая всю неделю. Клэр настаивал, чтобы я не выходила из своей комнаты, и я была рада этому. Он сказал, что у меня рецидив болезни, но я-то знала, что истинной причиной моего недомогания были нервы. Но это был не тот предмет, который я могла обсуждать со своим мужем.
Через несколько дней я начала томиться от скуки. Клэр не мог уделять мне много времени, у него были дела. Погода, казалось, не пугала его, вечерами он приходил ко мне румяный и улыбающийся. Действительно, его родной воздух был ему полезен. Я почти не узнавала надменного господина, каким он был в Лондоне, – он помолодел лет на десять.
Однажды, будучи в особенно веселом расположении духа, он снизошел до того, чтобы рассказать мне о своих владениях. Я была потрясена. Я представляла себе парк или луг, но и предположить не могла, что имение включает тысячи акров и целую деревню.
– А чем они занимаются? – спросила я с любопытством. – Люди, ну, те, что живут в деревне, и остальные. Они обрабатывают ваши земли?
Клэр улыбнулся. Он держал мою руку, поглаживая ее, как котенка.
– Я не фермер, – добродушно сказал он. – Ни почва, ни климат здесь не годятся для земледелия, а у меня нет ни времени, ни желания копаться в грязи, даже сдавая землю в аренду. Большинство жителей работают в другом месте.
– На фабриках?
У меня вырвалось это прежде, чем я успела подумать. Лицо Клэра потемнело.
– Во многих местах. Вам надо учиться контролировать свои мысли, Люси, и не задерживаться на вопросах, расстраивающих вас. Меня не касаются проблемы моих арендаторов, не думайте обо мне как о средневековом сеньоре. Вы что, видите меня с кнутом в руках, вытаптывающим всходы? Уверяю вас, коль скоро они вносят арендную плату, я не вмешиваюсь в их дела. И не хочу, чтобы они вмешивались в мои.
Мне вспомнились эти слова попозже вечером, когда я уже лежала, глядя на огонь. Я так долго бездельничала, что мне не спалось по ночам, и в долгие часы бодрствования в голову мне начали приходить мысли, каких не было раньше.
«Невежественна» – слово, чаще других приходившее мне на ум. Джонатан назвал меня невежественной, а его мать, больше из вежливости, сказала, что это поправимо. У мисс Плам я не считала себя невеждой. Я считалась блестящей ученицей. А сейчас я начала понимать, как же мало я, в сущности, знаю. Клэр разговаривает со мной, как с маленьким ребенком. Как я могла рассчитывать, что он будет принимать всерьез мои мнения, если они были результатом минутного впечатления, а не знания?
Но я смогу стать более образованной, смогу заставить Клэра считаться с моими чувствами и лучше ко мне относиться.
Воспоминание о детях преследовало меня. Я могла заставить себя забыть многое другое – грязную реку, отравленный воздух, заразные болезни. Но те детские лица стояли перед моими глазами, мешая спать.
Эти мысли крутились в моей голове постоянно, даже когда я думала о другом. Еще год назад я не обратила бы внимания на слова Анны, сказанные в случайно услышанном мною разговоре с другой служанкой. Она говорила о своем брате. Я немного научилась понимать местный диалект, и то, что я услышала, побудило меня к расспросам.
– Сколько у тебя братьев и сестер? – поинтересовалась я, когда она вошла в мою комнату.
– Шесть, миледи. – Она чуть-чуть замешкалась с ответом. Я никогда раньше не задавала ей личных вопросов, и она просто удивилась.
– Ты – самая старшая?
– Один из братьев старше.
– Это о нем ты разговаривала только что? – спросила я участливо. – У вас болен не младший брат?
Девушка покраснела.
– Я… я говорила о Дикки. Самом младшем.
– Сколько ему лет?
– Три, миледи.
Три года. Одному из детей на шахтах было три года.
– Что с ним? Что сказал доктор?
Она взглянула на меня так, что у меня щеки загорелись от стыда. Я должна была знать – люди ее класса не вызывают врача, когда больны.
– Мама сказала, что это тиф. В свое время она много ухаживала за больными. Она знает. Но ему не становится лучше.
– Ему нужна хорошая еда. – Я стала вспоминать свою болезнь. – Жирный бульон, мясо и вино… О! У вас же, наверное, не на что… Скажите миссис Эндрюс, чтобы она послала… нет, подождите, лучше попросите ее зайти сюда. Я ей сама скажу.
У нее сделалось такое лицо, как будто она рассердилась. Она молча выбежала из комнаты, и тогда я поняла, что она не сердилась, а с трудом сдерживала слезы и не хотела, чтобы я видела ее плачущей.
До прихода домоправительницы у меня было время подумать. Я довольно робко объяснила, что хочу послать маленькому брату Анны еду и лекарства. Домоправительница была слишком хорошо вышколена, чтобы показать свое отношение, но мне показалось, что я вижу какой-то проблеск в ее глазах, и сказала:
– Миссис Эндрюс, я… я не привыкла управлять хозяйством, и я вынуждена положиться на вас. Это хорошее дело? Его милость не рассердится?
– Его милость будет, без сомнения, доволен. Это будет первое дело христианского милосердия в этом доме с тех пор, как умерла мать его милости, упокой, Господи, ее душу. Потому что… – Она смолкла, глаза ее увлажнились. – Я не думаю критиковать его милость, миледи. Джентльмены не задумываются о таких вещах, я хочу сказать…
– Я понимаю.
– Благодарю вас, миледи. Я прослежу, чтобы ваши распоряжения были исполнены.
Несмотря на ее уверения, я слегка тревожилась по поводу реакции Клэра. Никто не назвал бы его бессердечным, и уж конечно не я, видевшая от него столько доброты. Но его замечания об арендаторах наводили на мысль, что его не волнует их благоденствие.
Я не считала, что миссис Эндрюс должна скрыть все от Клэра, она тоже так не думала. Должно быть, она поговорила с ним сразу по его возвращении в этот вечер, ибо это было первое, о чем он упомянул, увидев меня.
– Итак, вы взялись за добрые дела, – сказал он, улыбаясь.
– Вы не возражаете?
– Почему я должен возражать? Благотворительность – лучшее занятие для леди, но до известного предела.
– Какого предела? Он замялся:
– Есть опасность заразиться. При вашем состоянии здоровья…
– Я не предполагала лично выхаживать больного, – сказала я. – Но вы же знаете, тиф у меня уже был.
– Это не убережет вас от других болезней. Ну, хорошо, хорошо, все это доставит вам удовольствие, надеюсь. Признаюсь, вы так и видитесь мне с корзиночкой, полной лекарств, с лицом, сияющим от сознания собственной добродетели, вы помогаете больным и утешаете несчастных. Прелестная картина!
Конечно, он взывал к моему самолюбию. Когда он описывал прелестную картину, я едва ли уловила добродушное презрение в его голосе.
Как бы там ни было, но мой визит в деревню пришлось отложить. Я не была достаточно безрассудна, чтобы рискнуть выйти в такой дождь. Я вынуждена была занимать себя дома. И в один прекрасный день, когда Клэра не было, я послала за миссис Эндрюс и попросила показать мне дом. Первая удачная попытка отдавать приказания придала мне смелости.
Экскурсия разочаровала меня. Как все школьницы, воспитанные милыми старыми дамами, подобными мисс Плам, верхом романтической прелести я считала старинные развалины. Красивые комнаты, обставленные современной мебелью, не вызывали у меня интереса. Я грезила о замшелых потайных часовнях, разрушенных колоннах, увитых плющом, рыцарских доспехах и подземной темнице – лучше двух. Когда мы осмотрели комнаты первого этажа и спальни для гостей, я с невинным видом сказала своей провожатой:
– Я думала, что дом очень стар.
– Так и есть, миледи. Центральная часть дома была построена в пятнадцатом веке. Это крыло современное – ему меньше ста лет. Второе крыло даже древнее, чем центральная часть, боюсь, оно в слишком скверном состоянии, чтобы его осматривать. Дедушка его милости запер его как необитаемое. Одно из желаний его милости – восстановить его, но работы еще не начаты.
– Ну, в таком случае центральная часть. Ее можно видеть?
Миссис Эндрюс посмотрела на меня с сомнением:
– Там сплошные сквозняки и холодно, миледи. Ваше здоровье…
– Я сильнее, чем кажусь, – парировала я.
Меня начинали раздражать постоянные ссылки на мое здоровье. Мой тон был резок, и миссис Эндрюс поспешила заверить:
– Как скажете, миледи.
Мы с трудом пробрались в центральную часть дома, но увиденное полностью искупило все неудобства. Там действительно сильно сквозило и было холодно, но там была именно та глухая старина, о которой я мечтала. Я глубоко вздохнула от восхищения, когда мы оказались в конце комнаты, которую миссис Эндрюс назвала Большой галереей. Это была длинная зала с высокими потолками и окнами, до которых было не дотянуться. Она была обшита панелями. Грубо обработанное дерево потемнело от времени. По стенам висели фамильные портреты Клэров.
Если до сих пор миссис Эндрюс не проявляла энтузиазма, то здесь она была в родной стихии. Она знала историю дома лучше самого хозяина и могла рассказать о каждом портрете. Было жутковато смотреть, как нарисованные лица возникают из мрака, когда старая леди освещала их одно за другим.
Один из самых непривлекательных портретов изображал первого барона Клэра. Мне он совсем не понравился. Его довольно странное лицо казалось грубой карикатурой на тонкие черты Клэра. Старый головорез – по мнению миссис Эндрюс, его дела были под стать его внешности – был изображен в латах, в которые он был одет в битве при Босворте, где и заслужил титул барона. Нетрудно было догадаться, что он был на стороне победителей, и я, припомнив один из коротких уроков истории мисс Плам, сделала лестное замечание, показавшееся мне уместным:
– Значит, он сражался за короля Генриха VII, против узурпатора. Как мы, девочки, сокрушались о его маленьких племянниках, которых Ричард III задушил в Тауэре!
Миссис Эндрюс с изумленным видом открыла рот, собираясь что-то сказать. Закрыла его, а потом все же решилась заговорить:
– В этих местах о нем рассказывают по-другому, миледи.
– О ком?
– О короле Ричарде. Он правил на севере много лет, и эти дикие йоркширцы говорят о нем, как будто он умер только вчера! Говорят, он был убит, так записано в летописи Йорка: «Наш добрый король Ричард, убитый, к великой скорби всего города». Поверите ли вы, миледи, что в деревне есть люди, которые до сих пор плюются при упоминании Тюдоров и зовут короля Генриха «этот пришелец из Уэльса»? Для предков его милости было непросто утвердиться в этих краях, его не признавали соседи, считавшие, что он предал истинного короля. В их глазах Тюдоры были узурпаторами.
