Текст книги "Миры Айзека Азимова. Книга 4"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

– Расскажи.

– Лучше бы мы сейчас лежали в постели, в темноте. Я говорила бы свободнее.

– Мы сидим в светлой комнате, Глэдия, но я слушаю так же внимательно.

– Да… На Солярии, Элайдж, подлинного секса вообще не было, как тебе известно.

– Я знаю.

– И для меня его тоже не существовало. В редких случаях – очень редких! – мой муж исполнял свой супружеский долг. Я не стану ничего про это говорить. Поверь только, что теперь, вспоминая, я понимаю, что это было даже хуже, чем ничего.

– Я верю тебе.

– Но я знала про секс. Читала. Иногда говорила с другими женщинами, но они все делали вид, будто это тягостная обязанность. А если они уже выполнили свою квоту по детям, то всячески подчеркивали, как довольны, что могут покончить с сексом навсегда.

– И ты им верила?

– Конечно. Я ведь ничего другого не знала, а то немногое, что было написано не на Солярии, объявлялось вредными измышлениями. И этому я тоже верила. Мой муж как-то увидел эти мои книги, назвал их порнографией и уничтожил. Но ты же знаешь, люди способны заставить себя уверовать во что угодно. По-моему, солярианки верили собственным словам и действительно относились к сексу брезгливо. Во всяком случае, так мне казалось, и я боялась, что страдаю серьезными отклонениями, раз испытываю к нему интерес… и какие-то непонятные чувства.

– А тогда ты не использовала роботов, чтобы найти облегчение?

– Нет. Даже в голову не приходило. Ни их и ничто другое. На подобное иногда намекалось, но с такой гадливостью! Или с притворной гадливостью. И, конечно, я бы ни на что подобное не решилась. Естественно, у меня бывали сны… и во сне я иногда испытывала то, что было, как я понимаю теперь, подобием оргазма, и сразу просыпалась. Конечно, я ничего не понимала и не рисковала говорить об этом. Мне было невыносимо стыдно. Хуже того: я пугалась наслаждения, которое они мне доставляли… Ну а потом я переселилась на Аврору.

– Ты мне рассказывала. Секс с аврорианцами обманул твои ожидания.

– Да. Я даже начала думать, что солярианская точка зрения все-таки верна. Явь оказалась совсем другой, чем мои сны. Но только после Джендера я поняла причину. На Авроре это… это хореография. Каждая фигура диктуется модой, начиная от манеры предлагать себя и до расставания. Нет ничего неожиданного, ничего спонтанного. На Солярии никто не дарил и не принимал. А на Авроре стилизация привела к тому же: никто не дарит, не принимает. Ты понимаешь?

– Не уверен, Глэдия, так как не имел сексуальных отношений с аврорианками, да и аврорианцем никогда не был. Но не надо объяснять. По-моему, хоть смутно, но я понимаю, о чем ты говоришь.

– И чувствуешь себя ужасно неловко?

– Не настолько, чтобы отказаться слушать дальше.

– Затем в моей жизни появился Джендер, и я научилась использовать его. Он не был аврорианским мужчиной. Его целью – его единственной целью – было доставлять мне радость. Он дарил, а я принимала – и впервые узнала секс таким, каким он должен быть. Ты и это понимаешь? Способен ли ты вообразить, что это такое – вдруг узнать, что ты не безумна, не извращена, не порочна, что твои чувства тебя не обманывали? Узнать, что ты просто женщина, которая обрела настоящего сексуального партнера?

– Мне кажется, могу.

– И почти сразу же все это у меня отняли. Я решила… я решила, что это конец. Я обречена жить века и больше ни разу не испытать радости гармоничного сексуального общения. Не знать его вначале, жить без него – это было очень тяжело. Но обрести его вопреки всем ожиданиям, познать это счастье, а потом внезапно лишиться его, вернуться в пустоту… Невыносимо! Теперь ты понимаешь, как для меня важна прошлая ночь.

– Но почему именно я, Глэдия? Почему не кто-нибудь другой?

– Нет, Элайдж! Это могло быть только с тобой. Мы тебя разыскали – Жискар и я. Ты был совсем беспомощен. Совсем! Почти в сознании, но твое тело тебе не подчинялось. Тебя пришлось поднять, отнести в машину, уложить. Я следила, как тебя отогревают, приводят в порядок, купают, высушивают – такого беспомощного. Роботы проделывали все это очень компетентно, сосредоточивая все усилия на том, чтобы помочь тебе, оберечь от любого вреда, но без какого-либо подлинного чувства. А я только смотрела, и мне было так больно за тебя.

Бейли опустил голову, скрипнув зубами. Его беспомощность была выставлена напоказ! Тогда он наслаждался своим состоянием, но теперь думал только о его позорности. А Глэдия продолжала:

– Мне так хотелось самой ухаживать за тобой. Я сердилась, что роботы присвоили себе право помогать тебе… дарить. А когда я представила себя на их месте, я почувствовала сексуальное волнение, которого не испытывала после гибели Джендера ни разу. И тут я осознала, что в единственных сексуальных отношениях, что-то мне дававших, я только принимала. Джендер дарил мне все, чего бы я ни пожелала, но от меня не принимал ничего. И не был на это способен, поскольку единственное его удовлетворение заключалось в том, чтобы удовлетворять меня. А мне и в голову не приходило дарить – я ведь выросла среди роботов и знаю, что принимать они неспособны. И пока я смотрела, мне стало ясно, что я познала лишь половину того, что может дать секс, и у меня возникла всевластная потребность познать вторую половину. Но потом за столом, когда ты ел свой суп, ты, казалось, снова стал сильным. Настолько сильным, что мог утешить меня, а я, после того, что испытала, глядя, как роботы ухаживали за тобой, просто забыла, что ты с Земли, и радовалась твоим объятиям. Я хотела их. Но, пока ты меня обнимал, мне стало горько, что я вновь принимаю, а не дарю. И тут ты сказал: «Глэдия, простите, мне нужно сесть». Ах, Элайдж! Более чудесных слов я от тебя не слышала.

Бейли почувствовал, что краснеет:

– Мне было страшно неловко. Так сознаться в своей слабости!

– Но именно это и было мне нужно. Я вынудила тебя лечь в постель, пришла к тебе и впервые в жизни я дарила. А не брала. И вырвалась из чар Джендера, так как поняла, что и с ним настоящего не было. Ведь, наверное, можно и дарить, и брать одновременно… Элайдж, останься со мной.

Бейли покачал головой:

– Глэдия, даже разорви я свое сердце пополам, факты не изменятся. На Авроре я остаться не могу и должен вернуться на Землю. А ты не можешь приехать на Землю.

– Элайдж, а если я все-таки приеду на Землю?

– Зачем ты говоришь глупости? Даже если бы ты вопреки всему и приехала, так ведь я очень быстро состарюсь, стану тебе не нужен. Через двадцать, от силы тридцать лет я буду глубоким стариком, если не умру раньше, а ты останешься такой, как сейчас, не одну сотню лет.

– Но я же так и рассчитала, Элайдж. На Земле я подхвачу ваши инфекции и тоже быстро состарюсь.

– Тебе это не понравится. К тому же старость не болезнь, ее нельзя подхватить. Ты просто очень скоро начнешь болеть и умрешь. Глэдия, ты найдешь себе другого.

– Аврорианца? – В ее голосе прозвучало презрение.

– Но ты можешь научить! Теперь, когда ты поняла, как дарят и принимают, научи их.

– Но научатся ли они?

– Некоторые научатся. Не сомневайся. И у тебя достаточно времени найти такого. Например… (Нет, подумал он, еще рано упоминать про Гремиониса, но – как знать? – если он обойдется с ней более решительно, оставит пустые любезности…)

– Неужели это возможно? – задумчиво произнесла Глэдия и подняла на Бейли увлажнившиеся серо-голубые глаза: – Элайдж, ты помнишь хоть что-то о прошлой ночи?

– Должен признаться, – грустно сказал Бейли, – что многое словно в тумане.

– Если бы ты помнил, то не захотел бы расстаться со мной.

– Я и сейчас не хочу с тобой расставаться, Глэдия. Но ничего не могу поделать.

– А после ты выглядел таким спокойно-счастливым, таким безмятежным. Я положила голову тебе на плечо и слушала, как бьется твое сердце – сначала часто, а потом все медленнее, пока ты вдруг не привскочил и не сел на кровати. Ты помнишь?

Бейли вздрогнул и, чуть откинувшись, растерянно посмотрел ей в глаза.

– Нет, этого я не помню. О чем ты? Что я сделал?

– Но я же сказала: ты вдруг сел на кровати.

– Да-да. Но еще что? – Его сердце учащенно билось – наверное, так же часто, как ночью, когда Глэдия прилегла к нему на плечо. Три раза он словно бы устанавливал правду, но в двух первых случаях он был один, а прошлой ночью – когда это случилось в третий раз, – с ним была Глэдия. Свидетельница.

– Больше ничего, Элайдж. Я спросила: «Что с тобой, Элайдж?» Но ты словно не услышал, а только повторил два раза: «Знаю! Знаю!» Ты говорил неясно, и глаза у тебя ничего не видели. Я даже немножко испугалась.

– Я сказал только это? Иосафат! Глэдия, неужели я ничего не добавил?

– Больше я ничего не помню, – Глэдия сдвинула брови. – Ты сразу снова лег, а я сказала: «Не бойся, Элайдж. Не бойся. Ты в безопасности». Я тебя погладила, и ты опять уснул и… и захрапел! Я никогда не слышала, как храпят, но было очень похоже на описания. – Она чуть улыбнулась.

– Послушай, Глэдия! – настойчиво сказал Бейли. – Ты говоришь, я пробормотал: «Знаю! Знаю!» Но я не объяснил, что именно я знаю?

Она снова сдвинула брови:

– Не помню… Подожди! Ты, правда, добавил совсем тихо: «Он успел раньше».

– «Он успел раньше»… Я это сказал?

– Да. Я решила, что ты говоришь про Жискара – что он успел раньше тех роботов, что ты опять испугался, не похитят ли тебя, что ты вспомнил, как ждал в лесу во время грозы. Да-да! Потому-то я и гладила тебя, повторяя: «Не бойся, Элайдж! Ты в безопасности!» – пока ты не уснул.

– «Он успел раньше». «Он успел раньше». Теперь не забуду! Глэдия, спасибо тебе за прошлую ночь. И спасибо за этот наш разговор.

– Но что важного в том, что Жискар успел найти тебя первым? Так и было. И ты это знаешь.

– Нет, Глэдия, тут что-то другое. Что-то, о чем я вспоминаю только когда мое сознание отключается.

– Так в чем смысл?

– Толком не знаю, но раз я это сказал, какой-то смысл тут есть. И у меня остается час, чтобы успеть разобраться. – Он встал. – Мне пора.

Он шагнул к двери, но Глэдия бросилась к нему и крепко его обняла.

– Подожди, Элайдж!

Бейли поколебался, потом нагнулся и поцеловал ее. На долгое мгновение они застыли, обнявшись.

– Но я тебя еще увижу, Элайдж?

– Не знаю, – тоскливо ответил Бейли. – Надеюсь, что да.

И он ушел на поиски Дэниела с Жискаром, чтобы как следует подготовиться к предстоящей встрече.

73

Бейли шагал через луг к дому Фастольфа. Ему было все так же грустно.

Роботы шли справа и слева от него. Дэниел казался спокойным, но Жискар, подчиняясь данным ему инструкциям, все так же бдительно оглядывал окрестности. Бейли спросил:

– Как зовут председателя Законодательного собрания, Дэниел?

– Не знаю, партнер Элайдж. В тех случаях, когда о нем говорили в моем присутствии, его называли просто «председатель». При обращении к нему говорят «господин председатель».

– Его зовут Рутилен Хордер, сэр, но официально его имя нигде не упоминается. Употребляется только титул. Это подчеркивает преемственность правительства. Люди занимают этот пост на определенный срок, а «председатель» существует всегда.

– Но данный председатель – сколько ему лет?

– Он уже не молод, сэр. Ему триста тридцать один год, – ответил Жискар с типичной молниеносностью.

– Здоровье у него хорошее?

– Насколько мне известно, сэр.

– Какие-нибудь особенности характера, о которых мне полезно было бы узнать заранее?

К этому вопросу Жискар явно не был готов. Он сказал после паузы:

– Затрудняюсь ответить, сэр. Он занимает свой пост второй срок и считается компетентным председателем, много работает и добивается результатов.

– Он вспыльчив? Терпелив? Не терпит возражений? Внимателен?

– О подобном вы должны сами судить, сэр.

– Партнер Элайдж, – вмешался Дэниел, – председатель – выше личных пристрастий. Он справедлив и беспристрастен по определению.

– В этом я уверен, – пробурчал Бейли. – Но определения – это абстракция, как и титул «председатель», а индивидуальные председатели – с именами – это конкретные люди, предположительно с собственными особенностями.

Он покачал головой. Вот и у него появилась особенность: три раза он что-то осознавал и трижды забывал, а теперь ему известны собственные слова по этому поводу, а толку никакого.

«Он успел раньше».

Кто успел раньше? Когда?

Ответа Бейли не находил.

74

Бейли увидел, что Фастольф ждет его в дверях, а сзади мается робот, словно огорченный тем, что не может встретить гостя, хотя это его функция.

(Вечная человеческая манера – приписывать роботам человеческие побуждения и реакции. На самом деле он не мается, не испытывает огорчения – или каких-либо других чувств, а только легкие колебания позитронных потенциалов из-за того, что он был запрограммирован принимать и оглядывать посетителей, но не мог выполнить свое назначение, не оттолкнув Фастольфа, а сделать этого он также не мог, поскольку отсутствовала достаточно веская причина. А потому он снова и снова делал шаг вперед и пятился, отчего создавалось впечатление, будто он мучится.)

Бейли поймал себя на том, что рассеянно уставился на робота, и с трудом заставил себя перевести глаза на Фастольфа. (Ну почему он все время думает о роботах?)

– Рад снова с вами свидеться, доктор Фастольф, – сказал он и протянул руку. После того что произошло между ним и Глэдией, легко было забыть, что космониты избегают физического соприкосновения с землянами.

Фастольф замялся, потом воспитанность взяла верх над благоразумием, он взял протянутую руку, на мгновение задержал в своей и тут же отпустил.

– Я еще больше рад, что вижу вас, мистер Бейли, – сказал он. – То, что вам пришлось перенести вчера вечером, очень меня встревожило. Гроза была не слишком сильной, но не могла не ошеломить землянина.

– Так вы знаете, что произошло?

– Дэниел и Жискар ввели меня в курс. Мне было бы легче, явись они сразу же сюда, с тем чтобы потом доставить сюда и вас, но их решение опиралось на то, что дом Глэдии находился ближе к месту поломки машины, а ваш приказ был абсолютно категоричным и безопасность Дэниела вы поставили выше своей. Они верно вас поняли?

– Да. Я принудил их оставить меня там.

– Но было ли это разумно? – Фастольф уже проводил его в гостиную и указал на кресло.

Бейли сел.

– Этого требовали обстоятельства. За нами гнались.

– Жискар сообщил об этом. И еще он сообщил…

– Доктор Фастольф! – перебил Бейли. – Извините, но времени остается мало, а я должен задать вам несколько вопросов.

– Прошу вас, – тотчас сказал Фастольф с обычной своей любезностью.

– Меня уверяли, что свои исследования функций мозга вы ставите превыше всего, что вы…

– Разрешите, я договорю, мистер Бейли. Я не позволю ничему встать на моем пути, я абсолютно беспощаден, не признаю никаких этических или нравственных обязательств, не остановлюсь ни перед чем, оправдаю что угодно, если это нужно для моих исследований.

– Да, именно.

– Кто вам это сказал, мистер Бейли? – спросил Фастольф.

– А это имеет значение?

– Возможно, что и нет. К тому же догадаться не трудно. Моя дочь Василия, я это твердо знаю.

– Может быть, – ответил Бейли. – Но я хотел бы знать, верна ли такая оценка вашего характера.

– Вы ждете от меня честного ответа о моем характере? – грустно сказал Фастольф. – В чем-то эти обвинения соответствуют истине. Я действительно придаю своей работе огромную важность и действительно испытываю потребность приносить ей в жертву все и вся. Я пренебрег бы общепринятыми понятиями морали и этики, если бы мог. Но не могу. И в частности, если меня обвинили в убийстве Джендера ради моих исследований человеческого мозга, я категорически это отрицаю. Я не убивал Джендера.

– Вы предлагали, чтобы я подвергся психическому зондированию, чтобы извлечь из моего мозга информацию, изгладившуюся у меня из памяти. А вы не подумали о том, что психическое зондирование могло бы продемонстрировать вашу невиновность, если бы вы на него согласились?

Фастольф задумчиво кивнул:

– Полагаю, Василия настаивала, что мое нежелание подвергнуться ему доказывает мою виновность. Вовсе нет. Психическое зондирование сопряжено с риском и внушает мне такие же опасения, как и вам. Однако остановило меня другое. Больше всего зондирование устроило бы моих противников. Оно не настолько тонко, чтобы послужить неопровержимым доказательством, и они постарались бы поставить под сомнение любые свидетельства моей невиновности. Но с помощью зондирования они получили бы сведения о теории и методах создания человекоподобных роботов. Вот что им нужно. Такой возможности я им не предоставлю!

– Превосходно, – сказал Бейли. – Благодарю вас, доктор Фастольф.

– Не стоит благодарности. А теперь, если разрешите, я вернусь к тому, что узнал от Жискара. По его словам, к вам, пока вы оставались в машине один, подходили неизвестные роботы. Во всяком случае, вы довольно бессвязно говорили об этом, когда вас нашли без чувств под дождем.

– Неизвестные роботы действительно подходили ко мне, доктор Фастольф, – ответил Бейли. – Мне удалось остановить их и отослать обратно. Но благоразумие требовало покинуть машину и спрятаться, прежде чем они вернутся. Возможно, я принял такое решение, потому что мысли у меня мешались. Так утверждает Жискар.

– Жискар воспринимает Вселенную упрощенно. – Фастольф улыбнулся. – А у вас есть предположения о том, чьи это были роботы?

Бейли заерзал в кресле, словно не находя удобной позы.

– Председатель уже прибыл? – ответил он вопросом на вопрос.

– Нет. Но он будет здесь с минуты на минуту. Как и Амадиро, глава Института, с которым вы, как я узнал от роботов, имели вчера встречу. Я не уверен, что это было разумно. Вы его раздражили.

– Я должен был поговорить с ним, доктор Фастольф. И он держался очень любезно.

– С Амадиро это ничего не означает. Ссылаясь на то, что он именует вашей клеветой и нестерпимым очернением профессиональных репутаций, он вынудил председателя принять меры.

– Каким образом?

– Задача председателя – устраивать встречу спорящих для достижения компромисса. Раз Амадиро пожелал встретиться со мной, председатель в силу своего положения не мог отложить ее, а тем более запретить. Он обязан провести эту встречу, и, если Амадиро собрал достаточно улик против вас – а собрать улики против землянина ничего не стоит, – расследованию будет положен конец.

– Возможно, доктор Фастольф, вам не следовало прибегать к помощи землянина, учитывая, насколько мы уязвимы.

– Возможно, что и так, мистер Бейли, но ничего другого я просто не сумел придумать. И теперь не могу. Так что предоставляю вам убедить председателя в нашей правоте… Если вы сумеете.

– И вся ответственность лежит на мне? – угрюмо спросил Бейли.

– На вас и только на вас, – мягко ответил Фастольф.

– Мы будем только вчетвером?

– Вернее, – поправил Фастольф, – втроем. Председатель, Амадиро и я: два оппонента и арбитр, так сказать. Вы же, мистер Бейли, будете всего лишь условно допущены. Председатель может отослать вас, когда ему заблагорассудится, так что, надеюсь, вы будете с ним осторожны.

– Постараюсь, доктор Фастольф.

– Например, мистер Бейли, не протягивайте ему руки. Извините мою прямолинейность.

Бейли поежился, задним числом испытывая смущение за свою бестактность.

– Не протяну, – буркнул он.

– И будьте крайне вежливы. Не бросайтесь гневными обвинениями, избегайте ничем не подкрепленных обвинений…

– Иными словами, я не должен добиваться, чтобы кто-то нечаянно выдал себя. Например, Амадиро.

– Вот именно. Это будет расценено как клевета, и вы добьетесь обратного эффекта. А потому будьте вежливы! Если вежливость прикроет нападение, то пусть. И постарайтесь ничего не говорить, пока к вам не обратятся.

– Пожалуйста, доктор Фастольф, – сказал Бейли, – объясните, почему теперь вы не скупитесь на советы, а раньше не позаботились предупредить меня об опасностях обвинения в клевете?

– Я действительно виноват, – ответил Фастольф. – Но это настолько само собой разумеется, что мне как-то в голову не пришло, что нужны особые объяснения.

– Да, я так и подумал, – пробурчал Бейли.

Фастольф вдруг встрепенулся.

– Я слышу шум машины, и кто-то из роботов идет к двери. Это председатель с Амадиро.

– Вместе? – спросил Бейли.

– Несомненно. Видите ли, Амадиро предложил встретиться у меня, таким образом предоставив мне некоторое преимущество. А потому получил возможность под видом любезности заехать за председателем и привезти его сюда. Ведь это только естественно, раз они оба должны быть здесь. Но это обеспечило ему несколько минут частной беседы с председателем для отстаивания своей точки зрения.

– Но это не слишком честно, – заметил Бейли. – Вы не могли ему помешать?

– Но я не хотел. Амадиро идет на сознательный риск. Ведь он может раздражить председателя.

– А председатель очень раздражителен по натуре?

– Нет. Не больше любого другого председателя, находящегося на своем посту уже пятое десятилетие. Однако необходимость строго выдерживать все требования протокола плюс необходимость сохранять полное беспристрастие и власть арбитра очень способствуют развитию раздражительности. Амадиро же не всегда разумен. Его добродушная улыбка, белейшие зубы и избыток обходительности могут действовать очень раздражающе, когда тот, кому он их адресует, по какой-либо причине пребывает не в слишком солнечном настроении… Однако я должен идти их встречать, мистер Бейли, и пустить в ход не столь, надеюсь, агрессивное обаяние. Прошу, останьтесь здесь и не вставайте с кресла.

Бейли оставалось только ждать. Почему-то он вдруг подумал, что пробыл на Авроре чуть меньше пятидесяти стандартных часов.