Текст книги "Огонь в крови"

Автор книги: Барбара Картленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Барбара Картленд
Огонь в крови

© Павлова М., перевод на русский язык, 2015

© ООО «Издательство «Э», 2015

От автора

Богиня Луны, Селена, которую древние греки называли также Мена, озаряла «сиянием своей золотой короны» любую, даже самую темную, ночь. Каждый вечер, когда ее брат, Бог Солнца, Гелиос, завершал свое небесное шествие, она «поднималась на горизонт в колеснице, влекомой упряжкой светоносных коней».

Селена любила Эндимиона, царя Элиды, могила которого, считается, находится в Олимпии и которому Богиня Луны родила пятьдесят дочерей.

Однажды Эндимион охотился на горе Латмос. Устав, он прилег отдохнуть в прохладном гроте и заснул. Тогда его и увидела Селена и, плененная красотой мужчины, поцеловала спящего. Эндимион просил Зевса даровать ему бессмертие и вечную юность. Зевс согласился, но поставил условие: Эндимион никогда не состарится и никогда не очнется от вечного сна. Но преданная Селена продолжала каждую ночь навещать спящего любовника: так лучи влюбленной в Эндимиона Луны ласкают и нас, смертных, когда мы пребываем во сне.

Селену же полюбил сам Зевс, который, обратившись в белого овна, увлек ее однажды в глушь Аркадских лесов. Вскоре у Селены родилась дочь Пандия…

Пандия, дочь Зевса и богини Луны, славилась у Бессмертных своей красотой.

Глава первая

1898

Пандия положила на могилу собственноручно сплетенный венок. Декабрьский мороз уже тронул все цветы, возложенные на нее ранее. Их было немного: несколько пучков бессмертника и омелы от деревенских жителей, венок из белых хризантем от викария и еще один, из желтых цветов, от врача, который лечил отца.

– И это вся память! – сокрушалась Пандия. – Благодарность человеку, вдохновлявшему всех, готовых его слушать и творчески мыслить. Но, – подумала она, уже немного успокоившись, – немного найдется в наши дни слушателей, которым интересно внимать знатоку античной древности или тому, кто намного превосходит прочих своими выдающимися интеллектуальными способностями. Она любила отца.

Пандия подумала о том, как он был красив даже на смертном одре. Она понимала свою мать, которая некогда согласилась бежать с ним, не только вызвав тем самым гнев всей семьи, но и подвергнув себя остракизму на всю дальнейшую жизнь.

Мать и отец были очень счастливы в браке, и Пандия утешилась этой мыслью, надеясь, что и теперь они вместе пребывают на небесах и уже ничто и никогда их не разлучит. Тем не менее, направляясь с кладбища к небольшому, тюдоровского стиля, особнячку на краю деревни, Пандия особенно остро ощутила груз одиночества. Да, их дом, а в нем она жила со дня рождения, был невелик, но прекрасен и, при жизни матери, полон любви и счастья, которых отныне – так думала Пандия – она уже никогда не узнает. В их доме всегда было радостно, поэтому, открывая входную дверь, Пандия по привычке ожидала услышать смех, доносящийся из комнатки, которую отец называл кабинетом, а может быть, даже увидеть мать, выходящую из гостиной. Но тут мысль о Селене, а Пандия старалась как можно реже думать и вспоминать о ней, заставила девушку почувствовать себя совсем несчастной. Да, она почему-то надеялась, что ее сестра-близнец прибудет на похороны отца, но когда все закончилось, а Селена так и не появилась, Пандии оставалось только удивляться: ну как такая мысль – о приезде сестры – могла прийти ей в голову.

Пандия сняла плащ, который, несмотря на всю его тяжесть, не помешал ей продрогнуть до костей на колючем декабрьском ветру. Девушка неспешно прошла в кабинет. В этой, самой маленькой, комнате было легче сохранять тепло, и Пандия очень обрадовалась, что старая служанка Нэнни заблаговременно разожгла очаг. Языки пламени, лизавшие разгоревшиеся поленья, ярко освещали старое кожаное потертое кресло, в котором всегда сидел отец, и на какой-то миг ей почудилось, что она видит и его. А затем Пандия вспомнила, что людей, удрученных горечью утраты, часто посещают странные видения. Им даже иногда слышатся голоса ушедших, но нет, ей надо сохранять способность трезво мыслить.

Немного согревшись, Пандия стала переписывать аккуратным красивым почерком последние, сделанные отцом до его роковой болезни, переводы с греческого, мысленно вознося молитвы, чтобы книгоиздателю, принявшему к печати две предыдущих отцовских рукописи, понравилась бы и эта, пусть даже он и предложит мизерный гонорар. Отец всегда радовался, узнав, что очередной томик его работ будет представлен вниманию читающей публики. «Не понимаю, – в который раз спрашивала себя Пандия, – почему папины труды, такие волнующие и вдохновенные, остаются нераспроданными, но при этом люди покупают всяческую чепуху, которая, по идее, не может понравиться и невзыскательному читателю». Пандия, однако, знала ответ на этот вопрос: «Да ведь это я люблю все, что ты переводил, папа, и мама тоже любила… А вдруг в один прекрасный день и другие читатели откроют тебя, как уже случалось в отношении многих великих писателей?». Все это, конечно, фантазии – понимала она, но все-таки мечтала, как внезапно, в одночасье, отец станет знаменит. Пандия знала о подобном случае: однажды так случилось с лордом Байроном. Если бы в свое время повезло и ее отцу! Подумать только… Тогда почитатели нахлынули бы к ним в деревню, чтобы выразить отцу свои восторги, и, может, ему бы предложили должность профессора в каком-нибудь университете… Далее в своих фантастических мечтаниях Пандия воображала, как она устраивает прием в честь таких же замечательных ученых, каким был отец, и студенты восторженно взирают на него и становятся его преданными учениками и последователями.

Увы, все эти надежды так и остались ее фантазией. Трудов отца не замечали. Его книги не вызывали читательского интереса. Книгоиздатели тоже оставались к ним равнодушны, что было всего обиднее: уж лучше они откровенно бы заявили о своем нежелании иметь дело с его сочинениями. Деньги, которые они приносили, были так ничтожны, что, как часто думала Пандия, они бы умерли с голода, не будь скромного дохода, который давало наследство матери.

В известном смысле – размышляла Пандия – ей повезло, что Селена претензий на свою долю наследства не предъявляла и покинула родной дом через два дня после смерти мамы. Но и сейчас, спустя три года, в течение которых Селена ни разу не напомнила о своем существовании, Пандия была по-прежнему потрясена тем фактом, что сестра покинула их с отцом даже не попрощавшись, известив лишь запиской об отъезде. Перед взором Пандии все еще стояло ошеломленное, горестное лицо отца, да так явственно, словно оно навеки запечатлелось на скрижалях памяти. Она все еще ощущала чувство пустоты, охватившее ее, когда прочла записку Селены:

«Я уезжаю, чтобы найти родственников мамы и узнать, нельзя ли мне жить у них. Больше не могу выносить скучную жизнь в маленькой деревушке и существовать в такой бедности и убожестве.

Пожалуйста, не пытайтесь искать меня: я приняла твердое решение и его не изменю.

Селена».

И это было все! Без единого ласкового слова или проблеска жалости к отцу, который ее всегда любил, или – к сестре, считавшей, что они единое целое. С горечью Пандия, наконец, осознала, что Селена никогда их по-настоящему не любила. А Пандия, напротив, всегда верила, что они, сестры-близнецы, связаны неразрывно и не смогут жить друг без друга: ведь именно этим близнецы отличаются от обычных братьев и сестер. А как они похожи внешне! Их же просто невозможно отличить! Тяжелее всего было сознавать, что внешне совершенно одинаковые, во всех других отношениях они ни в чем не походили друг на друга.

После исчезновения сестры Пандия наконец поняла, что Селена всегда была амбициозна и мечтала лишь о том, как бы достичь видного положения в обществе; что ей была скучна их мирная, спокойная жизнь, лишенная всяких светских развлечений. Как часто, когда прежде они оставались вдвоем, Селена негодовала:

– Ну почему мама была так глупа, что сбежала из дома и тем самым отказалась от богатой, обеспеченной жизни?

– Но она влюбилась в папу, – возражала Пандия.

– Да ведь он был всего лишь учителем маминых братьев!

– Зато папа принадлежал к знатной венгерской семье, – опять возражала Пандия, – да, небогатой, но в его жилах текла благородная кровь!

– А мне-то что за дело до этого? – бушевала Селена. – И какое мне утешение в том, что мама презрела свою знатную родословную ради какого-то бедняка-венгра?

– Нельзя так говорить, – негодовала Пандия, – это очень несправедливо по отношению к папе. Это настоящее предательство! Ведь он такой умный. Его переводы с греческого замечательны!

В ответ Селена лишь пожимала плечами:

– А кто кроме тебя и, разумеется, мамы думает так же?

И говорила она это столь язвительно, что Пандии становилось очень не по себе. Она поражалась, насколько неуважительно сестра относится к матери, осуждая ее за «глупость», которая навлекла «несчастье на всю семью».

Однако нередко в отсутствие отца они расспрашивали мать о тех днях, когда она жила в громадном особняке георгианского стиля, находившемся в графстве Оксфордшир.

Отец матери, лорд Грэндсен, считался видным вельможей не только в самом графстве, но и при королевском дворе. У него была большая свора охотничьих собак и должность Главного Ловчего, поэтому все – с гордостью утверждала мать – его уважали и почитали.

Мать рисовала такой живой образ деда, что для Пандии он стал совершенно реальной, родной фигурой. Широко раскрыв глаза, она слушала рассказы о приемах в саду, роскошных обедах и охотничьих балах, которые давали в особняке. Там регулярно устраивали танцевальные вечера, и мать веселилась на них до позднего вечера. Как только она стала выезжать в свет, то сразу получила приглашение в Букингемский дворец, где почтительно приседала в реверансах перед королевскими особами. Для Пандии рассказы матери были чем-то вроде волшебных сказок, и она не сразу поняла, как относилась к ним Селена. Для сестры это были повествования о потерянном рае, поэтому Селена воспринимала их болезненно, сердилась, что мать, добровольно покинувшая этот земной рай, тем самым закрыла вход туда и для своих дочерей.

– Я тоже хочу ездить на балы, когда вырасту, – взбунтовалась она после одного из таких рассказов, когда они с Пандией уже ложились спать. – Я желаю жить в огромном доме, иметь верховых лошадей для прогулок и каждый день выезжать куда-нибудь на ланч или обед. Но для этого необходимы дорогие туалеты!

Как-то Селена возмущалась у зеркала:

– Да, я красива! Я знаю, что красива, но кто здесь видит мою красоту? Только многочисленные деревенские увальни да смешливые мальчишки из церковного хора!

Пандия тогда промолчала, не зная, что на это ответить. Она переживала, вдруг мать услышит негодующие вопли Селены и очень из-за этого расстроится.

Когда мать заболела и стало ясно, что долго ей не протянуть, Селена, наверное, и решила оставить дом. Ужасно, но, кажется, она только и ждала ее смерти, чтобы уехать сразу же после похорон. Пандия, оставшись совсем одна, горько плакала при мысли, что Селена оказалась способна на такой жестокий поступок. Она всем сердцем надеялась, что сестра одумается и вернется домой, но та, однако, так и не дала о себе знать и, кажется, совсем не нуждалась в деньгах. Наверное – решила Пандия, – Селене удалось упросить родных принять ее, и теперь она живет на широкую ногу, так, как всегда хотела. В то время им почти исполнилось по шестнадцать лет. Но с той поры прошло немало времени, и через два месяца им уже будет девятнадцать.

Пандия долго колебалась, прежде чем известить Селену о смерти отца. Письмо она адресовала на оксфордширский адрес деда, надеясь, что если Селены там нет, то письмо ей перешлют. Интересно – гадала Пандия, – изменилась ли Селена за эти три года? Неужели она все та же мятежная молодая барышня, которой так не нравилось пребывать в неизвестности? Она мечтала изменить свою жизнь…

«Наверное, мы с ней теперь совсем разные люди», – подумала Пандия. Она подошла к зеркалу. Без ложной скромности Пандия имела право утверждать, что за эти три года она очень похорошела. Волосы у девушки отливали медью – очевидно, о себе давали знать венгерские корни отца – и составляли удивительный контраст с аристократичной бледностью ее лица. Глаза у нее всегда были большими, но теперь, когда она утратила то, что мать называла «детской пухлостью», они казались огромными на ее тонком, худом личике. У нее были маленький прямой нос и чувственный изгиб губ, чего, впрочем, никогда не замечали те, кто ею любовался, потому что именно глаза притягивали все взгляды. Опушенные темными ресницами, они при разном освещении казались то зелеными, то совсем темными. Да, это были очень выразительные глаза, отражающие все ее желания, чувства и даже мысли. Конечно, и Селена выглядит точно так же, как она. В этом Пандия была уверена. Прежде она всегда знала, о чем думает сестра-близнец. Когда Селена сердилась, глаза ее полыхали ярким пламенем. А когда радовалась, они становились не просто зелеными, а изумрудными, такими, будто в них сиял солнечный свет.

«Надеюсь, у сестры все хорошо», – вздохнула Пандия и направилась через холл в кухню, где стареющая, медлительная Нэнни гремела сковородками. Пандии совсем не хотелось есть, но она не стала огорчать Нэнни отказом, потому что знала, что служанка всегда готовила для нее с усердием и заботой.

– А, это вы, мисс Пандия? – крикнула Нэнни из кухни.

– Да, я уже вернулась. На дворе очень холодно!

– А я разожгла для вас огонь в кабинете.

– Я уже видела. Ты очень добра! Может, тебе требуется моя помощь на кухне?

– Нет, я сама управлюсь. Лучше как следует погрейтесь, не хочу, чтобы вы заболели.

В голосе Нэнни прозвучало беспокойство. Пандия с сожалением посмотрела в сторону кухни: Нэнни не переставала корить себя за то, что хозяйка, мать девочек, умерла от простуды. Нэнни постоянно себя за это корила, приговаривая, что ей надо было получше топить печь и, конечно, настоять, чтобы мать семейства купила себе новое теплое пальто.

Желая доставить старой няне удовольствие, Пандия покорно ответила:

– Хорошо, я пойду в кабинет, а ты меня позови, когда закончишь.

Няня на это ничего не ответила, и Пандия снова направилась в кабинет, радуясь, что им повезло заготовить на зиму столько дров: у черного входа громоздилась большая поленница. Запасли они также, по крайней мере, три мешка угля, теперь покоившиеся в сарае, но уголь был дорог, и она расходовала его очень экономно. Пандия все время напоминала себе, что ей необходимо думать не только о себе, но и о Нэнни, которой скоро уже исполнится семьдесят. Она жила в их семье с того самого времени, когда Селена и Пандия только родились.

Увы, добрая и все понимающая Нэнни не могла заполнить пустоту, образовавшуюся в груди у Пандии после смерти отца: последние годы они были очень близки, особенно когда он заболел. Целыми днями они разговаривали обо всем, словно она, Пандия, была ему ровня по годам и опыту.

– Ты, конечно, выглядишь как взрослая женщина и, между прочим, очень красивая, но у тебя способности и умственное развитие как у настоящего мужчины. Если бы у меня был сын, которого мне всегда хотелось иметь, он был бы не умнее тебя.

– Спасибо, папа, мне так приятно это слышать.

Она усердно работала, чтобы доставить ему удовольствие. Когда она и Селена были еще детьми, их начальным образованием занималась гувернантка, жившая здесь же, в деревне. Но именно с отцом они изучали самые серьезные предметы, например, греческий и другие иностранные языки, английскую литературу и географию. География была для них очень важным и познавательным уроком: отец верил, что познание мира не исчерпывается изучением географической карты. Нет, они должны быть знакомы с обычаями и культурными особенностями народов, населяющих разные страны, всем тем, что отличает одну нацию от другой. Пандию все это очень влекло и захватывало, но, к сожалению, Селена оставалась равнодушна к географии.

– Я хочу встречаться с людьми, а не читать о них, – твердила она Пандии, когда они оставались одни. – Какой мне прок от того, что венгры – замечательные всадники, когда единственные лошади, которых я видела в своей жизни, – несчастные хромоногие клячи, которых ожидает живодерня?

– Но это же не так! – горячо возражала Пандия. – Фермеры любят наших родителей, они дают нам возможность пользоваться хорошими лошадьми. Некоторые из них с таким же норовом, что и породистые арабские скакуны! К слову, кобылой, на которой я ездила пару дней назад, было очень трудно управлять.

– Нет же, Пандия, это совсем не то. Мне хочется иметь лошадей самых породистых, и чтобы упряжь у них была самая богатая. Я бы ездила на них на охоту. Вот это жизнь! Разве ты так не хочешь, Пандия?

Но обо всем этом в их деревеньке можно было только мечтать. Графство Бедфордшир, где они жили, представляло собой скучную, малонаселенную равнину, где было мало богатых особняков, зато много полей, засеянных полезными сельскохозяйственными культурами. Поэтому графство и получило прозвище «огорода» Англии.

Пандии, однако, нравилась скромная красота этой местности, она любила неспешное течение реки Узы вдоль садов и лугов. Здесь Пандия весной искала грибы, собирала лютики, а зимой, вот как сейчас, на заснеженных полях то и дело встречала зайцев-русаков, которые шустро разбегались в стороны при ее появлении. Для Селены, однако, эта земля была всего лишь бедной и унылой провинцией, и Пандия уже не удивлялась, что сестра покинула эти края, даже не попрощавшись с самыми близкими людьми…

Кабинет, казалось, приветствовал Пандию своим теплом, которое сразу же окутало девушку, как только она отворила дверь. Пандия уселась на коврик перед очагом и спросила у огня:

– Папа, что мне теперь делать? Ты ведь считал меня достаточно умной, чтобы продолжать дело, которым ты занимался?

Вряд ли она действительно ожидала услышать его низкий голос, в котором, несмотря на превосходное владение английским, всегда слышался слабый венгерский акцент, но ответом было молчание. Вздохнув, Пандия сказала:

– Наверное, впервые в жизни мне необходимо самой принимать решение, а это трудно, так как я всегда руководствовалась твоими советами…

Она знала, что никогда не примет решение, которое предпочла Селена, но, может быть, это было не проявление слабости, а желание существовать в привычном ей, хорошо знакомом мире? Будучи «половинками», они с сестрой как бы дополняли друг друга.

Селена, целеустремленная, упрямая и решительная, обладала железной волей. А про себя Пандия могла сказать, что она вечно колеблется, чересчур мягка, всегда опасается кого-нибудь обидеть и совершенно неспособна быть жесткой или проявлять безоговорочную решимость, если встречает хоть малейший отпор.

«Да, такой быть нельзя, я прекрасно это понимаю, но ничего с этим не могу поделать», – твердила она себе.

Послышался голос Нэнни. Видимо, трапеза была готова. Пандия встала и пошла к двери, а подойдя к ней, привычно оглянулась, словно желая убедиться, что отцу в его любимом кресле удобно и у него есть все, что может понадобиться. Однако кресло пустовало, и Пандия вновь почувствовала почти физическую боль в сердце и невольно подумала, что, наверное, она никогда не перестанет думать об отце.

Пандия вышла в небольшой холл, который они с матерью некогда окрасили в бледно-зеленый цвет, решив, что старинные темные панели визуально делают его меньше. Пандия направилась на кухню, но вдруг услышала громкий стук во входную дверь. «Кто бы это мог быть?» – удивилась девушка, зная, что деревенские жители всегда пользовались черным ходом. Она подошла к двери, повернула ручку и на мгновенье окаменела, решив, что ей все это снится!

На пороге стояла Селена. Она выглядела как настоящая модница. Дорого, изящно одетая, вся в шелках, со страусовыми перьями на шляпе. Пандия даже удивилась, как это она сразу узнала сестру. Однако лицо Селены, как и прежде, было отражением ее собственного.

– Селена! – воскликнула Пандия, но сестра, почти оттолкнув ее, прошла в холл.

– Ты удивлена?

– Разумеется! Но ты опоздала. Папу похоронили вчера.

– Знаю, но я приехала, чтобы повидаться именно с тобой. А кто еще есть в доме?

Пандия с усилием закрыла дверь, которую распахнул порыв ветра, и заметила, как щегольской экипаж, запряженный двумя лошадьми, с кучером и лакеем на передке, отъехал от дома.

– Только Нэнни. А куда направился твой экипаж? – спросила с беспокойством Пандия, испугавшись, что Селена останется в доме на ночь, а у них нет ни достаточных удобств, ни подходящих для нее кушаний.

– Я велела слугам ехать в гостиницу, там они смогут отдохнуть! Надеюсь, гостиница еще существует?

– «Якорь»? Конечно.

Облегченно вздохнув при мысли, что им с Нэнни не придется кормить еще и двух мужчин, Пандия поспешно проговорила:

– Проходи в кабинет, там тепло, а я скажу Нэнни о твоем приезде. Наверное, ланч уже готов.

– Да, я, пожалуй, смогу кое-что проглотить. Забыла совсем, как далеко от Лондона мы живем. Я несколько часов сюда добиралась!

Она говорила так, словно именно Пандия виновата во всех этих неудобствах. Явно не ожидая от сестры ответа, Селена деловито направилась в кабинет, а Пандия побежала на кухню.

– Нэнни, Нэнни! – вскричала она. – Селена вернулась! Только что приехала!

Нэнни сначала решила, что ослышалась. Когда Пандия повторила свои слова, служанка проворчала в ответ:

– Ну, если она приехала на похороны, то явилась слишком поздно!

– Я ей сказала то же самое, но, похоже, ее это не сильно удивило… Нэнни! Она сильно проголодалась, надо подать еду в столовую.

Пандия заметила, как у Нэнни изменилось выражение лица. Когда отец заболел и перестал выходить из спальни, Пандия и Нэнни стали вместе обедать в кухне, но вот Селене трапеза со служанкой могла бы прийтись не по вкусу.

– Я сама накрою на стол, – поспешила сказать Пандия. – Поставь все на поднос, я отнесу его в столовую.

Нэнни поджала губы и, ничего не ответив, поспешила в столовую. Это была небольшая комната, но матери удалось в свое время сделать ее очень привлекательной. Занавески были здесь пусть и не роскошные, но ткань, даже поблекнув от времени, сохранила очень красивый рубиновый оттенок под стать обивке стульев, и все это производило очень приятное впечатление, тем более что при жизни матери на столе всегда красовалась ваза с живыми цветами. Пандия быстро отыскала чистую белую скатерть, расстелила ее, разложила ножи, вилки и ложки, расставила стаканы, а серебряный кувшин, которым мать очень дорожила, поставила в центре стола. Хотя в это время года цветы было не достать, Пандии показалось, что это хорошая идея. Пусть кувшин напоминает сестрам о тех временах, когда они обедали за этим столом всей семьей.

Стол был накрыт на двоих. Заглянув на кухню, Пандия увидела, что Нэнни режет на порции жареного кролика, от которого исходит замечательный аромат. Взволнованная Пандия поспешила в кабинет.

– Селена, ланч подадут через две минуты. Не хочешь ли снять шляпку и вымыть руки?

– Полагаю, я могу и расположиться поудобнее, – ответила Селена и села в отцовское кресло, протянув руки к огню. Когда Селена сняла шляпку, Пандия восхитилась, насколько прекрасна ее сестра. Однако не могла не отметить Пандия, теперь они уже не так сильно похожи, как раньше. Но почему? Пандия долго рассматривала близняшку… А потом поняла, что изменилось не лицо Селены, а ее прическа. Правда, и ресницы у нее потемнели, и губы стали ярче. Так девушки и застыли: Пандия разглядывала Селену, а Селена внимательно смотрела на Пандию.

– Мы все еще очень похожи, – констатировала Селена и как будто очень этому обрадовалась. Пандии понравилась реакция сестры. Неужели Селена по ней скучала?

– А мне показалось на миг, что ты изменилась, но ты просто иначе стала укладывать волосы. Бесспорно, ты настоящая красавица!

– Я знала, что ты будешь мною восхищаться. Понимаешь, Пандия, в моем положении я просто обязана выглядеть шикарно и, конечно, всегда быть роскошно одетой.

– В твоем положении? – удивилась Пандия.

– Я вышла замуж! Разве ты об этом не знала?

– Нет, конечно же нет! Каким это образом я могла об этом узнать?

– Да, забыла, – рассмеялась Селена, – что папа никогда не читал газет, и, наверное, в этой забытой богом дыре ты не узнала бы даже о светопреставлении!

– Мне хотелось бы первой узнать, что ты вышла замуж. Ты могла бы написать мне об этом!

Селена ничего не ответила. Она лишь поморщилась и резко поднялась с кресла, явив во всей красе платье из голубого шелка, которого до этого не было видно под отделанным мехом пальто. Талия у нее была очень узкая, а лиф так облегал грудь, что хоть и придавал образу элегантность, все же, как показалось Пандии, был слишком откровенен. Селена направилась к двери:

– Полагаю, в доме нет спиртного?

– Наверное, у нас осталась бутылка белого вина. Помнишь, которое нравилось папе?

– Ну так открой ее! Мне необходимо принять что-то согревающее после такого длительного путешествия.

– Жаль, я не знала о твоем приезде, – заметила Пандия. – Мы бы все для тебя приготовили. Хорошо, что Нэнни пожарила для ланча кролика. Как ты наверняка помнишь, кроликов она всегда готовила превосходно.

Селена рассмеялась:

– Да разве я могла об этом позабыть! Я только и помню, что этих бесконечных кроликов, ведь они стоили так дешево.

Пандия молча направилась в столовую, чтобы достать из буфета бутылку вина. Врач считал, что красное вино отцу полезно и он должен выпивать по стакану перед ланчем и обедом. В одной из бутылок осталось еще немного вина, но Пандия не рискнула выставлять ее на стол. По счастью, нашлась еще одна бутылка, неоткрытая. Девушка наполнила для сестры стакан и протянула его Селене, которая пригубила вино с таким видом, словно это не иначе как отрава.

– Нет, вино не такое уж скверное, как я опасалась. У папы был довольно хороший вкус по части вин.

– Каким образом тебе это стало известно? – удивилась Пандия. Селене не было и шестнадцати, когда она сбежала из дома!

– Иногда я пробовала вино из бутылок в столовой, просто чтобы узнать вкус спиртного, и тогда уже понимала, что папа, как иностранец, предпочитает хорошее вино тем противным напиткам, которые в чести у англичан.

– Странно, что ты назвала папу иностранцем, – возразила Пандия, – я никогда его таковым не считала.

– Ну конечно он был иностранцем! Простой учитель-венгр. Черт, я до сих пор и вообразить не могу, как это мама могла совершить такой безумный шаг, убежать с ним из родного дома!

Пандия все это уже слышала и поэтому нисколько не удивилась. Но Селена настойчиво продолжала:

– Если бы ты могла видеть дом, где жил дедушка! Он такой большой и величественный! Мой теперешний особняк похож на него, только он еще громаднее!

– А может, ты назовешь свою новую фамилию? За кем же ты замужем? – едва слышно осведомилась Пандия.

– Мой муж – граф Линборн. – В голосе ее послышалась нотка самодовольства и даже некоего хвастовства: – Я теперь графиня и все время это чувствую, и горжусь этим. Ты только подумай! Теперь у меня, наконец, такое положение в обществе, о котором я всегда мечтала, которого жаждала всей душой! У меня множество платьев, и карет, и породистых верховых лошадей! И я бываю на стольких балах, что, знаешь, они уже начинают мне надоедать!

Она хвасталась как ребенок, который хочет произвести оглушительное впечатление на сверстников, но Пандия оставалась к этому равнодушна. Она лишь тихо проговорила:

– Я так рада за тебя, Селена. Помню, папа однажды сказал, что если мы очень чего-то желаем и хотим этого достичь, то желание обязательно сбудется.

– Жаль, папа не пожелал, чтобы у нас было много денег! – резко возразила Селена. – Тогда и мама бы не так рано умерла от сквозняков в этом холодном доме! Они бы оба были живы, будь у нас больше средств на хорошую еду!

– Но это же неправда, Селена! – вскрикнула Пандия. – Да, нельзя иметь все, чего хочется, с этим не поспоришь, но еды у нас всегда было достаточно, хотя и надо было соблюдать экономию! Однако, в сущности, мы имели все, что хотели.

– Ты – может быть, – саркастически заявила Селена, – но я ненавидела этот образ жизни. Меня всегда возмущало, что нам приходится беречь каждый пенс и довольствоваться вещами второго, а то и третьего сорта!

– Зато теперь у тебя есть все, чего бы ты ни пожелала, – поспешно заметила Пандия, которой невыносимо было слышать такие жестокие речи.

– Да, теперь – все! – подтвердила Селена.

– А ты давно замужем?

– Уже второй год. Я стала женой графа, когда мне было семнадцать лет и восемь месяцев. Граф влюбился в меня с первого взгляда!

– А какой он? Высокий, красивый?

– Он старше меня, – немного помолчав, ответила Селена, – и я, конечно, восхищаюсь им и уважаю его. Хотя это его второй брак, у графа еще нет наследника.

– Так у тебя скоро будет ребенок?

– Еще нет, слава небесам, – покачала головой Селена. – Я хочу сначала как следует насладиться своим беззаботным положением. Я заслужила это после стольких лет пребывания в нашей бедной лачуге.

Пандия взяла себя в руки, не став злиться из-за такого уничижительного сравнения. Решив сменить тему, она поинтересовалась:

– А как повели себя дедушка и бабушка, когда ты к ним явилась? Мне всегда очень хотелось об этом узнать!

– Они отнеслись ко мне по-доброму. Я сказала, что мама умерла и обо мне никто не заботится, и они приняли меня как младшую дочь… Мои дядюшки – самый старший из них унаследовал титул лорда Грэнсдена – очень приятные люди, хотя их жены приняли меня весьма грубо. Это все из-за моей красоты.

– И я понимаю причину их неудовольствия!

– По мере того как я взрослела, они становились все ревнивее, поэтому очень обрадовались, когда я вышла замуж. Хотя, конечно, и злились, что я заняла в обществе такое блестящее положение!

Селена опять хвасталась, но Пандия, с аппетитом поглощая кролика, которого Нэнни зажарила как всегда превосходно, вдруг ясно поняла, что за всей этой бравадой скрывается некая, еще неведомая цель. Сестра-близнец что-то задумала?

Селена допила вино и попросила открыть новую бутылку, чем весьма озадачила Пандию:

– Вот уж никогда не подумала бы, глядя на тебя, что ты так много можешь выпить, – и она огляделась в поисках штопора. – Мама никогда не пила алкоголь!

– Она делала так из соображений экономии. А я люблю вино, особенно шампанское. Тем более если пью его в приятной компании.

– А тебе, наверное, поступило немало предложений, прежде чем ты вышла замуж?

– Да, было целых три, но они не сулили шикарной жизни. В сущности я вышла замуж в первый же свой сезон. Подумать только, это был дебютный сезон! Все прочие debutantes, которые стали выезжать одновременно со мной, просто сбесились от зависти!