Текст книги "Избранное"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

3

По размерам резиденция представителя Земли ничем не отличалась от стандартной лунной квартиры. На Луне не было лишнего пространства – в том числе и для высокопоставленных землян. Никакие соображения престижа не могли изменить того факта, что на Луне люди жили глубоко под поверхностью планеты в условиях малой силы тяжести, и даже самому прославленному из землян пришлось бы смириться с отсутствием такой недоступной роскоши, как простор.

– Человек привыкает ко всему! – вздохнул Луис Монтес. – Я прожил на Луне два года, и порой у меня возникало желание остаться тут и дольше, но… Я уже не молод. Мне пошел пятый десяток, и если я не хочу остаться тут навсегда, то должен уехать немедленно, или я уже не сумею вновь приспособиться к полной силе тяжести.

Конраду Готтштейну было только тридцать четыре года, а выглядел он еще моложе. Его лицо было круглым, с крупными чертами – среди лунян такой тип лица настолько редок, что оно стало непременной принадлежностью земляшек на лунных карикатурах. Однако фигура у него была сухощавой и стройной – посылать на Луну дородных землян, как правило, избегали, – а потому его голова казалась непропорционально большой.

Он сказал (произнося слова общепланетного эсперанто с несколько иным акцентом, чем Монтес):

– Вы как будто извиняетесь.

– Вот именно, вот именно! – воскликнул Монтес. (Если лицо Готтштейна производило впечатление безмятежного благодушия, то лицо Монтеса, изборожденное глубокими складками, было печальным до комизма.) – И даже в двух отношениях. Я испытываю потребность оправдываться, потому что покидаю Луну – очень привлекательный и интересный мир. И чувствую себя виноватым потому, что ощущаю такую потребность. Мне стыдно, что я словно побаиваюсь принять на себя бремя Земли – и силу тяжести, и все прочее.

– Да, могу себе представить, что эти добавочные пять шестых дадутся вам не очень легко, – сказал Готтштейн. – Я пробыл на Луне всего несколько дней, и уже нахожу, что одна шестая земной силы тяжести – прекрасная штука.

– Ну, вы перемените мнение, когда ваше пищеварение взбунтуется и вам неделями придется жить на касторке, – со вздохом заметил Монтес. – Впрочем, это пройдет… Но хотя вы и ощущаете легкость во всем теле, лучше все-таки не изображайте из себя легкую серну. Для этого требуется большое уменье.

– Я понимаю.

– О нет, Готтштейн, вам только кажется, будто вы понимаете. Вы ведь еще не видели кенгуровой припрыжки?

– Видел по телевизору.

– Ну, это совсем не то. Надо самому попробовать. Лучший способ быстрого передвижения по ровной лунной поверхности. Вы отталкиваетесь обеими ступнями, словно для прыжка в длину на Земле. В воздухе вы выносите ноги вперед, а в последний момент опускаете их и снова отталкиваетесь. И так далее. По земным меркам это происходит довольно-таки медленно, поскольку тяжесть, обеспечивающая толчок, невелика, зато с каждым прыжком человек покрывает свыше двадцати футов, а для того чтобы удерживаться в воздухе – то есть если бы тут был воздух, – необходимы лишь минимальные мышечные усилия. Ощущение такое, будто ты летишь…

– Значит, вы пробовали? Вы умеете передвигаться кенгуровой припрыжкой?

– Да, я пробовал, но у землянина это по-настоящему получиться не может. Мне удавалось сделать до пяти прыжков подряд – вполне достаточно, чтобы возникло ощущение полета и чтобы захотелось прыгать дальше. Но тут вы обязательно допускаете просчет, слишком замедляете или убыстряете движения и катитесь кубарем четверть мили, если не больше. Луняне вежливы и никогда над вами не смеются. Сами же они начинают с раннего детства, и для них это все просто и естественно.

– Это ведь их мир, – усмехнулся Готтштейн. – А вы представьте себе, как они выглядели бы на Земле.

– Но ведь они в таком положении оказаться никак не могут. Им пути на Землю нет. Тут мы имеем перед ними преимущество. Нам открыты и Земля и Луна. А они способны жить только на Луне. Мы порой забываем об этом, потому что подсознательно путаем лунян с грантами.

– С кем, с кем?

– Так они называют иммигрантов с Земли. Тех, кто почти постоянно живет на Луне, но родился и вырос на Земле. Иммигранты могут при желании вернуться на Землю, но у настоящих лунян ни кости, ни мышцы не приспособлены к тому, чтобы выдерживать земное тяготение. В начале лунной истории это не раз приводило к подлинным трагедиям.

– Вот как?

– К сожалению. Родители возвращались на Землю с детьми, которые родились на Луне… Мы про это как-то забываем. Это ведь были годы решительного перелома, и смерть горстки детей прошла в тот момент почти незамеченной. Внимание человечества было поглощено общемировой ситуацией и ее окончательным разрешением в конце двадцатых годов. Но здесь, на Луне, помнят всех лунян, не выдержавших жизни в условиях земной силы тяжести… По-моему, это помогает им ощущать себя самостоятельными и независимыми.

– Мне казалось, что на Земле я получил всю необходимую информацию, – сказал Готтштейн, – но, по-видимому, мне предстоит узнать еще очень многое.

– Изучить Луну полностью по сведениям, поступающим на Землю, попросту невозможно, а потому я подготовил для вас исчерпывающее резюме. То же сделал для меня мой предшественник. Вы убедитесь, что Луна необычайно интересна, а в некоторых отношениях и способна довести человека до помешательства. Вряд ли вы пробовали на Земле лунную пищу, а никакие описания не помогут вам приготовиться к тому, что вас ждет… И все-таки вам придется смириться с необходимостью: выписывать сюда земные деликатесы было бы плохой политикой. Тут мы едим и пьем продукты исключительно местного производства.

– Вы ведь прожили на них два года. Надеюсь, и я тоже выдержу.

– Два года – но с некоторыми перерывами. Нам полагается через регулярные промежутки проводить несколько дней на Земле. И эти отпуска обязательны, хотим мы того или нет. Но вас, вероятно, предупредили?

– Да, – ответил Готтштейн.

– Как бы вы ни следили здесь за своим физическим состоянием, вам все-таки необходимо время от времени напоминать вашим костям и мышцам, что такое полная сила тяжести. А уж попав на Землю, вы отъедаетесь вволю. Ну, и, кроме того, порой удается провезти тайком кое-какие лакомства.

– Мой багаж, разумеется, был подвергнут тщательному осмотру, – сказал Готтштейн. – Но потом я обнаружил в кармане пальто банку тушёнки. Я совсем про нее забыл, а таможенники ее не заметили.

Монтес улыбнулся и сказал нерешительно:

– Я подозреваю, что вы намерены поделиться со мной.

– Нет, – торжественно ответил Готтштейн, наморщив свой толстый короткий нос. – Я намеревался произнести со всем трагическим благородством, на какое я только способен: «О Монтес, съешь ее всю сам – твоя нужда больше моей!» – последнюю фразу он произнес с запинкой, поскольку ему редко приходилось ставить глаголы общепланетарного эсперанто во второе лицо единственного числа.

Улыбка Монтеса стала шире, однако он с сожалением покачал головой.

– Спасибо, но ни в коем случае. Через неделю я получу возможность есть любую земную пищу в любых количествах. Вам же в ближайшие годы она будет перепадать лишь изредка, а вы вновь и вновь будете раскаиваться в нынешней своей щедрости. Оставьте всю банку себе… Прошу вас. Я вовсе не хочу, чтобы в дальнейшем вы меня люто возненавидели.

Он дружески положил руку на плечо Готтштейна и посмотрел ему в глаза.

– Кроме того, – продолжал он, – нам с вами предстоит разговор на весьма важную тему, а я не знаю, как его начать, и эта тушёнка послужила бы мне удобным предлогом, чтобы снова его оттянуть.

Готтштейн тотчас спрятал банку. Его круглое лицо было органически неспособно принять выражение сосредоточенности, но голос стал очень серьезным:

– Значит, есть что-то, о чем вы не могли сообщить в своих донесениях на Землю?

– Я пытался, Готтштейн, но все это достаточно зыбко, а Земля не сумела или не пожелала разобраться в моих намеках, и вопрос повис в воздухе. Возможно, вам удастся добиться чего-то более определенного. Я от души на это надеюсь. По правде говоря, я не просил о продлении срока моих полномочий, в частности, именно потому, что ответственность слишком велика, а я не сумел убедить Землю.

– Если судить по вашему тону, это действительно что-то очень серьезное.

– Да, если судить по тону! Но я отдаю себе отчет, что выглядит все довольно глупо. На Луне постоянно живет около десяти тысяч человек, и уроженцы Луны не составляют из них и половины. Им не хватает ресурсов, им мешает теснота, они живут на очень суровой планете, и все же… все же…

– И все же? – подсказал Готтштейн.

– Тут что-то происходит – я не знаю точно, что именно, но, возможно, что-то опасное.

– То есть как – опасное? Что они, собственно, могут сделать? Объявить Земле войну? – казалось, Готтштейн с трудом сдерживает улыбку.

– Нет-нет. Все это гораздо тоньше. – Монтес провел рукой по лицу и раздраженно протер глаза. – Разрешите, я буду с вами откровенным. Земля утратила прежний дух.

– Что вы под этим подразумеваете?

– Ну, а как это назвать по-другому? Примерно в то время, когда на Луне появилось первое поселение, Земля пережила экологический перелом. Полагаю, мне не надо вам о нем рассказывать?

– Разумеется, – хмуро ответил Готтштейн. – Но ведь в конечном счете Земля от него выиграла, не так ли?

– О, без сомнения! Но он оставил после себя непреходящее недоверие к технике, определенную апатию, ощущение, что всякая перемена чревата рискованными побочными следствиями, которые трудно предвидеть заранее. Многообещающие, но опасные исследования были прекращены, потому что даже полный их успех, казалось, не оправдывал сопряженного с ними риска.

– Насколько я понимаю, вы говорите о программе генетического конструирования?

– Да, это наиболее яркий пример, но, к сожалению, не единственный, – ответил Монтес с грустью.

– Честно говоря, отказ от генетического конструирования меня лично нисколько не огорчает. С самого начала и до конца это была цепь срывов и неудач.

– Человечество утратило шанс на развитие интуитивизма.

– Но ведь так и осталось неясным, насколько интуитивизм был бы полезен, а вот его возможные минусы были более чем очевидны… Кстати, а как же Луна? Какие еще нам нужны доказательства, что Земля вовсе не погрузилась в апатию?

– Наоборот! – вскричал Монтес. – Лунная колония – это наследие эпохи, предшествовавшей перелому, последний бросок человечества вперед, а затем началось отступление.

– Вы преувеличиваете, Монтес.

– Не думаю. Земля отступила, человечество отступило повсюду, кроме Луны. Луна олицетворяет замечательнейшее завоевание человека не только физически, но и психологически. Это мир, где нет живой и уязвимой природы, где можно не опасаться нарушить хрупкое равновесие сложной среды обитания. На Луне все, что необходимо человеку, создано самим человеком. Луна – мир, сотворенный человеком с начала и до конца. У него нет прошлого.

– Ну, и что же?

– На Земле нам мешает тоска по пасторальному единению с природой, которого никогда в действительности и не было. Но даже существуй оно когда-то, возродить его все равно было бы невозможно. А у Луны нет прошлого, о котором можно мечтать или тосковать. Тут есть только одна дорога – вперед.

Монтес, казалось, загорался от собственных слов все больше и больше.

– Готтштейн, я наблюдал эти два года. Вам предстоит наблюдать тоже два года, если не больше. Луна охвачена огнем – огнем деятельности. Причем поле этой деятельности все время расширяется. И физически – каждый месяц бурятся все новые коридоры, оборудуются все новые жилые комплексы, обеспечивая дальнейший рост населения. И в смысле ресурсов – все время открываются новые строительные материалы, новые источники воды, новые залежи полезных ископаемых. Расширяются поля солнечных аккумуляторов, растут электронные заводы… Полагаю, вам известно, что эти десять тысяч человек здесь, на Луне, обеспечивают всю Землю миниэлектронными приборами и прекрасными биохимическими препаратами?

– Да, я знаю, что это довольно важный их источник.

– Земля предается приятному самообману. Луна – основной их источник. А в недалеком будущем может стать и единственным. Они здесь, на Луне, растут и интеллектуально. Готтштейн, я убежден, что на Земле не найдется ни одного начинающего молодого ученого, который иногда – а может быть, и далеко не иногда – не мечтал бы со временем уехать на Луну. Ведь во многих областях техники Луна начинает занимать ведущие позиции.

– Вероятно, вы имеете в виду синхрофазотрон?

– И его тоже. Когда был построен на Земле последний синхрофазотрон? И это лишь наиболее яркий пример, но отнюдь не единственно важный. И даже не самый важный. Если хотите знать, то решающий фактор в области науки на Луне – это…

– Нечто столь секретное, что мне о нем не сообщили?

– Нет. Нечто столь очевидное, что его просто не замечают. Я имею в виду десять тысяч интеллектов, отборных человеческих интеллектов, которые и по убеждению и по необходимости посвятили себя служению науке.

Готтштейн беспокойно заерзал и хотел подвинуть стул. Но стул был привинчен к полу, и Готтштейн едва не соскользнул на ковер. Монтес удержал его за локоть.

– Простите! – досадливо покраснев, пробормотал Готтштейн.

– Ничего, вы скоро освоитесь со здешней силой тяжести.

Но Готтштейн не слушал.

– Согласитесь все-таки, что вы сильно преувеличиваете, Монтес. Ведь Земля – это вовсе не такая уж отсталая планета. Например, Электронный Насос. Он создан Землей. Ни один лунянин не принимал участия в работе над ним.

Монтес покачал головой и пробормотал что-то по-испански – на своем родном языке. Судя по всему, что-то очень энергичное. Потом он спросил на эсперанто:

– Вам доводилось встречаться с Фредериком Хэллемом?

Готтштейн улыбнулся.

– А как же. Отец Электронного Насоса! По-моему, он вытатуировал этот титул у себя на груди.

– Ваша улыбка и ваши слова – уже аргумент в мою пользу. Спросите себя: а мог ли человек вроде Хэллема действительно создать Электронный Насос? Тем, кто предпочитает не размышлять над такими вопросами, это представляется само собой разумеющимся. Но стоит задуматься, и сразу становится ясно, что у Насоса вообще не было отца. Его изобрели паралюди, обитатели паравселенной, каковы бы они ни были и какой бы ни была она. Хэллему же случайно досталась роль их орудия. Да и вся Земля для них – всего лишь средство, помогающее достижению какой-то их цели.

– Но мы сумели извлечь пользу из их инициативы.

– Да, как коровы умеют извлечь пользу из сена, которым мы их снабжаем. Насос – вовсе не доказательство прогресса человечества. Скорее наоборот.

– Ну, если Насос, по-вашему, символизирует шаг назад, то подобный шаг назад можно только приветствовать. Мне не хотелось бы остаться без него.

– Мне тоже! Но речь идет о другом. Насос удивительно хорошо отвечает нынешнему настроению Земли. Неисчерпаемый источник энергии, абсолютно даровой, если не считать расходов на оборудование и содержание станций, и никакого загрязнения среды обитания! Но на Луне нет Электронных Насосов.

– Так ведь они тут и не нужны, – заметил Готтштейн. – Солнечные аккумуляторы, насколько мне известно, с избытком обеспечивают Луну необходимой энергией, тоже абсолютно даровой, если не считать расходов на оборудование и обслуживание, и тоже не загрязняющей среду обитания… Я верно запомнил заклинание?

– О да, вполне. Но ведь солнечные аккумуляторы созданы человеком. Вот о чем я говорю. Кстати, на Луне собирались установить Электронный Насос, и такая попытка была сделана.

– И что же?

– Ничего не вышло. Паралюди не забрали вольфрама. Не произошло ровно ничего.

– Я этого не знал. А почему?

Монтес выразительно поднял брови и развел руками.

– Кто может знать? Отчего не предположить, например, что паралюди живут на планете, не имеющей спутника, и не в состоянии представить себе второй обитаемый мир в близком соседстве с первым? Или же, отыскав то, что им было нужно, они попросту прекратили дальнейшие поиски? Как знать? Важно другое: они не забрали вольфрама, а сами мы без них ничего сделать не смогли.

– Сами мы… – задумчиво повторил Готтштейн. – Под этим вы подразумеваете землян?

– Да.

– А луняне?

– Они в этом участия не принимали.

– Но Электронный Насос их интересовал?

– Не знаю… Этим, собственно, и объясняются моя неуверенность, мои опасения. У лунян… и особенно у родившихся тут… существуют собственная точка зрения. Я не знаю их намерений, их планов. И мне ничего не удалось выяснить.

Готтштейн задумался.

– Но что, собственно, они могут сделать? Какие у вас есть основания полагать, что они злоумышляют против нас? А главное, какой вред они в силах причинить Земле, даже если бы и захотели?

– Я ничего не могу ответить. Все они – очень обаятельные и умные люди. Мне кажется, в них нет ни ненависти, ни злобы, ни даже страха. Но вдруг мне это только кажется? Я тревожусь именно потому, что ничего не знаю твердо.

– Если не ошибаюсь, научно-исследовательские установки на Луне подчинены Земле?

– Совершенно верно. Синхрофазотрон. Радиотелескоп на обратной стороне. Трехсотдюймовый оптический телескоп… Другими словами, большие установки, которые действуют уже пятьдесят с лишним лет.

– А что было добавлено с тех пор?

– Землянами? Очень мало.

– А лунянами?

– Не могу сказать точно. Их ученые работают на больших установках. Но я однажды проверил их табели. В них есть большие пробелы.

– Какие пробелы?

– Значительную часть времени они проводят где-то еще. Так, словно у них есть собственные лаборатории.

– Но ведь это естественно, если они производят миниэлектронное оборудование и высококачественные биохимические препараты?

– Да, и все-таки… Готтштейн, говорю же вам – я не знаю. И эта моя неосведомленность внушает мне страх.

Они помолчали. Потом Готтштейн спросил:

– Насколько я понял, Монтес, вы рассказали мне все это для того, чтобы я был настороже и постарался без шума выяснить, чем занимаются луняне?

– Пожалуй, – невесело сказал Монтес.

– Но ведь вы даже не знаете, действительно ли они чем-то занимаются.

– И все-таки я убежден, что это так.

– Странно! – сказал Готтштейн. – Мне следовало бы убеждать вас, что ваши необъяснимые страхи абсолютно беспочвенны… и тем не менее очень странно…

– Что именно?

– На том же корабле, что и я, летел еще один человек. То есть летела большая группа туристов, но лицо одного показалось мне знакомым. Я с этим человеком не разговаривал – просто не пришлось – и сразу же забыл о нем. Но этот наш разговор опять мне о нем напомнил…

– А кто он?

– Мне как-то довелось быть членом комиссии, рассматривавшей некоторые вопросы, связанные с Электронным Насосом. А точнее, вопрос о безопасности его использования. То недоверие к технике, о котором вы говорили, – Готтштейн улыбнулся. – Да, мы все проверяем и перепроверяем. Но так ведь и надо, черт побери. Я уже забыл подробности, но на одном из заседаний комиссии я и видел человека, который теперь летел вместе со мной на Луну. Я убежден, что это он.

– По-вашему, тут что-то кроется?

– Не знаю. Но его лицо ассоциируется у меня с чем-то тревожным. Я постараюсь вспомнить. Во всяком случае, полезно будет затребовать список пассажиров и посмотреть, не значится ли в нем какая-нибудь знакомая фамилия. Как ни жаль, Монтес, но вы, кажется, обратили меня в свою веру.

– О чем же тут жалеть! – ответил Монтес. – Наоборот, я очень рад. Ну, а этот человек, возможно, просто турист и уедет через две недели. И все-таки очень хорошо, что я заставил вас задуматься.

Готтштейн бормотал, не слушая его:

– Он физик… или, во всяком случае, ученый. В этом я убежден. И он ассоциируется у меня с какой-то опасностью…

4

– Здравствуйте! – весело сказала Селена.

Землянин оглянулся и сразу ее узнал.

– Селена! Я не ошибаюсь? Вы ведь – Селена?

– Правильно. Имя вы вспомнили совершенно точно. Ну, как вам тут нравится?

– Очень! – серьезно сказал землянин. – Я как-то по-новому понял, в каком неповторимом веке мы живем. Еще совсем недавно я был на Земле и чувствовал, насколько я устал от своего мира, устал от самого себя. И тут я подумал: живи я сто лет назад, у меня не было бы другого способа покинуть свой мир, кроме одного – умереть. Но теперь я могу уехать на Луну! – и он улыбнулся невеселой улыбкой.

– И что же, на Луне вы чувствуете себя счастливее? – спросила Селена.

– Немножко, – он огляделся. – Но где же туристы, которых вы пасете?

– Сегодня я свободна, – ответила она, засмеявшись. – Возможно, я возьму еще два-три свободных дня. Это ведь очень скучная работа.

– Как же вам не повезло! Только решили отдохнуть и сразу же наткнулись на туриста.

– Вовсе я на вас не наткнулась. Я вас специально разыскивала. И должна сказать, это было нелегкой задачей. А вам все-таки не следовало бы бродить в одиночестве.

Землянин посмотрел на нее с любопытством.

– А зачем, собственно, вы меня разыскивали? Вы что, так любите землян?

– Нет, – ответила она с непринужденной откровенностью. – Они мне до смерти надоели. Я в принципе отношусь к ним без особых симпатий, а оттого, что мне постоянно приходится иметь с ними дело в силу моих профессиональных обязанностей, они милей не становятся.

– И все-таки вы специально меня разыскивали, а ведь нет такой силы на Земле, то есть я хотел сказать – на Луне, которая могла бы убедить меня, будто я молод и красив.

– Ну, это ничего не изменило бы! Земляне меня совершенно не интересуют, как известно всем, кроме Бэррона.

– В таком случае почему же вы меня разыскивали?

– Потому что в человеке интересны не только молодость и красота, и еще потому, что вами заинтересовался Бэррон.

– А кто такой Бэррон? Ваш приятель?

Селена засмеялась.

– Ему было интересно. Он держался совершенно сколько больше, чем приятель.

– Я именно это и имел в виду. У вас есть дети?

– Сын. Ему десять лет. Он живет в интернате для мальчиков. Я избавлю вас от необходимости задавать мне следующий вопрос. Его отец – не Бэррон. Возможно, Бэррон будет отцом моего следующего ребенка, если мы с ним не разойдемся к тому времени, когда я получу право иметь второго ребенка. Если я такое право получу… Впрочем, в этом я не сомневаюсь.

– Вы очень откровенны.

– Разумеется. Какой смысл придумывать несуществующие секреты? Вот если бы… Ну, а чем бы вы хотели заняться сейчас?

Они шли по коридору, пробитому в молочно-белой породе. Его отполированные стены были инкрустированы дымчатыми осколками «лунных топазов», которые валялись на лунной поверхности практически повсюду. Сандалии Селены, казалось, почти не прикасались к полу, а на землянине были башмаки на толстой утяжеленной свинцом подошве, и только благодаря им каждый шаг не был для него мукой.

Движение в коридоре было одностороннее. Время от времени их нагоняли миниатюрные электромобили и бесшумно проносились мимо.

Землянин сказал:

– Чем бы я хотел заняться? У этого предложения слишком широкий спектр. Лучше задайте граничные условия, чтобы я ненароком не нарушил каких-либо запретов.

– Вы физик?

– Почему вы об этом спросили? – спросил землянин после нерешительной паузы.

– Только чтобы услышать, как вы мне ответите. А что вы физик, я и так знаю.

– Откуда?

– А кто еще попросит задать «граничные условия»? Тем более что, едва попав на Луну, тот же человек в первую очередь пожелал осмотреть синхрофазотрон.

– Ах, так вот почему вы постарались меня найти? Потому что решили, будто я физик?

– Поэтому Бэррон послал меня разыскивать вас. Он ведь физик. А я согласилась потому, что вы мне показались непохожим на обычных землян.

– В каком смысле?

– Ничего особенно лестного для вас, если вы напрашиваетесь на комплименты. Просто вы как будто не питаете особой любви к остальным землянам?

– Откуда вы это взяли?

– Я видела, как вы держитесь с остальными членами вашей группы. И вообще я это как-то чувствую. Ведь на Луне обычно оседают те земляне, которые недолюбливают своих сопланетников. Что возвращает меня к моему первому вопросу… Чем бы вы хотели заняться? Скажите, и я определю граничные условия. То есть в смысле объектов осмотра.

Землянин внимательно посмотрел на нее.

– Все это как-то странно, Селена. У вас сегодня выходной. Ваша работа настолько вам неинтересна и даже неприятна, что вы с радостью взяли бы еще два-три свободных дня. Однако отдыхать вы намерены, опять исполняя свои профессиональные обязанности, причем ради одного меня… И все из-за мимолетного любопытства.

– Не моего, а Бэррона. Он пока занят, так почему бы не послужить вам гидом, пока он не освободится? К тому же это совсем другое дело! Неужели вы сами не понимаете? Моя работа заключается в том, чтобы нянчить десятка два земляшек… Вас не обижает, что я употребила это определение?

– Я сам им пользуюсь.

– Да. Потому что вы землянин. Но туристы с Земли считают его насмешливой кличкой, и им не нравится, когда ее употребляет лунянин.

– То есть лунатик?

Селена покраснела.

– Вот именно.

– Ну, так давайте не придавать значения словам. Вы ведь начали что-то говорить мне про вашу работу.

– Так вот. Я обязана не допускать, чтобы эти двадцать земляшек сломали себе шеи. Я должна водить их по одному и тому же маршруту, произносить одни и те же фразы, следить, чтобы они ели, пили и ходили, соблюдая все правила и инструкции. Они осматривают положенные по программе достопримечательности и проделывают все, что принято проделывать, а я обязана быть безупречно вежливой и по-матерински заботливой.

– Ужасно! – сказал землянин.

– Но мы с вами можем делать, что захотим. Вы готовы рисковать, а я не обязана следить за тем, что я говорю.

– Я ведь вам уже сказал, что вы спокойно можете называть меня земляшкой.

– Ну, так значит, все в порядке. Я провожу свой выходной день в обществе туриста. Итак, чем бы вы хотели заняться?

– На это ответить нетрудно. Я хотел бы осмотреть синхрофазотрон.

– Только не это. Возможно, Бэррон что-нибудь устроит после того, как вы с ним поговорите.

– Ну, в таком случае я, право, не знаю, что тут еще может быть интересного. Радиотелескоп, насколько мне известно, находится на обратной стороне, да и не такая уж это новинка… Предлагайте вы. Что обычно осматривают туристы?

– Существует несколько маршрутов. Например, бассейны с водорослями. Нет, не фабрика, где они обрабатываются в стерильных условиях. Ее вы уже видели. Это комплекс, где их выращивают. Однако они очень сильно пахнут, и земляшки… земляне находят этот запах не слишком аппетитным… Земляш… земляне и так давятся нашей едой.

– Это вас удивляет? А вы знакомы с земной кухней?

– Практически нет. И думаю, что земная еда мне вряд ли понравится. Это ведь вопрос привычки.

– Да, наверное, – ответил землянин со вздохом. – Если бы вам подали настоящую говядину, жесткие волокна и жирок, пожалуй, отбили бы у вас аппетит.

– Можно побывать на окраине, где ведется пробивка новых коридоров. Но тогда надо надеть защитные костюмы. Есть еще заводы…

– Я полагаюсь на ваш выбор, Селена.

– Хорошо, я возьму это на себя, но только если вы честно ответите мне на один вопрос.

– Пока я не услышу вопроса, я не могу обещать, что отвечу на него.

– Я сказала, что земляшки, которым не нравятся другие земляшки, обычно остаются на Луне. Вы не стали возражать. Значит, вы намерены остаться на Луне?

Землянин уставился на тупые носки своих тяжелых башмаков. Он сказал, не поднимая глаз:

– Селена, визу на Луну я получил с большим трудом. Меня предупредили, что я слишком стар для такой поездки и, если мое пребывание на Луне затянется, мне скорее всего уже нельзя будет вернуться на Землю. А потому я заявил, что намерен поселиться на Луне навсегда.

– И вы не лгали?

– В тот момент я еще не решил. Но теперь я думаю, что, вероятно, останусь.

– Странно! После такого заявления они тем более должны были бы вас не пустить.

– Почему?

– Обычно Земля предпочитает, чтобы ее физики не оставались на Луне насовсем.

Губы землянина тронула горькая улыбка.

– В этом отношении мне никаких препятствий не чинили.

– Что же, раз вы намерены стать одним из нас, вам, пожалуй, следует осмотреть гимнастический комплекс. Земляне часто изъявляют желание посетить его, но, как правило, мы предпочитаем их туда не водить, хотя официально это не запрещено. Иммигранты – другое дело.

– А почему такие сложности?

– Ну, например, мы занимаемся там практически нагими. А что тут, собственно, такого? – в ее голосе появилась досада, словно ей надоело оправдываться. – Температура в городе поддерживается оптимальная, чистота везде стерильная, а то, что общепринято, ничьего внимания не привлекает. Кроме, конечно, туристов с Земли. Одни туристы возмущаются, другие хихикают, а третьи и возмущаются и хихикают. А нам это мешает. Менять же ради них мы ничего не собираемся и потому просто стараемся их туда не пускать.

– А как же иммигранты?

– Пусть привыкают. Они ведь сами скоро будут одеваться по лунным модам. А им посещать спортивный комплекс нужнее, чем урожденным лунянам.

– И мы тоже должны будем раздеться? – спросил он весело.

– Как зрители? Зачем же? Можно, конечно, но лучше не надо. Вам с непривычки будет неловко, да и с эстетической точки зрения вы поступите разумнее, если не станете спешить.

– Вы прямолинейны, ничего не скажешь.

– Что же делать? Взгляните правде в глаза. А поскольку я упражняться не собираюсь, то и мне проще обойтись без переодевания.

– Но наше появление никаких возражений не вызовет? То есть мое присутствие там – присутствие земляшки с не слишком эстетической внешностью?

– Не вызовет, если вы придете со мной.

– Ну хорошо, Селена. А идти далеко?

– Мы уже почти пришли. Вот сюда.

– А, так вы с самого начала собирались показать мне ваш гимнастический комплекс?

– Я подумала, что это может оказаться интересным.

Почему?

– Ну, я просто так подумала, – улыбнулась Селена.

Землянин покачал головой.

– Я начинаю думать, что вы никогда ничего просто так не думаете. Дайте-ка я попробую догадаться. Если я останусь на Луне, мне необходимо будет время от времени заниматься гимнастикой, чтобы мышцы, кости, а может быть, и внутренние органы функционировали как следует.

– Совершенно верно. Это необходимо нам всем, но иммигрантам с Земли – особенно. Довольно скоро вы начнете посещать спортивный комплекс каждый день.

Они вошли в дверь, и землянин остановился как вкопанный.

– Впервые я вижу тут что-то, что напоминает Землю!

– Чем?

– Размерами. Мне и в голову не приходило, что на Луне есть такие огромные помещения. Письменные столы, конторское оборудование, секретарши…

– В шортах, – невозмутимо докончила Селена.

– Согласен, что здесь сходство с Землей кончается.

– У нас есть скоромная шахта и лифты для земляшек. Комплекс расположен на нескольких уровнях… Минутку!

Селена подошла к одному из столов и вполголоса заговорила с секретаршей. Землянин тем временем с доброжелательным любопытством посматривал по сторонам.