Текст книги "Кровавые девы"

Автор книги: Барбара Джоан Хэмбли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Сердечно рад знакомству, сэр, – Эшер затряс пожимаемую руку, словно это была рукоятка насоса.

– Его Превосходительство сообщили мне, что вам нужна информация о явлении, известном как самовозгорание людей, – в по-зимнему холодных глазах Зданевского мелькнуло любопытство. Эшеру было знакомо это выражение, поскольку оно было свойственно ему самому, как и опасение проявить слишком заметный интерес. И зачем его новому знакомцу понадобилось собирать сведения о подобных вещах?

Эшер кивнул:

– До меня доходило столько слухов, всех этих «мне-сказал-человек-с-которым-я-разговаривал», а когда начинаешь разбираться, выясняется, что никто ничего не знает наверняка. А мне нужно настоящее происшествие. Которое точно случилось.

– Мистер Пламмер, вы журналист?

– Нет, – он почесал кончик носа. – Вообще-то, мистер Зданевский, тот человек, которого я ищу… по личным причинам… – Эшер сделал такой жест, словно хотел развеять эти причины. – Так вот, в один из тех редких моментов, когда он не врал мне… или мне казалось, что не врал… он рассказал о подобном случае, приключившемся с его сестрой прошлой осенью. Он, похоже, считал, что речь идет о каком-то заговоре, но в чем там суть, я не знаю.

– А как звали вашего друга?

– Он называл себя Орловым, – угрюмо ответил Эшер, прекрасно понимая, что Зданевский первым же делом проверит заявление, которое он оставил в полиции. – Как я выяснил, он врал. Но у меня есть причины думать, что он направился в Петербург.

– Я буду крайне благодарен, – вставил Разумовский, – за любую помощь, которую вы или ваше отделение окажете моему другу Пламмеру в его поисках.

Зданевский склонил голову в почти шутовском поклоне:

– Я с удовольствием окажу любую помощь, которая будет в моих силах, Ваше Превосходительство.

Даже в официальном костюме он казался серым, как пыльный паук. Его лицо, осознал Эшер, было лицом человека, которым непременно стал бы он сам, если бы не покинул Департамент. Человека, который сделает все, что потребует правительство, не задавая при этом вопросов и даже находя удовольствие в работе.

– Вам известно здание главного управления на Кронверкском проспекте? Напротив крепости… Если вы предъявите им вот это, – Зданевский протянул ему визитку, – и скажете, что хотите встретиться со мной… завтра в час дня? я покажу вам, что у нас есть.

Эшер тоже вручил полицейскому свою карточку, и почти тотчас же одна из княжон схватила его за руку и увлекла за собой, желая представить спиритуалисту, который собирал средства на учреждение в Чикаго исследовательского института сверхъестественных явлений, – испытание в чем-то более тяжкое, чем беседа с Зданевским, поскольку тот не задавал ему вопросов о городе, в котором Эшер никогда не был. В полночь в соседнем зале был подан постный ужин – икра и норвежская семга, а также тысячи видов солений и грибов, – а еще в одном зале составили ряды стульев перед огромным роялем, на котором с необычайным талантом играл молодой человек, чьи усилия замечала едва ли треть присутствующих. Эшеру показалось, что люди вокруг него не только беседуют, но и флиртуют, причем с куда большей откровенностью, чем считалось допустимым в Лондоне («Среди бела дня! Со своим собственным мужем!»)

Он переходил от группы к группе, раздражаясь из-за того, что приходится прислушиваться к болтовне, а не к музыке. Во имя короля и отечества, как сказал бы МакАлистер, черт бы его побрал…

Эшер называл имена, ронял намеки, говорил о кузене, специализировавшемся на болезнях крови, и мысленно просеивал бесконечные потоки фривольностей, интересовавшие его намного меньше того развлечения, к которому его собеседники проявляли полное равнодушие. Ему приходилось напоминать себе о том, что кайзер пытается сделать вампира – или нечто вроде вампира – частью своего арсенала… и что американец, за которого его принимали, едва ли сможет отличить пьесу Дебюсси от «Реки Суони».

Но в основном разговоры касались известных столовращателей и медиумов, на тот момент обитавших в Петербурге, в том числе и одного шарлатана, о разоблачении которого Эшер узнал еще в Лондоне. Он с напускным вниманием слушал рассказы о людях, исчезнувших прямо посреди толпы – но только не в городах, где можно было бы провести надлежащее расследование, – или о предметах, волей спиритуалиста перенесенных из дальних мест, например, о воробьиных гнездах из Китая, которые чудесным, но недоказуемым образом материализовались перед восхищенной публикой. Не обошлось и без сплетен о назначениях, неудачах, любовных союзах и связях куда менее возвышенного свойства.

И вот в середине поведанной великой княгиней Анастасией истории о гигантском светящемся колесе, которое команда шведского рыболовного судна видела в Атлантическом океане не далее как в прошлом году, за плечом ее Высочества Эшер заметил знакомое лицо.

Берлин.

Его словно окатило ледяной водой.

Я видел этого человека в Берлине…

Рисслер, вот как его звали. Молодой мужчина, высокий, сутулый, какой-то бесцветный, с назойливо-недовольным выражением голубых глаз… Поза и насмешливое выражение лица – вот что в первую очередь привлекло внимание Эшера и всколыхнуло его память. Он не раз видел, как Рисслер входил в здание Министерства иностранных дел на Вильгельмштрассе или выходил оттуда; клерк, услужливо подсказала память. Его имя Эшер узнал только потому, что старался запоминать имена и лица всех, кто был связан с дипломатической службой. На всякий случай.

Эшер извинился перед великой княгиней и последовал за худой поникшей фигурой немецкого клерка, пробиравшегося по залу с блюдцем икры и треугольных гренков в одной руке и бокалом шампанского в другой.

Первое задание заграницей? Он не принадлежал к числу тех, кого отправляют выслеживать иностранных агентов, по крайней мере, так было в 1896. Да и теперь он двигался и вел себя в манере, не свойственной опытным агентам, к тому же даже не попытался изменить внешность и по-прежнему щеголял жиденькими бачками и обвисшими усами. Неужели эти идиоты с Вильгельмштрассе в самом деле думают, что никто не обращает внимания на то, как выглядят их младшие клерки?

Должно быть, задание было таким, что только он и мог его выполнить. Возможно, он единственный говорил по-русски или знал, что такое звездное желе.

В толпе сплетников и кокетничающих болтунов, медленно двигавшейся вдоль стен зала и среди вычурных колонн, Эшер без труда шел следом за немцем, не попадаясь тому на глаза.

– Дорогой месье Пламмер, – гибкая рука в лайковой перчатке, застегнутой на восемнадцать пуговиц, ухватила его за локоть. – Я хотела бы представить вас одной из самых преданных искательниц истины! Мадам Анна Вырубова, месье Пламмер из Чикаго…

Эшер склонился перед второй великой княгиней (Милица Николаевна носила изумруды, в то время как Анастасию Николаевну украшали рубины) и перед круглолицей полной блондинкой, которую та тянула за собой. Глазами он проводил удаляющиеся бачки. По счастью, Рисслер – или как там он представился – отличался высоким ростом…

– Чикаго, – взвизгнула мадам Вырубова, в экстазе сжимая пухлые ручки. – Из самих Соединенных Штатов!

Подобно восторженной школьнице, она стиснула пальцы Эшера.

– Как вам Петербург, дорогой месье?

– Прошу простить меня, Ваше Высочество, – произнес Эшер с поклоном, не отрывая взгляда от Рисслера, который добрался до своей цели: крепко сложенного красивого мужчины, в чьих темных волосах и коротко подстриженной бородке поблескивала седина. – Не могли бы вы назвать мне имя того джентльмена? Того самого, которому его зловещий помощник только что передал бокал шампанского?

Обе женщины посмотрели в ту сторону.

– Ах, дорогой мистер Пламмер! – мадам Вырубова широко улыбнулась. – Это доктор Бенедикт Тайсс! Вы и в самом деле обладаете вторым зрением! «Зловещий помощник» – именно так я назвала бы месье Текселя! Потому что по его глазам – по его пугающим, бегающим глазам – любой поймет, что он ни в малейшей степени не верит в теории милейшего доктора Тайсса о потаенных силах Мировой Души…

– Он немец, – пренебрежительно заметила княгиня, тем самым избавив Эшера от необходимости тайком свериться с присланным Лидией списком имен. В любом случае, он четко помнил весь перечень, а также и адрес – Большой Сампсониевский проспект, главная артерия Выборгской стороны.

– Милица, прошу вас, не надо говорить о немцах таким невозможно высокомерным тоном! Доктор Тайсс немец, и его разум полностью открыт влиянию Незримого мира. Благородный изгнанник, месье Пламмер, – вздохнула маленькая женщина. – Поистине печальная судьба. Я готова разрыдаться, стоит мне только подумать об этом… Впрочем, меня легко растрогать до слез, мистер Пламмер. Мои друзья говорят, что я слишком чувствительна. Когда этот злодей Бисмарк присоединил его страну к своей ужасной Германской Империи, доктор был совсем молод… Он бежал, не желая подчиняться власти Берлина, и так и не вернулся обратно. Но Бавария до сих пор сохранила независимость, Милица! Так что доктор Тайсс не совсем немец! Знаете, он так добр, – добавила она, поворачиваясь к Эшеру и снова хватая того за руку. – Он помогает беднякам из трущоб!

– В самом деле, – великая княгиня снисходительно улыбнулась, соглашаясь забыть о нелюбви к родине доктора. – Желаете, чтобы я представила вас, месье Пламмер? Боюсь, вы решите, что Аннушка преувеличивает его веру. Бенедикт увлекается фольклором, но мне он кажется невозможным скептиком. Эти ученые! Они не могут верить так, как следовало бы, с непосредственностью ребенка… Возможно, впрочем, что чрезмерное развитие черепно-мозговых нервов лишает их Истинного Зрения… Или же лечебница поглощает все его время и силы. Как выразилась Аннушка, это печально.

– Почту за честь, – ответил Эшер. – Всегда готов выслушать скептика – любой аргумент, не выдерживающий двусторонней критики, вызывает у меня сомнения.

– В точности мои слова! – торжествующе воскликнула Анна, подпрыгивая в нетерпении, как маленькая девочка. – Нужно сохранять разум открытым… О, прошу простить нас, месье, но я вижу, что нас ждет генерал Салтыков-Щеренский… Мы вернемся…

Эшер, который не раз бывал на дипломатических приемах и знал, что хозяйка бала не может пройти и десяти футов без того, чтобы ее не прервали и не отвлекли, затерялся в толпе.

– Доктор Бенедикт Тайсс, – как только Эшер шагнул в нишу, образованную выстроившимися вдоль стен позолоченными колоннами, рядом с ним возник Исидро. – Насколько я могу судить, он единственный из списка миссис Эшер, кто присутствует на сегодняшнем балу.

– Возможно, остальные благотворительные лечебницы не нуждаются в пожертвованиях, – Эшер слегка наклонил голову, чтобы заглянуть за колонну и посмотреть на изгнанника-баварца. – Его спутник был клерком немецкой дипломатической службы в Берлине.

– В самом деле? – вампир разглядывал доктора и его помощника с выражением змеи, изучающей сверчков. – Пожалуй, нам стоит посетить их лечебницу, чтобы своими глазами увидеть все, что только можно. Вы подойдете к нему?

– Не сегодня, – сказал Эшер. – Прежде чем дать ему рассмотреть и запомнить меня, я хочу узнать, что о нем известно Разумовскому, а также одному моему товарищу по Департаменту, который сейчас живет в Петербурге.

– Тогда я подожду вас снаружи. Не знаю, он ли тот человек, которого видела Ирэн, но вероятность того, что вы повстречаете здесь двух немецких ученых в обществе агентов Auswärtiges Amt, составляет девятьсот пятьдесят тысяч к одному.

– Я собираюсь пожелать спокойной ночи князю Разумовскому.

– Он сейчас увлечен одной прекрасной баронессой, но поступайте как хотите. Сомневаюсь, что он заметит ваше исчезновение.

Исидро ушел. Эшер огляделся в поисках князя – который в противоположном конце зала и в самом деле был занят тем, что у другого человека выглядело бы как предложение руки и сердца стройной смуглой женщине в ярко-розовом платье, – и двинулся было в их направлении, когда кто-то положил руку ему на плечо.

Приближающегося человека Эшер почуял еще до того, как тот остановил его; вздрогнув, он повернулся и с трудом подавил отвращение. Этот мужчина выделялся даже на фоне редких нерях, которых можно обнаружить в любом многолюдном собрании – а Эшер прекрасно знал, что принадлежность к аристократии не спасает от подобного рода чудаковатостей. Он носил «народный» костюм из дорогого шелка, но ухватившая Эшера рука была грязной, ногти – длинными и обломанными, а лицо незнакомца – широким лицом крестьянина.

Если бы не глаза.

– Кто это? – грубый крестьянский говор посреди великосветского бала казался таким же пугающим, как и исходивший от мужчины удушливый запах. – С кем ты говорил?

Эшер покачал головой:

– Я не знаю.

– Держись от него подальше, – крестьянин отвернулся, взгляд его светлых глаз – серых и безумных – следовал за кем-то в толпе, хотя сам Эшер не видел никаких признаков Исидро. – Беги от него. Или ты не видишь, кто он? Его окружает тьма, как свет окружает лики святых.

– А вы видели лики святых? – спросил Эшер.

Крестьянин вздрогнул и снова посмотрел на него. На этот раз глаза у него были как у обычного человека. Может быть, они всегда такими были. Затем на полускрытом гривой сальных волос лице появилась усмешка:

– Мы все видели лики святых, друг мой.

Аннушка Врубова, беседовавшая неподалеку с двумя гвардейскими офицерами в форме, заметила их и послала им полную обожания улыбку:

– Отец Григорий…

Распахнув руки, она поспешила к ним в шуршании сиреневого шелка.

– Береги себя, друг мой, – отец Григорий перекрестил Эшера. – И да будет с тобою божье благословение. Еще раз увидишь его – и без благословения тебе не обойтись, обещаю. Он не из тех, кто ходит при свете дня.

8

Пока экипаж катил по Невскому проспекту, Эшер вспоминал, где и при каких обстоятельствах он встречал герра Рисслера – который теперь стал месье Текселем – до сегодняшнего вечера.

– Пожалуй, эту информацию тоже придется попридержать, – добавил он, подтягивая повыше полость в надежде укрыться от пронизывающего ночного холода. Местных, похоже, морозец не беспокоил.

Мимо них проносились кареты, словно сейчас было не четыре утра, а четыре вечера, а окна изысканных апартаментов над мраморными фасадами магазинов мерцали в сыром невском тумане желтым светом ламп.

– В Департаменте ходила шутка о сыщиках Охранки: они так неумело маскировались, что один наш человек холодными ночами посылал к ним лакея своей любовницы с горячим кофе. Но из письма Лидии следует, что только в Петербурге работает почти дюжина немецких специалистов по заболеваниям крови. Как только наш вампир узнает, что его подопечный засветился, он без особого труда найдет себе другого.

– Верно, – пробормотал Исидро. – Пусть даже некоторые из этой дюжины живут в Петербурге потому, что не переваривают кайзера, как тот же Тайсс, если он, конечно, не врет. По крайней мере, мы знаем, в каком направлении нам двигаться дальше… при условии, что Ирэн в самом деле видела Тайсса.

Он скрестил на груди затянутые в перчатки руки и погрузился в молчаливое созерцание сияющих драгоценным светом окон и бесформенных фигур на облучках и подножках экипажей.

– Я проверю остальных, – Эшер извлек из кармана толстую пачку визиток, которые совали ему в руки на протяжении всего вечера. По меньшей мере на половине из них были нацарапаны приглашения на чай, спиритические сеансы и суаре. – Учитывая, как охотно эта публика болтает о своих знакомых, задачу едва ли можно назвать сложной. В пятницу у меня поздний завтрак в обществе Круга Астрального Света…

Но в душе Эшер знал, что это лишь предосторожность. Лечебница на Сампсониевском проспекте… Идеальное прикрытие. В самом ли деле Рисслер – Тексель – единственный помощник доктора? В толпе, собравшейся в ало-золотом зале, немецким агентом мог оказаться любой. То, что он опознал Текселя, было чистой случайностью…

Стали бы люди из АА посылать нескольких агентов?

Стали бы, если бы верили Тайссу. Если бы поверили, что могут заполучить шпиона, которого не остановит ни один часовой и не заметит ни один патруль.

«Немецкий врач, чьи штудии слишком живо напомнили мне ваш рассказ», – написала леди Ирэн.

Эшер вдруг осознал, что Исидро молчит, словно имя было произнесено не мысленно, а вслух. Не отрывая взгляда от проносившейся мимо улицы, вампир сказал:

– Глупо было бы думать, что леди Итон не ощутила бы моего присутствия и не постаралась бы связаться со мной, будь она в состоянии так сделать. Этот полицейский, с которым вы говорили – кстати, ваш акцент вполне удался – сказал, что нашли пепел и женскую туфельку.

– Осенью, – быстро вставил Эшер. – Ваша подруга писала вам в феврале.

Исидро повернул голову, его брови слегка дрогнули, почти как у человека: вампир был удивлен – и, как ни странно, тронут – попыткой утешения. Несколько мгновений спустя он заговорил:

– Что ж, в таком случае, чья она? Голенищев не упоминал о потерях в своем гнезде.

– И это точно был не наш прогермански настроенный немертвый. Возможно, Голенищев врал? Или же девушка была птенцом князя Даргомыжского, о котором они говорили?

– Тогда прошлой ночью, в самый разгар кровавой драмы, Голенищев наверняка напомнил бы об этом трем своим мятежникам. И хотя те, кто охотится в ночи, не доверяют своим собратьям, мало кому из нас доводилось слышать о вампире, убившем другого вампира или подстроившем его смерть.

– Леди Итон написала бы вам, если бы один из петербургских вампиров попал в беду? Или о бунте в петербургском гнезде?

Окажись на месте испанца кто-нибудь другой, вместо легкого наклона головы были бы резко поднятые брови, сочащаяся сарказмом усмешка или – в случае старого немощного директора Нового Колледжа – вскинутая рука и недоверчивое «Эшер, друг мой!».

– Ее мало заботили остальные вампиры Петербурга, – сказал Исидро, когда под ними замелькал изломанный лед Мойки, залитый светом фонарей. – Ни разу в своих письмах она не упомянула ни одного из птенцов Голенищева. А в письме, которое она написала мне вскоре после убийства деда нынешнего царя, не было ни слова об этом событии; о беспорядках же, вспыхнувших здесь шесть лет назад, она упомянула лишь вскользь, поскольку они затруднили охоту.

Он едва заметно нахмурился – словно легчайшая тень на мгновение коснулась покрытого шрамами лба, – и Эшер тотчас же вспомнил арфу с заржавевшими струнами и давно ссохшуюся кожу переплетов в полной математических и иных научных трудов библиотеке, содержимое которой последний раз пополнялось чуть менее ста лет назад.

– Что же касается предателя из числа немертвых, а также того, лжет ли нам Голенищев по каким-то своим соображениям и имеет ли отношение раскол в петербургском гнезде к той встрече, свидетельницей которой стала Ирэн, то за ответами нам, как я подозреваю, придется отправиться в Москву, чтобы расспросить обитающих там вампиров. Сможете ли вы выехать завтра вечером – вечером наступающего дня? Поезд отходит в полночь с Варшавского вокзала.

И прибудет на место – Эшер мысленно проделал несложное вычисление – в два пополудни следующего дня.

– Договорились, – спорить с вампиром, уже принявшим решение, не имело смысла. – Что-нибудь еще? Что мне нужно знать об этой поездке? – шею и запястья Эшера под защитными серебряными цепочками пересекали шрамы, полученные во время его первого путешествия с Исидро в Париж.

– Чем меньше вы знаете, тем лучше.

Экипаж со скрипом остановился у привратницкой «Императрицы Екатерины»; Эшер вышел, предоставив Исидро расплатиться с извозчиком.

– Вампиры обладают сверхъестественным чутьем, позволяющим узнать, что кто-то из смертных напал на их след. Думаю, сразу после того, как вы завезете мои чемоданы в снятые мною апартаменты, вам лучше всего будет отправиться в ваши комнаты и оставаться там.

– Согласен, – ответил Эшер. – А хозяин Москвы говорит по-французски?

Исидро слегка сузил глаза – он наверняка что-то слышал о хозяине Москвы, – но вечер в обществе петербургских вампиров и еще один, проведенный среди лучших представителей Теософского сообщества и их прихлебателей, очевидно, заставили его поверить, что большинство русских говорят по-французски… Что было далеко от истины, как прекрасно понимал Эшер. Петербуржцы высших классов порою говорили на французском лучше, чем на русском. Но Москва – не Петербург. Эшер с тоской подумал, что ее хозяин вполне может оказаться длиннобородым боярином, мимо которого прошли все реформы Петра Великого. Для такого французский будет всего лишь языком разгромленных наполеоновских войск.

– Я останусь с вами, – сказал Эшер, – и буду надеяться, что если вам все же понадобятся мои услуги в качестве переводчика, вы защитите меня от возможных последствий.

Во имя короля и отечества? Чтобы спастись от медленно наползающего газа и падающих бомб, которые вот уже десять лет преследуют его в ночных кошмарах?

Или ради друга, который написал исчезнувшей женщине «…во имя любви, которую я к вам питаю»?

– Я сделаю все, что в моих силах, – в голосе Исидро не было привычной легкой иронии, – чтобы уберечь вас от опасности. Я благодарен вам, – добавил он, словно преодолев нерешительность, – за помощь в этом деле. Леди Ирэн…

Позже Эшер подумал, что вампир собирался сказать ему, почему он проделал весь этот путь в тысячу миль и добрался чуть ли не до Полярного круга… что он почти готов был признаться, насколько мало его заботили правительства с их попытками привлечь себе на службу вампиров. Но вместо слов пришло уже знакомое слепое забытье, от которого Эшер очнулся через минуту… или две… или пять… и понял, что в одиночестве стоит на выложенной плиткой дорожке перед великолепными бронзовыми дверьми «Императрицы Екатерины», а Исидро и след простыл.

Поднимаясь по ступеням к площадке, на которой у открытой двери его ждал дворник (наверняка отметивший, когда вернулся Жюль Пламмер, чтобы позже доложить в Тайную полицию), Эшер подумал, верит ли Исидро, выросший в Толедо в разгар Контрреформации, в ад.

* * *

– Время от времени читаешь о чем-то таком, – Эшер по привычке отметил, что господин Зданевский говорил не с тем идеальным парижским выговором, который свидетельствует о французских гувернантках и дорогом заграничном образовании, но со старательностью школьника, подкрепленной долгими годами общения с гостившими в столице России иностранцами. В его речи смешались все возможные интонации – итальянские, немецкие, английские, американские. Эшеру хотелось усадить полицейского и записать его произношение.

Коридоры солидного кирпичного здания напротив Петропавловской крепости были такими же, как и в 1894 году. Они все так же воняли табачным дымом и потом, за которыми чувствовался запашок плесени. В и без того узких проходах стояли дешевые сосновые столы, а на них высились многолетние залежи всевозможных документов, порожденных российской бюрократией: формуляры, отчеты, разрешения, запросы на разрешение, запросы о дополнительной информации, необходимой для выдачи разрешения… Когда Эшера в прошлый раз проводили по этим помещениям, отношения между империями его королевы и русского царя были далеки от сердечного согласия. Он провел семьдесят два крайне неприятных часа в маленькой подвальной камере, прежде чем Охранка наконец поверила в его полностью выдуманную историю и отпустила его. Тогда он вплотную подошел к тому, чтобы навсегда исчезнуть.

Интересно, Зданевский тогда уже работал в отделении? Эшер его не помнил, но на всякий случай подпустил в речь развязности и стал еще больше растягивать слова.

– Ну, лично я всегда считал, что есть много такого, чего нам и не снилось, как сказал Гамлет, – он затянулся подчеркнуто американской и страшно вонючей сигарой. – Такого, что невозможно объяснить. По большей части все эти истории яйца выеденного не стоят, тут спорить не буду. Та парижанка, о которой все они болтают, в тысяча семьсот каком-то там году… Может, муж вымочил ее в джине, а потом поднес спичку. И все-таки… – он покачал головой. – Не знаю. Просто не знаю.

– А этот Орлов…

– Или как там его звали.

– Верно. Он говорил, что его родственница..?

– Его сестра, – мрачно кивнул Эшер. – Он рассказывал моей… у нас тогда зашел разговор о подобных вещах, и кое-кто начал насмехаться над ними, а он сказал, что такое и в самом деле может случиться, потому что уже случалось. Выходило так, что его сестра загорелась ни с того ни с сего, когда рядом не было огня и вообще ничего, что могло бы гореть, и она точно не была пьяницей, как кое-кто из этих бедолаг. Огонь был таким сильным, что даже кости сгорели, так он сказал. Он… он был испуган, чертовски испуган. Такое не скроешь. Я сам побывал в разных местах и знаю, сколько топлива нужно, чтобы дотла сжечь тело взрослой женщины.

– А он не говорил, – поинтересовался Зданевский, искоса поглядывая на Эшера сквозь толстые стекла очков, – не совершала ли его сестра каких-нибудь… необычных поступков незадолго до своей гибели?

– Вылила себе на голову бутылку водки, вы это имеете в виду? – если бы он мог, он бы заставил свое сердце биться медленней: казалось, что полицейский слышит его стук. Необычные действия?

Они свернули за угол и прошли сквозь узкую дверь. У Эшера волосы на затылке встали дыбом, когда он ощутил запах низкого коридора, стены которого, едва освещаемые газовыми лампами, словно источали страх. Коридор заканчивался ступенями, по которым его тогда протащили… Но Зданевский почти сразу же остановился и открыл дверь в небольшой кабинет.

– Ни в коем случае, – комнату наполняли забитые коробками стеллажи. Зданевский чуть опустил газовую лампу над стоявшим в центре столом с покрытой пятнами и царапинами столешницей – последствия небрежности и неаккуратности, так часто встречающиеся в кабинетах русских полицейских, – и взял с полки высокую жестяную коробку. – Возможно, за несколько месяцев до… происшествия девица Орлова состояла в каком-нибудь клубе или организации? Ее брат не упоминал Круг Астрального Света или Культ Мировой Души?

Эшер положил сигару на край стола:

– Вот уж этого не знаю. Он только один раз заговорил об этом, к тому же был слегка навеселе… да и, как я сказал, он может быть вовсе не Орловым. По его словам, они редко виделись.

– Редко? Или вообще никогда?

Эшер придал лицу выражение легкого замешательства:

– Знаете, если он что-то такое и говорил, я этого не помню. С тех пор прошло почти шесть месяцев. Он сказал, что они не виделись, но значило ли это, что он был в отлучке, или она куда-то делась, или они просто не общались…

– Сколько лет было девушке?

Эшер еще раз покачал головой.

– Когда она загорелась, он находился с ней в одном доме… в одном здании?

Эшер задумался, притворившись, что пытается восстановить в памяти разговор, но на самом деле прикидывая, какой ответ покажется самым убедительным. Наконец он сказал:

– Очень похоже на то. Я понял его именно так, но что именно навело меня на эту мысль, уже не помню. А почему вы спрашиваете, сэр?

Зданевский открыл коробку. Под крышкой оказалось примерно кварта серого пепла, смешанного с белыми частицами, в которых Эшер опознал зубы и кусочки костей. Поверх лежал маленький сверток из промасленной ткани, из-под которой выглядывала пара коричневых туфелек на низком каблуке.

– Начиная с середины зимы 1908 года, в трущобах к северу от реки – так называемая Выборгская сторона – исчезло семнадцать молодых мужчин и женщин. Семнадцать, – из кармана полицейский извлек лупу и пинцет, протянул их Эшеру и наклонил лампу так, чтобы свет падал на содержимое коробки. – В одной из самых отвратительных трущоб Петербурга. Люди там исчезают постоянно. Они замерзают, голодают, напиваются и падают в реку…

Задумчивый взгляд холодных светлых глаз остановился на лице Эшера.

– Это же фабричный район, верно? – Эшер нахмурился, словно припоминая ранее услышанное название.

– Один из многих. Заводы, бараки… лачуги, подобных которым не встретишь и в китайской деревне, – в ровном, спокойном голосе мужчины вдруг прорезались пугающе гневные нотки. – И они еще удивляются, почему там начинаются беспорядки и мятежи, почему половина петербургских смутьянов выходит именно оттуда…

Он сжал губы, словно желая удержать неосторожные слова и вернуть их туда, где до них не доберется начальство.

С прежней бесцветной сдержанностью он продолжил:

– Но все исчезнувшие были очень молоды – тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет. Часть мальчишек – в основном ни на что не годные хулиганы – числилась на оружейных фабриках, другие были вполне порядочными ребятами, они горбатились на канатных заводах и относили получку своим матушкам. Две девицы подрабатывали проституцией, прочие занимались в основном тем, что присматривали за младшими братьями и сестрами да шили по ночам, чтобы выручить пару копеек.

Эшер натянул перчатки, взял туфли и перевернул их, чтобы в свете газовой лампы рассмотреть подошвы.

– Новые, – пробормотал он, затем отогнул верх туфли, снял пенсне и принялся через лупу изучать подкладку. – Плоть ведь сгорела?

На выцветшей подкладке виднелись пятна, но кожа едва обуглилась. Вампир. Или Голенищев врал, или…

Или что?

– Да, хотя и не до конца. Все кости остались целы.

Эшер, потянувшийся пинцетом за одним из зубов, осознал, что на мгновение вышел из роли. Он отложил инструмент, взял сигару и нахмурился, словно понятия не имел, что все это может означать:

– Господи.

– Ваш господин Орлов не говорил, как звали его сестру?

– Если и говорил, я этого не помню, – Эшер некоторое время мрачно смотрел на наполненную пеплом коробку, поддаваясь знакомой лихорадке охоты, которая раньше делала Заграницу такой увлекательной. Все равно что складывать стеклянную мозаику, которая в любой момент может рассыпаться на части. Затем он взглянул исподлобья на полицейского и спросил:

– А вы что скажете, мистер Зданевский? Что-то я не представляю себе фабричную девчонку в таких туфлях.

– Нет… обычно они донашивают обноски за своими матерями и сестрами. Но эта пара не слишком дорогая. Фабрики выпускают их тысячами.

– Девушка могла украсть их, если работала на такой фабрике. Я так понимаю, в том доме, где ее нашли, у нее родни не было?

– Насколько нам известно, нет. По чистой случайности, комната тогда стояла пустой: живший там старик несколькими днями ранее умер от скарлатины, и люди боялись заразиться. Хотя обычно находятся желающие снять даже спальное место на полу в коридоре.

Эшер молча пожевал кончик уса. В лондонском Ист-Энде хватало домов, о которых можно было сказать то же самое. Он чувствовал, что Зданевский снова изучает его, оценивая «друга» князя Разумовского, которому по воле случая смог оказать услугу.