Текст книги "Практичное изобретение"

Автор книги: Айзек Азимов

Соавторы: Курт Воннегут-мл,Артур Чарльз Кларк,Боб Шоу,Робин Скотт,Клод Шейнисс (Шенисс),Рэй Рассел,Януш Зайдель,Джон Пирс,Альфонсо Альварес Вильяр,Дональд Уондри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

На огромной груди чудища замелькали огненные письмена и, ярко вспыхнув, образовали знакомые словосочетания:

ЯЗЫКОВЫЙ ЦИКЛ

ЯЗЫК ОПОЗНАТЬ

УСТНАЯ ПРОВЕРКА

Из динамика вместо ворчания послышался мелодичный женский голос:

– Отбор образцов языка закончен. Язык опознан.

Способ общения: Модулированные изменения давления атмосферы. Язык классифицируется как древнеанглийский. Правильно, сэр?

Этот голос был чем-то средним между голосом стюардессы и телефонистки: бесстрастно-вежливый, избегающий всяких двусмысленностей – только буквальное значение слов.

– Это она нам говорит? – шепотом спросил Хейери Первый.

– Надо думать, нам, – ответил Махас.

– Что она сказала?

– Не знаю. Вроде что мы разговариваем на английском языке.

Хейери Первый недоуменно пожал плечами, сглотнул слюну и шагнул к чудищу.

– Эй, детка! – сказал он чуть громче. – Мы разговариваем скорее на американском.

На панели быстро-быстро замелькали буквы и по слогам воплотились в слова:

ЯЗЫК ОПОЗНАН

А затем:

ПОЖАЛУЙСТА, УСТАНОВИТЕ ЛИЧНОСТЬ

Грудной голос произнес:

– Будьте добры, назовите ваше имя и фамилию, а также галакс-номер, прежде чем сообщите свои желания.

Теперь наступила очередь Махаса недоуменно пожимать плечами.

– Давай, Хейери! Чего нам терять? Назови ей…

Хейери Первый, все еще пребывая в нерешительности, начал:

– Меня… хм… Меня зовут Бертран Лоуренс Фрамптон…

– Бертран… – воскликнул Махас. – Вот уж не знал… – и он прыснул.

– Эй, Махас, заткнись! – Хейери Первый был явно смущен и пребывал в нерешительности. – Слушай, скажи, что это, черт возьми, за галакс-номер?

– Кто знает. Сообщи ей свой номер социального обеспечения…

– Э-э… 339-24-3775…

Внутри чудища что-то щелкнуло, послышалось тихое жужжание. На груди вспыхнула надпись:

ПРОВЕРИТЬ ГАЛАКТИЧЕСКИЙ РАСЧЕТНЫЙ СЧЕТ

И вслед за тем бесстрастный голос сделал заключение:

– Сэр, у вас нет расчетного счета, так что вы имеете право только на обычную норму гражданина, равную трем желаниям. Можете просить любые товары или выполнения каких-то пожеланий по третьему классу или ниже. Дополнительные требования могут быть предъявлены только после открытия расчетного счета на сумму не менее тысячи галактических рабочих единиц.

На панели загорелись слова:

СООБЩИТЬ ЖЕЛАНИЕ 1

Хейери Первый замотал головой так, словно хотел уразуметь происходящее.

– Старик, – обратился он к Махасу, – я ничего не могу понять,

– М-да, – сказал Махас. – Надо будет поговорить с Эрни насчет того барахла, которое он нам всучил.

Вдруг он в возбуждении буквально пустился в пляс.

– Кретин! Так это же, как в кино! Как у Рекс Ингрема, Турхан-бея или, черт возьми, в корнелевском «Оскаре Уайльде»!

Хейери Первый продолжал вопросительно смотреть на Махаса. Он привык обращаться за разъяснениями к этому маленькому человечку.

– Что это значит, Махас? Ты тут что-нибудь кумекаешь?

– Верняк! Все очень просто, Как в кинофильме. Ты поймал золотую рыбку. Ну ту, которая исполняет три любых твоих желания.

– А-а…

– Ну давай, старик, скажи ей свое желание!

Все еще смущенный, Хейери Первый снова замотал головой. Но он уважал в Махасе уменье схватывать на лету то, что находилось вне сферы деятельности Хейери, поэтому решительно повернулся к возвышающейся перед ним машине, чтобы сообщить свое первое желание.

Он уставился в зарешеченное отверстие и только раскрыл было рот, как замер в нерешительности. Закрыл рот, снова открыл, опять закрыл и обернулся к Махасу.

– Слушай, а чего просить-то?

– Жратвы, старик! Проси хлеба, старик!

Махас задыхался от возбуждения, досадуя на тугодумие своего напарника.

– Тоже мне, Бертран Лоуренс Фрамптон… – с презрением проговорил он вполголоса.

Хейери Первый повернулся назад к чудищу и кивнул головой в знак одобрения мудрого совета,

– Э-э, во-первых, хм… я хочу много хлеба, так чтобы…

– Хейери! – вдруг дико закричал Махас. – Ты болван! Скажи ему, что ты имел в виду не то. Не хлеб! Деньги! Деньги, вот что! Тьфу, получай, несчастный…

– Я оговорился! – закричал в свой черед Хейери Первый. – Детка, хлеб не нужен, забери его…

Но видимо, было уже поздно; вокруг них прямо из пустоты начали материализоваться буханки хлеба: круглые датские хлебцы, длинные темно-золотистые французские булки, толстые ржаные немецкие батоны, приплюснутые квадратные американские кирпичи, низенькие английские чайные хлебцы, плоские грузинские лаваши, греческие лепешки, непонятные караваи со всех стран света, из всех эпох и времен. Все вокруг было завалено хлебом; воздух пропитался ароматом печеного хлеба и кислым запахом дрожжей; от мучных изделий, сыпавшихся дождем, стало темно. И под этим бесконечным хлебным ливнем на груди чудища загорелось слово «желание», сопровождаемое цифрой «2».

Стоя по колено в хлебе, Махас беззвучно рыдал, тряся головой от безутешного горя.

– Эх, старик, – причитал он. – Раз в жизни выпала удача. Такое простое дело – попросить что-то у золотой рыбки, и то не сумел.

– Извини, Махас. Прости меня, пожалуйста. Как, по-твоему, не попробовать ли мне еще раз?

– Стой, стой!

Махас вытянул вперед руки, словно хотел наглухо закрыть едва видимую щель между усами и бородой Хейери Первого.

– Не торопись, Хейери! Давай-ка лучше немного подумаем.

– Ну, что ж, давай подумаем, – послушно ответил Хейери Первый.

– На этот раз я буду осторожен и попрошу денег. Денег, и только денег.

– Нет, нет. Посмотри на хлеб! Деньги-то разные бывают. Получишь бумажки каких-нибудь конфедератов. Фи… Откуда знать, что тебе дадут?..

Махас замолк и погрузился в раздумье. Хейери Первый терпеливо ждал, восхищаясь красотою стоящего перед ним чудища, его техническим изяществом и совершенством конструкции.

Несколько минут спустя Махаса озарило и он вновь обратился к своему напарнику:

– Я придумал. Проси алмазы. Они стоят страшно дорого.

Хейери только повернулся, как вдруг Махас остановил его, подняв руку. На его лице было написано разочарование.

– Нет, не годится. Слишком трудно будет продать. Полиция не даст покоя.

Он опять задумался и поскреб лысину. Затем с хитрым выражением лица выхватил из кармана помятую пятидолларовую купюру.

– Вот, – сказал он. – Попроси у нее пару миллиончиков таких фитюлек, – и тут же добавил: – Только ради бога, умоляю тебя, не назови их какими-нибудь пити-митями.

Хейери Первый взял банкнот, согласно кивнул головой и обратился к чудищу со словами, исключительно точно подобранными:

– Второе желание. Я… я хочу два миллиона вот таких пятидолларовых купюр.

Махас слушал с улыбкой удовлетворения.

Чудище помигало лампочками на груди, и откуда-то из области паха вылез узенький ящик,

Голос проговорил:

– Если вы хотите получить дубликаты чего-либо, пожалуйста, положите артефакт, который должен быть скопирован, на этот зайджипат.

Хейери приблизился к чудищу. Он был уже готов опустить купюру в ящик, как вдруг Махас опять закричал:

– Стой, Хейери! Погоди! У них же у всех будет одинаковый серийный номер. Как на фальшивых!

Хейери Первый замер в испуге. Он чуть было снова не дал маху. В мгновенье ока Махас одолел разделявшие их пятнадцать футов и сунул ему в руку кольцо держателя ключей, в которое был продет потертый серебряный доллар.

– Держи! Проси пару миллионов вот этих кругляков.

Хейери взял держатель, проглотил слюну, бросил пугливый взгляд на своего товарища и, закрыв глаза, уронил кольцо вместе с серебряным долларом, медным ключом и круглой пластинкой с нанесенным на ней номером лицензии (Небраска, 1948) прямо в зайджипат.

Что-то щелкнуло, словно затвор, и все вокруг посерело от дождем посыпавшегося металла. Хейери Первый прикрыл голову руками и спрятался среди батонов.

По мере того как груда металла у его ног поднималась все выше и выше, Махас, взвизгивая, словно одержимый, прыгал и плясал. Полетели куски хлеба, липкие и очень клейкие, а вокруг стоял грохот. Словно тысяча разменных автоматов извергала из себя монеты.

Шторм утих; Хейери Первый опустил руки и, открыв глаза, увидел светящуюся надпись на груди чудища:

СООБЩИТЕ ЖЕЛАНИЕ 3

Махас перестал набивать деньгами карманы, правда, в них и так уже больше ничего не вмещалось. Вдруг он застыл, пораженный некоей мыслью.

– Боже мой! – вскричал он, тяжело опускаясь у основания горы из смеси хлеба с металлом. – Боже мой!

– Что случилось? – спросил Хейери. В голосе его слышались страх и покорность судьбе. – Опять что-нибудь не так?

– Посмотри! Как мы все это унесем домой? Ведь тут больше двадцати тонн! Представляешь?

– Да ничего, возьмем грузовик, пару лопат и…

– Ты что, рехнулся?! Подъехать на грузовике к выставке в два часа ночи! Да сюда сбегутся полицейские со всего света!

Махас весь ушел в раздумье, а Хейери опять направил восхищенный взор на стоявшее перед ним чудище,

– Нет, – промолвил наконец Махас. – Остается только одно. Твое третье желание должно быть такое – доставить всю эту гору к нам домой…

Хейери Первый отвернулся от чудища. Затем отвернулся и от Махаса. Трудно было ему идти наперекор этому маленькому человечку. Очень трудно!

– Нет, – сказал он в конце концов.

– Что значит «нет»? Какой нам прок от этих денег, если они здесь? Придут утром работники выставки, хлопот не оберешься. Как мы объясним…

Но Хейери совсем расхрабрился.

– Нет! – повторил он.

– Ну давай, давай, действуй, дундук! У тебя осталось еще одно желание: смотри не промахнись! Нам надо куда-нибудь упрятать все эти денежки. Подумай, чего только на них не купишь! Тебе – новую мастерскую! Оборудование – какое захочешь!

– Нет, – твердо заявил Хейери Первый. – У меня осталось последнее желание, и я должен выпросить то, чего мне действительно хочется.

– Что?! – Махас был несказанно удивлен. – Да если мы доставим домой эти денежки, ты сможешь купить все что пожелаешь.

Но, интересуясь только своим делом, Хейери Первый отмахнулся от напарника и решительно обратился к чудищу:

– Эй, ты! – окликнул он его. – Я хочу задать вопрос.

На панели чудища загорелась надпись:

СПРАШИВАЙТЕ

Голос повторил:

– Чего вы хотите? Получить справку или узнать что-то по каталогу?

– Мне нужно немного подходящей рухляди, то есть я имею в виду ненужные, списанные детали и узлы различных устройств и электронного хлама. Хлама, из которого можно собрать что-то похожее на тебя или что-то в этом роде.

При этом намеке на возвышающуюся перед ним машину Хейери Первый сильно смутился.

Заполыхала надпись:

ПРОВЕРИТЬ ПО СПРАВОЧНИКУ

И после минутного молчания голос возвестил:

– Справочник сообщает, что склад бракованного, поломанного, списанного некомплектного электромеханического, гравитационного, псевдонейронного оборудования, малоценного или не имеющего коммерческого значения, находится в четвертом пространственном секторе, сорок восьмая временная зона.

– Отлично! – весело воскликнул Хейери Первый. – Дайте мне сколько-нибудь этого добра.

– Уточните, сколько именно?

Хейери Первый принялся припоминать размеры подвальной мастерской.

– Столько, чтобы хватило заполнить пространство площадью тридцать футов на сорок и высотой пять-шесть футов. И… – Хейери соображал мгновенно, так как он в этом деле собаку съел, – подбросьте немного того утиля, который у вас используется для соединения и подключения всех этих механизмов, друг к другу, и, кроме того, кое-какой ручной инструмент.

Надпись начала мигать и гаснуть.

– Подождите! – закричал Хейери. Внезапно ему пришла в голову еще одна идея. Опять засияла надпись:

СООБЩИТЕ ЖЕЛАНИЕ 3

– Как насчет доставки товаров? Она бесплатная?

Голос сообщил:

– Доставка товаров, полученных по исполненным желаниям, бесплатна в пределах пространственных секторов с первого по третий и временных зон с сорок второй по шестьдесят пятую включительно.

– Великолепно! – вскричал Хейери Первый. – Адрес: дом 217, Западная Тридцать пятая улица, город Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, почтовый индекс 10011. Подвальный этаж. – Затем, уголком глаза взглянув на опечаленного Махаса, он торопливо добавил:

– Доставьте также на дом весь этот хлам, – и широким жестом обвел горы хлеба и металла.

На панели замигали непонятные иероглифы; из динамика понеслось что-то невнятное. Поднялся слепящий смерч, в котором закружились батоны хлеба и серебра. Внезапно в открытое окно ворвался ураганный ветер: это воздух с улицы стремился заполнить образовавшийся вакуум. Махаса и Хейери швырнуло о пол. Вновь их ослепил удивительный луч. Ультразвук перешел в слышимый звук и загремел. Оглушенные и ослепшие, с нервами, напряженными до предела, два человека пытались сохранить ясность мысли. Лишь тонкие нити удерживали их на грани обморока. А потом нити оборвались…

…Через некоторое время на выставке снова воцарились темнота и безмолвие. Сквозь окна с улицы не проникало ни единого луча света, на панели агрегата, созданного Хейери Первым, не горели красные, зеленые, янтарные контрольные лампочки. Лишь слабый грохот уличного движения на Сорок второй улице нарушал гробовую тишину.

Махас первым пришел в себя. Он встал, потянулся, зажег спичку и огляделся. Зал был пуст, если не считать детища Хейери и маленькой горки обгоревших спичек возле включенного штепсельного разъема. Он наклонился над Хейери и принялся его тормошить.

– Хейери, Хейери! Вставай! Да очнись же наконец!

Тот с трудом поднялся и сел. Зажав голову руками, он простонал:

– Что случилось?

Его компаньон затряс головой.

– Не знаю. Надо полагать, мы дали маху. Придется все-таки поговорить с Эрни насчет того, что он нам подсунул в тех мешках. Уф, ну и страшилище тут стояло!

Хейери, не соглашаясь, замотал головой,

– Нет, Махас, ты не прав. Машина была красивая. Я прямо обалдел. Но мне припоминается, что я говорил насчет своих желаний.

– Да, да и я тоже. – Тут Махас споткнулся о спаренный штепсельный разъем. – Дело не только в том, что мы обалдели. На всей Сорок второй улице нет света. Пока полицейские не установили, кто это сделал, нам надо отключить эту штуку.

Хейери Первый кивнул головой и полез за отверткой в карман.

– Надо вначале отключить это, прежде чем они починят свет на улице.

Он отправился в подвал. Махас потащился вслед за ним. Совместными усилиями они отключили трансформатор, свернули черный кабель в небольшой моток и покинули выставку тем же путем, каким пришли.

Вдоль всей Сорок второй улицы возле смотровых колодцев копошились линейные монтеры, автомашины сердито урчали, огибая выставленные у открытых люков красные фонари. Усталые и измученные, два человека пешком прошли шестнадцать кварталов и добрались до мастерской. Перед дверью (которая несколько выперла наружу, хотя они этого не заметили) Махас остановился, пошарил по карманам и выругался с досады:

– Вот, черт возьми, Хейери! У тебя ключ с собой? Я, должно быть, где-то потерял свой…

Роальд Даль
Звуковая машина

Однажды жарким летним вечером Клаузнер прошел через ворота, обогнул дом и очутился в саду. Добравшись до маленького деревянного сарайчика, он отпер дверь и закрыл ее за собой.

Стены внутри были некрашеные. Слева стоял длинный деревянный верстак, а на нем среди груды проводов и батарей, среди острых инструментов чернел ящик длиною фута в три, похожий на детский гробик.

Клаузнер подошел к ящику. Крышка у него была поднята; Клаузнер наклонился и начал копаться в бесконечных цветных проводах и серебряных трубках. Он схватил лежавший рядом листок бумаги, долго рассматривал, положил обратно, заглянул в ящик и снова стал перебирать провода, осторожно подергивая их, чтобы проверить соединений, переводя взгляд с листка на ящик и обратно, проверяя каждый провод. За этим занятием он провел почти час.

Потом он взялся за переднюю стенку ящика, где было три шкалы, и начал настройку. Следя за механизмом внутри, в то же время он тихонько говорил сам с собой, кивал головой, иногда улыбаясь, между тем как его пальцы продолжали быстро и ловко двигаться.

– Да… да… Теперь вот это… – говорил он, скривив рот. – Так, так… Но так ли? Да, а где моя схема?.. Ах, вот… Конечно… да, да… Все правильно… А теперь… Хорошо… Да… Да, да, да…

Он весь ушел в работу, движения у него были быстрыми, чувствовалось, что он сознает важность своего дела и едва сдерживает возбуждение.

Вдруг он услышал, что по гравию кто-то идет, выпрямился и быстро повернулся. Дверь открылась, вошел человек. Это был Скотт. Всего лишь доктор Скотт.

– Ну и ну, – произнес доктор. – Так вот куда вы прячетесь по вечерам!

– Привет, Скотт, – сказал Клаузнер.

– Я проходил мимо и решил – зайду-ка узнаю, как вы себя чувствуете. В доме никого не было, и я прошел сюда. Как сегодня ваше горло?

– Все в порядке. Прекрасно.

– Ну, раз уж я здесь, я мог бы и сам взглянуть.

– Пожалуйста, не беспокойтесь. Я здоров. Совершенно здоров.

Доктор ощутил некоторую напряженность. Он взглянул на черный ящик на верстаке, потом на Клаузнера.

– Вы так и не сняли шляпу, – заметил он.

– Да неужели? – Клаузнер поднял руку, стянул шляпу и положил ее на верстак.

Доктор подошел поближе и наклонился, чтобы заглянуть в ящик.

– Что это? – спросил он. – Вы монтируете приемник?

– Нет, так кое-что мастерю.

– Что-то довольно сложное.

– Да.

Клаузнер, казалось, был возбужден и озабочен.

– Но что же это такое? – снова спросил доктор.

– Да есть тут одна идея.

– Но все же?

– Кое-что, воспроизводящее звук, и только.

– Бог с вами, дружище! Да каких только звуков за целый день работы вы не наслушаетесь?!

– Я люблю звуки.

– Похоже на то, – доктор направился было к двери, но обернулся и произнес: – Ну, не буду больше вам мешать. Рад слышать, что у вас все в порядке.

Но он продолжал стоять и глядеть на ящик, очень заинтересованный тем, что мог придумать его чудак-пациент.

– А в самом деле, для чего эта машина? – спросил он. – Вы пробудили во мне любопытство.

Клаузнер посмотрел на ящик, потом на доктора. Наступило недолгое молчание. Доктор стоял у двери и, улыбаясь, ждал.

– Хорошо, я скажу, если уж вам так интересно.

Снова наступило молчание, и доктор понял, что Клаузнер не знает с чего начать. Он переминался с ноги на ногу, трогал себя за ухо, смотрел вниз и наконец медленно заговорил:

– Дело в том… принцип тут очень простой. Человеческое ухо… Вы ведь знаете, что оно не слышит всего; есть звуки, высокие или низкие, которые наше ухо не в состоянии уловить.

– Да, – произнес доктор. – Это так.

– Ну, вот, короче говоря, мы не можем услышать высокого звука с частотой свыше 15 тысяч колебаний в секунду. У собак слух гораздо тоньше, чем у нас. Вы знаете, наверно, что можно купить свисток, издающий такие высокие звуки, какие вы сами не услышите. А собака тотчас же услышит.

– Да, я когда-то видел такой свисток, – подтвердил доктор.

– Конечно, есть звуки и еще более высокие, выше, чем у этого свистка! На самом деле это вибрации, но я привык называть их звуками. Разумеется, вы тоже не можете их услышать. Есть и еще более высокие, еще и еще – бесконечная последовательность звуков… Миллион колебаний в секунду… и так далее, насколько хватит чисел. Это значит – бесконечность… вечность… за пределы звезд…

С каждой минутой Клаузнер все больше оживлялся. Он был тщедушным, нервным, его руки находились в непрестанном движении, большая голова склонялась к левому плечу, словно у него не хватало сил держать ее прямо. Лицо его было безбородое, бледное, почти белое, он носил очки в железной оправе. Выцветшие серые глаза смотрели озадачивающе, отрешенно. Это был слабый, жалкий человечек, блеклая человеческая моль. И вдруг она забила крылышками и ожила. Доктор, глядя в это странное бледное лицо, в выцветшие серые глаза, почувствовал в этом чудаке что-то неизмеримо чуждое, словно дух его витал где-то очень далеко от тела.

Доктор ждал. Клаузнер вздохнул и крепко стиснул руки.

– Мне кажется, – продолжал он теперь уже гораздо свободнее, – что вокруг нас существует целый мир звуков, которые мы не можем слышать. Возможно, там, в неуловимо высоких сферах, раздается музыка, полная изысканных гармонических созвучий и страшных, режущих ухо диссонансов. Музыка столь могучая, что свела бы нас с ума, если бы мы только могли ее услышать. А может быть, там нет ничего…

Доктор все еще стоял, держась за ручку двери.

– Вот как, – произнес он. – Так вы хотите это проверить?

– Не так давно, – продолжал Клаузнер, – я построил простой прибор, доказывающий, что существует множество не слышимых нами звуков. Частенько я наблюдал, как стрелка прибора отмечает в воздухе звуковые колебания, в то время как я сам не слышал ничего. Это именно те звуки, которые я мечтаю услышать. Хочу узнать, откуда они и кто или что их издает.

– Так эта машина на верстаке и позволит вам их услышать? – спросил доктор.

– Может быть. Кто знает? До сих пор мне это не удавалось. Но я внес в нее кое-какие изменения. Сейчас их нужно опробовать. Эта машина, – он прикоснулся к ней, – способна улавливать звуки, слишком высокие для человеческого уха, и преобразовывать их в слышимые нами.

Доктор взглянул на черный, продолговатый, гробообразный ящик.

– Значит, вы хотите перейти к эксперименту?

– Да.

– Ну, что ж, желаю удачи. – Он взглянул на часы. – Боже мой, я должен спешить! До свидания.

Дверь за доктором закрылась.

Какое-то время Клаузнер возился с проводкой внутри черного ящика. Потом он выпрямился и взволнованно прошептал:

– Еще одна попытка… Вынесем наружу… тогда, может быть… может быть… прием будет лучше.

Он открыл дверь, взял ящик, не без труда вынес его в сад и осторожно опустил на деревянный столик на лужайке. Потом принес из мастерской пару наушников, включил их и поднес к ушам. Движения его были быстрыми и точными. Он волновался, дышал шумно и торопливо, открыв рот. Порой он снова начинал заговаривать сам с собой, утешая и подбодряя себя, словно боялся и того, что машина не сработает, и того, что она будет работать.

Он стоял в саду возле деревянного столика, бледный, маленький, худой, похожий на высохшего, старообразного ребенка в очках. Солнце село. Было тепло, безветренно и тихо. С того места, где Клаузнер стоял, он видел через низкую ограду соседний сад. Там ходила женщина, повесив через плечо корзинку для цветов. Какое-то время он машинально наблюдал за ней. Потом повернулся к ящику на столе и включил свой прибор. Левой рукой он взялся за контрольный переключатель, а правой – за верньер, передвигавший стрелку на полукруглой шкале, вроде тех, какие бывают у радиоприемников. На шкале виднелись цифры – от пятнадцати тысяч до миллиона.

Он снова нагнулся над машиной, склонивши голову набок и внимательно прислушиваясь, а потом правой рукой начал поворачивать верньер. Стрелка медленно двигалась по шкале. В наушниках время от времени слышалось слабое потрескивание – голос самой машины. И больше ничего.

Прислушавшись, он ощутил что-то странное. Будто его уши вытянулись, поднялись вверх и будто каждое соединено с головой тонким, жестким проводом, который все удлиняется, а уши уплывают все выше и выше, к некоей таинственной, запретной области ультразвуков, где они никогда еще не были и, по мнению человека, не имеют права быть.

Стрелка продолжала медленно ползти по шкале. Вдруг он услышал крик – страшный, пронзительный крик. Вздрогнул, уронил руки, оперся о край стола. Огляделся, словно ожидая увидеть существо, испустившее этот вопль. Но вокруг не было никого, кроме женщины в соседнем саду. Кричала, конечно, не она. Нагнувшись, она резала чайные розы и клала их в корзинку.

Крик повторился снова – зловещий, нечеловеческий звук, резкий и короткий. В этом звуке был какой-то минорный, металлический оттенок, какого Клаузнер никогда не слышал.

Клаузнер снова огляделся, пытаясь понять, кто же кричит. Женщина в саду была единственным живым существо в поле его зрения.

Он увидел, как она нагибается, берет в пальцы стебель розы и отрезает его ножницами. И снова услышал короткий вопль.

Крик раздался как раз в то мгновение, когда женщина перерезала стебель.

Она выпрямилась, положила ножницы в корзинку и собралась уходить.

– Миссис Саундерс! – громко, в волнении закричал Клаузнер. – Миссис Саундерс!

Обернувшись, женщина увидела своего соседа, стоявшего на газоне, – странную фигуру с наушниками на голове, размахивающую руками; он окликнул ее таким пронзительным голосом, что она даже встревожилась.

– Срежьте еще одну! Срежьте еще одну, скорее, прошу вас!

Она стояла, словно окаменев, и всматривалась в него. Миссис Саундерс всегда считала, что ее сосед большой чудак. А сейчас ей казалось, что он и вовсе сошел с ума. Она уже стала прикидывать, не побежать ли ей домой, чтобы вызвать мужа. «Но нет, – подумала она, – уж доставлю ему такое удовольствие».

– Конечно, мистер Клаузнер, если вам так хочется.

Она взяла ножницы из корзинки, наклонилась и срезала розу.

Клаузнер снова услышал в наушниках этот необычный вопль. Он сорвал наушники и подбежал к ограде, разделявшей оба сада.

– Хорошо, – произнес он. – Достаточно. Но больше не нужно. Умоляю вас, больше не нужно!

Женщина замерла, держа, в руке срезанную розу, и смотрела на него.

– Послушайте, миссис Саундерс, – продолжал он. – Я сейчас скажу вам такое, что вы и не поверите.

Он оперся на ограду и сквозь толстые стекла очков стал всматриваться в лицо соседки.

– Сегодня вечером вы нарезали целую корзинку роз. Острыми ножницами вы кромсали плоть живых существ, и каждая срезанная вами роза кричала самым необычным голосом. Знали ли вы об этом, миссис Саундерс?

– Нет, – ответила она. – Конечно, я ничего не знала.

– Так вот, это правда. – Он старался совладать со своим волнением. – Я слышал, как они кричали. Каждый раз, когда вы срезали розу, я слышал крик боли. Очень высокий звук – примерно 132 тысячи колебаний в секунду. Вы, конечно, не могли его услышать, но я – я слышал.

– Вы и вправду его слышали, мистер Клаузнер? – Она решила как можно быстрее ретироваться.

– Вы скажете, – продолжал он, – что у розового куста нет нервной системы, которая могла бы чувствовать, нет горла, которым можно было бы кричать. И вы будете правы. Их нет. Во всяком случае, таких, как у нас. Но откуда вы знаете, миссис Саундерс… – Он перегнулся через ограду и шепотом взволнованно заговорил: – Откуда вы знаете, что розовый куст, у которого вы срезаете веточку, не ощущает такой же боли, как вы, если бы вам отрезали руку садовыми ножницами? Откуда вы это знаете? Куст живой, разве не так?

– Да, мистер Клаузнер. Конечно, так. Доброй ночи.

Она быстро повернулась и побежала к дому. Клаузнер вернулся к столу, надел наушники и опять принялся слушать. Снова он слышал только неясное потрескивание и жужжание самой машины. Наклонился, двумя пальцами взял за стебелек белую маргаритку, росшую на газоне, и медленно тянул, пока стебелек не оторвался.

С того момента, как он начал тянуть, и пока стебелек не оторвался, он слышал – явственно слышал в наушниках – странный, тонкий, высокий звук, какой-то совсем неживой. Он взял еще одну маргаритку, и снова повторилось то же. Он снова услышал крик, но на этот раз не был уверен, что в нем выражается боль. Нет, это была не боль. Скорей удивление. Но так ли? Похоже, что в этом крике не ощущалось никаких эмоций, знакомых человеку. Это был попросту крик, бесстрастный и бездушный звук, не выражающий никаких чувств. Так было и с розами. Он ошибся, назвав этот звук криком боли. Куст, вероятно, не ощущал боли, а что-то другое, неизвестное нам, чему нет даже названия.

Он выпрямился и снял наушники. Сгущались сумерки, и только полоски света из окон прорезали темноту.

На следующий день Клаузнер вскочил с постели, чуть только рассвело. Он быстро оделся и кинулся прямо в мастерскую. Взял машину и вынес, прижимая к груди обеими руками. Идти с такой тяжестью было трудно. Он миновал дом, открыл калитку и, перейдя улицу, направился к парку.

Там он остановился и огляделся, потом продолжил путь. Дойдя до огромного бука, остановился и поставил ящик на землю, у самого ствола. Быстро вернулся домой, взял в сарае топор, принес в парк и тоже положил у ствола дерева.

Потом он снова огляделся, явно нервничая. Вокруг никого не было. Стрелка часов приближалась к шести.

Он надел наушники и включил прибор. С минуту прислушивался к уже знакомому тонкому жужжанию. Потом поднял топор, пошире расставил ноги и изо всех сил ударил по стволу дерева. Лезвие глубоко ушло в кору и застряло. В самый момент удара он услышал в наушниках необычайный звук. Этот звук был совершенно новый, не похожий ни на что, до сих пор слышанное. Глухой, гулкий, низкий звук. Не такой короткий и резкий, какой издавали розы, но протяжный, как рыдание, и длившийся не менее минуты; наибольшей силы он достиг в момент удара топором и постепенно затихал, пока вовсе не исчез.

Клаузнер в ужасе вглядывался туда, где топор глубоко ушел в толщу дерева. Потом осторожно взялся за топор, высвободил его и бросил наземь. Прикоснулся пальцами к глубокой ране на стволе и, стараясь сжать ее, шептал:

– Дерево… ах, дерево… прости… мне так жаль… но это заживет, обязательно заживет…

С минуту он стоял, опершись на ствол, потом повернулся, побежал через парк и исчез в своем доме. Подбежал к телефону, набрал номер и стал ждать. Он услышал гудок, потом щелчок – взяли трубку – и заспанный мужской голос:

– Алло, слушаю!

– Доктор Скотт?

– Да, это я.

– Доктор Скотт, вы должны сейчас же прийти ко мне.

– Кто это?

– Клаузнер. Помните, я вам вчера рассказывал о своих опытах и о том, что надеюсь…

– Да, да, конечно, но в чем дело? Вы заболели?

– Нет, я здоров, но…

– Полседьмого утра, – сказал доктор, – а вы мне звоните, хотя здоровы.

– Приходите, сэр. Приходите поскорее. Я хочу, чтобы кто-нибудь это услышал. Иначе я с ума сойду! Я просто не могу поверить, что…

Доктор уловил в его голосе почти истерическую нотку, совсем такую же, как в голосах тех, кто будил его криками: «Несчастный случай! Приходите немедленно!»

Он спросил:

– Так вам действительно нужно, чтобы я пришел?

– Да – и немедленно!

– Ну, хорошо, я приду.

Клаузнер стоял у телефона и ждал. Он старался вспомнить, как звучал крик дерева, но не мог. Вспомнил только, что звук наполнил его ужасом. Он пытался представить себе, как кричал бы человек, если бы он стоял вот так, неподвижно, а кто-нибудь намеренно вонзил бы ему в ногу острое лезвие, и оно заклинилось бы в ране. Это был бы такой же крик? Нет. Совсем иной. Вопль дерева был страшнее всех слышанных им когда-либо людских воплей – именно потому, что он был такой сильный и беззвучный.

Он начал размышлять о других живых созданиях. Тотчас же ему представилось поле спелой пшеницы, по которому идет косилка и режет стебли, по пятисот стеблей в секунду. Боже мой, какой это вопль! Пятьсот растений вскрикивают одновременно, а потом еще пятьсот, и так каждую секунду. Нет, подумал он, я ни за что не выйду со своей машиной в поле во время жатвы. Мне бы потом кусок хлеба не пошел в рот. А что с картофелем, с капустой, с морковью и луком? А яблоки? С яблоками другое дело, когда они опадают, а не сорваны с веток. А с овощами – нет. Картофель, например. Он-то уж наверняка будет кричать…