Текст книги "Безжалостный распутник"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава четвертая
Нана поставила перед Сирингой вареное яйцо.
Та вопрошающе посмотрела на старую няню:
– Откуда это?
– Миссис Гири ссудила мне полдесятка, – ответила кормилица.
– Вы хотите сказать, что она дала их в долг?! – воскликнула Сиринга. – Нет, Нана, мы не можем себе этого позволить.
Старая кормилица подбоченилась.
– А теперь послушайте меня, мисс Сиринга. Если вы думаете, что я буду безучастно смотреть на то, как вы морите себя голодом, то вы ошибаетесь! Мы и так последние две недели живем только на картофеле да горстке овощей с огорода. Я с этим больше мириться не намерена! – Нана ненадолго замолчала, а поскольку Сиринга ничего не ответила, то она продолжила свою тираду: – У нас даже щепотки чая не осталось.
Я в самом страшном сне не могла себе представить, что настанет время, когда я не смогу позволить себе чашку чая!
– Я знаю, Нана, – убитым голосом ответила Сиринга. – Для вас это даже хуже, чем для меня. Но мы не можем залезать в долги, вы должны это понимать.
– Да разве кто заметит несколько шиллингов? – сердито спросила кормилица. – Во всяком случае, не его светлость, ведь он слишком далек от нашей простой жизни. Разве он оставит веселые огни Лондона ради скучной жизни в деревне?
– С какой стати ему тревожиться о нас? – спросила Сиринга. – Его агент наверняка заплатил за меня деньги по ошибке.
Ее голос прозвучал так, будто она разговаривала сама с собой. И все-таки, снова посмотрев на яйцо, она машинально взяла салфетку.
– Съешьте его, пока оно горячее, – попросила няня. – Вы же сами знаете, что голодны, хотя гордость и не позволяет вам в этом признаться.
– Конечно, я голодна, – согласилась Сиринга, и, разбив скорлупу на верхушке яйца, проглотила ложечку белка. – Но нам непозволительно жить в долг. – Проглотив еще одну ложку, она поспешно спросила: – Вы сами-то съели яйцо, Нана?
– Съела, съела и ничуть этого не стыжусь, – сердито ответила няня. – Мне уже шестьдесят, и еще никогда в жизни мне не приходилось работать голодной. И я не собираюсь жить по-другому.
Нана довольно проследила за тем, как Сиринга доела яйцо, и сказала:
– Миссис Гири все еще хочет купить зеркало. Она готова заплатить за него три фунта, а на эти деньги мы сможем купить горы съестного.
– Но оно ведь уже не наше, и мы не можем его продать, – ответила Сиринга. – Вы знаете это не хуже меня.
– Неужто вы думаете, что его светлость хватится какого-то зеркала, когда у него есть Кингс-Кип?
– Он заплатил за него, и теперь оно принадлежит ему, – ответила Сиринга. – Знает он о нем или нет, это не важно. Совесть не позволяет мне пойти на обман.
Няня хмыкнула, однако Сиринга продолжила:
– Мы, конечно, никому не нужны, и до нас никому нет дела, но все равно хотелось бы сохранить хотя бы самоуважение. Я не стану, Нана, залезать в долги.
Было понятно, что Сиринга в этот момент подумала об отце, и выражение лица няни смягчилось.
– Я не хотела вас расстраивать, милая, – сказала она, – но вы же знаете, что жить так, как сейчас, дальше нельзя. Позвольте мне отправить весточку в Кингс-Кип, чтобы узнать, когда возвращается граф. – В глазах пожилой женщины читалась искренняя озабоченность. – Я не могу видеть, как вы здесь, прямо у меня на глазах, томитесь ожиданием.
Сиринга промолчала, и Нана продолжила:
– А если он никогда не приедет, чтобы повидаться с нами? Последнюю неделю я пыталась разузнать что-нибудь о графе Роттингеме. Разное говорят, но хорошего мало.
– И что же о нем говорят? – вяло поинтересовалась Сиринга, как будто превозмогая себя. Доев яйцо, она встала из-за стола.
Есть больше было нечего, ни хлеба, ни масла. Чая у них тоже уже не водилось. В последний раз она выпила теплой воды с каплей меда, но теперь закончился и мед.
– Конечно, – начала кормилица, – лишь немногие видели его светлость, потому что он вернулся в поместье только после смерти полковника. Говорят, что он не такой, как его отец, одно это уже хорошо, настоящая милость божия!
– Неужели старый граф был таким плохим человеком? – поинтересовалась Сиринга.
– Вы слышали, что говорил о нем ваш отец? – ответила Нана. – Он не смог вернуться домой после того, как поместье перешло к полковнику. Картежник, вот кто он был. Он проиграл в карты все! Все, к чему только прикасались его руки!
– Как это ужасно было для его семьи, – отозвалась Сиринга.
– У него был только один сын, нынешний граф, – продолжила кормилица. – Но он много лет прожил за границей. Хотя в народе и говорят, что яблочко от яблони недалеко падает, но, по слухам, сын его совсем не играет в азартные игры!
– По крайней мере, хотя бы это говорит в его пользу, – проговорила Сиринга и невольно вздрогнула, вспомнив собственного отца.
– Не только карты и другие азартные игры приводят к человеческому падению! – сердито буркнула Нана.
– Что вы хотите этим сказать? – недоуменно поинтересовалась Сиринга.
– Есть и другие… недостатки.
– Это какие же? – удивилась Сиринга. – Вы слышали о графе Роттингеме что-то такое, чего не знали раньше?
– Как раз сегодня утром миссис Гири рассказывала о его светлости, – промолвила Нана. – Джо как-то раз отвозила в поместье съестные припасы. Для нее большая честь снабжать Кингс-Кип провизией. Полковник не любил отовариваться в деревенских бакалейных лавках.
– Так что же она рассказала вам? – нетерпеливо спросила Сиринга.
– Джо слышала от тамошней прислуги, что граф человек очень тяжелый. По их словам, когда он несколько недель назад приехал в поместье, то потребовал там многое поменять.
Насколько мне известно, он здорово распекал мистера Арчера.
– Наверное, дела в поместье шли не слишком хорошо, – отозвалась Сиринга. – Ведь полковнику было за восемьдесят. Да и здоровье у него в последние пять лет сильно пошатнулось. – С этими словами она горестно вздохнула. – Как мне не хватает этого человека! Он всегда был так добр ко мне. Надеюсь, что новый хозяин не станет перестраивать Кингс-Кип. Это такое прекрасное место!
Кормилица промолчала.
– Они сказали, что граф тяжелый человек.
А что еще о нем говорят?
– Не люблю сплетничать, – сердито ответила Нана, – но говорят, что он распутник, и поэтому, милая, мне так тревожно за вас! Что станет с вами, попади вы к такому человеку, как он?
Сиринга коротко усмехнулась:
– Да вы делаете из графа какое-то страшилище, Нана. Что такого он может мне сделать?
Она не заметила тень, омрачившую лицо кормилицы, и беспечно продолжила:
– Самое худшее, что он может сделать, – это потребовать назад деньги. Но только я никоим образом не смогу ему их вернуть, даже если буду работать до конца моих дней. Разве я смогу когда-нибудь заработать десять тысяч фунтов? Должно быть, агент приобрел меня по ошибке!
– Ну если и по ошибке, то ошибка эта чересчур дорогая! – проговорила Нана и, взяв у Сиринги блюдце, вышла из комнаты.
А Сиринга отправилась на конюшню.
«За себя я не беспокоюсь, – подумала девушка. – Я больше беспокоюсь за Нану и Меркурия».
Меркурий действительно был главным предметом ее тревог и забот. Взрослый конь не может питаться одним лишь подножным кормом! Ему нужен разнообразный рацион – и овес, и сено, вот только запас овса и сена закончился неделю назад.
Встав на колени, Сиринга сама вычистила кормушку, но не нашла в ней ни зернышка.
Услышав, что она пришла, Меркурий радостно заржал. Сиринга открыла стойло и выпустила коня наружу. Меркурий мордой прижался к ней, и она потрепала его по холке.
– Тебе лучше пробежаться по полю, – сказала Сиринга, – а потом я тебя почищу.
Она знала, что коня нужно выгуливать, но за последние несколько дней так обессилела, что не могла ездить верхом.
С трудом верилось, что, живя в просторном сельском доме, можно оказаться без гроша в кармане. Сиринга пребывала в уверенности, что после окончания торгов она должна получить письмо от нового владельца. Увы, кроме того, что им стал граф Роттингем, ей больше ничего не было известно.
Сначала она решила, что молчание это как-то связано со смертью отца. Но после похорон, на которые пришла лишь жалкая горстка жителей соседней деревни, они с Наной вернулись в дом и стали ждать известий. Ожидание явно затянулось.
Сиринга на первых порах боялась выезжать на Меркурии и вообще старалась не выходить из дома, опасаясь, что кто-то из доверенных лиц графа, приехав в ее отсутствие, может не застать ее дома. Однако время шло, но никто так и не появился. Она стала подозревать, что о них, должно быть, забыли.
Это не так уж важно, думала она, дело в другом: у них не осталось ни пенса на покупку еды. Последних кур, которые несли яйца, зарезали еще до торгов.
Нане каким-то чудом удавалось брать продукты в долг, и, несмотря на возражения Сиринги, она упорно продолжала это делать. Огород дал скудный урожай: немного капусты, редьки и мелкого молодого картофеля.
Все это, к счастью, удалось посадить еще весной, когда сэр Хью ненадолго вернулся домой и привез немного денег. Сиринге тогда удалось убедить его потратить несколько шиллингов на покупку семян и нескольких кур.
Но теперь, когда овощи закончились, нужно было что-то срочно предпринимать ради спасения Наны и Меркурия.
Прислонившись к калитке, Сиринга наблюдала, как конь, пританцовывая, щиплет траву.
– Я должна что-то сделать!
Направляясь обратно к дому, Сиринга поймала себя на том, что повторяет эти слова снова и снова. Даже если она сама, сохраняя чувство собственного достоинства, и будет голодать, то почему должна страдать Нана? Кормилица уже немолода, голод и горе могут быстро свести ее в могилу.
Сиринга вошла в вестибюль уже с принятым решением.
– Я сейчас переоденусь, – сказала она себе, – сяду на Меркурия и отправлюсь в Кингс-Кип. Спрошу, что там слышно о графе. В поместье должны знать, где он находится. А может быть, если мне повезет, я увижусь с его управляющим. Скорее всего, это мистер Арчер, тот самый джентльмен, который занимался покупкой нашего имущества.
Увы, даже приняв это решение, Сиринга не смогла избавиться от неприятного осадка. Как же унизительно рассказывать графу или его слугам, что им с Наной больше нечего есть! «Может, все-таки лучше продать зеркало или что-то из вещей, что еще остались в доме?» – подумала она.
Увы, она тотчас поняла: по сравнению с великолепием графского поместья и его сокровищами, то, что когда-то принадлежало их семье, – всего лишь жалкий хлам. Но даже эти старые вещи теперь ей больше не принадлежат, и продавать их она не имеет права.
Когда отец застрелился, лавочники, наседавшие на него, как свора злобных псов, покинули их дом спокойно, без малейших угрызений совести. Для них куда важнее было другое – они наконец получили назад свои деньги.
Больше всего на свете Сиринга презирала бесчестных должников. Бесчестно покупать, точнее, присваивать то, за что ты не можешь заплатить, или незаконно, под фальшивым предлогом, получать то, на что ты не имеешь права.
– Моего отца погубило бесчестье, – сказала она как-то кормилице.
Она произнесла эти слова в сердцах, во время их очередного спора о том, следует ли продать что-то из оставшихся в доме вещей, чтобы купить еды, или же попробовать взять в долг.
Увы, это была горькая правда, и Нана не нашла что возразить. Для себя Сиринга окончательно и бесповоротно решила: никогда в жизни она ничего не купит и не возьмет в долг, если у нее нет денег.
«Ах, какие, однако, возвышенные чувства, – насмешливо нашептывал ее разум, – правда, они не мешают урчать от голода твоему животу!»
Но даже посмеяться над собой у нее не было сил.
– Я поеду в Кингс-Кип! – заявила она вслух и, оглянувшись, неожиданно увидела кативший по подъездной дороге фаэтон.
Какое-то время она разглядывала его круглыми от удивления глазами, любуясь, как солнце играет на серебряной конской сбруе. Прекрасными лошадьми правил какой-то джентльмен в цилиндре.
Невольно вскрикнув, она бегом бросилась к кухне.
– К нам едет какой-то фаэтон, Нана! – воскликнула она. – Должно быть, это граф! Поскорее впустите его! Я приму его в гостиной.
– Поправьте прическу, мисс Сиринга, – взволнованно посоветовала кормилица, снимая передник. – Сядьте и примите графа, как и подобает юной леди.
– А что со мной не так? – изумленно спросила Сиринга.
Однако, вняв словам кормилицы, она со всех ног бросилась через вестибюль в гостиную, окна которой выходили на лужайку позади дома. Это была прекрасная комната, в свое время со вкусом отделанная стараниями матери.
Мебель, возможно, не представляла особой ценности, зеркала и картины не привлекали пристального внимания, однако в целом комната отражала взыскательный вкус леди Мелтон. Опытный глаз наверняка бы отметил элегантность дивана и кресел, хоть они и были потертыми, голубые камчатые портьеры и диванные подушки в тон, а также красивый ковер на полу перед камином.
Сиринга быстро огляделась по сторонам. Все было опрятно, пыль вытерта. И как хорошо, что вчера она поставила на столы по обе стороны камина большие вазы с букетами сирени, а на подоконник – вазу с нарциссами.
Комната благоухала сиренью, и этот пьянящий аромат исходил не только от ваз, но и вливался в открытые окна из сада, где вот уже несколько дней буйствовало цветение белой сирени. Сиринга осталась довольна. Подойдя к зеркалу, она взглянула на свое отражение и поправила прическу.
Волосы крошечными завитками обрамляли щеки, а поскольку от природы они были густы, ее скромная прическа вполне могла соперничать с прическами самых отъявленных лондонских модниц.
Платье было безукоризненно чистым и накрахмаленным. Нана гладила его каждый день, и, хотя оно было далеко не новым, смотрелось оно аккуратно и вполне достойно. Поясок, которым Сиринга стянула талию, подчеркивал ее стройность.
Траурное платье она купить не могла – на него просто не было денег. К счастью, в вещах матери отыскался розовато-лиловый пояс. Если бы не он, она была бы во всем белом, что только подчеркивало бы бледность ее щек.
Услышав в зале шаги, Сиринга побледнела еще больше.
– Граф Роттингем, мисс Сиринга, – раздался голос кормилицы.
Открыв дверь в комнату, граф увидел бледное, испуганное лицо, обращенное к нему, и пару огромных серых глаз, внимательных и встревоженных. Впрочем, стоило ему переступить порог, как выражение глаз мгновенно изменилось. В них блеснула искорка света, и слабый румянец мгновенно вернулся к бледным щекам – подобно стремительному рассвету над равнинами Индии, подумал граф.
– Так это были вы? – радостно произнесла девушка. – Я почему-то была в этом уверена! Я так рада!
– А кто, по-вашему, это еще мог быть? – спросил Роттингем.
Хоть он и запомнился ей высоким и широкоплечим, но теперь, в небольшой комнате, показался просто гигантом. Костюм на графе был модным и изысканным – широкий галстук, ладно скроенный сюртук. Рядом с ним Сиринга почувствовала себя маленькой, невзрачной и ужасно робкой.
Она поняла, что он ждет ответа на свой вопрос, однако, подняв глаза, увидела на его лице равнодушную маску.
– Сказать по правде, не знаю, – призналась Сиринга. – Но потом я подумала, что вы, наверное, по доброте своей решили купить Меркурия! Вы спасли его… вы действительно спасли его… от какого-нибудь жестокого хозяина! Я ведь так боялась, что он попадет в плохие руки!
– Если дело именно в этом, то я рад, что купил Меркурия, – произнес граф.
Его слова о Меркурии напомнили Сиринге о том, что граф купил не только коня, и она тотчас залилась краской.
– Простите мою бестактность… я забыла о манерах… не изволит ли ваша светлость присесть? – быстро предложила Сиринга, пытаясь загладить свою оплошность.
– Я все думал, предложите вы мне сесть или нет, – ответил Роттингем.
– Простите… я… извините, – пролепетала Сиринга. – Прошу вас простить меня, я так взволнованна… что просто не нахожу себе места… – Она замолчала, не в силах подобрать нужные слова, и, видя, что граф все еще стоит, поспешила добавить: – Боюсь… я забыла… забыла… поклониться вам.
Граф прошел через комнату и сел в кресло рядом с камином.
– Думаю, нам нужно многое обсудить, мисс Мелтон.
Сиринга села напротив него на край кресла и сложила руки на коленях. В эти мгновения она была похожа на провинившегося ребенка.
Граф молчал, и спустя какое-то время она спросила:
– Почему… вы… сделали это?
– Почему я послал своего агента на торги? – уточнил Роттингем, не став притворяться, будто не понял вопроса. – Наверное, я мог бы сказать вам, что сделал это по доброте души, потому что мне было вас жаль, но это тем не менее не совсем правда.
Глаза Сиринги стали от удивления круглыми, но она промолчала. Выдержав короткую паузу, граф продолжил:
– Да-да, мне было жаль вас, но, пока я не вернулся обратно в Кингс-Кип, я не думал, что ваши заботы меня каким-то образом коснутся.
– Что же вынудило вас изменить свое мнение? – уточнила Сиринга.
– Я посмотрел на карту поместья, – ответил граф, – и понял, что, хотя вся деревня Уитли и является моей собственностью, ваш дом мне не принадлежит.
– Мой отец выкупил его у вас, – пояснила Сиринга, – когда женился на маме.
– Мне об этом рассказали, – подтвердил ее слова Роттингем. – Мой отец продал значительную часть собственности, распоряжаться которой был не вправе. Однако он взял деньги, и доверительные собственники позднее ничего не смогли изменить. Оставалось лишь надеяться, что позднее ваш дом удастся выкупить.
– Если я вас правильно понимаю, вам нужен наш дом? – спросила Сиринга.
– Думаю, что на самом деле вам не дает покоя другой вопрос: почему вас включили в число моих покупок? – заметил граф.
Он произнес эти слова нарочито медленно, как будто хотел тем самым подчеркнуть их смысл. Кровь моментально прилила к щекам Сиринги, и она застенчиво потупила глаза.
– Смею заверить вас, – добавил он, – что это было сделано по ошибке.
– Именно так… я и подумала… должно быть, – запинаясь, пролепетала Сиринга.
– Я, разумеется, не предполагал, что ваш отец включит вас в список своего имущества, – пояснил граф. – Я просто велел моему агенту купить все, что будет выставлено на торги, и перебить все предлагаемые цены.
– Зачем вы это сделали? – спросила Сиринга. – Вам могло не понравиться содержимое дома.
– Я полагал, что смогу позволить себе оставить прежнюю меблировку, – ответил Роттингем. – Мне подумалось, что вы с отцом пожелаете остаться в нем на правах моих жильцов-арендаторов.
– Это было очень любезно с вашей стороны… вы очень добры, – пролепетала Сиринга.
– Но, как я уже сказал, – продолжил граф, – я лично заинтересован в приобретении этого здания. Ведь ваш дом – пятно на карте моего поместья, обведенное другим цветом. Разве я мог оставить этот факт без внимания?
– Вообще-то когда-то это был виноградник Нэбота! – улыбнулась Сиринга.
В глазах графа впервые за все время, которое он провел в этом доме, сверкнула заинтересованная искорка.
– Но мне и в голову не могло прийти, что я приобрету его при столь неординарных обстоятельствах.
– Извините… простите меня… что я оказалась такой дорогой покупкой, – ответила Сиринга и вновь покраснела. – Я стала обузой для вас, милорд, ведь я, право, не знаю, как вернуть вам этот долг.
– А вы желаете его вернуть? – спросил граф.
– Конечно! К несчастью, десять тысяч фунтов – огромная сумма для меня! Я говорила моей няне – ее зовут Нана, – что даже если я буду работать всю жизнь, то мне никогда не удастся скопить столько денег.
– Думаю, лучшее, что я могу для вас сделать, – ответил граф, – это списать вам этот долг.
Сиринга сжала руки.
– Милорд… я должна вам что-то сказать, – еле слышно произнесла она.
Граф, будто бы от усталости, смежил тяжелые веки.
– Что бы это могло быть? – с еле уловимой насмешкой в голосе спросил он. – Попробую угадать.
– Разве такое возможно? – удивилась Сиринга.
– Когда прелестная юная женщина говорит, что желает мне что-то сказать, то, по всей видимости, это признание касается сердечных дел. Кто же тот счастливчик, о котором вы собираетесь мне поведать?
– Это совсем другое! – возмутилась Сиринга. – Это… не мужчина.
– Не мужчина? – удивился граф. – В такое трудно поверить! Вы должны иметь множество поклонников. Даже в таком тихом месте у вас наверняка имеются соседи. Если это мужчины, Сиринга, то у них есть глаза, и вы не можете остаться незамеченной.
– Боюсь, милорд, вы меня совершенно неправильно поняли, – ответила Сиринга, цепляясь за оставшиеся крохи собственного достоинства. – Моя мама была замкнутой, и жили мы всегда обособленно. Хотя отец любил охотиться и у него были друзья в нашей округе, мы с мамой все время проводили дома.
– Почему же ваша мама не желала общаться с людьми? – полюбопытствовал граф.
– Я думаю, что настоящая причина в том, что мы просто… просто… не могли себе этого позволить, – неохотно призналась Сиринга. – Нам едва хватало денег на то, чтобы папа мог достойно одеваться и иметь экипировку для верховой езды… а нам с ней не хватало средств на приличные платья. – Немного помолчав, она заговорила снова: – Но она действительно предпочитала оставаться дома, и, когда отец был с ней, они были счастливы. Им больше никто не был нужен. Думаю, что маме не хотелось ходить в гости, не отвечая взаимным гостеприимством. Такое было… для нее неприемлемо.
– Значит, вы говорите правду, утверждая, что у вас нет поклонника, – резюмировал граф.
– Я всегда говорю правду, милорд, – решительно заявила Сиринга.
– Лично мне это кажется невероятным, – заметил Роттингем, – но, возможно, вы простите меня за излишнюю подозрительность и скажете наконец то, что с самого начала намеревались мне сказать.
Сиринга молчала, и граф продолжил:
– Похоже, что возникла некая трудность. Вы не доверяете мне? Вы боитесь меня?
– Не боюсь, – ответила Сиринга. – Просто мне не хотелось бы, чтобы вы сочли, будто я говорю неправду.
Граф удивленно поднял брови.
– Я любила отца, – начала Сиринга. – После смерти мамы он не мог выдержать груза своего горя и вернулся к тем излишествам, которым… которым предавался в юности. – Она глубоко вздохнула. – Пока мама была жива, мы никогда не залезали в долги. Мы не приобретали того, чего не могли себе позволить. Это… это было довольно легко.
– Насколько я понимаю, задолженности вашего отца оплачены, – ответил граф. – Мой агент сообщил мне, что его кредиторы разошлись довольными, да и его карточные долги также погашены.
– Это верно, – произнесла Сиринга. – Я глубоко благодарна вам, милорд, за то, что вы позволили мне жить с гордо поднятой головой и не испытывать стыд и унижение из-за огромных долгов, о которых было даже страшно подумать!
– Что же тревожит вас сейчас? – полюбопытствовал граф, и в его голосе прозвучала искренняя заинтересованность.
– Я… дело в том, милорд, мой отец… когда его не стало… у нас закончились деньги… у меня и у Наны. Поэтому я… боюсь, что у нас возникли новые, но совсем незначительные долги. Небольшие, – поспешила добавить девушка. – Но у нас больше ничего не осталось… в огороде, а Нана уже старенькая.
– Вы хотите сказать, – уточнил граф, – что вы с вашей кормилицей голодаете?
– Я не сомневалась, что долго это продолжаться не будет, – ответила Сиринга и с мольбой посмотрела на своего собеседника. – Но я точно знала, что нам нельзя снова влезать в долги, любые долги, пока я не увижусь с вами, когда вы… объясните свое отношение к нам. Но вы… вы так долго не приезжали. Поэтому сегодня я сама собралась верхом на Меркурии отправиться в Кингс-Кип… чтобы спросить, когда вы приедете.
– Вы, должно быть, голодны, – задумчиво произнес Роттингем, как будто разговаривая сам с собой. – Пожалуй, вы сильно похудели с того времени, когда я вас видел в последний раз.
– Это совершенно не важно, дело не во мне, – поспешила возразить девушка. – Ведь есть еще Нана и… Меркурий.
– Верно, мы не должны забывать о Меркурии!
– Одной травы ему мало… – не договорила Сиринга и умоляющим взглядом посмотрела на графа.
– Это просто невероятно! Как же я мог не подумать о том, что людям, не имеющим денег, нечего есть? – задумчиво произнес Роттингем, как будто рассуждал вслух.
Он встал с кресла, и Сиринга тут же последовала его примеру.
– Оставайтесь здесь, – властно произнес граф и, выйдя из комнаты, закрыл за собой дверь.
Сиринга недоуменно посмотрела ему вслед. Хотя дверь была закрыта, до нее доносился голос графа, о чем-то разговаривавшего на кухне с Наной. Неожиданно она испугалась, как бы кормилица не наговорила гостю лишнего. Ведь всю прошлую неделю она грозилась, что выскажет графу все, что о нем думает.
«Ведь он ни в чем не виноват, – мысленно попыталась найти оправдание для графа Сиринга. – С какой стати ему беспокоиться о нас? Он ведь не собирался покупать меня, это просто глупая ошибка. С какой стати ему тратить десять тысяч фунтов на покупку женщины?»
– Десять тысяч фунтов, – шепотом повторила она вслух, что делала уже не менее тысячи раз.
По ночам, когда она лежала без сна в темноте, вспоминая о том, что случилось на торгах, ей казалось, будто эта сумма начертана на стене огромными огненными цифрами. А еще в глубине ее сознания таился страх – кто знает, что он за человек, этот граф Роттингем.
Но теперь ее опасения развеялись. Граф оказался ее другом. Ведь это он помог ей тогда в лесу, это он в детстве трогательно любил собачку Джуди, а потом лишился ее. А еще он был Юпитером, владыкой неба.
«Я больше не боюсь», – подумала Сиринга. При этой мысли ей показалось, что даже солнечный свет в саду стал более ярким и золотистым, чем раньше.
Прошло какое-то время, прежде чем граф вернулся в комнату. Сиринга сидела на том же месте у окна. Как только он вошел, она вскочила и по выражению его лица попыталась понять, не оскорбила ли его Нана своими признаниями.
Однако Роттингем с безмятежным видом произнес:
– Я отдал распоряжения относительно вашего ближайшего будущего, Сиринга.
– Какие же распоряжения, милорд?
– Я забираю вас и вашу кормилицу в Кингс-Кип.
– Вы забираете нас отсюда?
– Да, – ответил он. – Вам нельзя оставаться здесь одной.
– Но почему? – удивилась Сиринга.
Граф, похоже, собирался ответить, но потом, видимо, передумал.
– Вам будет у меня уютнее, да и кормить вас будут лучше, – ответил он.
– Надеюсь, Нана не наговорила вам лишнего? – подозрительно осведомилась Сиринга. – Она порой бывает очень несдержанна в речах.
В глазах Роттингема блеснул веселый огонек.
– Нет, но у меня возникло ощущение, будто я вновь перенесся в детство.
– О, извините, – поспешила загладить неловкость девушка.
– Вам не за что извиняться, – ответил граф. – Ваша кормилица, как всегда, права. Кормилицы всегда правы. Но я сильно опасаюсь, что, вернувшись в детство, я постоянно стоял бы в углу и получал вместо ужина лишь хлеб да воду.
Лицо Сиринги по-прежнему было встревоженным, и граф поспешил добавить:
– Отлично. Я прощен, а ваша няня уже начала собирать вещи. Вы поедете вместе со мной в фаэтоне.
При этих его словах глаза Сиринги тотчас блеснули радостью, и граф отметил, что солнечный свет сделал их золотистыми.
– А Меркурий? – не удержалась от вопроса девушка.
– Я думаю, мы с вами поедем в фаэтоне, а мой конюх – на Меркурии. Обещаю вам, в Кингс-Кип ваш любимец получит вдоволь овса и сена.
– О, благодарю вас, милорд! – воскликнула Сиринга. – Я так беспокоилась за него!
– А за себя? – поинтересовался Роттингем.
– Иногда… я чувствовала… пустоту в душе, – запинаясь, ответила его собеседница и улыбнулась.
Граф внимательно посмотрел на нее:
– Вас непременно придется как следует откормить.
Сиринга вопросительно посмотрела ему в глаза, и он поспешил добавить:
– Вы, право, как малое дитя! Неужели вам непонятно, что соблюдение принципов чести или гордости, или как там вы это называете, может для вас плохо кончиться?
– Вы наслушались разговоров кормилицы, – обиженно возразила Сиринга. – Я не хочу, чтобы мой… мой владелец подумал, будто я пытаюсь… получить от него что-то… прежде, чем он… лучше узнает меня.
– О господи! – воскликнул граф. – Вы говорите так, будто яйца, молоко и хлеб – это бриллианты.
– Нет, конечно. Они гораздо вкуснее, – ответила Сиринга.
Роттингем рассмеялся.
– Пойдемте, и не забудьте свою шляпку, – сказал он. – Когда мы приедем в Кингс-Кип, мой шеф-повар устроит грандиозный пир.
– А деньги… которые мы должны? – робко поинтересовалась Сиринга.
– Вас это все еще беспокоит? – спросил граф. – Успокойтесь, прошу вас, и выбросьте эти мысли из головы. Я уже дал вашей кормилице денег, чтобы она оплатила все свои расходы. Она расплатится за продукты, взятые в долг в бакалейной лавке, а потом за ней заедет карета, которая заберет ее и ваш багаж.
– О, спасибо вам! – воскликнула Сиринга.
– Неужели это так много для вас значит? – удивился Роттингем.
– Я никогда, ни единого раза в своей жизни… не была никому должна… ни пенса. Я никогда… не куплю ничего такого, чего не могу себе позволить. Я никогда… никогда не залезу в долги. – Слова эти сами сорвались с ее губ, но уже в следующий миг, как будто что-то вспомнив, она прикрыла ладонью рот. – Но я… – добавила она тихо, – я всегда буду в долгу перед вами.
– Я же вам сказал, выбросьте это из головы! – резко оборвал ее граф. – Если есть что-то, чего я терпеть не могу, так это женщин, пытающихся говорить на темы, которые я не желаю обсуждать.
Его тон был властным, не допускающим возражений, и Сиринга с опаской подняла на него глаза. Облик графа показался ей пугающим. Каким добрым, отзывчивым и понимающим он был тогда в лесу. Теперь же перед ней стоял как будто другой человек.
Между ними словно выросла стена, а сам он теперь был с ней холоден и суров.
– Я схожу за шляпкой, – застенчиво пробормотала она и, неловко поклонившись графу, вышла из комнаты.
Она бросилась в спальню, где застала Нану на коленях перед раскрытым баулом.
– Нана! Нана! – возбужденно воскликнула Сиринга. – Мы уезжаем в Кингс-Кип!
– Знаю, – ответила кормилица. – Милорд только что сказал мне об этом. Но что бы подумала об этом ваша матушка?
– А почему мама стала бы возражать? – удивилась Сиринга. – Милорд говорит, что нам нельзя здесь оставаться одним, хотя я не до конца его понимаю.
– Теперь это дом его светлости, мисс Сиринга, – и вы должны это уразуметь. Пойдут всякие разговоры. Ведь вы, если не брать в расчет меня, живете здесь совсем одна.
– Да кто и о чем будет говорить и кому какое до меня дело? – пожала плечами Сиринга. – И все-таки как замечательно переехать в Кингс-Кип! Вы же знаете, Нана, какое это чудесное место! Я им всегда восхищалась.
– Да, дорогая, – согласилась Нана.
Сиринга заметила, что кормилицу все равно что-то тревожит, но она так и не смогла понять, что именно.
– Соберите все мои вещи, Нана, – попросила Сиринга. – И не забудьте, пожалуйста, про утюг. Я, конечно, понимаю, что в доме графа на фоне его роскоши я буду выглядеть бедной родственницей. Но по крайней мере у меня будет свежая кружевная косынка, и вы сможете хорошо отглаживать мои пояски.
