Текст книги "Пора созревания"

Автор книги: Барбара Фришмут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Любуясь садом, я и не заметила, как стемнело. Сумерки осенью наступают гораздо раньше, чем летом.

– Унумганг, – произнес профессор, преисполненный уважения к собственной фамилии.

Я все-таки заставила себя ему перезвонить. Голос в трубке стал несколько дружелюбнее, когда я представилась. Я спросила Унумганга, как поживает супруга, и он ответил, что ей лучше, насколько это возможно. Она передает мне привет и ждет не дождется, когда мы вместе совершим прогулку.

– Но если вам угодно знать мое мнение, – скептически сказал профессор, – то прогулки, в вашем с Лизль понимании, она сможет совершать не ранее следующей весны.

– А вы? Как ваши дела?

Неужели это был вздох – то, что я услышала?

– А как, по-вашему, дела у ученого, который погнался за следом, исчезающим в песках времени?..

Слова я разобрала, смысл – нет.

– Пожалуйста, профессор, излагайте проще!

Голос выдал явное кокетство:

– Вы будете смеяться…

Я посерьезнела.

– Сидеть у колодца и даже не зачерпнуть из него…

У меня пересохло в горле. Я откашлялась:

– То есть?..

Конечно, я догадывалась, к чему он клонит, и судорожно пыталась выстроить линию защиты, понимая, что в один прекрасный момент не выдержу и сдамся, хотя пока его знаменитое искусство убеждения давало осечку.

– Вы бог знает зачем занимаетесь рекогносцировкой…

Откуда он узнал?

– …а я вынужден корпеть над слепой копией.

– Слепой? До сих пор никто не жаловался на мой ксерокс!

– Я не хотел обидеть ваш ксерокс! Я имею в виду вашего доктора. Возможно, Самур-оглы и сумел проявить текст, но на слишком короткое время! Это отразилось на копиях, наверняка мне досталась последняя! Особенно в конце заметно, как слова растворяются, я уже молчу про точки, запятые и надстрочные знаки. Настоящая катастрофа!

Не исключено, что стенаниями профессор пытался заполучить оригинал – мой оригинал! – и проявить, закрепить текст своим способом.

Я доверяла Унумгангу и его огромному научному опыту. И все же не могла прийти ни к какому решению, значит, нужно было тянуть время сколько получится.

– Но ведь расстановка знаков претерпела за несколько столетий значительные изменения!

Слабый аргумент, конечно, однако профессор воспринял его как существенное возражение.

– Согласен. Но позвольте предположить: там, где на моей копии тени, в оригинале стоят значки, которых мне фатально недостает для расшифровки.

Похоже, он всерьез озабочен. Придется срочно поворачивать беседу в другое русло, иначе он, подавив гордость, прямо попросит меня предоставить оригинал ему и его искусству. Что тогда?

– Между прочим, – сказала я небрежно, чтобы заинтриговать его, – выяснилось, на чем основано первое письмо Вендлгард.

На секунду мне почудилось, что он навострил уши, однако я рано обрадовалась.

– А! Вы имеете в виду цитату из Хильдегард фон Бинген?

Тут уж я прикусила язычок: не хватает опять сознаться, что к рукописи не прикасалась!

– Чистый камуфляж. Но полагаю, в нем ключ к шифру по крайней мере следующего письма. Именно поэтому так важно учитывать каждый знак, каждый штрих!

Означают ли его слова, что он по-прежнему с помощью вычислений ищет что-то за текстом? Тогда я хотела бы знать: работает он с оригинальным, латинским текстом или пользуется немецким переводом? И есть ли расхождение в числовом значении у немецкого слова и его латинского аналога? Мы-то бились с немецким. Ведь, по Унумгангу, числовая структура связывает все языки.

– Теперь меня интересуют разные слои в письмах, – сказала я. – Возьмем начальные строки первого письма. Они принадлежат Хильдегард, следовательно, написаны на латыни. Но ведь дан перевод! Кто его сделал? Наверное, сама Вендлгард. Возможно, это ее упражнения, проба пера, проверка собственного мастерства в немецком языке. Если так, то не исключено, что перевод действительно содержит ключ…

– Дорогая моя! – перебил меня Унумганг. – Конечно, соображения такого порядка – самые верные. Но все же от вашего внимательного взгляда не могло ускользнуть то обстоятельство, что текст Хильдегард длится только около десяти строчек и переходит в изложение Вендлгард, или кто там скрывается за этим именем. Сначала чужеродные предложения пристегиваются как придаточные. Потом вступают целые периоды, которые по звучанию вполне соответствуют стилю Хильдегард, однако не встречаются в ее трудах. Вставки не выделены ни шрифтом, ни подчеркиванием, что означает единственно – они служат для смягчения тона письма.

Я попробовала обратить профессора к его же собственному утверждению:

– Так, по-вашему, автором писем не обязательно является Вендлгард фон Лейслинг?

Унумганг шумно набрал воздух, чтобы обескуражить меня посильнее:

– Что значит историческое лицо? Упоминание в хронике XIII века отнюдь не доказывает, что его носитель действительно существовал. Хроника может оказаться фальсификацией или недобросовестной копией. К примеру, одна хроника аббатства Трунзео сгорела при пожаре в XIV веке. Остались копии, сделанные переписчиками. Так вот, они весьма и весьма разнятся в целом ряде фрагментов. Особенно грешит отсебятиной копия, подготовленная последней аббатисой монастыря Магдаленой Дитрихин, жизнерадостной особой с ощутимым уклоном в протестантизм. Впрочем, история бенедиктинок из Траункирхена закончилась в 1572 году. В XVII веке, после успешной «обратной реформации», монастырь перешел к иезуитам. Я всерьез задаюсь вопросом: насколько вообще можно доверять таким, с позволения сказать, источникам, как ваша рукопись?

– Да, но… – У меня не было слов.

– Слушаю.

Я наяву увидела саркастическую улыбку Унумганга.

– Да, но ведь у каждого из нас есть свой собственный интерес к переписке. Например, вы заранее знали, что следует искать в барсучьем брюхе, я в отличие от большинства поняла только потом, что попало мне в руки.

– Свалилось. Скажите честно: свалилось как снег на голову.

– Но почему?!

Наверное, я воскликнула довольно громко. Унумганг приглушил голос:

– Может быть, причина заключалась в том, что вы, как писательница, являетесь лучшей хранительницей сокровища, нежели остальные соискатели. Насколько я понимаю, этот доктор Самур-оглы и дамы из «Женского просвещения», не говоря уже о пасторе, завладев рукописью, стали бы…

Судя по голосу, его затрясло. Я перевела огонь на себя:

– Но признайте и мою правоту, шансы должны быть равными!

– По большому счету да. Если не принимать во внимание вашей маленькой слабости той ночью, когда вы сыграли в пользу нашего коллеги из Стамбула.

– Как соотечественник Незими, он заслуживает право на небольшое преимущество.

Унумганг из опасения быть заподозренным в ревности или зависти смягчил тон:

– Конечно-конечно. Только боюсь, ему оно не поможет, если он не владеет коптским языком.

– Коптским?

С какой стати профессор приплел египетскую ветвь семито-хамитских языков?

– А! Забудьте!

Опять он счастлив оставить меня без объяснений.

– Подумайте лучше о Вендлгард. Похоже, сей мифический образ недаром засел у вас в голове. Может быть, ваша роль в этой истории важнее, чем всем нам кажется. Уж не вы ли хранительница тайны? Я бы не удивился. Доброй ночи, милочка!

Он повесил трубку, а мой взгляд непроизвольно спланировал на подоконник. Iris elegantissima показался мне воплощенной радостью жизни.

* * *

Темень была непроглядная. Потом на небосклон лениво выкатилась беременная луна и уставилась на мой крошечный храбрый ирис, тот принялся колоть лунный свет острым ятаганчиком.

Задернув шторы, я включила лампу. Наступил вечер трудного дня. Тело ломило: я чувствовала каждый камень, что подняла сегодня. Самое умное – предоставить сну сделать свое дело, отдых – лучшее лекарство от подобной хвори.

Унумгангу удалось как следует озадачить меня.

«Вот, значит, как! – подумала я. – Профессор и пастор, Пат и Августа – все считают себя крупными экспертами по Вендлгард. Куда мне до них! А как насчет Незими?»

Я метнулась к книжным полкам. Отдельного издания Незими в моей коллекции не было – пришлось выискивать стихи в разных сборниках турецкой литературы. Однако стоять становилось все тяжелее, хотелось немедленно лечь. Я взяла одну антологию, прихватила на всякий случай словарь и побрела в спальню, чтобы использовать творческий порыв, пока не уснула.

Короткое и выразительное стихотворение привлекло мое внимание. В грубом переводе оно звучит так:

 
Душа моя, приветствую тебя!
Тебя, что своевольна, как река.
Приветствую тебя!
 

 
Красавица с медовыми устами
Навеки мое сердце унесла.
Приветствую тебя!
 

 
Готов отдать я ей
И ум, и тело, и жизнь саму.
Приветствую тебя!
 

 
Любимая вошла и подмигнула:
– Что, Незими, чело твое туманит?
 
 
Душа моя, приветствую тебя!
Тебя, что своевольна, как река.
Душа моя!
 

Я проверила слово «cism». Да, верно, можно перевести как «тело», но оно также означает и «кожа». Кожа, которую Незими перекинул через плечо, уходя в бессмертие? В антологии биография сводилась к нескольким строчкам. Дата и место рождения неизвестны; возможно, был учеником такого-то; долгие путешествия привели в Западную Анатолию; умер… Тут ученые расходились во мнениях: одни считали, что он погиб в 1403 или 1409 году, другие полагали – в 1417-м или 1418-м. Так или иначе, казнили несчастного в Алеппо за то, что он всю жизнь исповедовал взгляды, возмутительные для правоверных мусульман. Он даже не призывал к восстанию, как многие его собратья по духу. Казалось, его вообще не заботит, что думают о нем люди. Очевидно, он всецело покорился судьбе, осознавая ее неотвратимость, поэтому и сохранил полную безмятежность.

Величие такого поведения можно понять, только сопоставив с ценой, которую поэт заплатил за него.

А Вендлгард? Что заставило ее поселиться в горах? Может быть, она все-таки виделась с людьми из Византии или Анатолии? Следы их пребывания в здешних краях заметны невооруженным взглядом. Меньше чем в тридцати километрах от Энсталя, у самого замка Граушарн в Прюгге, стоит удивительный собор Святого Иоанна. Конец XII века. Стены расписаны византийскими фресками, а по куполу пущены куфические письмена, [19]19
  Куфические письмена – геометрическая разновидность шрифта.


[Закрыть]девять раз повторяющие имя Божие. Вряд ли крестоносцы учились писать и рисовать в восточных походах. Скорее всего пригнали для отделки храма художников из Византии и других покоренных стран. Что стало с художниками потом: отправили их восвояси или продолжали использовать как дармовую силу на строительстве церквей? В последнем случае художники наверняка ассимилировались и приняли католичество. Не поселились ли некоторые из них в наших местах? А почему бы нет? Страна, терпевшая иллирийцев, венетов, кельтов, аваров, славян и баваров, вполне могла приютить талантливого уроженца Византии и, в частности, Анатолии. Книга, выпав из рук, прервала мои размышления. Я погасила свет.

И снилась мне война котов и мышей. Генерал, Деде Султан, в сапогах со шпорами, – эдакий герой Шарля Перро, – явно тяготился мышиной возней. Противники, потрясая копьями, скакали вокруг него на маленьких слонах, а он прыгал туда-сюда, хищно ощерив пасть, и вместо усов – я присмотрелась повнимательнее – топорщились мышиные хвосты.

На рассвете меня разбудил громкий хруст: ореховые сони на чердаке грызли доски прямо над моей головой. Или опять кто-нибудь из семейства куньих? Я нашарила под кроватью домашние туфли и подкинула, одну за другой. Воцарилась тишина. Я попробовала уснуть, однако хруст возобновился, тогда вслед за стоптанными туфлями о потолок хлопнулись пушистые тапочки. Надо будет днем попросить Деде Султана навести на чердаке порядок. Нет, я не хотела устроить битву наподобие той, что мне приснилась, может быть, бузотерам и кошачьего запаха хватит.

Небо было безоблачно. Маленький серебряный самолет тянул дорожку, белую и длинную, как зубная нить, от аэродрома в Муртале. Еще до завтрака я запустила стиральную машину, теперь вывешивала для просушки первую партию белья. А вот и Августа. Она казалась немного обиженной, я ведь так и не перезвонила ей вчера. Я поймала себя на том, что ищу за спиной Августы Пат, но для пионерки я, наверное, поздновато встала.

– А я собиралась рассказать тебе новости, – по-детски надула губы Августа.

– Новости? – Я вручила Августе пластиковую коробочку с прищепками, жестом пригласив ее следовать за мной вдоль веревки.

– Пат нашла руины монастыря лейслингинок!

– Быть не может! – Я уронила в траву трусы.

Нагнувшись, я попыталась обрести спокойствие.

– И все же монастырь существовал! Пат притащила камень из монастырской кладки.

Ну, если один-единственный камень является доказательством, то остается надеяться, что обе научные работницы изучают филологию на более фундаментальной основе.

Так, значит, хромота была вызвана тяжелым камнем в кармане спортивных брюк? Я схватилась за голову: у отеля Пат уже не хромала! «Интересная местность!» – отдалось у меня в ушах.

– И? – Я прищепила трусы к веревке. – Показала она тебе то место?

Рот Августы капризно изогнулся уголками вниз.

– Я проспала! Мы договорились встать в семь утра, но я не смогла!

– А может, она и не собиралась ничего показывать? Вспомни-ка, когда в последний раз ты просыпалась в семь часов.

– Ты права. А может, ты покажешь?

Я в раздумье прицепила последнюю прищепку к последней мокрой тряпке и уперлась левой рукой в бедро, правой держа пустую корзину.

– Ты всерьез считаешь, что я потащусь с тобой в Лейслингское ущелье? Ты представляешь, как это далеко? Я имею в виду, без машины.

– Ну, я… – Она насупилась, будто куры стащили у нее краюшку хлеба.

Где же Пат обнаружила остатки монастыря? Вопрос вертелся на языке, но я и не подумала признаться в своем неведении.

– Слушай, а что ты знаешь о коптском языке?

– О! О! О! – выпалила Августа, просветлев лицом. – Кто это тебя надоумил?

Я без комментариев удалилась в дом. Августа – за мной.

– Ну, раз ты спросила, – она присела к столу в гостиной, на котором желтела стопка чистых листов, – раз ты спрашиваешь, значит, близка к разгадке.

– С чего бы вдруг? – вырвалось у меня.

– Французский ученый Жан Шампольон смог расшифровать иероглифы на камне Розетты только после того, как догадался, что перед ним – не пиктограмма и не слоговое письмо. Он понял, что иероглифы обозначают звуки, причем языка, которым владел. Он был полиглотом и наряду со многими языками в молодости выучил коптский. Он настолько постиг это египетское наречие, что даже вел дневник на нем.

– Гм… – Смысл лекции я уловила, но по-прежнему не понимала, к чему Августа клонит.

Августа засмеялась:

– Кто бы ни навел тебя на мысль о коптском языке, он хотел намекнуть: что-то лежит у тебя прямо под носом. Кстати, ты просмотрела тексты Незими? Начертание напоминает скорее руническое письмо, чем арабскую вязь. Как по-твоему?

– Арабская вязь постоянно менялась на протяжении веков. Например, куфическое письмо выглядит иначе, чем талик. [20]20
  Талик – персидский каллиграфический шрифт.


[Закрыть]– Я попыталась сменить тему. – Если вы с Пат настроены между делом осматривать достопримечательности, то посетите Прюгг. В церкви Святого Георгия – замечательные фрески предположительно 1300 года, а в храме Святого Иоанна – пример куфического шрифта.

– Интересно! – Она погладила листы оригинала. – Просто руки чешутся, как хочется проявить рукопись по собственной методике. Я уверена, что получится!

Ее интонация убедила меня в обратном. Дабы уберечь ее от соблазна, я заперла рукопись в шкафу.

– Прюгг, – повторила я. – Поезжайте в Прюгг. Ради одного вида, что открывается вниз, на долину. Кроме того, там хорошо кормят.

– В другой раз. Сегодня на повестке дня – изучение истории.

Или я ослышалась, или она произнесла это совсем без восторга.

– В одиннадцать мы встречаемся со здешней студенткой, в свое время она проучилась у Пат в Америке один семестр. Кажется, ее зовут Барбарой. Она повезет нас то ли в Бло-, то ли в Блаа-Альм, а оттуда мы пойдем пешком через Реттенбахское ущелье к укрытиям бойцов Сопротивления. Говорят, Эйхман бежал через Реттенбах. А еще, по слухам, те сокровища, что все ищут в Топлицзее, на самом деле зарыты в Альме или его окрестностях. И почему там никто не ищет…

– Есть подозрение, что их давно нашли. Если они не исчезли в конце войны вместе с преступниками. Во всяком случае, поиски сокровищ превратились в любительский спорт уже во времена моего детства. Думаю, первые персональные счетчики Гейгера впервые были применены именно в Блаа-Альме. Вся округа буквально бурлила пересудами о том, кто, когда и по какому праву присвоил сокровища. Однако с годами умы поуспокоились, и пересуды затихли. Но иногда интерес оживает, да и пресса подбадривает его, а теперь новейшая горная техника вступила в игру. «Мертвый сезон», кажется, завершился.

– А если кто-то действительно обнаружит нечто?! По крайней мере ценные документы – это ведь реально!

– Конечно, – согласилась я. – Если противник позволит.

– Что ты имеешь в виду? – В голосе Августы послышалось раздражение, наверное, я попрала законы политкорректности.

– В виду я имею упрошенный взгляд на вещи. Эйхман и его приспешники были кем угодно, только не дураками. И если они что и умели, то организовывать процесс. Как ты думаешь, удалось бы им создать такую сеть концлагерей, заполнить их и пополнять, пополнять, методично освобождая места посредством уничтожения заключенных? Хорошие организаторы, вроде нацистских, не бегут с пустыми руками. И если им и пришлось кое-что закопать, то лишь для того, чтобы вернуться и вырыть. Иначе говоря, я убеждена, всякие поиски сокровищ, золота или документов, сегодня не более чем шоу масс-медиа на потеху публике. Если, конечно, не начнется погоня за недвижимостью, насильственно присвоенной арийцам, но это совсем другая история.

Августа на секунду задумалась.

– Поиски по крайней мере заставляют время от времени вспоминать о том, что тут происходило. Меня бросает в дрожь при мысли, что пятьдесят лет назад тут повсюду ходил Эйхман!

Мне хорошо знакомо это чувство, оно никогда не покидает меня. Эйхман в качестве туриста или заботливого отца семейства, эвакуировавшего к нам своих близких, – сей образ просто не укладывается в голове. В последний приезд в Вену я посмотрела о нем фильм, построенный на судебных материалах. Я была в шоке. Эйхман выглядел заурядным обывателем. Я даже лицо его теперь с трудом припоминаю. Лицо, которое два часа крупным планом маячило у меня перед глазами. Но я запомнила его нарочито обтекаемые ответы, на вопросы о вещах, которые вообще не укладываются в человеческом уме. Как будто Эйхману велели держаться в рамках приличия. Те, кто установил эти рамки, прекрасно знали, о чем идет речь, а для непосвященных все должно быть более или менее буднично.

– Да, – сказала я, – и он не единственный из шайки, которая считала наши края достаточно надежным убежищем. И Кальтенбруннер, и Эйгрубер жили здесь, и семейство Геббельс непродолжительное время отражалось в водах Грундлзее.

Августа задумчиво покачала головой и взглянула на часы. Я проследила за ее взглядом. Половина одиннадцатого.

– Если ты не собираешься пропустить второе за сегодняшний день свидание…

Но она уже встала.

– Кстати, доктор Самур-оглы, случаем, не звонил?

Она была в дверях, когда затрещал факс. Она аж изменилась в лице, так ей было жаль, что нельзя дождаться, пока факс выплюнет рулон с сообщением. Она подозревала – и не без основания, – что это привет из Стамбула. Но позволить себе обмануть Пат дважды за один день она не могла.

Я быстро прошлась по саду. Последние несколько дней стояла чудесная сухая погода. Может, необходим полив? Мой дом расположен на склоне, дождь мгновенно скатывается вниз и почва высыхает за считаные часы. Ночью стало значительно холоднее, утром выпадает роса, большинству осенних растений влаги довольно, но не всем.

Перед кухонной дверью я увидела какую-то падаль, вроде тех, что Деде Султан заботливо приносит мне в качестве моей доли добычи. Мне не хватает духу хвалить его за самоотречение, но, кажется, он не придает этому особого значения.

Я принесла совок и веник, чтобы перенести в мусорный контейнер свежие останки почившего существа. Пусть они, прикрытые слоями прелой травы и веток, станут лучшей частью садовой земли. Circulus vitiosus. [21]21
  Порочный круг (лат).


[Закрыть]И вдруг мне стало страшно. Потому что, сметая былую частичку жизни на совок, я поняла: это останки сони. Неужели она погибла из-за утреннего тапкометания? Или мой гнев на сонь передался непосредственно Деде Султану? Наверное, я должна более ответственно относиться к своим мыслям.

Достаточно того, что Вендлгард фон Лейслинг поработила их, а теперь они самостоятельно стали проникать в чужой мозг. Или как прикажете это понимать?

Сразу после того, как я проводила в последний путь соню, появился Деде Султан. Как ни в чем не бывало он потерся о мои голые ноги, прошел за мной на кухню, и, поскольку я не слишком расторопно выдала ему сухой корм как вознаграждение за труды, на что он надеялся, он тяпнул меня за лодыжку, стыдись, мол. Но было скорее щекотно, чем больно.

Самур-оглы, как и я, не любил писать на чужом языке, хотя отлично изъяснялся по-немецки. Правописание – сложная штука, кому охота расписываться в собственном невежестве, да еще черным по белому!

Итак, он писал по-турецки. Я взяла скрученные листы с факса и словарь – на всякий случай – и пошла на террасу.

Более столетия назад из турецкого языка выкинули арабские и персидские слова, которые в общем-то прижились, и взяли вместо них древние, из центрально-азиатского лексикона: старотурецкие слова звучали современнее на европейский лад. Например, коньяк назвали kanyak, что означает ни много ни мало «согрей кровь». Школу обозвали okul (от глагола okumak – учиться), что слегка напоминает école. [22]22
  Училище (фр.).


[Закрыть]Потом вдруг часть отринутых слов приняли в язык обратно, ибо мусульмане не желали отступать от традиций, а интеллектуалы начали вновь открывать для себя историю Османской империи.

А теперь принялись сочинять новые слова, компьютер у них стал, например, «собирателем знаний» (biligsayar). Каждую придумку турки регистрируют в комиссии по языку, а та решает, какая новация достойна словаря, какая нет. Но даже те слова, что получают официальное одобрение, порой пропадают втуне, потому что люди отказываются их употреблять. Таким образом, словари становятся все толще, а перевод – все затруднительнее.

Самур-оглы жаловался: всю жизнь, то есть столько, сколько занимается Незими, он является жертвой скудости источников, вследствие чего вынужден частенько напрягать интуицию и попадать на почву, не подкрепленную научным знанием. О бытии Незими почти ничего не известно. Есть данные, что он путешествовал от Багдада до Балкан, но насколько далеко он продвинулся на Запад – тайна, покрытая мраком.

Несколько больше ясности с мировоззрением поэта. В конце концов, Незими был не единственным, кто увлекался эзотерикой. Его учитель Фазула также неустанно выискивал подтекст в священных рукописях, мечтая распознать тайные послания святых. «А я, – писал Самур-оглы, – нахожусь в поиске подтекста в письмах Незими».

Впрочем, сначала нужно доказать, что турецкие фрагменты рукописи – действительно письма, то есть имеют конкретного адресата.

В турецком языке отсутствует категория «грамматический род». Обращение в начале письма представляет собой восклицание типа «Отец наш небесный». Несмотря на внимательнейшее изучение, Самур-оглы ни разу не обнаружил имени Вендлгард. Впрочем, оно может возникнуть в виде ребуса или тавтологии. Чтобы не упустить момент, ему нужно больше знать об имени Вендлгард: значение, история. Нельзя ли прислать по факсу соответствующую справку? Это многократно облегчит ему проникновение в лежащий перед ним поверхностный текст. С сердечным приветом и поцелуями во все мои щеки…

Я окинула взглядом горные хребты от раздвоенной вершины Зарштейна до покрытого льдом Дахштейна и сообразила, что, помимо многотомного словаря Гримм, не располагаю никаким подходящим инструментом, чтобы выполнить просьбу Самур-оглы. И конечно, у меня было самое дешевое издание с таким мелким шрифтом, что без лупы лучше к нему и не подступать.

Я быстренько сочинила вопль о помощи и отправила его по факсу в Зальцбург знакомой германистке.

Вновь заняв кресло на террасе, я посмотрела в сад. Мистическое учение, которого придерживался Незими, было завязано на нумерационной структуре слов. Я подсчитала значение «лилии» – 47 – и стала играть со смыслами. После незначительного напряжения интуиции я остановилась на «бытии» – числовой вес 47. Я собралась с духом и взяла «любить» – 47. «Мысль» – 47. «Число» – 47!

Тут я поняла, что с меня довольно. Все это ерунда! Нумерационная структура слов говорит лишь о том, что они имеют одинаковый числовой вес – и ничего больше! На всякий случай вскользь упомяну об этом в письме к Самур-оглы. Может, доктора мои вычисления натолкнут на свежую идею. Все-таки для любой расшифровки необходим отправной пункт…

За розовыми кустами мелькнул почтовый фургон. Я решила оказать корреспонденции личный прием, чтобы не искать ключ от почтового ящика и потом не выцарапывать ногтями письма и газеты из жестяного нутра. Пересекая дом насквозь, я обратила внимание на ятаганчик. Не перенести ли ирис на верхнюю неотапливаемую веранду? В комнатном тепле растение может спутать время года, ведь сезон для него откроется только в конце апреля – начале мая.

Почтальон улыбнулся мне из фургона и протянул через окно пакет.

– А «Стандарт»?

– Не приходил! – Юноша просто сиял. – Знаете, железнодорожные перевозки… – Он поймал мой недовольный взгляд и вздохнул: – Не те, что были раньше!

В пакете оказались счета, рекламы и бандероль из Стамбула. Я сунула печатный мусор в коробку для макулатуры и занялась бандеролью.

Разгибать скрепки не имело смысла, проще просверлить дырку пальцем, что я и сделала. Ага, три брошюры, автор Реха Самур-оглы, бумага отвратительная.

Первая, более толстая брошюра называлась «История инакомыслия». Я помнила по университету, хотя окончила его бог знает как давно, что дервиши, адепты эзотерических или мистических учений, около середины XIII века подняли несколько крупных восстаний против сельджукского господства, после первоначальных успехов, как и следовало ожидать, они были разгромлены.

Вторая брошюра была озаглавлена «УТРЕННИЙ ВЕТЕР – я есть истина, говорил Незими», третья, посвященная дервишам-бекташам, – «Оно вертится» (здесь, надо полагать, речь шла о времени, таким его воспринимали при матриархате – кстати, тема для обсуждения с Пат и Августой).

Я не имела четкого представления о бекташах: в конце концов, они жили главным образом в городе и не имели непосредственного отношения к расцвету и упадку растительных культур. Я пробежала глазами брошюру. «В циклическом времени всякий конец означает начало». Стоп! А бекташи, случаем, не исповедовали что-то вроде учения о реинкарнации?

Я припомнила легенды о Вендлгард. Она в виде цветочной луковицы появилась в наших краях одновременно с Альтаусзее. Не стала ли она нимфой? Не повелевала ли у нас мистическими силами цветения и увядания? А до того не проделала ли долгий путь из степей Азии через Византию и Болгарию до Дуная и Эннса? Не была ли она персидской или иной принцессой, плененной кочевниками?

Ах, как жаль, что кочевники, например, туркменские, долго отказывались от письменности! Самур-оглы объяснял и причину их упорства. Дикари справедливо полагали, что письменность первым делом закабалит их. Слава Богу, мир сильно изменился. Действительность перестала зависеть от того, как ее отразят на бумаге. Сын своего времени лишь тот, кто живет настоящим, не думая о том, что о нем напишут в будущем.

Любопытно: знала ли аббатиса Вендлгард о мифической Вендлгард, колдунье, друидке, ведьме, ведунье или как там ее называть? Или точнее: верила ли аббатиса в реинкарнацию своей души-кочевницы? Была ли ее личность распята на колесе времени или же направлена прямиком к цели, к своему концу?

Тут мне пришло в голову, что и у Незими был предшественник, может, даже несколько. И первым – сатир Марсий, последователь оргаистической Кибелы, [23]23
  Кибела – мать богов и всего сущего на земле (Великая мать), богиня плодородия во Фригии (Малая Азия).


[Закрыть]которого Аполлон, по-западному расчетливый, казнил тем же страшным способом, что и мамлюкский князек – Незими. Причина? Творческие разногласия.

Поэта Незими и его стихи не могли и не желали терпеть современники. А что было с Марсием? Он играл на флейте так же хорошо, как Аполлон на лире. С той лишь разницей, что сам сделал флейту, тогда как лира досталась Аполлону из рук Гермеса. Ревнивый и завистливый покровитель искусств разгневался и потребовал, чтобы Марсий играл, держа инструмент вертикально, как лиру, что, разумеется, невозможно. И Незими не мог писать по заказу, смягчая тон, делая стихи абстрактнее.

То обстоятельство, что Марсию навесили ярлык почитателя Кибелы, заставляет задуматься. Надо обсудить с Пат и Августой. Неужели освежевание Незими, разделявшего воззрения о нумерологических структурах, лежащих в основании мира, и гибель Марсия – случайное совпадение? Или время повернулось вокруг своей оси?

На терновый куст шумно вспорхнула синица. Поклевала краснеющие прямо на глазах ягоды и улетела, видно, пришлись не по вкусу. Деде Султан впустую щелкнул зубами.

Следя за синицей, которая обосновалась на живой изгороди из дикого бука, я заметила соседку. Она широко улыбалась мне через единственный просвет среди ветвей:

– Ку-ку!

И я крикнула:

– Ку-ку!

– Я свободна! – Это означало, что квартиранты моей соседки уехали на экскурсию, муж вместе с собакой – в Мюнхене, внучка – к дочке, родители – в Абано. – Покатаемся на лодке?

Я почувствовала, что заслужила выходной.

– Не откладывая!

День располагал не только к лодочной прогулке, но и к купанию. Я подумала о пляжной сумке.

– И устроим пикник! – посулило обрамленное ветвями лицо.

На кухне я сгребла в сумку нетекущее, нелипкое и нетающее. То есть вечные печенье, яблоки, твердый сыр, бутылки с минеральной водой и пакеты для очередных раритетов. Не забыть бы соломенную шляпу! Секатор и рабочие перчатки – в рюкзачок.

Вскоре мы уже ехали к озеру (соседка – молодец! – захватила кофе в термосе).

Мы перетащили наше добро в лодочный гараж, оттуда в катер, упомянутую ранее плоскодонку, поставили аккумулятор и отчалили.

Было жарко, так жарко, как только может быть в безоблачный сентябрьский день. Озеро блестело, как отполированное, и горы, окружавшие его с трех сторон, отражались в нем вверх тормашками, без малейшего искажения.

Собственно, плоскодонкой следует управлять с помощью большого прямоугольного весла на длинной ручке, но это трудно, кроме того, даже маленький электромотор обеспечивает куда большую резвость.

Мы поплыли вдоль берега, в направлении поляны Зеевизе. Около поляны в воде лежали скальные обломки. Они работали как калориферы, поэтому вода была теплой. Некоторые валуны стали настоящими островами, приютив кусты или тщедушные пихты с узловатыми выступающими корнями. Вода у камней обладала еще одним преимуществом: здесь не водились пиявки.