Текст книги "Недосягаемая"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 7
Довольная интересом, который она разглядела на лице сэра Фрейзера, и вниманием, проявленным с его стороны, Кристин продолжала свой рассказ, поджав под себя ноги для большего удобства.
– Мистер Вандерфельт, – сказала она, – осмотрел женщину после того, как она заговорила, а затем, когда она начала пить молоко – ее первая еда за несколько дней, – мы пошли домой. По дороге мы почти не обмолвились ни словом. Я была ужасно взволнована, но стеснялась выразить свои чувства или спросить мнение мистера Вандерфельта.
Как только мы пришли домой, он отозвал бабушку в сторону и долго с ней о чем-то беседовал. Я не присутствовала при разговоре и, естественно, даже не пыталась подслушивать, что там говорилось. Но час спустя, проходя по коридору после игры в теннис, я услышала сквозь приоткрытую дверь гостиной, как бабушка Иоанна говорит усталым голосом, каким обычно люди повторяют то, что им приходилось произносить уже не раз:
«Если бы она была религиозна, я могла бы это понять».
«Вот потому-то этот случай так интересен», – прозвучал ответ мистера Вандерфельта.
Больше я ничего не слышала, но его слова заставили меня как следует задуматься, и, возможно, впервые я очень серьезно начала интересоваться, почему именно мне досталась эта сила. Я прекрасно поняла, что имела в виду бабушка, и мне вполне было ясно ее удивление и даже раздражение. Если бы я верила, что моя сила шла от потусторонних сил, ангелов или святых, которые мною управляли, то все объяснилось бы просто. Но то, что я, Кристин Станфилд, совершенно обычная девушка, вдруг без всякой причины и предупреждения начала лечить болезни, было по меньшей мере поразительно. Почему это случилось? – задавала я себе вопрос. В то время я не могла придумать никакого объяснения.
– А теперь можете? – спросил сэр Фрейзер. Кристин помолчала, затем ответила:
– Не совсем объяснение, но мне кажется, должна быть какая-то причина… но можно я прежде закончу свой рассказ?
– Конечно. Я не хотел вас прерывать.
– Постараюсь покороче, – пообещала Кристин и продолжила: – Происшествие, как можете себе представить, дико взволновало всех негров поместья. Меня то и дело поджидал один или двое, но, следуя совету мистера Вандерфельта, бабушка больше не отсылала их сразу прочь, как делала раньше. Вместо этого она беседовала с ними и уговаривала обратиться к врачу.
Лишь еще в двух случаях я помогала им, но только в присутствии мистера Вандерфельта, и оба раза добивалась успеха. Он тщательно вел записи этих случаев, вы найдете их здесь среди многих других.
Кристин открыла большую белую сумку и вынула пачку плотно напечатанных листков.
– Не буду вдаваться в подробности, – сказала она. – Мистер Вандерфельт хотел, чтобы вы сами ознакомились с записями, и я оставлю вам их почитать на досуге, а сейчас доскажу, что случилось потом. Бабушка и мистер Вандерфельт боялись одного, что обо всем прослышит пресса – вы знаете, какова она в Америке. История и сама по себе вызвала бы интерес, но шум поднялся бы гораздо больше из-за моего родства с очень известной личностью.
– Вашей бабушкой, – прокомментировал сэр Фрейзер. Кристин имела в виду отца, но промолчала. Она не стала исправлять сэра Фрейзера и продолжила:
– Все это диктовало необходимость соблюдать секретность, но мистер Вандерфельт стремился подвергнуть меня дальнейшей проверке. Поэтому он отвел меня в детскую больницу, которую патронировал в Нью-Йорке.
– В больницу? – удивился сэр Фрейзер.
– Все было устроено очень хитро, – пояснила Кристин. – Мистер Вандерфельт прекрасно знал старшую медсестру – по-моему, она даже приходилась ему кузиной. Он рассказал ей правду, уверенный, что может рассчитывать на ее помощь.
Вот так мне позволили помочь в десятке случаев. Когда я должна была увидеть больного, старшая сестра переводила его в отдельную палату, и кроме меня и ее там был еще мистер Вандерфельт. Остальным сестрам, кажется, сказали, что я студентка и веду записи, а так как мистер Вандерфельт известная и важная личность, то понятно, что они не проявляли большого интереса к тем, кто его сопровождал.
– Вам удалось добиться успеха? – поинтересовался сэр Фрейзер.
– Во всех случаях, – ответила Кристин, – за исключением тех, где требовалось хирургическое вмешательство. В случае со злокачественной опухолью я сумела вылечить ребенка после двух сеансов. Очень сильный нарыв совершенно исчез за одну ночь. Я оказалась бессильной там, где была смещена кость, и в другом случае, когда нужно было ампутировать ногу, я ничего не могла поделать, правда общее состояние ребенка заметно улучшилось. Вы все это найдете в записях.
– А что вы чувствовали, когда вас постигала неудача? – спросил сэр Фрейзер.
– Я чувствовала, что затрачиваю усилия не впустую, но этого недостаточно. Это было… как бы объяснить?.. как будто толкаешь в гору что-то очень тяжелое и понимаешь, что ты хоть и можешь немного продвинуть этот груз, твоих сил все равно не хватит, чтобы достичь вершины.
Сэр Фрейзер улыбнулся, словно ему понравилось это сравнение.
– Хорошо! – одобрил он. – Продолжайте.
– Вот, пожалуй, и все, – сказала Кристин. – Как вы понимаете, дело продвигалось медленно. Между случаями проходило около месяца, к тому же, мне кажется, что, несмотря на свой крайний интерес, мистер Вандерфельт старался как можно реже вызывать меня в больницу, потому что каждый мой визит очень расстраивал бабушку. Моя деятельность приводила ее в неподдельный ужас, ей казалось, что в этом было что-то нездоровое и ненормальное. Кроме того, она ужасно боялась, что я попаду в газетные заголовки, поэтому мне никак не хотелось расстраивать ее.
Потом, естественно, я очень много времени проводила в школе, поэтому честно могу сказать, что в течение года я только тогда серьезно задумывалась над проблемой, когда мистер Вандерфельт представлял мне новый случай.
К тому же оказалось, что, когда я погружена в другие дела, мне очень трудно вспомнить, какие точно ощущения я испытывала, дотрагиваясь до людей и пытаясь их лечить. Пока я лечила, я понимала, что происходит и что именно я делаю, но после было очень сложно ясно вспомнить всю картину. Но я не утверждаю, что впадала в транс или что-то в этом роде.
– Все это безмерно интересно, – сказал сэр Фрейзер, – я буду очень рад просмотреть записи Кауана.
– Он был уверен, что вы заинтересуетесь. Он много мне рассказывал о ваших исследованиях, а когда вышла ваша последняя книга, он подарил мне экземпляр. Я прочитала очень внимательно.
– И что вы там поняли? – спросил сэр Фрейзер.
– Я узнала очень многое о человечестве, о чем раньше не подозревала, – ответила Кристин, – но не нашла объяснения про себя.
– Так вы хотите, чтобы теперь я написал книгу о вас? – спросил сэр Фрейзер, весело сверкнув глазами.
– Я не хочу, чтобы вы писали книгу обо мне, – ответила Кристин. – Я хочу, чтобы вы помогли мне.
– Помог?
– Я хочу, чтобы вы посоветовали, что мне делать с этим… как бы назвать его?.. даром.
Сэр Фрейзер вновь взял письмо, лежавшее перед ним.
– И Кауан тоже просит меня дать вам совет. Вы с ним обсуждали свою проблему?
– Да, я спросила его, что мне делать с собой, когда я вернусь в Англию. Он посоветовал обратиться к вам и до тех пор, пока я с вами не поговорю, никому ничего не рассказывать.
– Значит, вся ответственность на мне, – заключил сэр Фрейзер. – Что ж, прежде, чем я вынесу какое-то решение, расскажите мне еще немного о себе.
– Мне семнадцать с половиной лет, – ответила Кристин. – Мои родители весьма состоятельные люди, и я могла бы не работать, но не хочу бездельничать. Моя мама инвалид, но это не означает, что ей нужно постоянно мое присутствие в доме, хотя так она и думает. Она очень счастлива с моим отцом, и мне кажется, что им вполне достаточно друг друга. Я, конечно, буду рада жить у них в доме, но мне нужно какое-то занятие.
– Поэтому вам кажется, – сказал сэр Фрейзер, – что ваш дар, как вы называете, может стать частью вашей профессии?
– Да, я думала об этом, – призналась Кристин.
Сэр Фрейзер помедлил немного, затем чуть отодвинулся от стола, скрестил ноги и сказал:
– Буду с вами откровенен, мисс Станфилд. Меня чрезвычайно заинтересовало все, что вы рассказали, я верю каждому вашему слову и знаю, что мой старый друг Кауан Вандерфельт, помимо того что обладает одним из самых блестящих умов этого века, добросовестный и дотошный ученый. Если он подтверждает достоверность случаев в этих записях, которые вы мне передали, значит, каждое слово в них правда. Я озадачен, я заинтригован, я бы сам хотел заняться дальнейшим исследованием, но, если вы спросите меня, можно ли сделать из этого профессию, я должен честно и прямо ответить – нет. Не только не существует возможности честной и приличной профессии, но даже если хоть одно слово просочится на суд публики, то вы станете объектом нападок не только со стороны бульварных писак, но и каждого шарлатана, маньяка или религиозного фанатика, какие только существуют в этой стране. За последнее время произошли два или три случая, явившиеся для нас примером общественного разбирательства и интереса к тому, что называется «сверхъестественным». Поведение публики, подогретой зловещими и часто ложными утверждениями прессы, было, по мнению здравомыслящего человека, фанатичным и отвратительным. Вы очень молоды, вы выросли, не зная тревог и забот, в приличной семье. Скажу совершенно откровенно – вам не вынести подобного.
– Но в таком случае мои… результаты оказываются напрасной тратой сил, – возразила Кристин.
– Да, я знаю. Но вы должны поверить моему слову – слову человека, прожившего на этом свете очень долго, – когда я уверяю вас, что ваши способности не только будут подвергнуты сомнению, но даже правда о них будет искажена и изменена, вы сами, к моему глубокому сожалению, перестанете понимать, как все было. Жаль, что приходится вас разочаровывать, – добавил сэр Фрейзер, увидев, как Кристин упала духом, – мне самому хотелось бы сказать что-нибудь другое. Но вам не хуже меня известно, что медицинская профессия не будет вашим хлебом, в противном случае люди были бы беззащитны от посягательства на них любого шарлатана и лицемера, заявившего, что, когда он лечит людей, им правит Святой Дух.
– Но почему, почему в таком случае это должно было со мной случиться, – сказала Кристин, – если этому нет применения и я должна бросить лечить людей? Зачем нужно было меня создавать именно такой?
Сэр Фрейзер улыбнулся:
– Это затрагивает целую вереницу вопросов. Во-первых, вы предполагаете, что вас специально избрали как носительницу этих сил. Кто избрал или что избрало? Огромное число людей скажет вам, что гораздо более вероятно – это просто уродливая причуда природы, вроде яйца с двумя желтками или теленка с пятью ногами. Возможно, вы накопили без всякого вмешательства какого-то высшего разума дополнительную жизненную энергию, которую, благодаря каким-то химическим процессам внутри вас, вы можете передавать другим людям, точно так, как другой имеет несчастье стать переносчиком болезней.
– И все же, мне кажется, это будет напрасной потерей, если я не стану использовать свой дар, – печально пробормотала Кристин.
– Вот здесь, пожалуй, я соглашусь с вами, – ответил сэр Фрейзер. – И все же другая школа мысли говорит нам, что ничто не пропадает зря, что художник, стоящий слишком близко к картине, видит очень мало и что узор нашей жизни проявляется только после того, как мы давно уже умерли.
– Мистер Вандерфельт был так уверен, что вы сможете мне помочь, – почти по-детски упорствовала Кристин.
Сэр Фрейзер ласково ей улыбнулся:
– Сказать вам, что я на самом деле думаю?
– Да, пожалуйста.
– Я думаю, что наш дорогой Кауан нашел в вас чрезвычайно интересный феномен, – сказал он. – Но когда дело дошло до практических советов, он тут же поспешил, как говорят в Америке, свалить ответственность на другого. Наступила короткая пауза, затем сэр Фрейзер добавил:
– Вот что я сделаю. Я очень тщательно ознакомлюсь с бумагами, которые вы мне принесли, и рассмотрю вопрос как можно глубже, и если тогда я смогу что-нибудь предложить, то обещаю, что сразу вам сообщу.
– О, благодарю вас! – воскликнула Кристин.
– Но учтите, – продолжил сэр Фрейзер, – пока что я не настроен оптимистически. Честно говоря, я могу дать вам только один совет – отправляйтесь домой и забудьте обо всем. Веселитесь, хорошо проводите время. Вы молоды и красивы, вы говорите, что ваши родители богаты. Война кончится совсем скоро, как мне кажется. Мир устал от серьезности, от того, что заставляет раньше времени стариться молодых. Нам всем не помешает немного здорового смеха и музыки, немного счастья и немного обычного беззаботного веселья. Так ступайте и найдите его!
– Простите мне мою надоедливость, – ответила Кристин, – но я хочу оставаться серьезной.
Сэр Фрейзер вздохнул:
– Мир сильно переменился со времен моей молодости. В то время взрослые то и дело твердили нам о серьезности, тогда как нас заботило только веселье.
– Но вы работали и работали много, – сказала Кристин.
– И с большим удовольствием, – ответил сэр Фрейзер, в очередной раз коротко улыбнувшись. – И не говорите мне, что я старомоден. Я мужчина, а потому предпочитаю мир, в котором мужчины работают, а женщины наслаждаются плодами их труда.
– Вы ужасно старомодны, – сурово сказала Кристин.
– Знаю, – согласился сэр Фрейзер. – И это большой недостаток для человека, который с начала века пытается возглавить научную мысль. Но боюсь, что я серьезен в данном вопросе. Вам не понравилось то, что я сказал, но я никогда не умел умалчивать, о чем думаю, как бы неприятно это ни было. Мой совет, мисс Станфилд, – забудьте все необычное, что с вами произошло, и найдите себе достойного молодого человека, чтобы создать с ним семью и завести детей.
– И все же вы выполните свое обещание подумать о другом решении? – взмолилась Кристин.
– Я сдержу слово, – ответил сэр Фрейзер, – но не думаю, что изменю свое мнение.
Удаляясь от дома по раскаленной пыльной улочке, Кристин испытывала чувство разочарования и одиночества. Она так много ждала от беседы с сэром Фрейзером, а он разрушил почти до основания ее веру в будущее. Чтобы еще раз убедиться, она взглянула на свои руки. Вполне обычные руки, красивой формы, привлекательные, они ничем не отличались, как ей показалось, от тысяч других женских рук. Неужели она в самом деле все выдумала? Неужели каждый случай был простым везением? Она знала, что это не так. Не могло быть и речи об исцелении верой, ведь больные ничего о ней не знали, а потому не испытывали к ней того невероятно приподнятого, восторженного отношения, в котором смешиваются надежда и ожидание – чувства, способствующие чудесным исцелениям в Лурде и других местах паломничества. Нет, что-то было в ней самой – она сама чего-то достигла, сама.
Кристин быстро шла, ей казалось, что движение поможет ее тяжелой и отупевшей от разочарования голове принять какое-то решение. Улица закончилась, и она перешла дорогу, направившись в парк. В этот момент ее увидела Элизабет.
Элизабет привезла в Лондон больного, который нуждался в рентгене. Она заметила, как Кристин перешла дорогу перед машиной и свернула в парк. «Интересно, что она здесь делает?» – подумала Элизабет, отметив про себя, как мило выглядит ее племянница в солнечных лучах только что наступившего лета. Кристин сняла шляпу, открыв темные волосы и красиво вылепленную голову. Элизабет хотела остановиться, но потом вспомнила, что может опоздать в больницу, и поехала дальше.
Она подумала, не захочет ли Кристин поработать в Эйвон-Хаусе в качестве медсестры, и тут же отбросила идею как неосуществимую. Девушка еще совсем молода, Лидия не согласится отпускать ее из дому еще какое-то время, да и война закончится к тому моменту, как она пройдет обучение. Все равно Элизабет сомневалась, что Кристин будет по-настоящему счастлива, живя в своем доме безвыездно. Жизнь с Иваном была счастьем только в представлении Лидии.
Гуляя по парку, Кристин думала об отце. Она не сказала сэру Фрейзеру, чья она дочь, и теперь выговаривала себе за то, что намеренно скрыла этот факт. Но причина такой сдержанности была ей слишком хорошо известна. Всю жизнь Кристин тяготило, что она дочь Ивана. Услышав об этом, люди либо начинали, захлебываясь от восторга, сыпать преувеличенными комплиментами, интересуясь – фраза, которую Кристин ненавидела, – гордится ли она этим; а другие – и они оставляли свой след – выдерживали с задумчивым видом небольшую паузу после имени Ивана, а затем отпускали замечание, полное скрытого смысла: «Твой отец очень известен, так кажется?»
Кристин стало любопытно, что сказал бы Иван, если бы мог услышать рассказ, который она только что поведала сэру Фрейзеру. Ей почему-то казалось, что он принял бы его вполне естественно. И был бы единственным в семье, кто так поступил, но все же ей не хотелось ему ничего говорить.
Ребенком она побаивалась отца. Он был такой молниеносный, такой яркий словно комета пересекала ее маленький горизонт, поэтому, стоило ему приблизиться, она тотчас стремилась прильнуть к матери в поисках защиты. Но со временем ей начало льстить внимание, которым он пользовался, ей нравилось, когда другие девочки отзывались о нем с благоговением, а их родители старались достать билеты на его выступления.
Затем, незадолго до несчастного случая с Лидией, она услышала разговор, объяснивший ей многие из взглядов и непонятных замечаний, которые тревожили ее в прошлом. Иван решил угостить дочь завтраком в известном лондонском ресторане. Кристин отправилась в туалетную комнату вымыть руки и причесаться, и, пока она там была, вошли две модно одетые женщины.
– Ты видела только что Ивана Разумовского? – спросила одна из них. – Разве он не хорош?
– Не в моем вкусе, – ответила вторая. – Кстати, кто этот ребенок с ним? Неужели он переключился на младенцев?
– Это его дочь, – последовал ответ. – Я видела ее на концерте прошлым летом, когда была с Гуэн, а ты знаешь, она всегда в курсе личной жизни знаменитостей.
Женщины рассмеялись.
– Дочь, – было произнесено задумчиво, – одна из многих, надо полагать. Но это хоть плод законной любви?
Снова послышался взрыв глуповатого смеха. Кристин потихоньку выбралась из умывальной, чувствуя, что мир вокруг нее пошатнулся. Она была достаточно взрослой, чтобы понять, что они имели в виду. Кроме того, она была достаточно взрослой, чтобы соединить вместе многое из того, что слышала раньше – обрывки разговоров, – и теперь все стало на место, создав полную картину.
Так вот, значит, каков ее отец. Для всех детей настает момент, когда они с ужасом сознают, что их родители могут ошибаться. И почти для всех детей является смертельным ударом, если они узнают, что их родители аморальны.
Кристин не была исключением. Она всегда считала, что Иван отличается от других людей, но отличается тем, что он талантливее, умнее, замечательнее всех прочих отцов. Теперь она с преувеличением, свойственным юности, увидела, что он действительно отличается, но в худшую сторону.
Она вспоминала случаи, когда взрослые резко обрывали разговор, если замечали ее рядом. Она вспоминала выражение боли на лице Лидии – боли душевной, не физической, – когда визиты Ивана в собственный дом становились все реже и короче, а когда домочадцы все-таки видели его, он был чем-то занят и ему было не до них.
А еще она вспоминала, как однажды ехала в автобусе со своей гувернанткой по Пикадилли и увидела Ивана, выходившего из отеля «Ритц». Он выглядел элегантным, жизнерадостным и улыбался. Несколько прохожих обернулись, чтобы рассмотреть его, и Кристин пронзила острая радость – «это мой отец!» Она была горда. Затем Ивана догнала женщина. Она взяла его под руку и, как показалось Кристин, извинилась, возможно за то, что заставила его ждать. Он улыбнулся ей, и они пошли рука об руку по Пиккадилли, потом скрылись из виду.
Кристин удивилась, кто бы это мог быть. Когда Иван пришел домой в тот вечер, она весело сообщила ему:
– Я видела тебя сегодня, папочка. Ты хорошо позавтракал в «Ритце»?
Иван помолчал немного, глаза его сузились, как бывало, когда он сердился.
– Где ты была? – резко спросил он.
– Я проезжала мимо на автобусе, – ответила Кристин. – Хотела выпрыгнуть, но автобус ехал слишком быстро. Потом, ты был не один, а с какой-то знакомой.
Она беззаботно щебетала, не понимая, что досаждает Ивану, внезапно он встал с кресла, прошелся по комнате и зажег сигарету.
– Лично я не знаю, – сказал он Лидии, – бывает ли что-нибудь скучнее болтовни глупых маленьких девчонок, когда они достигают возраста Кристин.
Он вышел из комнаты, даже не взглянув на дочь, которая пылала от унижения. Даже тогда она не поняла, по-детски думая, что Иван рассердился на то, что она хотела выпрыгнуть из автобуса.
Ласковые слова Лидии: «Не обращай внимания, дорогая, наверное, твой отец сегодня очень много работал», – ничуть не уменьшили ее боль.
Только позже, когда она случайно подслушала разговор в туалетной комнате, перед ней открылось многое из того, что она не понимала. А как же Лидия? Она обращала внимание? Кристин подумала о матери, и сердце ее сжалось от боли. Мама никогда не должна узнать, решила она про себя.
Это знание более чем что-нибудь другое примирило Кристин с поездкой в Америку к двоюродной бабушке. Когда Лидия впервые заикнулась об отъезде, ее первым побуждением было сказать «нет». Но в течение всего долгого года, пока Лидия лежала прикованная к постели после несчастного случая, у Кристин где-то в глубине затаился страх, что теперь, когда мать стала беспомощным инвалидом, Иван бросит ее. Нет ничего более болезненного, чем домыслы детского ума, когда ребенок боится каких-то поступков взрослых и еще совсем мал, чтобы понять их. Кристин терзалась неподдельным страхом, что Лидия, обреченная на неподвижность, узнает все истории, которые, как полагала дочь, происходили с отцом. Многие ее подозрения были совершенно несправедливы. Иван был в отчаянии от болезни Лидии. Более того, прошло довольно много времени после возвращения жены в Фэрхерст и отъезда Кристин в Америку, прежде чем он завел роман, который хоть что-то для него значил. В его жизни всегда было много восхищенных и очарованных им женщин, большинство из которых значили для Ивана не более чем мухи на стене, но Кристин, суровый критик, подозревала их всех.
В Америке Кристин забыла многие свои беды. Но при этом то, о чем она узнала в Англии, отравило ее любовь к отцу, и она вернулась домой, настороженно относясь ко всему, что имело отношение к Ивану, внимательно следя за ним глазами критика, готового отметить малейший просчет, любое темное пятнышко из тех, которые скрывались под внешним обаянием.
Да, Иван мог бы лучше, чем Лидия, лучше, чем кто-либо еще, понять исцеляющую силу, которая была в его дочери. Его русская кровь, как предполагала Кристин, помогла бы ему порадоваться, что в ней есть что-то необычное, интригующее, орновательное. Тем не менее она решила ничего ему не говорить. Приняв такое решение, она осознала, что, по сути дела, так и не простила отца за грехи, которые обнаружила в нем много лет назад.
Кому же в таком случае она могла открыться? Казалось, на это нет ответа, и Кристин, вышагивая по парку в полном одиночестве среди людей, обнаружила, что повторяет снова и снова:
– Все зря, напрасная, бессмысленная трата.
