Текст книги "Подвиг длиною в жизнь"
Автор книги: Б Семенов
Соавторы: Т. Талатов
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
– Вы хорошо держите экзамен, Фрикке. Вас ждет крест.
– Хайль Гитлер! – выкрикнул Фрикке.
– Хайль! – довольно вяло отозвался фон Боргман. – Итак, ваши конкретные планы?
– Рано или поздно Бюргер встретится с этим человеком...
59
Это была та самая комната в квартире Зульфии, где вчера Гаджи был спрятан от американца. Мягкие низкие кушетки, покрытые цветастыми сюзане, низкие пуфы, ковры, на одном из которых, будто от застенчивости прикрыв лапой глаза, лежала медвежья шкура.
Гаджи без пиджака, в белой рубашке с расстегнутым воротом и с распущенным галстуком, лениво переворачивал газетные страницы. Зульфия устроилась перед трюмо, готовясь к свиданию с американцем.
– Тебе не будет скучно без меня? – кокетливо спросила она.
– А если да?
Ему не хотелось говорить. Он пытался решить пока неразрешимую для себя задачу: зачем Зульфии надо встретиться с американцем? И еще более загадочную: к чему это американцу?
Из-за плеча певицы Гаджи видел туалетный столик перед зеркалом, на котором лежала массивная пудреница.
Он опять пристально, посмотрел на эту пудреницу. В глазах появились дьяволинки. Гаджи начал дурачиться. Взял карандаш, которым Зульфия подводила брови, и нарисовал себе усики.
– Идет?
– Перестань строить из себя шута. – Зульфия засмеялась. Озорство Гаджи передалось и ей. – Правда, жаль, что мне надо уходить?
Гаджи кивнул. Он затянул галстук, взял пиджак. Они вместе подошли к двери.
– Ты, кажется, забыла пудреницу, – заметил Гаджи.
– С тобой забудешь и голову.
Она вернулась за пудреницей, положила ее в сумочку.
Вниз они спускались в лифте.
– Я приеду к десяти. Дождись меня и постарайся выпроводить гостей, сказал Гаджи.
– Они наверняка выпроводятся раньше.
Зульфия направилась к стеклянной парадной двери. Гаджи вышел во внутренний дворик. Отсюда вел путь на соседнюю улицу.
60
Была ночь.
Машина подъехала к отелю. Гаджи хлопнул дверцей и, не оборачиваясь, направился в вестибюль.
Почти бегом поднялся по лестнице. Долго возился с дверным замком. В номере было неуютно Гаджи зажег свет, задернул штору. Включил радио. Из приемника донеслось: "...передачу из Америки... Наша сегодняшняя передача посвящена результатам боевых действий союзнических войск за истекший месяц".
Гаджи решил не слушать, зажал звук регулятором.
Осторожно достал из кармана пудреницу Зульфии. Открыл крышку: зеркальце, тампон. Нажал еще какой-то запор. Под второй крышкой – кассеты величиной с наручные часы. Пудреница зарокотала голосом автомобильного сигнала.
Гаджи представил, как все происходило.
Зульфия за рулем машины.
На заднем сиденье – американец и Вильке.
– О делах за стаканом вина, полковник, – говорит Вильке.
– Ол райт, – отвечает Томсон.
Теперь они едут молча. Посматривают друг на друга.
Крутятся крохотные диски магнитофона-пудреницы. Зульфия и Томсон с Вильке входят в таверну. Официант ведет их к столику. Сильным ударом ноги Вильке опрокидывает столик.
– Ищете уши Кальтенбруннера? – смеется Томсон.
Официант поднимает столик.
– Ол райт, – говорит Томсон. – Я тоже не люблю выступать перед микрофоном.
Вильке смотрит на Зульфию.
– Оставь нас на несколько минут.
Она идет на эстраду.
На краю столика – ее сумочка.
– Мы не будем играть – как это? – ага, в кошки-мышки, – говорит Томсон.
– Я весь внимание, – отвечает Вильке.
– Но один вопрос в преддверии нашей беседы. Почему, Вильке, вы идете на эту сделку?
– Русские танки в Германии. Они в трехстах километрах от Берлина. Я реалист. Мне удобнее иметь пятьсот тысяч долларов в кармане, чем рассчитывать на миф о сверхсекретном оружии фюрера. Я кадровый офицер. И хорошо информированный. Умею различать то, что стреляет, от бумажек, на которых нарисовано нечто долженствующее стрелять. И потом я слишком много занимался Россией, чтобы поверить в чью-то способность остановить русских. Третьего рейха уже нет... Томсон, заплатите откровенностью за откровенность. А на кой черт вам это нужно?
– Вы педант, Вильке, как и все немцы. А мы – бизнесмены. Мы умеем рисковать, вкладывая капитал. Это будет неплохой бизнес. Я в это верю. Разговор один: кладете на стол списки вашей агентуры в России. Проверенные. Точные. И без – как это? – ага, без дураков.
– Взамен? – спрашивает Вильке.
– Ранчо в Южной Америке. Пятьсот тысяч, которые вы просите. Кажется, ол райт?
– Какие гарантии?
– Мое слово и чек.
Медленно вертятся крошечные магнитофонные кассеты. Гаджи стоит, облокотясь на еле-еле звучащий приемник. Не глядя, нащупывает ручку, хочет его выключить, но случайно поворачивает регулятор в другую сторону. В комнату врывается голос из эфира. "У нас общий враг – имя ему фашизм".
Гаджи смотрит на светящуюся шкалу приемника, затем на магнитофонные кассеты. Томсон продолжает.
– Мое слово и чек. Потому что у нас с вами общий враг, коммунизм. Мы делаем одно дело, Вильке. Но вы оказались слабаками. Мы выручим вас. Мы не допустим, чтобы владычествовала бредовая идея равноправия. Наша общая цель, Вильке, уничтожить...
Голос Томсона и голос в приемнике прозвучали почти одновременно.
Диктор: "...фашизм".
Томсон: "...коммунизм".
Гаджи замер. Его широко открытые глаза смотрят в одну точку. Гнев, великий и справедливый, закипает в нем.
Из приемника уже льются звуки фокстрота.
Гаджи выключает его.
А магнитофонные кассеты продолжают свой бег по кругу.
Диктует Томсон:
– И не всякая шваль. Мне нужны люди, которые не боятся ничего на свете. Больше всего они должны любить деньги. Других мне не надо.
– К чему прописные истины? – обижается Вильке. – Мы отлично понимаем что к чему.
– Ол райт!
– Меня интересует техника передачи списков.
– Можете выбрать любой способ.
Магнитофон замолчал.
61
Гаджи подошел к телефону, снял трубку, долго держал ее в руке. Все-таки набрал номер.
– Доброй ночи. Мне необходимо вас видеть.
– Вас плохо слышно.
– Но откладывать нельзя ни на день, – он сказал это и положил трубку на рычаг.
– Наверное, неправильно соединили, – сказала Анна Мария, отодвинув от себя телефон.
– Абсолютно правильно, – ответил Фрикке. – Как жаль, что улетел фон Боргман. Он бы с тобой поговорил по душам. Впрочем, ты еще будешь иметь это удовольствие. Я решил отправить тебя в Берлин.
– Не понимаю?
– Зачем строишь из себя дурочку? Почему ты тайком от меня входишь в контакт с Вильке? Хватит водить меня за нос. Помни, ваш Канарис закончил в петле.
– Ты болван, Фрикке, и у тебя мания предательства.
– Зачем ты встречаешься с человеком, которого сбила машина?
– Я сказала, что ты болван. Добавить нечего, к сожалению.
Анна Мария подошла к окну. Улица, освещенная огнями реклам, была пустынной. Она смотрела на улицу, словно прощаясь с ней навсегда – оставалось слишком мало шансов. Но в то же время вряд ли Фрикке мог доказать обоснованность своих подозрений.
– Не вздумай выкинуться, – предупредил Фрикке.
– Ты не логичен, как женщина. Если мне надо с кем-то встретиться, разве я могу до этого покончить с собой?
Фрикке размышлял.
– Ты встретишься с ним обязательно. В моем присутствии.
Анна Мария повернулась к нему. Она рассмеялась:
– Именно так мы и поступим.
62
В этот день Гаджи нарушил непреложный закон конспирации: пошел на связь вопреки согласию Анны Марии. Он нарушил азбучную для разведчика истину, ибо то, что говорил Томсон, потрясло и ошеломило его. Теперь Гаджи нервничал, ожидая свидания все в том же кафе – за столиком под полосатыми маркизами.
Анна Мария укладывала свой багаж. Вещей было немного: два чемодана, большой и маленький.
– Я сяду за руль, – сказал Фрикке.
– Пожалуйста, – голос Анны Марии был любезным.
"Опель" тронулся.
Гаджи уже перешел на другую сторону улицы. Он перешел сюда потому, что боялся – вдруг машина промчится мимо и Анна Мария не заметит его.
Его заметил Фрикке.
– Твой клиент ждет. Возьмем с собой.
Анна Мария молчала.
– Ты представишь меня своим сообщником, человеком, который заменит тебя, сказал Фрикке. – Или... Ясно?
– Что может быть яснее? Если он тебе нужен – бери. Но имей в виду, я знаю его столько же, сколько и ты.
Фрикке остановил машину и открыл дверцу.
Что было делать Гаджи? Бежать? Значит, с головой выдать Анну Марию. Прикинуться оказавшимся здесь случайно? Бессмысленно.
– Рад видеть старую знакомую, – сказал он, натянув улыбку, и плюхнулся на заднее сиденье. – Покатаете?
Он понимал, что делает что-то не так, но отхода уже не было: он играл ва-банк.
Фрикке нажал на стартер.
Какое-то время ехали молча. Выбрались из города на шоссе. Мимо неслись глухие глиняные дувалы, скрывающие домики.
Молчание стало тягостным.
Анна Мария рванулась к Фрикке, обхватила его шею, пригнула голову.
– Стреляйте!
Фрикке растерялся: нападение было неожиданным. Потому что внимание сосредоточилось на изгибе дороги, да и руки его были заняты рулем. Через секунду он нажал тормоз и ударил Анну Марию, отбросив ее к дверце. "Как можно было допустить, чтобы этот сел сзади", – подумал Фрикке.
Гаджи понял команду.
Грохнул выстрел.
Фрикке обмяк. Машина вильнула в сторону, но, перекинувшись вперед, Гаджи успел перехватить руль.
Анна Мария была без сознания. Струйка крови сочилась около виска.
Тело Фрикке мешало Гаджи вести машину.
Анна Мария приоткрыла глаза.
– Перебросьте тело назад.
Одной рукой, придерживая руль, Гаджи с трудом перевалил труп через спинку сиденья.
– Как вы?
– Пройдет, – она посмотрела на себя в зеркало, принялась стирать с лица кровь.
– Это страшно.
– Одним мерзавцем меньше... На мосту надо сбросить. Не останавливаясь.
"Опель" шел по самому краю горбатого моста. На мгновенье приоткрылась дверка. Тело Фрикке полетело в воду.
– Другого выхода у нас не было. Он конвоировал меня в Берлин.
– То есть? Провал?
– Он заподозрил...
– Из-за меня?
– Может быть...
– Куда же мы едем? Вам нельзя возвращаться в Германию. Отсюда можно уйти через границу.
– Я не имею права без команды сложить оружие. Я – солдат, понимаешь.
– Но гестапо.
– У них нет доказательств. Единственный обвинитель там, – она посмотрела вниз, где река несла свои желтые воды. – Я сообщила в центр. В Берлине меня, наверное, встретят... А теперь о том, что вы – мальчишка. Помните, законы конспирации писаны и для вас. Я же сказала: не являться.
Гаджи пытался что-то объяснить.
Анна Мария оборвала его.
– Что удалось узнать?
– Они встретились.
– Зачем?
– Томсон покупает списки агентуры... Возьмите пленку. Здесь весь разговор, – Гаджи протянул пачку из-под сигарет.
– Где копия?
– У меня.
– Слушайте внимательно. Будете действовать совершенно самостоятельно... Не ищите связей. К вам придут. Когда будет возможно... Ну, а теперь прощайте.
– До свидания, – сказал Гаджи.
– Будем надеяться.
– Вы аккуратней.
– Есть, слушаюсь, – улыбнулась Анна Мария.
Машина остановилась.
– Пора, – сказала Анна Мария. Гаджи крепко пожал ей руку.
Она села за руль.
"Опелы" резко взял с места.
63
Погода была мрачной. Шел дождь, и лужи покрыли аэродром. Асфальтовые дорожки блестели словно черные зеркала.
Самолет подрулил к зданию вокзала.
Солдаты подкатили трап. Открылась дверь, на лестницу шагнул человек средних лет в черном пальто и шляпе-котелке.
– Рад видеть вас дома, господин посол, – взял под козырек лейтенант, которого мы когда-то видели в кабинете фон Боргмана, тот самый лейтенант, что жаловался на Вильке, задерживающего в лагере пленных летчиков.
– Благодарю, – посол приподнял шляпу.
Лейтенант подал знак. Подъехала машина. Он помог послу сесть в нее.
– Счастливого отдыха, – сказал лейтенант.
– Спасибо.
Машина пошла по лужам. Вслед за ней двинулась вторая, набитая охраной.
64
На трап пустили остальных пассажиров. Среди них была Анна Мария.
Лейтенант прошел в здание вокзала. Поднялся на второй этаж в кафетерий.
Официант принес кофе. Лейтенант пил маленькими глотками. Иногда он ставил чашку и рассматривал входящих.
Анна Мария остановилась в нерешительности, высматривая свободное место. Потом пошла к столику, за которым сидел лейтенант.
Он вынул из кармана газету, чтобы удобнее было достать платок и вытереть пот со лба.
Анна Мария достала из сумочки пачку сигарет. Лейтенант пододвинул на столе свою роскошную фуражку с высоченной тульей – она легла поверх пачки.
– При отъезде я вынуждена была убрать Фрикке, – сказала Анна Мария.
– Знаю. Пока я один. Через полчаса будут знать все.
Он показал глазами на газету.
– Здесь паспорт и билет до Праги. Самолет через час. В Праге свяжетесь с восьмым. Пароль тот же.
– Хорошо.
Анна Мария осеклась.
В огромном – во всю стену – зеркале отражался толстый майор в форме гестапо.
– Немедленно идите в парикмахерскую. Второе кресло у окна свободно. Покрасьте волосы. Как раз успеете. Счастливой дороги.
– Спасибо, товарищ двенадцатый.
Анна Мария поднялась, оставив недопитым кофе. Взяла свернутую газету. Она шла не торопясь, но, кто знает, скольких трудов стоило сдержаться, чтобы не прибавить шага.
Майор в форме гестапо подошел к лейтенанту.
– Слушай, пропал Фрикке. И Бюргер. Она должна быть здесь.
– Откуда сведения? Их подсунула русская разведка? И ты съел эту пилюлю.
– Телефонограмма от Кальтенбруннера: задержать Бюргер.
– Ого!
– Шеф распорядился оцепить аэровокзал. Сейчас начнем проверку документов.
– Неужели тебе не известно, что самолет прибыл сорок минут назад... Она что, дура? И ждет нас? – спросил лейтенант.
– Если Фрикке ее дело, она не будет сидеть в Берлине.
– Тоже открытие Америки. Ясно, она попробует пробиваться на Запад... Надо взять под контроль всех отъезжающих. Всех. Кем бы они ни оказались... Даже мужчинами.
– Ты начинай проверку. Я поеду в штаб.
Лейтенант поднялся, надел фуражку. Пачку сигарет, лежащую под ней, сунул в карман и быстро зашагал к выходу.
65
У центрального подъезда аэровокзала из грузовиков выпрыгивали солдаты в черной форме с повязками на рукавах.
Они блокировали все входы.
В главном зале молоденький офицер объявил:
– С места не сходить. Начинаем проверку документов. Приготовить паспорта.
Было ясно, что власть доставляла ему наслаждение.
Эсэсовцы группами – младший офицер и два автоматчика – шли по залу.
Проверяли документы у девушек-контролеров, у какой-то важной дамы.
– Какие хамы! – возмущалась она.
Подбежал полный старик.
– Отто, скажи им.
– Это моя жена.
Эсэсовец узнал его, взял под козырек.
– Простите, фрау. Такие времена.
Они пошли дальше.
– Зайдем? – хмыкнул один из эсэсовцев.
– Там никого нет? – офицер окликнул девушку.
– Кажется, нет, – сказала она.
– Посмотри, – распорядился старший.
Солдат толкнул дверь, на которой была нарисована женская фигурка
В парикмахерской женщины мыли головы, сушили волосы под фенами.
Анна Мария сидела в кресле, завернутая в простыню. Парикмахер возился с ее коротко подстриженными, иссиня-черными волосами.
– Документы! – офицер стоял сзади.
– Если вас не затруднит, откройте сумочку. Там паспорт, – она сказала это, не убирая волос с лица.
Офицер полез в сумочку, вынул паспорт. Долго листал его. Между страничками лежал билет. Он взял билет, посмотрел со всех сторон.
– Вы думаете улететь?
– Конечно. Кстати, мой друг, сколько у меня времени?
– Совсем мало. Торопитесь.
– Вы очень любезны. Только не забудьте положить все в том же порядке.
– Конечно, фрау.
Он все еще держал паспорт.
– Сумасшедшие эти женщины – к парикмахеру за пять минут до вылета Хорошо еще, что нас прислали сюда, а не в баню. Да, фрау, позвольте все же взглянуть на ваше лицо.
– Вы правы, хорошо, что мы не в бане. – Анна Мария высвободила руку из-под простыни, резко повернулась к эсэсовцу, отведя от лица волосы. На него смотрела яркая брюнетка, такая же яркая, как и на фотографии в паспорте.
– Долг служения фатерланду, – сказал он, щелкая замком на ее сумочке.
– Я так и поняла.
Эсэсовец двинулся к двери. Парикмахер ловко накрутил на бигуди последнюю прядь – ту, что закрывала лицо.
66
Что-то знакомое было в обстановке этого кабинета. Может, рояль, а может, вид из окон, где маячили фигуры часовых в касках, с карабинами через плечо.
Правда, этот кабинет был просторнее и намного шикарнее.
Полки с книгами.
Радиоприемник и магнитофон.
Ковер на полу.
Огромный кожаный диван и кресло того же гарнитура.
– Ясно, мерзавец, зачем тебя привели сюда? – сразу сорвался на крик Вильке
В дверях стоял Гаджи
– Судя по оказанному приему, – он показал на синяк под глазом и оторванный рукав пиджака, – из-за вашего скверного настроения.
– Займись своим. Сегодня мы повесим тебя. – Вильке кипел. – Как провалился Тихий? За сколько ты продал его? Каким образом?
– Может, вы плохо его учили?
– Ты продал... Ты... Ты... – Вильке орал в исступлении.
– Чушь!
– Как разговариваешь? Ты в уме?
Гаджи прошел в глубь кабинета и удобно устроился в кресле.
– Вы садитесь тоже, – предложил он Видьке. – Может пропасть билет в Южную Америку.
– Куда? – Вильке опешил. – Куда? – переспросил он, будто не расслышал или не понял Гаджи.
А Гаджи продолжал свою мысль:
– Может пропасть билет, за который вы продали свой драгоценный рейх. И я это знаю. Вот ведь какое дело.
– Ты... Ты понимаешь... Я отправлю тебя на виселицу, не дожидаясь вечера.
– И сами окажетесь в петле. А потом – сколько стоит моя персона в сравнении с вашей?
– Молчи, провокатор!
Гаджи полез в карман и достал кассеты. Поискал глазами магнитофон. Включил. В кабинете зазвучали голоса, голос Вильке – сначала. Томсона – потом: "О делах за стаканом вина, полковник". – "Ол райт".
Вильке попытался взять себя в руки.
– Что дальше?
– На пленке? О! Это вам известно. Что дальше в смысле перспективы?.. Вы хотите тихо жить в доброй стране с теплым климатом?
Что-то мечтательное появилось в глазах Гаджи, и не только в глазах – в голосе.
– После войны я тоже хотел домой, Баку... У меня там мать, жена, сын... дядя Аббас. Консерватория... Думал, что скоро войне конец... Томсон объяснил, что она будет продолжаться. Так ведь, полковник?.. Я мечтал быть не солдатом музыкантом. Томсон не хочет этого... Что делать? Нельзя же не принять вызова.
– Я думал, ты глупее.
– Формально – ваша школа. Теперь вам ясно?
Гаджи вертел в руках кассеты.
– Возьмите на память о конце своей карьеры, Вильке.
Тот послушно взял.
Роли переменились.
Гаджи диктовал:
– В списке, который вы передадите, я буду значиться одним из лучших ваших агентов, лучшим потому, что мне известна агентура Веца в Баку. Я ничем не скомпрометирован дома – вы когда-то говорили мне об этом. Копии списков мне. Это тоже ясно?
– Где дубликат пленки? – спросил Вильке, хотя отлично понимал, что Гаджи не ответит.
– В получасе прогулочным шагом от особняка Кальтенбруннера.
– Понятно, – закивал Вильке. Он выглядел старым, осунувшимся.
67
Проход был неширок. По обе стороны на стеллажах стояли сотни ящиков с этикетками американских сигарет.
Ящики были сложены в "кварталы", разделенные "улочками" и "переулками".
Причудливые тени пересекали несколько ящиков. Одна из них отплясывала какой-то странный, непонятный танец.
Это была тень от гермокостюма, висящего в одном из "переулков".
Самые обычные предметы приобретали здесь зловещий вид. И даже акваланги, маски, ласты, всегда яркие, цветастые, были одной черной масти.
В складе без окон царили полумрак и тишина. И потому шаги неторопливо идущего человека звучали гулко, рождая повторяющееся эхо.
Человек свернул в один из "переулков". Разорвал наклейку на ящике. Вскрыл его. В ящике лежала рация. Он повернул выключатель. Левитан читал: "Сегодня, 9 мая, все свободолюбивые народы земного шара торжественно отмечают славную годовщину победы над фашистской Германией, годовщину окончания Великой Отечественной войны".
– Куда все подевались? – из-за угла выскочил здоровенный верзила, коротко стриженный, в жилете, без пиджака.
– Что вы орете? – Стоящий у приемника обернулся.
В этом человеке не сразу можно было узнать Гаджи. Он располнел, побелели виски. Только глаза, хоть и смотрящие устало, сохранили блеск.
Держался он с той непосредственностью, иногда переходящей в грубость, которая отличает американца.
– Почему не завезли сигареты? – рявкнул Гаджи.
– Мы считали...
– Жулики! Я спущу с вас шкуру за эту тысячу блоков. Чтоб все до единого были на месте... Бездельники... – с крика он перешел на строго деловой тон: Сигареты на место завтра же! Ясно?
Он пошел по главной "улице" склада, с достоинством неся свое погрузневшее тело. Потом поднялся из подвала в просторное помещение магазина, прошел в свой кабинет. Только ковры указывали, что дело происходит на Востоке. В остальном кабинет был типичным американским бюро.
68
– Как дела, головорезы? – И Томсон здорово постарел за эти годы. Он только что вошел сквозь тяжелые металлические двери и остановился посреди класса.
За столиками перед передатчиками сидели ученики.
На доске, такой же, как в обычной школе, были выведены русские буквы и их значение в виде тире и точек.
Увидев Томсона, "головорезы" вскочили с мест. Вытянулись. Руки по швам.
– Сегодня вы пойдете на настоящее дело! – выкрикивал Томсон. – Значит, заработаете настоящие деньги... Но надо будет работать. Работать, "гвардия"! он ухмыльнулся. – Боб проводит вас до границы и устроит прощальный ужин. Боб, не вздумайте экономить на ужине.
– Из класса цепочкой по одному! – рявкнул Боб.
69
Гаджи сидел за столом.
Тяжелые морщины перечеркнули лоб. Он сжал руку в кулак и положил на него голову. Вероятно, Томсон вновь отправляет людей. А он?.. Ему не удалось не пустить их на свою Родину. Не удалось сделать то, что он обязан делать в первую очередь.
Он подумал о том, сколько вреда могут причинить враги, прежде чем их успеют обезвредить. Ему виделись перестрелка с чекистами, и раненый друг, и взорванный мост, и павшая овца – кто-то из негодяев успел отравить воду в колодце.
70
Томсон все еще стоял в классе, который покинули агенты.
Перед ним появился высокий худой человек интеллигентного вида.
– Добрый день, шеф. Как самочувствие?
– Ол райт Что у вас? – Томсон бросил взгляд на папку.
– Досье на тех, которых присмотрели в марте
– Оставьте, я познакомлюсь... Наверное, опять такая же шваль, как нынешние? Плохо работаете. Совсем плохо. Я начинаю жалеть деньги, которые вам плачу. Какой вид у ваших избранников? Ноль целых шиш десятых, как говорят в России... Ладно, ступайте.
Томсон подождал, пока закроется дверь. Взял фотографии. Кажется, он перекладывал снимки тех, которых Боб повел к границе.
71
Снимки перекладываются, ложась на стол в обратном порядке.
Зал заседаний Военной коллегии Верховного Суда СССР. На фронтоне Государственный герб Советского Союза.
72
Три генерала – председатель суда и народные заседатели.
Кафедра защиты.
Дальше – скамьи подсудимых. Сумрачные лица тех, чьи фотографии только что рассматривал председательствующий.
Два солдата конвоя.
Перед длинным столом суда – кафедра государственного обвинителя:
– ...Важное место в осуществлении своих агрессивных планов против Советского Союза реакционные империалистические круги отводят провокационной, подрывной и разведывательной деятельности. Их основное внимание привлекают замечательные достижения нашей страны в области науки и техники. Не находя среди советских людей никакой социальной опоры и базы для развертывания вражеской деятельности, иностранные разведки, бесцеремонно попирая нормы международного права, привлекают для своих грязных дел некоторых дипломатических представителей, делают ставку на изменников, предавших Родину, на нищенствующих "перемещенных лиц", на отщепенцев.
В напряженной тишине слушают речь.
Представители общественности.
Дипломаты.
Военные.
Строчат в своих блокнотах журналисты.
Подсудимые щурятся от яркого света юпитеров.
На них нацелены объективы доброго десятка кинокамер.
Государственный обвинитель продолжает:
– Они прибыли в нашу страну, нелегально перейдя границу. Снаряжение, изъятое у них при аресте, не оставляет сомнения в их преступных целях. Им не удалось осуществить подлые планы убийств и диверсий. Преступные замыслы были пресечены доблестью советских контрразведчиков!
В зале раздались аплодисменты.
Через раскрытые двери они донеслись до фойе. Видимо, в речи обвинителя наступил перерыв.
Фойе быстро заполнялось.
Герои труда.
Колхозница со значком депутата.
Известный киноактер.
Все хотели пробиться к длинному столу, около которого главным был немолодой майор.
– Здесь, – он указал на стол, – вы видите шпионско-диверсионное снаряжение, изъятое у подсудимых. Это водолазные костюмы и акваланги. Вот приемо-передающая рация. Данный предмет, – он указал на коробку из-под конфет или печенья, – данный предмет не что иное, как пластиковая бомба большой разрушительной силы. Взрыватель извлечен. Бомба обезврежена. Вот эта деталь, похожая на карандаш, и есть взрыватель. Рядом – многозарядные автоматические пистолеты. Они снабжены разрывными пулями... Теперь вот эти ампулы. В мою компетенцию не входит рассуждать на тему, зачем подсудимым понадобились ампулы с особо интенсивным ядом типа кураре. Я излагаю только факты. Ампулы эти разряжены, ибо их содержимое подвергалось исследованиям. А вот одну, которая хранится в этом опломбированном контейнере, мы сохранили не вскрывая.
73
Иностранные корреспонденты, собравшиеся в группу, о чем-то перешептываются.
По фойе идет седой генерал.
Иностранные корреспонденты ринулись к нему.
– Нам интересны подробности ареста подсудимых. Каким образом их удалось обнаружить?
– Используя методы советской контрразведки, опираясь на поддержку всего народа.
Высокий немолодой журналист с микрофоном в руке выбился в первый ряд:
– В таких делах всегда интересны подробности. Где произошел арест?
– На территории нашей страны.
– Генерал, оставим шутки. Наши агентства ждут серьезных сообщений.
– Неужели думаете, что я шучу? Вы же следите за ходом процесса. Какие тут шутки!
Подошел полковник в толстых роговых очках.
Звонок. Львов берет под руку Лаврова.
– Пора. Пойдемте в зал.
Лавров кивнул журналистам:
– Надеюсь на вашу объективность. Кстати, можете подчеркнуть в своих репортажах: такой конец ждет всех, кто незваным явится в наш дом.
74
Телефон звонил пронзительно и долго. Отложив газету с репортажем о судебном процессе, Гаджи, наконец, поднял трубку.
– Слушаю.
– Немедленно приезжай ко мне. Ты слишком увлекся табачной коммерцией. Блистательно превращаешь доллары в дым, – негодует Томсон.
75
Они сидят друг против друга.
– Какая-то чертовщина, – говорит Томсон. – Опять провал. Что будут говорить в конгрессе при обсуждении ассигнований?
– Простите, шеф, я не знаю, кого вы туда посылаете.
– А ты и не должен знать. Ты всегда был блестящим работником. Даже много лет назад, когда я купил тебя у этого пройдохи Вильке. Но я платил доллары вовсе не за то, чтобы ты стал преуспевающим коммерсантом. Я купил тебя для дела, которое ждало в Баку. Увы. Помнишь, тогда Смит сломал себе шею и я побоялся тебя отправлять на милую родину – в тот момент ты бы сломал шею, как и он. А время, оно бежит, бежит... Потом мне уже трудно было обойтись без тебя здесь. Но сегодня я принял решение. Оно должно быть тебе по сердцу. В среду ты отправишься куда-нибудь в Европу, а оттуда – в Россию.
Голос Гаджи был абсолютно бесстрастен.
– Кажется, это единственный шанс, чтобы поправить наше положение. Только...
– Что тебя смущает? – не дослушал Томсон. – Арест через много лет?
– Боюсь, что во время моего отсутствия в магазине будет дело – табак.
76
Самолет заходил на посадку, Внизу был город и улицами, которые сбегали к морю.
Стюардесса говорила:
– Наш самолет прибывает в столицу Советского Азербайджана город Баку. Еще раз, господа, проверьте, не забыли ли вы пристегнуть привязные ремни.
Туристы вели себя по-разному. Да и разными были они сами.
– Под нами Нефтяные Камни, – продолжала стюардесса. – Это город, построенный на сваях. Город нефтяников – гордость Азербайджанской республики.
Равнодушных к сообщению не оказалось. Туристы прильнули к окнам.
Ощетинившись закрылками, самолет шел на полосу со стороны моря.
У здания вокзала стояли встречающие.
Смолк шум двигателей. Открылась дверь самолета. Подкатили трап. В середине цепочки шел Гаджи.
Перед ним был вокзал с огромными буквами "Бакы". У правого крыла здания, сложив на земле чемоданы, рюкзаки, треноги от теодолитов и ящики с приборами, собрались студенты: видно, отправлялись на практику.
Гаджи остановился у самого трапа, раскуривая трубку.
– Смотри, какой босс, – сказал один парень другому.
Гаджи будто услышал, что речь о нем, и посмотрел в ту сторону.
Девчонки были разными – яркие блондинки и жгучие брюнетки. У одной совсем крохи – в стороны торчали короткие смешные косички.
Гаджи смотрел на ребят. Он не мог оторвать от них взгляда, хоть его остановка у трапа и вызвала затор. Может быть... Быть может, среди них сын... Тофик...
Какой он теперь? Как этот – в клетчатой навыпуск рубашке? Или как тот высокий, статный, что обнял за плечи девушку, объясняя что-то?
Гаджи хотел разглядеть их получше. Но едва взгляд останавливался на лицах, они расплывались, становились туманными, будто глядел он сквозь мокрое стекло. Воображение и реальность не совмещались в единый зрительный образ.
77
Парк жил обычной вечерней жизнью.
Хохотали девушки, раскачиваясь на качелях, – лодка взлетала высоко-высоко, казалось, к самому небу.
Старик бил деревянным молотом по силомеру – он был настоящий пехлеван.
Ударил какой-то парень.
Кругом смеялись.
Парень смущенно отошел от аттракциона.
Старик поглаживал усы.
На площадке, ярко освещенной фонарями, шахматисты строили свои хитроумные козни.
В конце аллеи светилась раковина летней эстрады. На скамейках было полно народу. Те, кому не хватило мест, стояли вокруг.
Подошли туристы.
На эстраде – несколько человек – двое военных и еще какие-то люди в обычных костюмах с орденами на лацканах.
Тот, кто был на трибуне, говорил:
– ...Но главным было не желание выжить любой ценой. Главное – это бороться до последней капли крови.
Девушка-гид, сопровождавшая туристов, сказала:
– Здесь встреча с ветеранами войны. У нас такие часто устраиваются.
Туристы понимающе закивали.
Гаджи слушал очень внимательно.
– Условия в лагере были ужасными, – продолжал ветеран. – Побои, карцер, расстрелы. Но люди держались, – ветеран жестикулировал одной рукой, другая была неподвижна: протез. – Только презренные отщепенцы пошли в услужение к гитлеровцам. Но таких оказались единицы, После войны некоторые из них испытали на себе кару за предательство, а кое-кто убежал со своими хозяевами – так и доживают свой век, прислуживая и пресмыкаясь...
Гаджи перевел взгляд.
По другую сторону скамеек собралась молодежь. И опять, как только Гаджи пытался рассмотреть лица ребят, они расплывались, а в "фокусе" оставались только фигуры, рубашки, брюки.
– Пойдем дальше? – спросила девушка-гид. Ей показалось, что выступление ветерана не очень интересует туристов. Она была совсем молоденькой, очень смешливой. И когда увидела, как задумчив Гаджи, взяла его под руку:
