Текст книги "Парижские соблазны"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Раз уж мы заговорили о красотках, – продолжать трещать Бертрам Каннингэм, – что за историю рассказал мне Андре де Гренелль? В чем там дело? Я встретил его верхом в Булонском лесу. Он все еще был под впечатлением захватывающего происшествия, случившегося вчера вечером у Лили Мабийон.
– Никогда не слушай, что говорит этот граф, – ледяным тоном произнес лорд Харткорт. – Все его россказни всегда неточны, если не выдуманы.
– Да не будь ты таким щепетильным, Вейн, – сказал Бертрам Каннингэм, – наверняка в этой истории что-то есть. В общем, де Гренелль рассказал мне, что герцогиня выписала из «Мулен Руж» новую актрису, которая похожа на монашку или на школьницу. Но бедняжка не успела предстать перед зрителями наверху, потому что упала в обморок, а ты подхватил ее на руки, отнес в комнату и запер дверь!
Лорд Харткорт издал короткий смешок, в котором не чувствовалось ни капли веселья.
– Ну, так это правда? – настаивал Бертрам Каннингэм. – Как-то не верится, что Гренелль все это выдумал.
– В этом есть только доля правды, которая щедро расцвечена воображением де Гренелля, – сухо сказал лорд Харткорт. – Имей в виду, Гренелль нравится мне, но до определенного предела. Он забавен, когда немного выпьет. Но на следующее утро с ним смертельно скучно! Я избегаю его, и советую тебе поступать так же.
– Прекрати мне зубы заговаривать! – воскликнул Бертрам Каннингэм, швырнув свой хлыст на полированный стол. – Я хочу знать, что произошло, и клянусь богом, ты, Вейн, все мне расскажешь!
– А если нет? – поинтересовался лорд Харткорт.
– Тогда я немедленно отправлюсь туда, потребую проводить меня к ее светлости и выясню, что же было на самом деле.
Лорд Харткорт опять засмеялся.
– В столь ранний час тебя очень быстро выпроводят. Кроме того, не могу представить ничего более удручающего, чем тот разгром, который всегда бывает после вечеринок у Мабийон!
– Тогда кто эта прелестница? Андре так красочно описал ее. Светлые волосы, серые глаза, овальное личико с острым подбородком – и все это дополняется видом настоящей или напускной невинности! Звучит интригующе.
– Де Гренелль был пьян! – твердо произнес лорд Харткорт.
– Думаю, вы оба были хороши, – поддел его Бертрам Каннингэм. – Как же мне не повезло: сопровождал супругу посла на прием, пока происходили все эти волнующие события. Там была страшная скука. Ты не поверишь – мы сидели на позолоченных стульях целых два часа и слушали, как какой-то длинноволосый поляк играет на рояле, а потом танцевали. Там не было ни одной женщины моложе пятидесяти!
На этот раз лорд Харткорт рассмеялся от души. Он встал из-за стола и положил руку своему кузену на плечо.
– Бедный Берти, – сказал он. – В таких ситуациях ты действительно отрабатываешь те деньги, которые тебе платят!
– Я не побоюсь сказать тебе, – запальчиво проговорил он, – что, если подобные ситуации будут повторяться, я подам в отставку. Я всем этим сыт по горло. Если бы не ты и еще парочка приятелей, я бы уже давно вернулся в Лондон. В конце концов, через несколько недель в Аскоте состоятся скачки.
Лорд Харткорт подошел к окну, которое выходило в сад посольства. Цвели лилии и магнолии, под золотым ракитником пламенели красные тюльпаны.
– Англия всегда так прекрасна в это время года, – тихо проговорил он. – Возможно, мы совершаем глупость, тратя свое время и деньги в чужой стране, пусть и в Париже.
– У тебя проблемы с Генриеттой? – с внезапным сочувствием спросил Бертрам.
– О нет! – покачал головой лорд Харткорт. – Она, как всегда, очаровательна. Просто временами, Бертрам, все мне кажется таким искусственным. Слишком много вечеринок, слишком много выпивки, слишком много людей, которые, как граф, делают из ничего целый спектакль.
– Ты так и не рассказал мне, что значит это «ничего», – напомнил Бертрам Каннингэм.
Лорд Харткорт вернулся к столу.
– Рассказывать-то, собственно, нечего, – ответил он. – Мы с графом собирались уходить и вдруг увидели девушку, которая сидела в холле. Это была англичанка, растрепанная, вымотанная дальней дорогой. Она, по всей видимости, чувствовала себя не в своей тарелке и, когда граф попытался поцеловать ее, стала сопротивляться. Мне пришлось прийти ей на помощь. Потом она упала в обморок, но от голода, а вовсе не от страха перед истинно французскими ухаживаниями графа.
– Так он мне сказал правду! – воскликнул Бертрам Каннингэм. – А она действительно неправдоподобно красива? Андре так расхваливал ее красоту.
– Я даже не заметил, – раздраженно ответил лорд Харткорт. – Я приказал слугам принести ей еды, дал ей совет, которому она даже и не думала следовать, и уехал.
– И ты оставил ее после всех этих волнений? – спросил Бертрам Каннингэм.
– Да не было особых волнений. – Лицо лорда Харткорта исказила гримаса. – Девушка страшно устала. Она была в дороге с раннего утра, а деревянные скамейки во французских поездах, полагаю, не очень-то удобны!
– Но кто же она? Ты выяснил? – поинтересовался Бертрам Каннингэм.
– Говорит, что племянница герцогини.
– Племянница! – вскричал Бертрам. – В таком случае Андре, вероятно, прав: яблочко от яблони недалеко падает! Ты наверняка испортил ее сольное выступление, или что там еще. Если верить Андре, она должна была забраться в чемодан в своем дорожном платье, а вылезти оттуда почти голой, за исключением нескольких блесток.
– Де Гренелль болтает всякую чушь, – сказал лорд Харткорт. – У меня ни на секунду не возникло сомнения, что она действительно с дороги. Ну а что до того, племянница она герцогини или нет, – кто знает? – Он пожал плечами и принялся раскладывать бумаги на столе. – Какие у тебя планы, Берти? – спросил он. – Давай пообедаем в «Тревеллерз-клаб». Там у них новый шеф-повар, он готовит потрясающий ростбиф – я ничего не ел вкуснее за пределами Пиккадилли.
– Отлично, – согласился Бертрам. – А по дороге мы с тобой, Вейн, заедем к Лили и посмотрим, что собой представляет ее новая протеже. Судя по рассказам, на нее стоит взглянуть. Будет здорово, если мы приедем раньше Андре и других ребят. Он клянется, что никакая сила не помешает ему сегодня вечером приехать к Лили, хотя не представляю, как ему удастся улизнуть с приема, который устраивает его маман и на который приглашен весь дипломатический корпус.
– Мне всегда претило встречаться с герцогиней и ей подобными при дневном свете, – попытался было замять обсуждение лорд Харткорт.
– Но послушай, Вейн! Ведь старушка не так уж плоха! Мой отец говорит, что тридцать пять лет назад она была самой настоящей красавицей, а папа, уверяю тебя, в свои годы был довольно опытным судьей в таких делах!
– Серьезно? – воскликнул лорд Харткорт, и на секунду могло показаться, что он действительно заинтересовался. – Между прочим, кем она была? Я всегда думал, что ее титул фиктивный.
– Отнюдь! Ты ошибаешься, – ответил Бертрам Каннингэм. – Герцог действительно существовал. Много лет назад, когда я был еще мальчишкой, я видел его собственными глазами. Я хорошо помню этот день. Я приехал в Париж на каникулы. В то время мой отец был первым секретарем и изредка брал меня с собой пообедать в «Ритце». «Тебе следует посмотреть на высший свет столицы, мой мальчик, – говорил он мне. – Это сослужит тебе службу, когда ты сам будешь работать в Министерстве иностранных дел».
Бертрам замолчал, воспоминания нахлынули на него: он снова оказался в Париже и впервые увидел ставший впоследствии любимым город.
– Ну, продолжай, – сказал лорд Харткорт. – Ты рассказывал мне о герцоге.
– Ах да, конечно, – ответил Бертрам. – Герцог сидел за столом около двери и был очень похож на черепаху: шея подперта воротничком, лицо изборождено глубокими морщинами, а на голове – ни волоска. Отец показал мне его. «Это герцог де Мабийон», – сказал он, и я уставился на этого мужчину. Тут в ресторан вошла женщина, и взгляды всех присутствующих устремились на нее. Это, конечно же, была Лили, но я был слишком мал, чтобы обращать внимание на женщин. Я продолжал смотреть на герцога и думать, что он ни в коей мере не соответствует моему представлению о том, как должен выглядеть французский герцог.
– Так он действительно существовал! – с удивлением воскликнул лорд Харткорт.
– Да-да, существовал! – подтвердил Бертрам. – Через несколько лет, когда я опять приехал в Париж, отец рассказал мне всю историю. Оказывается, Лили была замужем за другим французом, каким-то отвратительным типом, падким на титулы, в котором благородной крови хватало только на то, чтобы лишь боком прикоснуться к их щепетильному и самодовольному обществу. Как бы то ни было, он женился на Лили в Англии, привез ее сюда, и каким-то образом они встретились с герцогом. Этому старику, дважды овдовевшему, хватило одного взгляда на мадам Рейнбард, и он тут же взял обоих под свое крылышко.
– Грязный старикашка! – возмутился лорд Харткорт.
– Но, как утверждал мой отец, великий ценитель красивых вещей, а Лили, без сомнения, была самой красивой вещью из всех, что он когда-либо видел. Эта троица стала неразлучной. Естественно, герцог уплатил все долги Рейнбарда, снял для них квартиру, намного лучше, чем тот мог себе позволить, и в конечном счете здорово облегчил ему жизнь – особенно в том, что касалось его жены.
– Ты хорошо рассказываешь, – улыбнулся лорд Харткорт. – Но будь осторожен, смотри, как бы в один прекрасный день не обнаружить, что сидишь и пишешь роман о неотразимой Лили.
Бертрам рассмеялся.
– Я знаю все это со слов отца, и, уверяю тебя, если кто и знал правду о Лили Мабийон, так только он. Очевидно, одно время он сам был ею околдован.
– Как я понимаю, то же самое можно было бы сказать про половину мужчин Парижа, – сухо заметил лорд Харткорт. – Девяностые годы, по всей видимости, были очень веселыми!
– Клянусь богом, ты прав! – согласился Бертрам. – Мне кажется, Лили питала слабость к моему старику. Как бы то ни было, Лили часто рассказывала ему о себе: что она родилась в приличной английской семье, что никогда бы не вышла за Рейнбарда, если бы не бедность. И, конечно же, перспектива жить в Париже выглядела очень заманчиво.
– Все ее усилия окупились сторицей, – цинично заметил лорд Харткорт.
– Только после смерти Рейнбарда, – сказал Бертрам. – Он очень много пил и однажды в холодную зиму подхватил воспаление легких. Враги Лили, естественно, все время повторяли, что она была слишком занята развлечением герцога, чтобы послать за доктором. В чем бы ни заключалась причина, он умер, и сразу все принялись ставить сто к одному, что герцог на ней не женится.
– А он взял да и женился, – произнес лорд Харткорт, откинувшись на спинку кресла.
Все время, что он слушал рассказ своего кузена, глаза его светились недобрым огнем, рот кривила циничная усмешка, как будто он не собирался верить всей этой истории, несмотря на то что уделял ей некоторое внимание.
– О, Лили позаботилась о том, чтобы он женился на ней по всем правилам, – продолжал Бертрам. – В то время появился один из русских Великих князей – я забыл, который из них; он точно так же, как живущие сейчас здесь Борис и тот, другой, сорил деньгами направо и налево, всеми правдами и неправдами добивался внимания самых красивых женщин, устраивал приемы и раздавал подарки, по пышности которых с ним никто не мог соперничать. Мой отец всегда говорил, что Лили дала герцогу ровно двадцать четыре часа на размышление.
– Чтобы решить, жениться на ней или нет? – уточнил лорд Харткорт.
– Вот именно! – подтвердил Бертрам. – Или обручальное кольцо, или русские рубли. Великий князь предложил ей замок на окраине Парижа. У нее уже была подаренная им нитка жемчуга, которую она дерзнула надеть к своему подвенечному платью.
– Так вот как Лили стала герцогиней, – проговорил лорд Харткорт. Он встал и подошел к двери. – Очень поучительный пример для всех молодых женщин, которые стремятся преуспеть в жизни. Пошли, Берти, я проголодался.
– Черт тебя подери, не будь неблагодарным! – воскликнул Бертрам Каннингэм, вставая со стола. – Я тут распинаюсь перед тобой, рассказываю тебе историю, интереснее которой не случалось в Париже, а у тебя все мысли заняты только желудком!
– На самом деле я забочусь о своей голове, – ответил лорд Харткорт. – Шампанское, которое я вчера выпил, было отменным, но его оказалось слишком много.
– По всей видимости, вечеринка удалась на славу, – тоскливо проговорил Бертрам Каннингэм. – Только никак не могу понять, почему ты так рано уехал.
– Я тебе все расскажу, – говорил лорд Харткорт, спускаясь вместе с Бертрамом по широкой мраморной лестнице в холл посольства. – Началось обычное разнузданное веселье. Таранс поливала девчонок содовой из сифона, а визгливые крики Мадлен – как там ее зовут? – стали действовать мне на нервы.
– Великий князь Борис, кажется, заинтересовался ею.
– Насколько мне известно, он может получить ее в любой момент!
– Ну, во всяком случае, никто из них не сравнится с Генриеттой, – весело заметил Бертрам. – Хочу отдать тебе должное, Вейн: твой вкус в лошадях и в женщинах безупречен.
– Именно так я всегда и считал, – сказал лорд Харткорт, – но я все равно благодарен, что ты согласился со мной.
– Дьявол! Я всегда соглашаюсь с тобой, разве не так? – спросил Бертрам. – В этом-то вся беда. Если бы я увидел Генриетту раньше тебя, я бы наверняка предложил ей свое покровительство.
Лорд Харткорт улыбнулся.
– Бедный Берти, я обставил тебя у самого финиша, да? Я утешу тебя тем, что скажу: ты недостаточно богат – недостаточно богат для Генриетты.
– Я и с этим готов согласиться, – смирился Бертран. – Но должен тебе признаться: если в скором времени я не найду себе девчушку, я на весь Париж прослыву эксцентричным. Все щеголи, подобные тебе, уже обзавелись постоянными связями. Мне просто не везет. Ты помнишь того проклятого немецкого князя, который увел у меня Лулу? Я же не могу соперничать с виллой в Монте-Карло и с яхтой. А она почти разорила, когда потребовала машину. Чертов автомобиль! Он постоянно ломался. Все автомобили такие. Лучше иметь хорошую лошадь. – Они вышли из здания посольства во двор. – Кстати, вспомнил, – продолжал Бертрам, – я подумываю о покупке новой скаковой лошади. Хотелось бы узнать твое мнение. Она из конюшен Лабризе.
– Можешь больше ничего не говорить, – покачал головой лорд Харткорт. – Мой ответ – нет! Лабризе – один из самых крупных обманщиков на французских ипподромах. Я бы не притронулся к тому, что он предлагает, даже если бы это был осел.
Бертам изменился в лице.
– Проклятье, Вейн, тебя послушаешь, и руки сразу опускаются, – проворчал он.
– Просто я о тебе забочусь, – сказал лорд Харткорт. – Есть более легкий и приятный способ сорить деньгами – тратить их на женщин.
– Может, ты и прав. – Лицо Бертрама прояснилось. – Давай поедем и посмотрим на ту монашку, о которой рассказал Андре. Возможно, она подойдет мне, кто знает?
Лорд Харткорт не ответил, и его кузену показалось, что этот вопрос совершенно его не интересует.
*
Все утро Гардения с некоторым волнением ожидала встречи со своей тетушкой. Девушка проснулась поздно – гораздо позже, чем собиралась, – и увидела, что яркое солнце уже пробивается через тяжелые шторы на окнах. Она выбралась из кровати, резко раздвинула их, и ее взору открылось огромное серое поле парижских крыш, которое, казалось, простирается в бесконечность. В ясном небе летали голуби, в воздухе витало нечто такое, что заставило ее распахнуть окно и высунуться, с восторгом вдыхая благоухание и свежесть парижской весны.
Сомнения, тревога и страхи, мучившие ее всю ночь, улетучились. Было утро, светило солнце, и она уже начинала влюбляться в Париж! Она оглядела комнату, не зная, чем бы заняться. Может, позвонить, чтобы принесли завтрак? Или самой поискать что-нибудь поесть?
Пока Гардения раздумывала, раздался стук в дверь. Она быстро запахнула старенький халат и, повернув ключ, приоткрыла маленькую щелочку, чтобы посмотреть, кто стучится.
– Ваш завтрак, мадемуазель, – проговорил по-французски юный голос.
Гардения шире открыла дверь и впустила в комнату дерзкого вида горничную в белом чепчике. В темных глазах француженки так и прыгали чертики. Она поставила поднос на столик у кровати.
– Экономка сказала, что нужно распаковать ваши вещи, мадемуазель, – объявила она. – Еще она сказала, что вы сегодня переедете в другую комнату, поэтому на самом деле не стоит и начинать, правда?
– Нет, не стоит, – ответила Гардения на медленном, очень правильном французском. Ей было немножко сложно следить за быстрой речью горничной. Одно дело говорить на великолепном французском в Англии, и совсем другое – слушать местное наречие из уст девушки, которая трещит в два раза быстрее, чем те, с кем Гардении приходилось общаться. – Не стоит, – повторила она через некоторое время. – Вы правы. Я оденусь, а потом, думаю, можно перенести мой чемодан в другую комнату, и я буду вам очень благодарна, если вы там и займетесь моими вещами.
– Хорошо, мадемуазель.
Гардению в некоторой степени смутил косой взгляд, который бросила на нее горничная, выходя из комнаты. Интересно, спросила она себя, отчего слуги в этом доме кажутся такими странными? Однако аромат свежего кофе и вид теплых хрустящих рогаликов напомнил ей, что, несмотря на ночную еду, она очень голодна.
Рогалики были изумительны, хотя масло имело странный вкус. Оно совершенно не походило на масло из Джерси, которое Гардения с таким аппетитом ела в деревне, где жила с самого детства. А вот такого вкусного кофе ей никогда пробовать не доводилось. Она выпила еще одну чашку и только после этого начала умываться и приводить себя в порядок.
Главная задача – произвести хорошее впечатление на тетушку. «Первое впечатление всегда очень важно», – зазвучал у нее в голове голос матери, и на мгновение глаза наполнились слезами.
Платье, которое было на ней прошлой ночью, висело в шкафу. Гардения посмотрела на него и теперь в свете весеннего солнца поняла, как оно выношено. Платье принадлежало матери, и девушка вынуждена была его надеть, так как другой черной одежды в доме не нашлось; все остальные ее вещи – они все поместились в ее чемодане – были цветными, хотя и не менее изношенными. Она отыскала щетку для одежды и почистила юбку. Грязь, налипшая на подол, когда она выходила из поезда, теперь высохла и легко счищалась. Но ничто не могло скрыть убогости залоснившейся одежды с вытертыми манжетами, хотя перед путешествием она приложила максимум усилий, чтобы привести ее в божеский вид. Все попытки освежить щеткой жакет и юбку не принесли желаемого результата. Охваченная отчаянием, она оделась и принялась как можно более аккуратно укладывать волосы.
Гардения выглядела очень молоденькой и очаровательной, но вряд ли она понимала это, когда подавленно оглядела себя в зеркале, прежде чем направиться к двери. Она была невысокой и слишком тонкой, что было немодно, но она гордо несла голову. Ее светлые волосы, которые постоянно пытались скрутиться в колечки, четко очерчивали белый лоб и обрамляли изящное личико с темными серыми глазами и пухлым чувственным ртом.
Сердце Гардении бешено колотилось, когда он вышла из комнаты, которая ночью казалась ей убежищем, и двинулась по коридору, застланному толстым ковром, к главной лестнице. После шума и неразберихи, которые встретили ее по приезде, в доме стояла тишина. Но запах вчерашнего веселья все еще чувствовался. Он усилился, когда Гардения спустилась на этаж ниже: дым от выкуренных сигар, благоухание увядающих цветов, аромат экзотических духов и то, что поначалу она не распознала, – запах винного перегара.
Этот этаж был погружен во тьму: свет в коридоре потушили, а шторы на окнах еще не раздвинули. Гардения догадалась, что тетушка спит именно на этом этаже, и продолжила свое путешествие вниз по лестнице.
Она спустилась на второй этаж, пересекла широкую, очень красиво обставленную лестничную площадку и остановилась перед двустворчатой дверью, ведущей в комнату, которая, по ее мнению, была главной гостиной, или салоном. Изумленная, она не могла оторвать глаз от того, что предстало перед ней!
Это был огромный, во всю длину дома, салон с очень дорогой, как догадалась девушка, отделкой. Шторы из розовой парчи с золотой ниткой ниспадали с резных позолоченных карнизов и отлично сочетались с шелковыми вставками на белых с золотом стенах. Повсюду висели зеркала в резных позолоченных рамах, в которых отражалась инкрустированная мрамором мебель. Но больше всего при беглом осмотре внимание Гардении привлекли расставленные по всему периметру салона и обтянутые зеленым сукном столики. Хотя девушка видела их впервые, она сразу догадалась, для чего они. Так, значит, вчера здесь играли в карты, подумала она! Но почему тогда был такой шум?
Среди всякого мусора на полу валялись осколки фужеров для шампанского, огромная ваза для оранжерейных цветов, статуэтки из дрезденского фарфора с отколотыми купидонами. В дальнем конце салона стоял большой сервировочный стол, застланный льняной скатертью, на которой четко выделялись следы вчерашнего пиршества, и заставленный пустыми бутылками и грязной посудой.
«Что же это был за прием?» – недоумевала Гардения. В передней части салона она заметила подиум, где вчера сидели музыканты. Но зачем понадобилась музыка, если люди хотели, сидя на резных позолоченных, обтянутых гобеленом стульях, проигрывать деньги за этими столами? Тут она вспомнила, что находится во Франции. Она слышала разговоры об азартных играх в Монте-Карло и в Остенде, куда люди приезжали специально, чтобы испытать азарт; ради этого они были готовы перебраться через Ла-Манш. Но разве она могла предположить, что обнаружит игорный дом в Париже, и даже в доме своей тетушки!
«Что бы сказала мама», – думала Гардения, зная, как она неодобрительно относилась к азартным играм в любом виде и яростно протестовала, когда отец собирался делать ставки на скачках.
Несмотря на изумительную обстановку и художественно расписанный потолок, в салоне царила неприятная атмосфера. Однако запах объедков и прокуренный воздух не имели к этому никакого отношения. Подобную атмосферу создавало нечто более глубокое и основательное. Озадаченная своими впечатлениями, Гардения быстро вышла из салона, спустилась по лестнице в холл и направилась в ту комнату, куда вчера вечером ее отнес лорд Харткорт. Кто-то уже поднял шторы, но большой серебряный поднос с едой все еще стоял на столике у дивана, а диванные подушки хранили отпечаток ее головы.
Теперь Гардения разглядела, что комната красиво и дорого обставлена. Но в ней не чувствовалось домашней атмосферы, в ней не было уюта, спокойствия – в ней не было души. Девушка поежилась. Она абсолютно точно поняла – хотя не знала, откуда эта уверенность, и не могла выразить свои ощущения словами, – что дом тетушки далек от ее представлений об уютном домашнем очаге, о месте, где она мечтала бы жить. Но почему так? Именно это она и выяснит!
Гардения бросила взгляд на каминные часы, которые, как оказалось, стояли, и удивилась тому, что никто в этом шикарном доме не замечает таких вещей. Чернила в чернильнице, ручки, заготовленные на тот случай, если кому-то понадобится что-то написать, заведенные часы, питьевая вода у кроватей – всем этим мелочам мама придавала огромное значение. «Женская работа, доченька, заключается в том, чтобы следить за подобными мелочами, – обычно говорила она. – Именно мелочи создают уют в доме, а каждый мужчина любит уют, беден он или богат, стар или молод».
«Я займусь мелочами и тем самым помогу тете Лили!» – сказала себе Гардения, но вспомнила, что ее тетушка вдова.
– Доброе утро, мадемуазель! – раздался голос, и Гардения вздрогнула.
Она обернулась и увидела очень элегантную девушку с острыми чертами лица, в черном платье и изящном, на удивление крохотном кружевном передничке.
– О, доброе утро, – ответила Гардения, слегка озадаченная проницательным взглядом девушки, который, казалось, подмечал все детали ее жалкого туалета.
– Я камеристка ее светлости, – довольно резким тоном произнесла девушка. – Ее светлость уже проснулась, и я рассказала ей о вашем приезде. Она хочет видеть вас.
Нечто в словах горничной заставило Гардению заволноваться. Она делала скидку на свою впечатлительность, но все равно не могла избавиться от ощущения, что новость не очень обрадовала тетушку. Однако времени на раздумья не оставалось.
– Я горю желанием встретиться с тетушкой, – проговорила она.
Выражение крайней надменности не исчезло с лица камеристки.
– Соблаговолите следовать за мной, мадемуазель, – бросила она и направилась через холл к лестнице.
С замирающим сердцем Гардения последовала за ней. Вполне возможно, что ее ожидания не оправдаются и никакой радостной встречи родственниц не будет. В глубине души она не могла не соглашаться с лордом Харткортом: было бы хуже, если бы она отправилась бродить по этим лестницам вчера вечером и бросилась бы обнимать тетушку среди всего этого сумбура за зелеными карточными столами в богато украшенном салоне.
Камеристка поднялась на третий этаж, небрежно постучала, открыла ведущую в комнату дверь красного дерева и пропустила Гардению вперед. Какое-то время ей понадобилось, чтобы привыкнуть к полумраку, который создавали гардины на окнах. Хотя шторы и были раздвинуты, солнечный свет едва освещал комнату и стоявшую в алькове большую кровать, украшенную огромной раковиной, вырезанной из перламутра.
Тут из кровати раздался голос, хриплый и слабый:
– Кто это? Неужели ты, Гардения?
При звуке голоса замешательство и волнение Гардении улетучились.
– О, тетя Лили, дорогая тетя Лили! Это я, Гардения. Я приехала вчера вечером. Надеюсь, что вы не сердитесь. Мне больше ничего не оставалось, абсолютно ничего, только приехать к вам.
Среди подушек произошло движение, и к Гардении протянулась рука, к которой она с благодарностью припала.
– Гардения, деточка моя. Я никогда в жизни так не удивлялась. Я думала, что Ивонна, должно быть, что-то напутала, когда рассказала, что приехала моя единственная племянница. Почему же ты не написала?
– Я не могла, тетя Лили. Мне нужно было уезжать немедленно. Понимаете, мама умерла.
– Умерла? – Герцогиня села, и даже призрачный полумрак, царивший в комнате, не помешал Гардении увидеть выражение ее лица. – Не может быть! Твоя мама умерла! Бедная дорогая Эмили. В последний раз, когда она писала мне – это было после несчастья с твоим отцом, – она была такой бодрой, полной энергии, горела желанием воспитывать тебя и вести хозяйство.
– Она очень старалась, – сказала Гардения. – Но это оказалось выше ее сил!
– Подожди минутку, детка! – воскликнула герцогиня. – Ты должна мне все подробно рассказать. О, моя бедная голова! Она сейчас расколется. Ивонна, принеси мои порошки и немного подтяни гардины, мне хочется посмотреть, как выглядит моя племянница. Прошло много лет, да, много лет, с тех пор, как я ее видела в последний раз.
– Как минимум семь лет, тетя Лили, – сказала Гардения. – Но я никогда не забуду, как красивы вы были, когда приехали к нам и привезли огромный пакет гостинцев: и коробочки с крохотными черносливами, и печеночный паштет для папы, и изумительный кружевной пеньюар для мамы. Вы мне казались феей из сказки!
– Дорогая девочка! Так приятно, что ты все помнишь, – проговорила герцогиня. Она хотела было погладить Гардению по плечу, но застонала. – Моя голова, я не могу шевельнуться! Поторопись, Ивонна!
Со своей камеристкой она говорила по-французски, а с Гарденией – по-английски, и девушку приводила в крайнее изумление та легкость, с которой тетушка перескакивала с одного языка на другой.
Ивонна подтянула гардины, и в комнату ворвался свет. Гардения увидела лицо тетушки и с трудом сдержала возглас удивления! Она помнила ее отливающей золотом блондинкой, от красоты которой захватывало дух, с фигурой как у Юноны, с нежной кожей и голубыми глазами. За эту потрясающую красоту ее называли английской розой.
«Тебя неправильно окрестили, – вспоминала Гардения, как папа галантно говорил тетушке. – Лилия – это бледный, суровый, довольно холодный цветок. А ты теплая, и пылкая, и красивая, как моя «Слава Дижона», что растет у крыльца».
«Генри, ты поэт», – отвечала тетушка, метнув на него кокетливый взгляд и мило улыбнувшись, что показалось маленькой Гардении очень привлекательным. Теперь же на подушках перед ней лежала бледная тень английской розы, однажды как бы по мановению волшебной палочки появившейся в их маленькой деревушке и произведшей сенсацию среди жителей, никогда не видевших таких «безлошадных экипажей», как тогда называли столь широко обсуждаемый и внушавший страх автомобиль.
«Я настояла, чтобы мой муж поехал в Англию и купил «Роллс-Ройс», – рассказывала всем Лили. – Французские машины не такие красивые и изысканные. Я давно собиралась повидать вас, а раз уж мы здесь, я решила навестить вас».
«Дорогая Лили! Как это на тебя похоже: свалиться с неба так неожиданно и не предупредить нас!» – смеялась мама.
Сестры поцеловались, замерев на мгновение в объятиях друг друга, как бы прокладывая мост через огромную пропасть, разделяющую их, – пропасть, образовавшуюся из-за разницы в их образе жизни, материальном и общественном положении.
Гардения часто после той встречи размышляла о красоте тети Лили, о ее утонченном лице, закрытом специальной вуалью для поездок в автомобиле, спускавшейся с белой шоферской шляпки на светлый пыльник, который защищал ее элегантное платье. И сейчас ей трудно было узнать ту сверкающую красавицу в этой женщине с изборожденным морщинами лицом, с отекшими, усталыми глазами.
Волосы тети Лили все еще отливали золотом, но оттенок стал очень ярким, почти кричащим вместо бледно-желтого, цвета спелой пшеницы. Кожа казалась серой и безжизненной, и, несмотря на то что тетушка была накрыта одеялом, Гардения заметила, что она располнела, шея потеряла гладкость и мягкость линий – та самая шея, которая служила опорой гордой головке, за честь увековечить которую в мраморе боролись скульпторы.
– Гардения, да ты выросла! – воскликнула тетя Лили.
– Боюсь, что так, – ответила Гардения. – Мне ведь уже двадцать.
– Двадцать? – Казалось, у тети Лили перехватило дыхание. Прикрыв на секунду глаза, она простонала: – Ивонна! Где мои порошки? Голова болит невыносимо.
– Вот они, ваша светлость.
Ивонна с маленьким серебряным подносом подошла к кровати. На подносе стояли стакан воды и черно-белая коробочка с белым пакетиком.
– Дай мне два, – приказала герцогиня, протягивая руку за водой.
– Вы ведь знаете, ваша светлость, доктор говорит… – начала Ивонна, но герцогиня ее резко оборвала:
