Текст книги "Человечность нового мира"

Автор книги: Б Брайнина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Брайнина Б
Человечность нового мира

Б.Брайнина

Человечность нового мира

Все, как всегда, в рабочем порядке: стопы книг, аккуратно сложенные листы бумаги, карандаши и ручки, зеленоватый свет лампы.

Федин показывает мне только что полученные переводы романа "Города и годы" из Испании, Италии, Японии, Вьетнама, Монголии*. Он проводит ладонью по суперобложкам книг, будто пожимает руки зарубежным друзьям.

______________

* Роман "Города и годы" переведен на двадцать иностранных языков, на многих из них он издавался неоднократно.

– "Городам и годам" исполнилось пятьдесят лет*, – говорит он медленно, прислушиваясь к своим словам. – Роман мне близок и сейчас. Очень близок.

______________

* Речь идет о 1974 годе.

– Не считаете ли вы, что критики несколько односторонне толковали образ главного героя романа Андрея Старцова: болезненный эгоцентризм, сердце с волей не в ладу, абстрактность этического кодекса "мелкобуржуазного интеллигента"? На самом деле этот герой много сложнее, трагичнее и благороднее, чем казалось раньше. Наивны и споры, типичен ли Андрей Старцов, представляет ли он дореволюционную интеллигенцию. Не менее наивны и разговоры о немецком художнике Курте Ване как о "положительном герое", революционере-большевике, или другая крайность (совсем нелепая!), что это якобы жестокий сектант, маоист. Мне думается, что Курт Ван, в известной мере противопоставленный Андрею, как бы символизирует время великое и беспощадное к ошибкам. Потому, что борьба была беспощадной – не на жизнь, а на смерть. Нельзя медлить, отступить на шаг. Только "вперед и вверх", как написал в последнем своем письме Андрей Старцов.

– В ту пору были такие люди, как Андрей Старцов, – ответил Федин. Они не были ни правилом, ни исключением. Сначала я хотел написать нечто автобиографическое – не получилось. Андрей Старцов – гибель судьбы, которая не смогла выразить себя в революционной борьбе. Образ сложный и трагический.

...Предвоенная Германия, империалистическая война 1914 года, Великая Октябрьская революция, революция в Германии, гражданская война, начало нэпа в первой главе "о годе, которым завершен роман", – такова в общих чертах событийная канва.

Смятенная психология главного героя Андрея Старцова обусловила, как писал Федин еще в 1951 году, "мятежную" композицию романа: сюжет начинается с конца, многогранное сплетение, расхождение сюжетных линий, повествование неожиданно обрывается лирико-публицистическими отступлениями, события, города и годы сменяют друг друга в динамике резких контрастов. В советской литературе, пожалуй, нет ни одного романа о гражданской войне, где бы так отчетливо слышалась "музыка революции" и в праздниках победы, и в самом трудном, роковом, губительном. По "ветряному", порывистому, переменчивому ритму "Города и годы" своего рода "Двенадцать" Блока в прозе, с тем философско-психологическим и социально-историческим размахом, который доступен только эпосу.

По индивидуальным особенностям своего таланта Федин – мастер эпического жанра, и трудно переоценить вклад, который внес он в русский советский роман, обогатив его образами коммунистов-революционеров, непревзойденными картинами природы родного Поволжья (Федин родился на Волге, в Саратове, в 1892 году), поэзией могучего и свободного, меткого и строгого, живописного и музыкального русского языка.

Если говорить о творческом пути Федина, то прежде всего надо рассказать о семи его романах, начиная с "Городов и годов" и кончая "Костром".

"С 1922 до 1924 года я писал роман "Города и годы", – вспоминал Федин в автобиографии. – Всем своим строем он как бы выразил пройденный мною путь: по существу это было образным осмысливанием переживаний мировой войны, вынесенных из германского плена, и жизненного опыта, которым щедро наделяла революция... С приходом к власти Гитлера немецкий перевод этого романа был сожжен в Германии вместе с другими книгами, разоблачавшими первую мировую войну"*.

______________

* Везде цитируется автобиография (1952-1957), которая является последней. "Советские писатели. Автобиографии в двух томах". М., Гослитиздат, 1959, т. II.

Отвращение к милитаризму и шовинизму, опыт, которым продолжала щедро наделять революция, определили и весь дальнейший творческий путь Федина, последовательного интернационалиста и воинствующего гуманиста.

Тема следующего романа "Братья" (1928) – искусство и революция. Она волновала Федина и в "Городах и годах", хотя и не является там основной.

Знаменательны слова Курта Вана, обращенные к Андрею Старцову, – о том, что революция должна по-новому решить вопросы искусства, ибо старый "клей" не годится, он не может "склеить людей в человечество".

В статье "Об едином хозяйственном плане" (февраль 1921 года) Владимир Ильич Ленин писал, что "инженер придет к признанию коммунизма не так, как пришел подпольщик-пропагандист, литератор, а через данные своей науки, что по-своему придет к признанию коммунизма агроном, по своему лесовод и т.д."*.

______________

* В.И.Ленин. Полн. собр. соч., т. 42, с. 346.

"По-своему" особенно убедительно звучит применительно к искусству, где каждый художник индивидуален. Но даже самая сильная, яркая индивидуальность только тогда подымется на вершину подлинного искусства, когда ее талант вольется в общенародное дело, станет народным.

Взаимопроникновение народности, "первозданности" и тончайшего артистизма с его беспокойными, подчас трагическими внутренними конфликтами – это, по существу, процесс становления главного героя романа "Братья" музыканта Никиты Карева.

Старый мастер органной музыки, учитель Никиты в Дрездене, ставший его другом, сказал ему: "Попробуйте доказать на деле, на опыте доказать, что невозможное – возможно". И вся жизнь Никиты, художника, музыканта, человека – вся его жизнь в искусстве доказала правоту слов дрезденского мастера. Невозможное становилось для Никиты Карева возможным, и все трагические утраты, вся скорбь его мученического труда обращались для него радостью новых побед.

Невозможное возможно, если талант и труд художника поднимаются на ту высочайшую вершину гуманизма, когда народная, национальная сила искусства становится революционной, интернациональной силой.

Этой поэтической теме Федпн был верен всегда, и спустя почти двадцать лет она с новой глубиной возникает в его романах "Первые радости" и "Необыкновенное лето".

Если в "Городах и годах" и "Братьях" западноевропейская тема лишь одна из составных частей повествования, то в двух последующих романах эта тема становится основной.

"Поездки на Запад конца 20-х и начала 30-х годов, – пишет Федин в автобиографии, – дали толчок и материал к написанию двух романов: "Похищение Европы" (первая книга – 1933, вторая книга – 1935) и "Санаторий Арктур" (1940). В первом мне хотелось показать Западную Европу в ее противоречиях с новым миром, который бурно строился на Востоке, в Советском Союзе. Во втором я даю картину западной жизни, подавленной испытаниями этих лет".

Противоречие буржуазного и социалистического сознания и все социально-политические проблемы с ним связанные для Федина-художника были прежде всего проблемами этическими, ибо, по его словам, воинствующее человеколюбие – этика социализма.

В июне 1947 года Федин подарил мне первую книгу романа "Похищение Европы", изданную в Париже (издательство "Звезда") в 1934 году с надписью: "Эта книга была обнаружена в куче дымящегося "товара" на пожаре книжного магазина при взятии Берлина в 1945 году и привезена мне в подарок от красноармейцев, штурмовавших столицу Германии".

Роману "Похищение Европы" выпала завидная доля: он штурмовал фашизм вместе с советскими воинами.

Во время Великой Отечественной войны Федин неоднократно бывал во фронтовых городах и селах. Он видел Орел и многие орловские старорусские городки, разрушенные врагами, видел Ленинград, живущий после девятисотдневной осады, как чудо, как бессмертное украшение нашей культуры. Видел руины памятников петербургской истории – кольцо былых дворцов вокруг Ленинграда. Видел псковские пушкинские памятные места – искаженные нацистскими блиндажами село Михайловское, Тригорское, городище Воронич и Пушкинские горы с могилой поэта.

В результате этих поездок были созданы два сборника рассказов и очерков – "Несколько населенных пунктов" (1943) и "Свидание с Ленинградом" (1945). "История не умирает. История живет" – эти слова из рассказа "Партизаны на Невском проспекте" можно было бы поставить эпиграфом к обоим сборникам.

Враги, превращая в руины русские памятники, хотели умертвить русскую историю. "Но нашу историю умертвить нельзя. Она живет, и Ленинград продолжает свершать ее, глядя вперед упрямым, бесстрашным взглядом. Враг угрожал отнять у него прошлое, лишить его настоящего и будущего. Ленинград поверг врага. Даже стены этого города как живые провозглашают: я был, есть и буду!" ("Живые стены").

Дыхание истории, живая связь времен и в рассказе "Ленинградская натура": "Ленинград дал пример того, как бьется русский за землю отцов и как защищает советский человек родину своих революционных идей, свою новейшую историю".

Прошлое не умирает: в нем таятся зародыши не только настоящего, но и будущего, "новейшая история" не только советской страны, но и всего человечества.

В послевоенных романах Федина ("Первые радости", "Необыкновенное лето", "Костер") – история становления русского революционного характера, начиная с 1910 года и кончая Великой Отечественной войной. Основная идея двух первых романов – идея исторической закономерности обновления русского общества. Действие романов проходит на фоне волжских просторов – Волга, Саратов и его окрестности. Опять споры об искусстве, тема интеллигенции и революции, поиски нового героя.

В романе "Первые радости" – сложная обстановка после поражения первой русской революции, когда в условиях разгула реакции нарастала новая революционная волна, когда народные массы готовились к новым боям. Взаимоотношения людей, судьбы их определяет не застой безвременья, как об этом писали многие литераторы, а подспудное, но чрезвычайно бурное движение революционных сил, когда, казалось, все находится "в ожидании резкой, спасительной перемены".

Это ожидание "перемены" передано и в картинах природы, на фоне которой, как уже было сказано, развиваются события.

"По-прежнему земля источала удушающий зной, и по тонким, словно замершим в мольбе, пышным цветочкам молодых деревцов видно было, как томится изнуренная природа и ждет, ждет перемены". Зной, предгрозье сопровождают столкновения, встречи, переживания героев.

Главный герой романа Кирилл Извеков – волевой, революционный характер всегда и при всех обстоятельствах. И прежде всего он узнаваем по этой примете, которая так пластично выражена в прямых линиях его бровей, рта, подбородка, в горячей желтизне глаз, в твердой, волевой его походке.

...Старинный губернский город царской России. 1910 год. По улице мчится испуганная девочка, за ней гонится пьяный галах могучего телосложения. У открытой калитки одного из домов стоит юноша, ученик технического училища. Увидев девочку, он посторонился и рукой показал на открытую дверь. Девочка мгновенно юркнула во двор, юноша водворился на прежнее место, загородив собой калитку. Пьяный галах – известный в городе крючник Парабукин. Девочка – его дочь Аночка. Разгневанный неожиданным препятствием, галах поднял руку и замахнулся на юношу. Но тот "не двигался, уткнув кулаки в пояс, закрывая калитку растопыренными локтями, и в поджаром, сухом его устое видно было, что его нелегко сдвинуть с места.

Парабукин опустил руку.

– Откуда ты такой, сатаненок!"

В жесте, интонации юноши, во всем его облике видны стойкость, внутренняя сила, непоколебимая убежденность в необходимости защищать угнетенного, обиженного человека. Могучий галах, который одной рукой мог бы уложить юношу на обе лопатки, был покорен силой этой убежденности. Так состоялось первое знакомство читателя с Кириллом Извековым.

Пока еще юноша, ученик технического училища, он уже становится участником великих дел – революционного переустройства жизни. Он только-только вступил на этот большой путь и потому задает себе вопросы: "Чего я хочу? Кем я буду? Что главное в жизни?"

И как ответ на эти вопросы ему снится символический сон.

"Ему чудилось, что он передвигает, перестанавливает необыкновенно большие массы веществ: река поднималась его рукою вверх и текла в небо; снежные сугробы облаков направлялись в коридор бездонного опустевшего русла; черные дубы устанавливались по берегам в аллею; по аллее катилась беляна, с громом разматываясь, как невиданных размеров клубок, и оставляя позади себя ровно вымощенную янтарными бревнами дорогу".

Да, этого юношу ждут большие дела, он будет передвигать, перестраивать жизнь на новый лад. А пока он собирает силы, проверяет себя, пристрастно себя допрашивает, чтобы верным и крепким шагом идти по этому столь желанному пути.

Кирилл Извеков стоит в центре не только "Первых радостей", но и второго романа – "Необыкновенное лето".

Все людские судьбы, чувства, страсти будто магнитом притягиваются к Кириллу Извекову, представителю нового поколения большевиков-революционеров. Живой, очистительный ветер грядущего врывается вместе с ним и в старозаветный уклад жизни купца Мешкова, и в модернизированный дом дельца Шубникова, и с особой силой в "алтарь искусства", охраняемый писателем Пастуховым и актером Цветухиным.

Цветухин чувствует, что в искусстве надо искать, что "зритель переживает только то, что пережито сценой". У него смутная, неоформленная, беспокойная потребность деятельности на пользу людям, ощущение своей ответственности перед зрителем. Он как бы репетирует "страшно интересную роль", которая созревает из музыкальных и поэтических находок и воплощается в "телесную силу, в мускулы, пригодные для победы над любой волей". Но что это за воля и почему, во имя чего ее надо побеждать, он не знает.

Образ драматурга Пастухова более противоречив. Так, вспоминая Бальзака, он справедливо утверждает, что природа искусства заключается "в качестве воздействия произведения художника, а не в качестве выделки самого произведения". Он прав и тогда, когда говорит о величайшем значении воображения и о родном брате воображению – высоком даре предвидения. И в то же время Пастухов полагает, что искусство лишено этого дара предвидения, что "воображение не может предугадать ничего", что оно "берет все, без отбора". И больше всего он не прав, когда говорит, что "пророки", умеющие отбирать и предвидеть, лишены воображения.

Основная беда и Пастухова и Цветухина, что, замкнувшись в круге профессионально-кастовых интересов, они перестали видеть главное в жизни народа.

Это сразу почувствовал Кирилл Извеков, хотя и понимал, что тот и другой очень талантливы. В спорах с ними Кирилл нередко проявляет излишнюю запальчивость и прямолинейность. Но он прав в самом главном: подлинный, большой художник не должен, не может пройти мимо великой темы революционного обновления жизни.

В новой встрече с читателем через девять лет, в необыкновенное лето девятнадцатого года, Кирилл уже зрелый революционер, человек острого, решительного ума, воодушевленный большой и благородной идеей; он работает секретарем городского исполкома.

Мы сразу узнаем его по внешнему облику: выдвинутые скулы, прямой рот и такие же прямые, немного сросшиеся брови, небольшая широкоплечая, крепкая фигура, некрупный и сильный шаг. Вот он бросает стремительный взгляд на темное, заслоненное тучами небо, и в этом взгляде "что-то такое заносчиво-жизненное, будто небольшой этот человек ни капельки не сомневается, что от него одного зависит остановить дождь немедленно или припустить его погорячее".

В этой же главе – знаменательный разговор Кирилла с возвращающимся из плена больным и нравственно искалеченным офицером Дибичем, который во время империалистической войны был начальником Кирилла и спас его от суда, хотя знал, что тот занимался революционной пропагандой среди солдат.

Кирилл выслушивает Дибича с горячим и добрым вниманием, помогает ему понять сущность происходящего, помогает побороть неверие, пессимизм, добивается его духовного и физического исцеления.

Так решались судьбы дибичей в реальной действительности, и в своем романе Федин верен исторической правде – законам истории. Для старой интеллигенции были открыты, свободны пути к новой, народной, советской России. Трагическая судьба Старцова, его гибель в романе "Города и годы" была не правилом, а исключением, как это признал позже сам автор во вступлении к очередному изданию романа.

Федин отнюдь не упрощает процесса разрыва Дибича со старым миром. Дибич пока скорее ощущениями, инстинктом потянулся к новому, к революционному народу, ему еще не хватает политической и философской глубины. И здесь снова ему упорно, терпеливо помогает Извеков. И хотя Дибич думает, что "решил для себя все", ему, если бы шальная пуля бандита не прервала его жизнь, пришлось бы выдержать еще не один бой со старым миром, многому научиться, чтобы стать зрелым, вооруженным философией и политикой строителем нового мира.

Извековы и дибичи в наше время давно не существуют раздельно. Их дети и внуки – единая могучая армия строителей коммунизма – военные специалисты, врачи, учителя, инженеры, агрономы, ученые, деятели искусства. Они наследовали традиции своих отцов – верность революции и уменье беречь честь смолоду и честность во всем: и в отношении к самому себе (к своей профессии, к своему призванию), и к товарищам-соратникам.

Кирилл Извеков – подлинный садовник человеческих душ, строитель нового общества, государственный человек, воспитатель и руководитель. "Я буду радоваться, как художник, – говорит он молодой актрисе Аночке Парабукиной, – когда увижу, что кусок прошлого в тяжелой жизни народа отвалился, и счастливый, здоровый, сильный уклад, который я хочу ввести, начинает завоевывать себе место в отношениях между людьми, место в быту". Эти слова Кирилл претворяет в практику каждодневного своего поведения, он горячо стремится поддержать ростки нового, улучшить жизнь, сделать людей здоровыми, сильными, красивыми.

"Я буду радоваться, как художник..." – здесь сближение работы политика, преобразователя социальной жизни на новый, революционный лад с творчеством художника. В работе революционера Кирилл видит не только политический и социально-этический, но эстетический смысл – борьбу за красоту жизни.

В "Необыкновенном лете" без прежней горячности и прямолинейности Кирилл стремится помочь Пастухову и Цветухину справиться с противоречиями и принять участие в Истории с большой буквы – отдать свое искусство революционному народу.

Поведением Кирилла управляет тот высокий гуманизм, который лежит в основе коммунистического характера. В самое трудное, ответственное время гражданской войны он не перестает заботиться о каждом отдельном человеке, внимательно вникать в его личную жизнь потому, что революция сделана для человека, для его счастья, красоты, долголетия.

Еще интенсивнее, чем "Первые радости", роман "Необыкновенное лето" пронизан воинствующим духом борьбы со старым миром, с его жестокостью, косностью, лицемерием, ханжеством.

Кирилл непреклонен в повседневном своем человеколюбии, и судьба каждого человека, загубленная волчьими законами капитализма, переживается им с такой эмоциональной остротой, будто это судьба близких, родных людей.

"Обращение к чисто русскому материалу, – пишет Федин в автобиографии, – после того как все прежние мои романы были, больше или меньше, связаны с темой Запада, являлось не только давно созревшим сильным желанием, но было выражением моих поисков большого современного героя. Когда войной решалась судьба родной страны, еще крепче, чем прежде, упрочилось убеждение, что будущее русской жизни нераздельно с ее советским строем и что истинно большим героем современности должен и может быть признан коммунист, деятельная воля которого однозначна Победе. Главным действующим лицом последних своих романов я и стремился сделать этого героя, показав его становление в дореволюционную пору России и в гражданскую войну".

Третий роман – "Костер" посвящен Великой Отечественной войне, действие его развивается во вторую половину 1941 года и протекает преимущественно в Центральной России. Здесь то же стремление найти "образ времени", создать подлинно историческое произведение.

В "Костре" события 1941 года перекликаются с 1919 годом. На вопрос, обращенный к Федину, почему события гражданской войны вплетаются в совсем иную эпоху, "Литературная газета" получила ответ: "Мне хочется в "Костре" не просто показать картины Отечественной войны, а раскрыть прямую связь между ней и гражданской войной. В девятнадцатом году капитализм наступал на горло революции, в сорок первом он повел наступление на коммунизм. И тогда, и теперь старый мир не хотел отступать перед революцией, а революция не идет и не пойдет на уступки старому миру".

Настоящее перекликается с прошлым для того, чтобы среди бушующих и не желающих смириться чувств пришло к Кириллу Извекову точное осознание случившегося, твердый план действий. Война отчеркнула прожитую жизнь от новой, и ему в эти минуты надо было "решать – что брать с собой из пройденного в эту новую жизнь".

Так голос истории звучит в современности, которая становится исторической. Так обыкновенные люди – "рядовые истории" – становятся ее героями.

И эти "рядовые истории", эти новые герои нового времени – деятели революции в дооктябрьский период, борцы за нее и гражданскую войну и защитники Советской страны в Великой Отечественной войне, по существу, являются защитниками всего человечества от угрозы новой войны. Прежде всего их голоса зазвучали во всем мире, объявив войну войне. Вот главный смысл трилогии, ее историческая правда.

Образ времени, история, правда истории – все эти вопросы глубоко волнуют не только русского, но и зарубежного читателя, находят отклик в сердцах и умах прогрессивных людей всего мира. Во многих письмах из-за рубежа говорилось о том, что романы Федина открывают самые драматические страницы жизни русского человека, неразрывно связанной с историей России.

Зарубежные журналы помещают статьи, посвященные этим вопросам. В некоторых из них Федин отмечает упрощенное, прямолинейное толкование исторического жанра – "образа времени" в художественном произведении. Так, журналу "Нью уорлд ревью" от 28 июля 1961 года он отвечает: "Но я не задавался целью писать историю и почти не описывал событий ради них самих, хотя они играют важную роль. Я посвящал все внимание жизни русского человека на самых решающих переломах истории страны. Это романы русских судеб и – может быть – история того характера, которым стал известен советский человек, выросший из небывалых испытаний народа революцией, войнами, строительством нового мира.

Все три романа объединены в целое героями, проходящими эти испытания. И я хотел бы надеяться, что психология этих героев, в конце концов и есть собственно примета, определяющая жанровое место трилогии в литературе"*.

______________

* Копия письма – в архиве К.А.Федина.

Федина заинтересовала работа французского ученого в университете города Лилля, которая называлась "Становление нового человека в России", и работа доцента университета имени Вандербильта города Нешвиль (Теннесси, США) – "Константин Федин, его жизнь и творчество". С этими, в то время еще молодыми учеными, как мне известно, Федин вел интенсивную переписку. Смысл переписки – единство исторической и художественной правды.

Идейно-художественное содержание романов было продиктовано новым жизненным опытом писателя, теми переживаниями, которые принесла с собой война; вернее, эти переживания и потрясения подняли, раскрыли новую грань столь органичной Федину темы истории.

В одном из писем к читателю Федин говорит об огромном напряжении, с каким он работал над "Необыкновенным летом": "Никогда прежде я так не изнурял, я бы сказал – не истязал себя работой, как нынешним летом (речь идет о лете 1947 года в Переделкине, когда Федин кончал роман. – Б.Б.). Пожалуй, только лето 1924 года было столь же напряженным, когда писались "Города и годы".

Упоминание о "Городах и годах" не случайно, как и сопоставление процесса работы над двумя романами, отдаленными друг от друга четвертью века. По словам Федина, работая над "Городами и годами", ему приходилось мучительно искать, освобождаясь от старых представлений, способы художественного выражения громадных, неведомых дотоле исторических революционных движений. Теперь же тему гражданской войны и революции, тему воинствующего гуманизма, надо было решать, приведя к гармонии опыт многих и трудных лет, собрав воедино все накопленное, все новые знания о великой эпохе.

Вот один из фактов, подтверждающих, насколько исторически правдиво изобразил Федин своих новых героев.

В 1959 году в Саратове на конференции, посвященной творчеству Федина, Н.Чернышевская (внучка писателя) сказала, что, читая "Необыкновенное лето", она с предельной ясностью увидела тех героев, тех молодых большевиков-саратовцев, которые делали революцию. Она вспомнила, как в 1919 году внук Чернышевского вышел в снежный февральский день из Дома-музея Чернышевского, созданного молодыми саратовскими большевиками, чтобы пойти на фронт гражданской войны защищать революцию.

– Так эстафета передается из поколения в поколение, – закончила Чернышевская свою речь.

Русская тема "Первых радостей" и "Необыкновенного лета" получила большое интернациональное звучание.

Интерес представляют высказывания литературного критика Вюрмсера во французском еженедельнике "Леттр франсез": "На первый взгляд это может показаться поразительным, но судьба каждой справедливой и настоящей книги такова, что создается впечатление, что она появилась как раз вовремя... Я не знаю ни одного романа, который давал бы точную и такую живую картину "перехода" – перехода от так называемой вечной России с ее славянской душой, нищетой, пьянством и обломовщиной – к России советской!.. Эта книга – провозвестник будущего... С народом – и в этом весь секрет победы, и тот факт, что цели партии и рабочего класса сочетаются с историческими целями страны, – этот факт правдив не только для России и не только для "Необыкновенного лета 1919 года"*.

______________

* "Les lettres francaises", 1961, 19 июля.

В том же "Леттр франсез" говорится, что Кирилл Извеков – один из самых увлекательных героев, когда-либо созданных в романе. Статья заканчивается утверждением, что разговор о Кирилле Извекове – это разговор о том, каким должен быть настоящий человек.

Трилогия построена на чисто русском материале, но Федина продолжала волновать тема Запада, вернее, эта тема жила в нем и в процессе работы над тремя романами. Так, в автобиографии он пишет: "Я отошел сейчас в прозе от западной темы, но надеюсь к ней вернуться, чтобы восполнить известную недосказанность в моих прежних романах введением образа, возникшего во мне как плод знакомства с Роменом Ролланом. Многое открывается воображению, когда встречаешь, то при свете солнца, то в ночной тьме или унылых сумерках, писателей столь разных, как Ромен Роллан и Мартин Андерсен-Нексе, либо как Герберт Уэллс, Леонхард Франк или хотя бы Ганс Фаллада. Взгляды их свидетельствуют о великих противоречиях Запада, выражают его трагическую многоликость... Мне очень хотелось бы и я надеюсь написать книгу, состоящую из картин Запада и рассказывающую о моих зарубежных путешествиях и жизни за границей".

В эту книгу должны были войти впечатления Федина, увидевшего западные страны впервые еще до мировой войны 1914 года и затем сравнивающую о моих зарубежных путешествиях и жизни за границей".

Федин увидел бурно растущий мир освобожденных от капитализма народов. "Если бы мне удалось сказать об этих новых "городах и годах", – пишет он в автобиографии, – хотя бы только то, чему я сам был свидетелем, я выполнил бы отчасти свою обязанность перед нашим временем, давшим мне так много". Начиная с 1950 года Федин посетил страны, которых прежде не знал, Чехословакию, Румынию, Венгрию, Англию с Шотландией, Бельгию, Финляндию, и такие, которые больше или меньше были ему известны по давним временам, Италию, Германию, Австрию, Польшу. Поездки были связаны с общественными задачами, и прежде всего – с международной борьбой в защиту мира.

Идее мира отдавал свои силы и Федин-художник, и Федин – общественный деятель.

Он был членом Советского комитета защиты мира и принимал участие в работе Второго Всемирного конгресса сторонников мира в Варшаве, а также Конгресса народов в Вене и Всемирной ассамблее в Хельсинки.

"Я убежден, – писал он в автобиографии, – что из всех мыслимых целей художника главной – в идейном, моральном смысле – всегда должна быть эта борьба за сохранение мира между народами. Стремлением этим должно быть пронизано творчество писателя, и пока у него есть силы, он обязан отдавать их идее мира".

Федин был уверен, что пожар войны встретит общее сопротивление, что народы всех стран не дадут огню охватить землю. "И не пожаром войны, а чистым утром мира во всем мире будет приветствовать человечество свое завтра".

Он шлет из Вены в газету "Правда" свои впечатления о работе Конгресса народов: "Мне кажется, что на Конгрессе народов в Вене мы впервые со всей убедительной очевидностью увидели, что за последние годы к участию в борьбе за мир привлечены колоссальные массы народов, многие слои общественности различных стран света, которые, желая мира, ранее оставались пассивными либо даже не доверяли движению сторонников мира и отказывались ему содействовать...

В Вене звучат голоса народов. Они сливаются. Они производят тот ветер, который, по восточной пословице, возникает, когда народ вздохнет вместе. Мы чувствуем здесь этот ветер – ветер народной воли, народных требований, надежд и ожиданий".

Единство воли скрепляет и возвышает людей. Но конгресс не только возвышенная демонстрация чувств. Конгресс – это общая работа, работа каменщиков, строящих великое здание мира...

Народная, "вечная тема" мира душевно сблизила Федина со многими зарубежными писателями. Литературные портреты Стефана Цвейга, Леонхарда Франка, Иоганнеса Бехера, Бертольта Брехта, Вилли Бределя, Мартина Андерсена-Нексе, Костаса Варналиса, Хальдора Лакснесса и других, вошедшие в книгу "Писатель, искусство, время", пронизаны глубоким интернациональным чувством, полны тончайшего понимания индивидуальности писателя, особенностей его национальной культуры.