Текст книги "Оттенки страсти"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 6
Мона вернулась домой после официального завтрака в американской дипмиссии. Оставшуюся часть дня она намеревалась провести дома в тиши библиотеки. Глянув мельком на себя в зеркало, Мона подумала, что ее наряд из пестрого шифона слишком уж претенциозен и даже вызывающе ярок, а шляпа с чересчур широкими полями и вовсе смотрится не вполне уместно в будний день. Как же она устала от всех этих официальных мероприятий, от толп знаменитостей и просто людей, старательно карабкающихся вверх и только вверх по ступенькам карьеры и славы. И как же ей надоели бесчисленные светские мероприятия, устраиваемые в честь очередного почетного гостя или очередной не очень памятной всем даты.
Разговоры были ей утомительны, объем пищи, обязательный к поглощению на каждом из таких суаре, казался ей просто чудовищным, чрезмерная любезность хозяев пугала своей неискренностью, а поведение гостей отталкивало фальшивостью.
Мона с некоторым раздражением швырнула шляпу на столик, стоявший в холле, и тут ее внимание привлекла записка, лежавшая возле телефона: «Подтвердить, что прежняя договоренность о встрече мистера Чарльза Вивьена и леди Барби Миллс, назначенной на два часа тридцать минут пополудни, остается в силе».
– Мистер Чарльз видел это? – Мона указала подошедшему лакею на записку.
– Да, мисс. Мистер Чарльз уехал из дому на своей машине в пятнадцать минут третьего.
Новость ее огорчила, ибо леди Барби имела чрезвычайно скверную репутацию. По части разводов и прочих скандалов семейного толка в Лондоне ей не было равных. Леди Миллс была очень красива: необычная белизна кожи, широко распахнутые глаза, взирающие на окружающих с почти детским простодушием. Но это пока вы не потрудитесь себе за труд вглядеться в их глубины более пристально. Словом, роковая женщина в полном смысле слова. В гостиных шептались, что она может увести из семьи любого мужчину, стоит ей только поманить его пальчиком. Говорили, что в ее присутствии мужчины теряют голову и забывают обо всем на свете. Честь, бизнес, семья, святые узы брака и прочее – все это меркло и отметалось прочь, как ненужный хлам, стоило страсти завладеть сердцем очередной жертвы леди Миллс. Что ж, если это правда и если она обратила свой ветреный взор на Чарльза, тоже славящегося своим непостоянством и легкомыслием в отношениях с женщинами, бедняжку Сэлли можно только пожалеть.
Но не успела Мона подняться к себе, как сбылись ее самые худшие опасения. Возле дверей спальни ее поджидала Аннет. Вид у няни был взволнованный.
– Ах, мисс Мона, наконец-то вы пришли! – воскликнула она трагическим голосом. – Там вас мисс Сэлли дожидается. Она очень расстроена. Очень!
Мона поспешно открыла дверь. В комнате царил полумрак. В первый момент она даже толком ничего не разглядела, но тяжелая тишина, повисшая в комнате, предвещала беду. Наконец она увидела Сэлли. Та лежала на кровати, тупо уставившись в потолок. Волосы ее растрепались и рассыпались по подушке, белое муслиновое платье было измято. Смертельная бледность покрывала лицо девушки, темные круги легли под ее еще вчера такими живыми, такими сверкающими глазками. Но больше всего Мону испугало выражение лица подруги. Оно было безразлично мертвым, как у покойника. Такое впечатление, что перед ней лежал человек, из которого только что ушла жизнь, унесшая с собой и все страдания, выпавшие на его долю. Это была картина такого безграничного, поистине вселенского отчаяния, что Мона, оторопев, остановилась у порога, не решаясь приблизиться к Сэлли. Но та сама повернула голову в ее сторону.
– Мона! – негромко окликнула она подругу, и ее имя прозвучало как стон, донесшийся откуда-то издалека.
– Сэлли! Дорогая моя! Что случилось? – ринулась к ней Мона. – Расскажи мне! Пожалуйста, не смотри на меня так!
Какое-то мгновенье Сэлли молчала, а потом сказала сухим, по-стариковски скрипучим голосом:
– Чарльз бросил меня.
– О, нет! Только не это! Это какая-то ошибка! – бурно запротестовала Мона вопреки внутреннему голосу, подсказывающему ей, что все именно так и есть. Впрочем, в эту минуту она была готова на любую ложь, лишь бы согнать с лица Сэлли это ужасное выражение и снова увидеть ее улыбку беззаботного и счастливого ребенка.
– Нет, это правда! Он сам мне вчера признался, что устал от меня. Теперь у него новое увлечение – Барби Миллс! – Снова последовала короткая пауза. – Ах, Мона! Что мне делать? Я ведь люблю его больше жизни!
– Сэлли! Душа моя! – воскликнула Мона, усаживаясь на кровать подле нее. Она обняла девушку за плечи и притянула к себе, словно ребенка, нуждающегося в защите. А сама Сэлли в эту минуту была похожа на раненого звереныша, которому больно, очень больно, но он не понимает, откуда взялась эта боль и зачем она. – Прежде всего, давай успокоимся, ладно?
– Он был так жесток со мной, Мона! Так жесток! – На Сэлли нахлынули страшные воспоминания, от которых ее стал бить озноб. – Я ему просто надоела, как до этого надоели и десятки других дурочек. Да и я не лучше! Как я могла вообразить, что у нас с ним все будет по-другому!
Бедняжка, сочувственно вздохнула Мона. Но такова уж человеческая натура. Все мы наивно убеждены, что с нами так не будет, что у нас все будет по-другому, что нас минует чаша сия, из которой уже испили наши ближние. Увы-увы! А потом случается то, что случается, и мы с горестью видим, что строили свои воздушные замки на песке, и они безжалостно разрушены штормами и ураганами, которые бушуют в реальной жизни. Одновременно Мона почувствовала собственную беспомощность. Как известно, сердечные раны плохо поддаются лечению извне. Да, душа болит, и сердце ноет, но ни один, даже самый близкий человек в такие моменты не в состоянии помочь тебе и облегчить твои душевные страдания. Любовные раны не перевяжешь бинтом и не заклеишь аптечным пластырем.
– Мы были так счастливы! – бессвязно бормотала Сэлли, словно разговаривая сама с собой. – Ах, нам было так хорошо вместе! Тот вечер на балу… Он был в восторге от моего желтого платья… Как прекрасен был ночной сад! Он еще говорил тогда, что мои глаза сверкают в темноте, словно звезды… и потом, столько незабываемых дней, которые мы провели вместе… Я думала, это лучшее лето в моей жизни. Мой первый сезон в свете. Наша поездка в Аскот. И эти вылазки на море! Как красиво было, только плеск волн вокруг яхты… А Чарльз… Ах, Мона! Что же мне делать? Я не вынесу разлуки с ним!
– Прошу тебя, Сэлли! Не надо так переживать! – Мона почувствовала, как у нее на глаза навернулись слезы. Как жестоко порой обходится с людьми судьба. Еще вчера Сэлли была полна надежд, строила планы на будущее, как это свойственно юности, и в этом будущем не видела никаких угроз, никаких препятствий, способных помешать ее счастью. Только ровная широкая дорога, уводящая прямиком в прекрасные дали, рука об руку с ее избранником. И вот все кончено. Планы рухнули, и надежд больше нет. Мона еще крепче обняла Сэлли и прижала к своей груди.
– Дорогая! Родная моя! Не плачь! Умоляю тебя! Вокруг полно хороших и достойных молодых людей. Так стоит ли убиваться по самому недостойному из них? Поверь мне, Чарльз – пустой и никчемный человек. Он не стоит ни единой твоей слезинки. В один прекрасный день ты и сама это поймешь. Но к тому времени ты уже встретишь свою настоящую любовь и выйдешь за него замуж.
Некоторое время Сэлли молчала, словно обдумывая все, что только что сказала ей подруга, а потом вдруг выдохнула едва слышно:
– Перестань, Мона! Ни один приличный человек не женится на мне теперь.
– О чем ты, Сэлли? Ты хочешь сказать, что… О, нет! Только не это!
– Именно это! – устало отозвалась Сэлли. – Впрочем, все это уже не имеет никакого значения.
– Как ты не побоялась, Сэлли? Надеюсь, ты не…
– Беременна? О, нет! Не беспокойся, со мной все в полном порядке! – Рот ее скривился в циничной улыбке. И тут Сэлли не выдержала и разрыдалась навзрыд, уткнувшись лицом в плечо Моны.
– Мона! Я его так любила! А он… он был очень настойчив. Я боялась потерять его и уступила, – всхлипывала она. – И вот потеряла все. Боже, что же мне делать! – внезапно Сэлли оторвала лицо от плеча Моны, и оно исказилось в гримасе бешенства. – Я ненавижу его! Ненавижу! – Но уже в следующее мгновение она обмякла и беспомощно добавила: – Но я люблю его. Я все еще его люблю!
Мона провозилась с подругой весь вечер. Она сидела рядом с Сэлли, время от времени протирая ей виски одеколоном, смачивая разгоряченный лоб водой и отирая беспрестанно льющиеся слезы. Наконец измученная Сэлли забылась тяжелым сном. Мона бесшумно поднялась с кровати и глянула на спящую девушку. Маленькая трогательная фигурка, заплаканное, как у ребенка, лицо, покрасневшие от слез веки. Пару раз Сэлли еще громко всхлипнула во сне, а потом дыхание стало ровным и спокойным. Мона увидела, как на ее лице снова появились краски, пугающая бледность исчезла, губы порозовели, щеки зарделись румянцем. Жизнь вернулась. Внезапно Мона почувствовала страшную усталость. Ей показалось, что за эти несколько часов, проведенных возле Сэлли, она превратилась в старуху.
Мона на цыпочках прошла из спальни в будуар. Стоя возле окна, она задумчиво разглядывала кроны деревьев. Не то, чтобы ее потрясло признание Сэлли. Нет! Она смотрела на все случившееся словно с высоты нескольких поколений, вполне представляя себе все изъяны и слабости человеческой натуры. Но ей было невыразимо жаль юность Сэлли, ее чистоту, попранную так грубо и безжалостно, а главное, так равнодушно, походя, между прочим. И чего стоят все эти высокие рассуждения о морали, религии, условностях и прочее? Как ни пытается бессмертная человеческая душа вырваться из животных оков, приблизиться к своей божественной сущности и слиться с нею, а ее снова и снова швыряет с этих высот на землю, и с каждым новым падением мы чувствуем, как слабеет наша человеческая плоть и как угасает наш дух
Ах, Чарльз, Чарльз! Он, наверное, забыл, о чем сказано в Евангелии: «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской».
Сэлли, доверчивое, невинное дитя! Важно не то, что с ней случилось. Главное, Чарльз растоптал ее идеалы, разрушил все ее детские фантазии, и нет больше сказочных замков, о которых она грезила в своих золотых снах. Время все лечит, это правда. Молодость возьмет свое, душевные раны затянутся, чувство униженности забудется. Но шрамы на сердце останутся навсегда, напоминая о том страшном испытании, через которое ей пришлось пройти. И уже никогда больше не расцветут в ее душе цветы надежды на новое счастье. Потому что тот единственный, ради которого она берегла все сокровища своей души и самое себя, оказался просто случайным прохожим, бездумно срывающим попавшие на глаза цветы, только для того, чтобы тут же бросить их увядать на обочине. Такой человек способен лишь посмеяться над воздушными замками, воздвигнутыми другим человеком. Вначале посмеется, а потом разрушит их и спокойно, как ни в чем не бывало пойдет себе дальше, оставляя позади не только разбитые сердца, но и разбитые жизни.
Но было и еще кое-что. Впервые в жизни Мона задумалась, сколь губительной бывает необузданная, почти животная страсть, овладевающая порой человеком. Со всем максимализмом, свойственным юности, она преисполнилась ненавистью и презрением к таким неконтролируемым проявлениям чувств. Неужели человек столь беззащитен перед зовом природы, спросила она себя с недоумением. Неужели рассудок полностью утрачивает свою способность контролировать наши порывы и желания, и в определенное время года мы снова с легкостью превращаемся в животных? Отсутствие опыта, конечно же, не позволяло ей судить о таких вещах со знанием дела, но в одном она была уверена абсолютно. Если будешь смотреть на жизнь глазами безразличного наблюдателя, никогда не докопаешься до всех глубин человеческой натуры. Да и сами люди будут казаться тебе маленькими и даже несколько деформированными, как это бывает, когда смотришь в бинокль не с того конца.
Мысли в голове Моны сменялись с лихорадочной быстротой, эмоции накатывали на нее, словно штормовые волны во время прибоя. Ей хотелось забиться в какой-нибудь укромный уголок и спрятаться там от всех опасностей, которые таит в себе будущее.
Господи, спаси и сохрани, шептала она слова молитвы, предчувствуя, что скоро, очень скоро грозовые бури ворвутся и в ее жизнь и закрутят ее в своем страшном водовороте. И вот с отчаянием человека, хватающегося за соломинку, она искала спасения в молитве, всей душой надеясь, что страхи ее беспочвенны, что это всего лишь плод расходившихся фантазий и чувств.
Глава 7
Вечером Мону ждал очередной бал, который давала леди Стэнхоуп. Мона просила, умоляла мать позволить ей остаться дома, но леди Вивьен была неумолима. Она потребовала у дочери изложить ей веские причины, почему она не желает ехать на бал. А поскольку никаких веских причин у Моны не было, ей пришлось сопровождать мать.
Разумеется, она не рискнула рассказать матери о своем разговоре с Сэлли и о том, что ей не хочется оставлять подругу одну в таком состоянии. Чувствуя себя предательницей по отношению к бедняжке Сэлли, Мона равнодушно натянула на себя первое попавшееся ей под руку вечернее платье, заранее ненавидя и сам бал, и общество распущенных и напыщенных людей, которое так обожает ее мать.
Их появление на балу не прошло незамеченным, так резко контрастировала Мона со всеми остальными гостями. Надо сказать, вид у нее был самый разнесчастный. Девушка была бледна, и эту бледность только подчеркивал черный цвет ее бального платья. Облекая эффектными складками ее хрупкую фигуру, оно сразу же выделяло ее из толпы остальных дам в их претенциозных туалетах, сверкающих и переливающихся всеми цветами радуги. Она напоминала изысканную старинную гравюру, случайно оказавшуюся рядом с безвкусными подделками под старину, выполненными маслом, и рядом с ней все остальные гости казались грубыми, угловатыми и неуклюжими.
Мона обвела рассеянным взглядом роскошный бальный зал. Денег, потраченных на его убранство, подумалось ей, с лихвой хватило бы, чтобы прокормить сотни две нуждающихся семей в течение целого года. Да и распорядитель бала трудился в поте лица своего за вознаграждение, которое, судя по всему, превышало жалованье премьер-министра. Словом, леди Стэнхоуп вознамерилась дать бал, который, несомненно, затмит все остальные и станет гвоздем сезона.
Но Мону мало волновало великолепие окружавшей ее обстановки. Она танцевала словно во сне, даже не запоминая лиц своих партнеров. Ее раздражала их тупость, ее нервировала толпа, напирающая со всех сторон. Во время танцев она обменивалась малозначительными репликами с партнерами, даже не вникая в суть разговора. В какой-то момент Мона поймала себя на мысли, что смотрит на все происходящее со стороны, словно зритель, наблюдающий с трибун за игроками в поло. Как раз только вчера ей довелось присутствовать на такой игре.
Улучив момент, девушка незаметно выскользнула в оранжерею, эффектно иллюминированную разноцветными лампочками. Там было почти пусто, не считая двух-трех парочек, уединившихся в тени роскошных пальм и всецело погруженных в собственные разговоры. Немного прогулявшись по центральной дорожке, Мона, наконец, нашла укромный уголок, где можно было бы спокойно посидеть в одиночестве. Она удобно устроилась на скамейке в неком подобии алькова, который образовался благодаря выступу в стене, и предалась своим невеселым мыслям. Но тут до нее долетели голоса мужчины и женщины, которые, судя по всему, расположились где-то неподалеку. Она огляделась по сторонам, потом подняла голову и увидела пару, удобно устроившуюся на подоконнике распахнутого настежь окна. После минутных колебаний Мона решительно поднялась с места, намереваясь покинуть свое укрытие, чтобы не подслушать невольно чужой разговор, но в этот момент она узнала голос мужчины и замерла на месте. Это был Чарльз!
– Бог мой, Барби! – проговорил он слегка хрипловатым от возбуждения голосом. – Ты сегодня просто неподражаема! Ятеряю голову, когда вижу тебя такой.
Женщина негромко рассмеялась, и в этом смехе Мона тотчас же уловила плохо скрываемую страсть.
– Надеюсь, твое помешательство не грозит моей жизни? – спросила она игривым тоном.
– О, нет! Я вовсе не хочу убивать тебя… пока не хочу.
Голос оборвался, и последовала долгая пауза. Целуются, догадалась Мона. Ах, негодяй! Он целуется с этой прожженной кокеткой, а Сэлли, которую он бросил, безжалостно растоптав ее чувства, бедняжка Сэлли сидит в это время дома в полном одиночестве, заливаясь слезами.
С уст Моны сорвалось негодующее восклицание, она резко встала и прошла мимо целующейся пары. Слившиеся в страстном объятии, они не замечали никого вокруг. Не заметили они и Моны, которая с отвращением посмотрела на них. Она почти бегом выскочила из оранжереи и замерла на пороге бальной залы, ослепленная сверканием десятков люстр. Ей так хотелось увидеть в огромной толпе чужих хотя бы одно родное лицо. И тут она заметила Питера. Какое счастье! Маркиз уверенно пробирался сквозь колышущуюся толпу прямо к ней. Подойдя ближе, он бросил участливый взгляд на девушку, словно пытаясь понять, что так взволновало и расстроило ее. Она с облегчением вздохнула и горячо пожала его руку.
– Ах, Питер! Если бы ты знал, как я рада тебя видеть! Пожалуйста, отвези меня домой. Немедленно!
Нетерпение, прозвучавшее в голосе Моны, озадачило маркиза, но он ответил с присущим ему спокойствием:
– Хорошо. Моя машина стоит у входа.
Мона схватила свою накидку и поспешила на улицу. Питер, который отпустил шофера домой, уже поджидал ее, сидя за рулем. Она села рядом с ним, и они тронулись в сторону парка. Полночь еще не наступила, и ворота в парк были открыты. Маркиз уже хорошо знал, что можно успокоить Мону и привести ее в нормальное настроение только на природе, а потому сразу подвез к озеру. Водная гладь Серпантина серебрилась при свете луны. Озеро напоминало огромное зеркало, в котором отражались могучие кроны деревьев, окружающих его со всех сторон. Было очень тихо. После шума и сутолоки, царивших в бальном зале, после нестерпимого визга и грохота джаз-оркестра, задававшего тон всеобщему веселью, тишина казалась почти невероятной. Мона почти физически почувствовала, как ей стало легче. Так усталый путник испытывает облегчение, когда свежий морской ветер остужает его разгоряченный лоб.
Питер молча взял Мону за руку, а уже в следующее мгновение она упала ему на грудь и залилась слезами, как ребенок, которого только что кто-то горько и незаслуженно обидел.
Он долго держал ее в объятиях, ласково гладя по спине и не говоря ни слова, понимая, что все эти слезы уже давно копились в душе девушки, пока, наконец, не нашли себе выход. Но вот рыдания стали тише, всхлипы реже, он пробормотал несколько утешительных восклицаний и извлек из кармана чистый носовой платок. Шелковый мужской платок в сложившихся обстоятельствах был гораздо уместнее, чем тот крохотный кружевной лоскуток, с помощью которого Мона пыталась привести себя в порядок.
Наконец она оторвалась от Питера и откинулась на сиденье, бессильно склонив голову ему на плечо. Слезы все еще сверкали на ее мокрых ресницах, а глаза на фоне необычайно бледного лица были похожи на горящие уголья.
– Спасибо, Питер! – проговорила она срывающимся голосом. – Спасибо за все!
Питер заговорил, тщательно подбирая каждое слово, в глубине души опасаясь только одного. Еще немного, и дамбу, которую он так старательно воздвигал все эти месяцы, прорвет, он не совладает с собой, и тогда половодье собственных чувств затопит все вокруг.
– Мона! Дорогая! Позволь мне оградить тебя от всех бед. Не знаю, что так расстроило тебя, но прекрасно вижу, как ненавистна тебе эта жизнь со всей ее пустотой и мишурой. Давай бросим все и уедем отсюда! Мы будем путешествовать. Будем жить в деревне. Будем делать все, что ты захочешь… доверься мне и позволь стать твоим защитником! Клянусь, у тебя будет все, что ты только пожелаешь. Выходи за меня замуж, Мона! Прошу тебя!
Некоторое время Мона молчала. В ее голове вихрем пронеслись картины ее жизни за несколько последних месяцев. Вот они с Питером на лоне природы, в деревне, а вот они в Лондоне, наедине друг с другом или же, напротив, в шумной светской гостиной. И всегда он так внимателен к ней, так предусмотрителен и добр! Ей всегда с ним интересно! Да, Питер – очень надежный человек, и на него можно смело положиться в любых обстоятельствах. Его слово всегда звучит как клятва, как обет, который он дает Богу. Дал слово, сдержи его, чего бы это ни стоило. И в этом весь Питер! В нем нет ни капли эгоизма, пустого себялюбия или тщеславия. Он всегда предпочитает находиться на вторых ролях, считая свою персону недостойной повышенного внимания. Главная его забота – чтобы было хорошо тем, кто рядом с ним.
Нет сомнений, любовь такого человека – это величайшее счастье для женщины. Такой муж никогда не предаст, не обманет, он окружит тебя вниманием и заботой и с радостью бросится исполнять твой любой каприз. Ах, подумала Мона, рядом с таким человеком она всегда будет чувствовать себя в полной безопасности. И вокруг нее перестанут, наконец, роиться все эти неприятные люди с их мелкими амбициями, ложью, обманом и подлостью. Да, Питер – это единственное спасение от невыносимой суеты светской жизни. Мона повернулась к нему и тихо прошептала, снова припадая к его груди:
– Да, Питер, дорогой! Я согласна! Давай уедем отсюда, и как можно скорее!
– Любимая! – воскликнул Питер, задыхаясь от счастья. Свершилось то, о чем он и мечтать не смел. Он почти готов был заорать во весь голос знаменитые строки молитвы из оратории Генделя Те Deum: «Тебя, Господи, хвалим». А разве он не должен вознести хвалу Всевышнему в благодарность за исполнение своих самых дерзновенных желаний? Но вместо этого он сделал лишь глубокий вдох и с упоением зарылся лицом в шелковистые кудри Моны. Так они сидели какое-то время неподвижно, молча, пока Мона вдруг не проговорила напряженным голосом:
– Питер! Я не вынесу все эти свадебные торжества. Представляю, какой фарс устроит мама по случаю нашего бракосочетания. Постарается собрать все сливки общества, а мне противна сама мысль, что придется снова лицезреть эти отвратительные физиономии. Ах, Питер, ну, почему ты – такая важная персона?
Некоторое время Питер сосредоточенно обдумывал что-то, а потом произнес серьезным тоном
– А с какой стати мы должны кому-то и что-то рассказывать? Давай сначала поженимся, а уж потом поставим их в известность. Пока они придут в себя от удивления, пока обмозгуют эту новость и начнут приставать к нам со своими поздравлениями, мы уже будем далеко.
– Правда? А так можно? – В голосе девушки зазвучало возбуждение. Как это романтично! Тайный брак! Какая девушка не мечтает о таком приключении. И не важно, какое столетие сейчас на дворе.
– Конечно, можно! Ты же знаешь, у меня нет родни, которая огорчится или обидится, узнав, что я женился, не сообщив им об этом заранее. Отец очень болен, да он и раньше никогда не проявлял особого интереса к моим делам. Единственный человек, кто будет гореть желанием организовать пышное бракосочетание, – это твоя матушка.
– Да и то только потому, что ты – маркиз. Разумеется, она устроила бы свадьбу и сделала все, как положено, если бы я выходила замуж и за кого-то другого. Но ты – совсем другое дело! Выдать замуж дочь за маркиза – отличный повод для удовлетворения собственного тщеславия! А на самом-то деле ей все равно, и скучать по мне она не будет. Потому что она не любит меня и никогда не любила. Папа же, со своей стороны, будет только рад избежать докучной брачной церемонии. А Чарльз…
Голос Моны сорвался, и Питер, почувствовав, что с именем брата у девушки связаны какие-то очень неприятные ассоциации, не стал развивать эту тему и перевел разговор на другое.
– Тогда все решено, моя радость! Вот только…
Он сконфуженно умолк, словно вспомнил нечто малоприятное.
– Что «только»? – испуганно переспросила Мона.
– Видишь ли, дорогая, ты еще не достигла совершеннолетия. Тебе нет двадцати одного года. И мне не позволят жениться на тебе без позволения твоих родителей.
– Но почему? – с отчаянием воскликнула Мона. Так альпинист, карабкающийся в гору, издает вопль отчаяния, видя, как рвется канат, который служил ему страховкой. Повисла тяжелая пауза. Воображение Моны стало услужливо рисовать ей картины будущих свадебных торжеств. Их с Питером станут возить по всему Лондону и показывать гостям, словно они не живые люди, а какие-то манекены. Разумеется, светское общество будет взбудоражено, и пойдут разговоры, как это бывает, когда молоденькая девушка на выданье делает блестящую партию. Остальные дебютантки облепят ее роем и станут приставать к ней, требуя подробностей скоропалительного романа. «А когда вы впервые поцеловались?», «А как он тебе делал предложение?», «Где вы собираетесь провести медовый месяц?» – и так далее и тому подобное. Море вопросов, один другого ужаснее. Замужние дамы незамедлительно поспешат со своими советами умудренных жизнью матрон: как вести себя во время столь ответственного мероприятия, каким является свадьба, как успокоить расходившиеся нервы, как сделать это, как избежать того. Даже горничная, которая станет помогать ей облачаться в свадебное платье, даже она будет есть ее любопытными глазами, стараясь отыскать в ней что-то такое… Да уж! Все эти люди постараются раздеть ее догола и вдоволь насладиться ее наготой. Нет, это выше ее сил! Она не вынесет подобной пытки!
– Что же нам делать, Питер? Придумай что-нибудь! – прошептала она умоляюще.
– А что, если мы поставим в известность только твоего отца? – вдруг осенило молодого человека. – Думаю, он не станет противиться нашему браку и даст свое согласие.
– Ах, какой же ты умный! – совершенно искренне восхитилась Мона. – Конечно, папа не будет возражать! И уж он-то точно никому и ничего не скажет! Ни единая душа на свете не догадается о наших планах!
Слава богу, она спасена, ее страховка на сей раз выдержала.
– Я поговорю с ним завтра же! – Питер был снова полон самых радужных надежд. – Думаю, мы уладим с ним формальности за пару дней. Тебя это устроит?
Простой вопрос, а он ждал на него ответа, затаив дыхание, точно осужденный, замерший перед судьей в ожидании приговора.
– Конечно, Питер! – ответила Мона тоном человека, перекладывающего тяжелую ношу жизненных невзгод на чужие плечи. Впервые после возвращения домой она почувствовала себя в полной безопасности. Наконец-то она нашла тихую гавань, в которой можно переждать любые штормы и ураганы. Она подняла голову с его плеча и посмотрела ему прямо в глаза. Милый-милый Питер, верный, надежный товарищ и друг.
– Ты ведь всегда будешь добр ко мне, да? – неожиданно вырвалось у нее, и она снова всхлипнула, сама не зная почему. Но каким-то шестым чувством она вдруг догадалась, насколько важен ответ Питера для их будущей жизни.
– Всегда, дорогая, что бы ни случилось! – ответил он серьезно, впрочем, не вполне понимая причину ее взволнованности. Да и как иначе? Разве можно быть жестоким и бездушным по отношению к столь прелестному созданию, как его Мона? В своем ослеплении, в своей любви к девушке он едва ли осознавал, что та любит его всего лишь как друга. Но, пожалуй, если бы он и понял это, вряд ли бы сильно огорчился. Ему было довольно и такой любви. Разве не чудо, что она вообще согласилась стать его женой? Ему хватит и того, что она позволит обожать себя! А уж он сложит к ее ногам все земные сокровища, все, что она захочет, за одну только улыбку на ее лице. Ах, как же плохо он разбирался в хитросплетениях женской души! Ведь женщине для полного счастья нужны не только земные блага. Она все равно будет мечтать о прогулках под луной и о поцелуях среди звезд. Будет вздыхать о недоступном, жаждать того, что не может получить в реальности.
Какое-то время они сидели в машине молча, сосредоточенно обдумывая шаг, на который оба только что решились так спонтанно и почти безрассудно. Питер при его гипертрофированном чувстве ответственности смотрел в завтрашний день уже глазами женатого человека, вполне отдавая себе отчет во всей серьезности и важности его новых обязанностей. Мона же думала о своем. Наконец-то она обретет долгожданный покой, размышляла она, удобно устроив голову на плече у Питера. Все треволнения и переживания отойдут в прошлое, скроются под водой времени. Их дружба с Питером представлялась ей чем-то вроде масла, которое моряки во время шторма льют в океан, чтобы утихомирить разбушевавшиеся волны вокруг корабля. Вот и брак с Питером – это самый надежный якорь, который удержит ее корабль в бурном море житейских треволнений и поможет уцелеть при любых штормах. С юношеским пылом она представляла себе, как они проживут вместе долгие годы в любви и согласии, и ничто и никогда не омрачит их привязанности друг к другу. Она была еще слишком молода, слишком неопытна и не знала, что характер человека, в точности как сталь, закаляется только в огне. В огне испытаний и невзгод. Инерция и покой – это удел стариков, предающихся счастливым воспоминаниям о былых жизненных битвах. В юности же надо бороться, бороться и побеждать.
Машина остановилась у подъезда дома на Белгрейв-сквер.
– Спокойной ночи, дорогая!
– Спокойной ночи, Питер! – ответила Мона и подставила лицо для поцелуя, как это делают дети, когда их целуют на ночь.
Он бережно поцеловал ее и тут же отвернулся. Мона почувствовала легкое разочарование. На какую-то долю секунды она замешкалась, словно ожидая продолжения. А затем выпорхнула из машины и скрылась за массивной парадной дверью.
А ведь Сэлли оказалась провидицей, думала она, поднимаясь к себе в комнату. И я, в самом деле, стану женой герцога. Подумать только! Неожиданно для себя из ее груди вырвался вздох. Нет, что-то не так! Чего-то не хватает. Никакой приподнятости, никакого ликования в душе. Странно!
