Текст книги "Валет Бубен"

Автор книги: Б. Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Б. К. Седов
Валет Бубен

ПРОЛОГ

Старица Максимила стояла на бревенчатом крыльце, и ее неподвижный взгляд был устремлен в холодную голубизну утреннего неба. Луч восходящего солнца, раскаленный край которого показался над верхушками деревьев, коснулся ее лица, но Максимила не обратила на это никакого внимания. Мысли ее были далеки от этого места и от этого дня.

С тех пор как вертолет унес в своем железном чреве надежду и отраду Максимилы – Алену и Алешу, жизнь в поселении староверов изменилась. История общины, летопись которой велась старостами, сменявшими друг друга по мере их отбытия в лучший мир, знала не так уж и много случаев, когда мрачное и горестное событие накрывало своей тенью затерянное в тайге поселение.

Жизнь староверов проходила в праведных трудах и молитвах, и весь риск их существования сводился к неожиданной встрече с медведем-шатуном да к возможности утонуть в мелкой извилистой речке, неподалеку от которой стояли их дома. Но со зверями староверы, в совершенстве владевшие искусством жизни в дикой тайге, умели находить общий язык, а в речке лишь однажды утонул дурачок Артемка, да и было-то это полтора века назад. Так что неожиданная смерть не была в общине такой частой гостьей, какой она является для городского жителя, бытие которого представляет собой постоянное лавирование между сотнями возможностей окончить свои дни нелепо и страшно.

Но то, что произошло несколько месяцев назад, было страшнее смерти.

Если бы Алеша и Алена просто погибли, то поселенцы погоревали бы положеный срок, а потом стали бы жить дальше в полной уверенности, что души безвременно покинувших грешную земную юдоль отроков предстанут перед сверкающим престолом, и Всемилостивый определит им вечное блаженство, как они, по всеобщему мнению, того и заслуживали.

Однако все было совсем не так. Чужие люди, не знавшие ни Бога, ни совести, ни сострадания, безжалостно и грубо увлекли невинных парня и девицу в чуждый и опасный мир, сравнимый разве что с адом. И теперь неизвестность их судеб мучила Максимилу и в ее воображении рисовались картины совращения отроков, их падения в пучину греха, путь из которой ведет прямиком в преисподнюю, и попавший туда оставляет последнюю надежду за мрачным порогом.

Это и не давало Максимиле ни покоя, ни тихого сна. Она проводила дни в молитвах, а ночи в гаданиях и в попытках с помощью колдовства проникнуть в тайны событий, происходивших невообразимо далеко от нее.

Минувшим вечером, после захода солнца, когда все жители общины уснули, Максимила зажгла в спальне несколько свечей и бросила на жаровню щепотку благовонных трав, собранных ею в тайге в точно определенное время со всеми необходимыми приговорами и молитвами. Спальня, освещенная теплым неярким сиянием свечей, наполнилась ароматом благовонного курения, и Максимила, встав на колени перед висевшим на стене образом Спасителя, обратилась к нему с молитвой о помощи в поисках невольно увлеченных отроков.

Закончив молитву, Максимила встала, оправила подол длинной, до пола, домотканой юбки и оглядела спальню. По стенам были развешены в определенном порядке пучки трав, кореньев, венки и ленты. Между ними висели мешочки с лекарственными снадобьями и амулеты. Каменные бусы и деревянные браслеты на запястья, причудливо изогнутые сучки, принесенные Максимилой из леса, найденные ею в речке обточенные водою осколки древних камней, в которых она почувствовала магическую силу, – все это составляло атмосферу, которая помогала Максимиле проникать за пределы обыденной и очевидной жизни. И ни от одного из предметов, находившихся в ее спальне, не исходило мрачной и темной энергии, свойственной нечистому колдовству, направленному на жадную корысть и на злобные пожелания людям зла и горя. Не было тут ни сушеных летучих мышей, ни лягушачьих косточек, ни черепов, ни пауков, вообще – никакой чертовщины и бесовщины, с которыми в представлении людей обычно связывается образ колдуньи.

На старинной потемневшей иконе, висевшей в красном углу и окруженной венками и вышитыми полотенцами, был изображен Иисус Христос, поднявший правую руку в двуперстном благословении и глядевший на мир с мягкой укоризной. Дескать – говоришь вам, олухам, говоришь, а все – как об стенку горох. Ну да ладно, люблю я вас, негодяев, и не теряю надежды на то, что начну наконец пускать вас в свое Царство не из жалости, а по заслугам вашим.

Максимила достала с полки две свечки, самолично сделанные ею из воска лесных пчел, смешанного с особыми растертыми травами, и, засветив их, поставила на небольшой грубый стол по обе стороны от крупного осколка вулканического стекла. Этот осколок она нашла в тайге лет пятьдесят назад. Идя вдоль глубокого оврага, заросшего густым низкорослым ельником, она вдруг почувствовала исходящую от чего-то неподалеку светлую помогающую силу и, поискав, обнаружила лежавший на самом дне оврага и сверкавший ночным светом кусок обсидиана весом с полпуда. Протянув к нему руки, Максимила ощутила приятное покалывание, которое, впрочем, совершенно не обеспокоило ее, и неожиданно пришедшую ясность мысли. Не испытывая ни малейшего сомнения, она подняла с земли этот увесистый черный обломок древнего огня и принесла его в свой дом. Там она отмыла его, поставила на особый стол, который построила специально для этого своими руками, и с тех пор найденный в овраге осколок вулканического стекла часто помогал ей в таинственном и непонятном для непосвященного искусстве ведуньи.

Максимила села перед столом на низенькую скамеечку, сложила руки на коленях и, устремив взор в мерцающие и темные, как космос, глубины обсидиана, ощутила знакомый холодок и почувствовала, как там начинают открываться неясные дали и непонятные картины, которые ей предстояло разобратьи понять. Много-много лет назад старец Иона, ее духовный наставник, ныне уже покинувший этот грешный мир, говорил, что Бог уже давно дал ответы на все мыслимые вопросы, и эти ответы всегда находятся прямо перед тобой. Главное – найти правильный вопрос. И сейчас Максимила в который раз пыталась понять, как правильно спросить о том, где же маются ее возлюбленные чада. А именно это и было самым трудным.

В пятнадцати километрах от поселения, среди глухих и почти непроходимых зарослей, возвышалась живописная скала, на вершине которой росло несколько чахлых елочек. Скала эта была в три раза выше самой высокой сосны из тех, что окружали ее от века, и видно ее было издалека.

Путник, который взобрался бы на самую вершину этой скалы, мог увидеть под собой темный ковер бескрайней тайги, раскатанный до самого горизонта, а если бы посмотрел в бинокль, то обнаружил бы далеко на востоке небольшую проплешину в ковре, а в ней – несколько микроскопических коробочек. Время от времени над этим местом поднимался слабый дымок, а по ночам постоянно светилось тусклое зарево дизельного электричества. Это была та самая ижменская зона.

Старец Евстрат посмотрел в ту сторону и, сплюнув, отвернулся.

Он сидел на вершине скалы, прозванной среди немногочисленных местных жителей Чертовым Камнем, и, опершись спиной об одну из низкорослых елочек, выросших на камне неизвестно каким способом, обозревал окрестности. Несмотря на свои девяносто лет и морщинистое, как древесная кора, лицо, старец Евстрат был бодрым и полным сил мужчиной. Он энергично ходил по тайге, бил зверя, если нужно, сам колол и пилил дрова и говорил, что до сих пор остается в силе и в уме исключительно потому, что живет праведной и скромной жизнью. Никому и в голову не приходило возразить ему или усомниться в его словах. Жизнь Евстрата проходила у всех на глазах, и каждый мог сам убедиться в том, что так оно и было на самом деле.

Евстрат вздохнул и стал спускаться вниз.

Каждый раз, приходя сюда, он проводил несколько часов на вершине утеса, преследуя сразу две цели. Одна из них касалась уединенного размышления, приводившего к очищению помыслов и возвышению духа.

Вторая цель имела гораздо более практический смысл.

Пока дух Евстрата парил и возвышался, его глаза зорко осматривали все вокруг и отмечали любое движение в прилегающих к Чертову Камню зарослях. Натренированное зрение таежного следопыта и прирожденного снайпера помогало Евстрату заметить даже белку, прошмыгнувшую на расстоянии в сто шагов от скалы. И поэтому человек, которому вздумалось бы подкрасться к скале незаметно, никак не мог рассчитывать на успех.

Вот и на этот раз, убедившись, что рядом с Чертовым Камнем никого нет, Евстрат начал спускаться, осторожно и в то же время ловко переступая по давно заученным выступам в наклонной каменной стене. Добравшись до земли, он отряхнулштаны и медленно пошел вокруг утеса. В одном месте, совсем рядом с уходящей вверх неровной гранитной плоскостью, росла густая высокая ель.

На высоте в три человеческих роста ее крона плотно прилегала к скале, и, подойдя к этому месту, Евстрат замер, зорко оглядываясь. Так он простоял минут десять, затем достал из-за пазухи короткую толстую веревку с двумя петлями на концах, охватил этой веревкой толстый шершавый ствол и, скрестив особым образом ноги в мягких ичигах, уперся ими в дерево и начал быстро подниматься, ловко перебрасывая веревку все выше и выше. Через несколько секунд он скрылся в густых и тяжелых ветвях, и никому бы и в голову не пришло, что здесь только что был человек.

Встав на толстый сук, отходивший от ствола в сторону скалы, Евстрат спрятал веревку за пазуху и, не держась руками, спокойно сделал несколько шагов, отделявших его от узкой вертикальной щели, в которую уходил этот сук.

Оперевшись на скалу, Евстрат повернулся боком и протиснулся в щель. Через несколько метров она делала резкий поворот направо, потом опять налево, и вскоре Евстрат оказался в кромешной тьме открывшегося перед ним глухого пространства. Достав из-за пазухи свечу, он зажег ее, укрепил на каменном выступе, густо покрытом потеками воска и стеарина, и огляделся.

Со времени его прошлого визита в пещеру ничего не изменилось.

Пламя свечи стояло неподвижно, и в его неярком свете можно было различить сводчатыекаменные стены, уходившие в невысокую темноту, грубый деревянный стол, стоявший на удивительно ровном каменном полу, простую домодельную табуретку и сколоченные из толстых досок полки, на которых громоздились старинные книги и рукописи. На полу рядом с полками стояло несколько небольших сундучков, а к стене были прислонены два свернутых знамени и старинная хоругвь, на верхушке которой красовался вставший на дыбы золотой медведь.

В пещере было сухо и тепло, ни в какую непогоду сюда не проникала сырость. Зимой тут было холодно, и только. Поэтому вот уже триста с лишним лет все, что здесь находилось, было в полной сохранности, и только изредка Евстрат, а до него – его предшественники, осторожно стирал пыль с древних книг и наводил порядок, который, кроме него самого, нарушать было некому.

Евстрат достал еще одну свечу, зажег ее и всунул в стоявший на столе позеленевший от времени подсвечник. В пещере стало несколько светлее, и, подойдя к входу, Евстрат завесил ведущую наружу щель плотной домотканой дерюгой. Вернувшись к столу, он присел на скрипнувшую табуретку, положил на стол перед собой морщинистые руки и глубоко задумался.

Его взгляд равнодушно скользил по кожаным и деревянным переплетам лежавших на полках старинных рукописных книг, по обитым почерневшим железом сундучкам, по каменным стенам, которые, слава Богу, всегда оставались сухими, а мысли в этовремя снова и снова возвращались к недавнему разговору со старицей Максимилой.

Несколько дней назад она пришла к нему и, перекрестившись у порога, ступила в избу. Евстрат в это время, ловко орудуя толстой иглой, починял порты. Увидев, чем он занят, Максимила улыбнулась и сказала:

– Бог помощь, братец Евстрат!

Подняв глаза от работы, Евстрат ответил:

– Здравствуй, сестрица Максимила, заходи, гостьей будешь.

Максимила подошла к скамье, стоявшей у стены, и села на нее таким плавным и изящным движением, которому могли бы позавидовать выпускницы хореографического училища. Спина ее при этом осталась совершенно прямой. Евстрат бросил на Максимилу быстрый взгляд, который был знаком ей уже семьдесят с лишком лет, и, затянув узел, перекусил суровую нитку белыми крепкими зубами. Отставив руку с починенными портами далеко в сторону, он критически осмотрел свою работу и, оставшись доволен, встал со скамьи и убрал порты в шкапчик.

-А не желаешь ли чайку, Максимилушка? – спросил он, глядя на нее сверху вниз.

Максимила подняла на него глаза и ответила:

– Желаю, если по-хорошему.

– Вот и хорошо, – согласился Евстрат, – конечно, по-хорошему. Когда же у нас с тобой было по-плохому?

Максимила тонко улыбнулась, зная, что имел в виду Евстрат, и наклонила голову. С тех пор как она отказала ему в ответ на предложение руки и сердца, между ними не прекращалась игра, состоявшая из постоянных полунамеков на неслучившуюся много лет назад любовь.

– Тогда пойдем на улицу, запалим там самовар, а пока он будет нам чай варить, поговорим о том, с чем ты пришла.

Они вышли из избы и направились к вкопанному в землю большому дощатому столу под березой, за которым обычно кто хотел, тот и сидел. Евстрат нес перед собой полный самовар, а Максимила, легко нагибаясь, подбирала с земли мелкие щепочки и сучочки на растопку.

Поставив самовар на стол и водрузив на него мятую жестяную трубу, Евстрат сказал:

– Погоди, сейчас дров принесу. И пошел в избу.

Вернувшись, он принес с собой холщовый мешок с сухими сосновыми шишками и, высыпав малую толику их на стол, занялся растопкой самовара.

Через несколько минут в топке самовара зашумел огонь, и теперь оставалось только подбрасывать в него шишки и ждать, когда он запоет свою любимую песню.

Усевшись на лавку напротив Максимилы, Евстрат посмотрел на нее и сказал:

–  Так с чем ты пришла ко мне, сестричка? Ты ведь не просто так пришла, чайку попить, правда?

Максимила взглянула на него, поправила белоснежный платок и ответила:

–  Твоя правда, братец, не просто так пришла я к тебе. И говорить я буду о невеселых, но очень важных вещах, о которых я узнала этой ночью. Хоть ты и не одобряешь моего ведовства, но ни разу не было такого, чтобы ты мог меня всерьез упрекнуть за это.

Евстрат кивнул, соглашаясь.

– Тогда слушай меня, и я расскажу тебе о том, что я увидела с Божьей помощью, и от чего нам нужно спасаться, чтобы не погибнуть всем и зазря.

Евстрат пристально посмотрел на нее, но ничего не сказал, и на его лице отразилась готовность внимательно слушать.

– Прошедшей ночью обратилась я к помощникам моим малым, чтобы они пособили мне увидеть, что с Аленой и Алешей деется, да где они, да как их найти, – начала она.

Помощниками малыми Максимила называла свои амулеты, снадобья и прочие атрибуты гадания и ведовства.

– И опять не смогла я ничего увидеть, только тени смутные плыли, да голоса неясные бормотали на чужом языке. Но потом, уже под утро, вступило в избу сияние и голос чистый и сильный сказал мне, что ждет нас всех гонение и погибель. И что придут эти беды не через врага чужого, не через злодея неизвестного, а через Алешу нашего, через внучка моего возлюбленного. И будет с ним при этом Костя. Тот самый Костя, которого в миру грешном Знахарем зовут и который Настеньку нашу из общины увел. И будут они с Алешей невольными проводниками нашей погибели.

Она глубоко вздохнула, и Евстрат открыл было рот, но Максимила сделала повелительный жест, и он не посмел прервать ее, хотя вопросы и возражения так и вертелись у него на языке.

– Поведал мне все это голос тот ангельский, а потом сказал, что если сможем мы найти их до того, как они свое невольное злодейство совершат, то и мы спасемся сами, и их спасем от Геенны пожирающей. И что нужно делать это скорее, иначе не пройдет и года, как на этом самом месте, где мы с тобой, Евстратушка, чаевничать собрались, одни головешки останутся. А косточки наши зверье по кустам да по буеракам растащит. Вот так, братец. Умолк голос тот нездешний и сияние в избе угасло. Только свечечки мои наговорные коптят, будто и не было ничего.

Максимила умолкла. Евстрат встал и начал неторопливо подбрасывать шишки в самовар.

– И больше ничего не сказал голос тот? – спросил он через некоторое время.

– Больше ничего, как есть – ничего, – ответила Максимила и снова горестно вздохнула.

– Да-а… – протянул Евстрат, – тут нужно думать и крепко думать…

Он неожиданно вспомнил о том, что не одобряет ведовство, и, повернувшись к Максимиле, заговорил сварливо:

-А я тебе сколько раз говорил, что твои гадания до добра не доведут? Говорил? И вот теперь видишь, что получается. Видишь, к чему грех твой привел?

– Очнись, сорока трескучая, – оборвала его Максимила, – сам не понимаешь, что говоришь. Я только рассказала тебе то, что услышала. А уж кто эту беду накликал, то одному только Господу известно. И голос тот про это ничего мне не сказал.

Самовар, наконец, закипел, и оба были рады, что можно отвлечься на время от невеселого разговора и заняться разливанием чая и прочей обыденной суетой, которая позволит собраться с мыслями, а там… А там – видно будет. На душе у Евстрата было тоскливо и мрачно, и, увидев это, Максимила погладила его по загорелой морщинистой руке и сказала:

-Надейся и верь, братец Евстрат. Бог не оставит нас без помощи своей. И братьям и сестрам нашим не говори пока ничего. Только введешь их в сомнение и в суету, а это сейчас ни к чему. А мы с тобой и вправду должны крепко подумать о том, как души невинные уберечь.

Она умолкла на миг, а затем, взглянув на Евстрата, сказала:

– А ты чаек-то разливай, не ленись. Кто кого угощает – ты меня или я тебя, портной мастеровитый? У меня занавесь в светелке обветшала, может, починишь, Евстратушка?

И она залилась молодым смехом.

Евстрат стрельнул на Максимилу глазами и вдруг ловко дернул ее за длинную темную косу, выбегавшую из-под белого староверского платка.

Максимила ойкнула, а Евстрат уже сидел напротив нее и чинно держал в руке стакан в оловянном подстаканнике, наполненный душистым чаем с лесными травами.

Свеча, стоявшая в подсвечнике, затрещала и замигала.

Евстрат вздрогнул, отвлекшись от воспоминаний о разговоре с Максимилой и, поплевав на пальцы, снял нагар с фитиля. Пламя свечи сразу же выправилось, и его ярко-желтый лепесток ровно вытянулся вверх.

Задумчиво оглядев пещеру, Евстрат остановил взгляд на полках со старинными книгами, и в его голове поплыли, сменяя друг друга, невеселые мысли.

Злые люди увлекли Алешу на дьявольской железной птице, и Евстрат остался без преемника. Пять лет назад, когда Алеше стукнуло тринадцать, Евстрат взял его с собой в тайгу и, приведя к Чертову Камню, предложил отыскать тайный вход в пещеру. Минут через двадцать Алеша нашел его, и Евстрат остался доволен. Наблюдательность и проницательность были обязательными качествами для будущего пастыря, и Евстрат, который после долгих раздумий выбрал на эту роль именно Алешу, был удовлетворен.

Но Алешу ждала не только роль будущего духовного наставника поселенцев-староверов. Гораздо большее значение Евстрат придавал тому, что именно Алеша после него станет хранителем главной тайны общины, о которой не знал никто, кроме сменявших друг друга пастырей. Более трехсот лет в этой пещере хранились книги, которые с полным правом можно было назвать сокровищами, и уже шестьдесят восемь лет, сменив оставившего этот бренный мир старца Нону, Евстрат был хранителем тайны.

Евстрат провел Алешу в пещеру и объявил ему, что теперь он наравне с самим Евстратом является посвященным в главную тайну общины и в надлежащее время должен будет передать ее следующему пастырю. Алеша смиренно принял посвящение, и с тех пор они с Евстратом часто посещали пещеру, где Евстрат читал Алеше слова мудрости, хранившиеся в старинных книгах и записанные давно умершими людьми.

А теперь Алеши не было, и Евстрат не знал, что ему делать. Он долго присматривался к оставшимся в общине немногим молодым людям, но не находил среди них такого крепкого духом и чистого помыслами юноши, как Алеша. Положение было безвыходным.

Евстрат вздохнул и, встав, подошел к полкам с книгами.

Проведя рукой по шершавым переплетам, он остановился на одном из них, снял книгу с полки, положил ее на стол и, усевшись на табурет, стал разглядывать давно знакомый ему том, имевший для знающего человека особую ценность.

Обложка книги, сработанная из покрытых изощренной резьбой тонких пластин дорогого темного дерева, источала слабый аромат, корешок и кромки обложки были сделаны из тисненой кожи, пришитой к дереву серебряными скобками, изукрашенными затейливой чеканкой, а на лицевой стороне деревянной обложки в серебряных гнездах сидели семь драгоценных камней.

По углам обложки были расположены четыре крупных рубина, чуть ниже, тоже в углах – два изумруда, а над перламутровой инкрустацией заглавия, врезанного в обложку, красовался чуть покосившийся огромный бриллиант.

Евстрат взял сухую тряпицу и тщательно стер с книги пыль.

И сразу же в старом вощеном дереве обнаружились благородные слои и прожилки, рубины и изумруды бросили вокруг себя светящиеся красные и зеленые тени, а в глубине великолепного бриллианта заиграли радужные отражения. Евстрат открыл сухо зашуршавший старинный том и в который раз подивился прихотливой вязи, бегущей справа налево и таящей в себе собранную людьми по малой крупице божественную и человеческую мудрость. Он не знал языка, на котором была написана эта книга, но он знал ее название.

Книга эта называлась – Коран.

* * *

На берегу Аравийского моря, над глубоко вдававшейся в мрачные скалы сине-зеленой бухтой, стоял легкий белоснежный дом.

Неверные собаки называли такие постройки виллами, фазендами, бунгало и дачами, но люди, для которых многовековая история не прерывала свое течение и которые не собирались менять свои представления о жизни в угоду нагло рвущейся с Запада изменчивой и капризной моде, оставались верны старым традициям. И поэтому в их жизни, как и тысячу лет назад, были шахи, слуги, рабы, гаремы, евнухи и дворцы.

Дворец муллы Азиза стоял на головокружительной высоте, и его терраса заканчивалась вровень с улетавшими вниз скалами. Но не следует думать, что вокруг этого дворца бродили вонючие ишаки и босые декхане с кувшинами. Не все, что приходило в арабский мир с Запада отвергалось мудрыми последователями учения пророка Магомета. Такие вещи, как электричество, кондиционеры, опреснители, автомобили, радио и главное – оружие, принимались здесь с почетом и уважением. Аллах не возражал против того чтобы его верные сыны пользовались полезными изобретениями неугодных ему людей, и, конечно же, приветствовал то, что эти изобретения использовались против самих же изобретателей.

Белая, как колумбийский кокаин, мраморная терраса была залита ослепительными лучами жаркого полуденного солнца. Небольшой бассейн, в котором прохладно колыхалась кристально чистая голубая вода, был окружен художественным беспорядком шезлонгов, полосатых солнечных зонтиков, легких столиков и прочего летнего купального хлама.

Посреди бассейна, на поверхности воды, раскинув поросшие густой черной шерстью руки и ноги, лежал мулла Азиз. Его поддерживали две черноволосые красавицы, которые, как, впрочем, и сам мулла Азиз, были в чем мать родила. Третья красавица, устроившись между широко разведенных ног муллы Азиза, делала ему минет.

Мулла Азиз, закрыв глаза, тихо стонал от наслаждения и время от времени бормотал:

– О, алла… о, алла…

Красотка, ревностно занимавшаяся его небольшим, но бодро стоявшим сокровищем, нежно водила пухлой ручкой по его волосатому брюху и иногда, когда мелкая волна, попадала ей в нос, фыркала и трясла головой.

Наконец мулла Азиз почувствовал, что приближается момент высшего земного наслаждения, и издал громкий и страстный стон. Красотка добавила усердия, и через несколько секунд он задергался всем телом и начал извергать благословенный нектар, принять который поторопились и обе подружки смуглой счастливицы. При этом они забыли о том, что господина нужно держать на поверхности. Погрузившись в воду, мулла Азиз захлебнулся и судорожно заколотил руками и ногами. Момент высшего наслаждения был безнадежно испорчен.

Вынырнув, он, кашляя и отплевываясь, стал раздавать своим гуриям оплеухи и затрещины. Они уворачивались и хихикали, а он грозил им всеми смертными карами и отлучением от своего божественного тела. Наконец его гнев утих, и мулла Азиз, поддерживаемый наложницами, выбрался из бассейна и завернулся в огромный махровый халат.

Бросив на провинившихся гурий еще несколько грозных взглядов, он раздвинул стеклянную стену и вошел в просторный прохладный зал, в котором тут и там можно было увидеть обширные диваны со множеством валиков и подушек, кальяны, низкие столики, а также компьютер, факс и прочую западную оргтехнику на модерновом офисном столе, стоявшем в углу.

Мулла Азиз посмотрел на висевшие на стене большие часы, на циферблате которых был изображен врезающийся в небоскреб «боинг», и, нахмурившись, щелкнул пальцами. Женщины, уже успевшие накинуть на себя какую-то одежду, засуетились, и через несколько минут мулла Азиз был одет, причесан и готов к приему гостей, которые должны были прибыть с минуты на минуту О том, что он только что барахтался в бассейне со своими девками, можно было догадаться только по тому, что его черные, как уголь, волосы были чуть влажными. Теперь он был похож на серьезного человека из кабинета правительства какой-нибудь арабской нефтяной державы.

Повинуясь его жесту, дамы удалились. Мулла Азиз уселся в кресло, закинул ногу на ногу и стал ждать.

Наконец, стрелки на часах, напоминавших при каждом взгляде на них о великом подвиге воинов Аллаха, сошлись на двенадцати, и высокая белая дверь распахнулась.

На пороге появился человек, который, если не считать черных вьющихся волос, был полной противоположностью невысокому и склонному к полноте мулле Азизу.

Надир-шах, наследник и преемник погибшего в Душанбе Кемаля, был выше среднего роста, на его теле не было ни одного грамма лишнего жира, его можно было назвать скорее жилистым, чем мускулистым. Тонкая смуглая кожа туго обтягивала кости черепа, верхнюю губу украшали узкие хищные усики, а густые черные брови, под которыми сверкали неукротимо горящие глаза, выразительно двигались, послушно отражая настроение Надир-шаха. Короче говоря, он был классическим роковым брюнетом, стройным и подвижным, и не одно женское сердце разбилось вдребезги, упав к его длинным загорелым ногам.

Но не только победами на любовном фронте славился зловещий красавец Надир-шах. Если бы он был просто удачливым арабским бабником, то Кемалъ никогда не приблизил бы его к себе, и тем более никогда не сделал бы его своим наследником и преемником. В Надир-шахе сочетались бесстрашие настоящего воина и осторожность опытного ростовщика, способность к безоглядному смертельному риску и мудрость прозорливого военачальника.

А его нежность и неутомимость в постели, сводившие с ума черноволосых дочерей Аллаха и прохладных европейских блондинок, надежно уравновешивались неслыханной жестокостью, с которой могли познакомиться те, кто попал в его руки в качестве пленников. Любой смелый и мужественный воин, угодив к Надир-шаху, через некоторое время начинал униженно молить его о смерти. И, конечно, в конце концов все они получали то, о чем просили.

Увидев вошедшего, мулла Азиз поднялся с кресла и, сладко улыбаясь, шагнул ему навстречу, раскрыв объятия.

– Ассалям алейкюм! – приветствовал он Надир-шаха, слегка приобнимая его за мускулистые плечи.

-Алейкюм ассалям! – ответил Надир-шах, ощутив под узкими твердыми ладонями жирные лопатки муллы Азиза.

-Да продлит Аллах твои дни, – сказал мулла Азиз и, взяв Надир-шаха под руку, подвел его к столику, рядом с которым стояли два низких и удобных кожаных кресла.

– И тебе я желаю того же, почтенный Азиз, – ответил Надир-шах, опускаясь в кресло и европейским жестом поддергивая брюки, – однако оставим уверения во взаимном почтении на другое время и перейдем к делу.

– Согласен с тобой, почтенный Надир-шах, – сказал мулла Азиз, усаживаясь напротив Надир-шаха и звоня в маленький золотой колокольчик.

Одна из дверей тут же распахнулась и на пороге показался пятнадцатилетний мальчик, одетый, как Аладдин из голливудского мулътика. Он поклонился, сложив руки перед грудью, и мулла Азиз вопросительно посмотрел на Надир-шаха.

– Черный кофе и воду со льдом, – сказал Надир-шах.

-Мне то же самое, – кивнул Азиз, и мальчик, поклонившись еще раз, вышел.

Увидев, каким взглядом проводил его Азиз, Надир-шах едва заметно усмехнулся, но тут же снова стал серьезным и сказал:

– Новости, которые я принес тебе, почтенный Азиз, стоят многого, и, надеюсь, они обрадуют тебя так же, как обрадовали меня. Важность этих новостей не допускает того, чтобы доверить их такому ненадежному вестнику, как телефон, и поэтому я спешил к тебе так, как, еще будучи пламенным юношей, никогда не спешил на свидание с прелестной Гюлъд-жан, жившей в половине ночи пути от моего дома.

Выслушав эту витиеватую фразу, Азиз поднял бровь и сказал:

-Дорогой Надир-шах, я преклоняюсь перед твоим красноречием, но уж если мы будем говорить о делах, то пусть наши речи будут кратки и точны, как удар кобры. А красивые и умелые слова, достойные лучших поэтов и певцов, оставь для той самой Гюльджан.

Азиз засмеялся и ответил:

– Той самой Гюльджан, к которой я спешил когда-то, гонимый страстью, теперь уже лет тридцать, и она давно уже не такая прелестница, какой была в то далекое и прекрасное время. Она стала толстой и вздорной. А насчет того чтобы выражаться коротко и точно, я согласен. Но могу же я хоть иногда вспоминать о том, что наша культура подарила миру не только великих воинов, но и таких людей, как Саади, Омар Хайам и Фирдоуси!

Дверь открылась, и Аладдин вкатил в зал столик на колесах, на котором были кофейник, кувшин с водой и льдом и ваза с фруктами.

Переставив все это на столик, он удалился. Надир-шах, налив себе черного и густого, как эмиратская нефть, кофе, отпил глоток, потом еще один, и, поставив чашечку на стол, повернулся к Азизу.

– Как тебе известно, – начал он, – на протяжении нескольких месяцев мои люди безуспешно пытались захватить некоего Знахаря, который завладел нашими сокровищами, хранившимися в Эр-Рийяде.

Азиз кивнул и поднес к губам чашку с кофе.

– При этом несколько моих людей погибли в Америке. Этот русский Знахарь показал себя умелым воином и бесстрашным человеком. Но сегодня ко мне пришла приятная новость из России. Два дня назад моим людям удалось взять в заложники одного человека и в тот же день переправить его сюда. Это – названый брат Знахаря Алексей. Ради него Знахарь на следующий же день, то есть вчера, пошел на контакт с нами, и ему были выставлены условия возвращения Алексея. Безусловно, захват такого заложника является большой удачей, и я вижу, что ты, уважаемый Азиз, радуешься вместе со мной. Но эта удача – ничто по сравнению с тем, о чем я тебе расскажу сейчас.