Текст книги "Миры Айзека Азимова. Книга 4"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

68

Бейли вскочил и обошел стол, рассеянно и с досадой заметив, что ноги у него подгибаются, а левое бедро сводит судорога.

– Глэдия, – сказал он, нагибаясь к ней, – не плачьте!

– Не обращайте внимания, Элайдж, – прошептала она. – Это пройдет.

Он беспомощно стоял рядом с ней. Протянул было руки и опустил их.

– Я не прикоснусь к вам, – сказал он. – Лучше не надо, правда?

– Да нет же, нет! Не так уж я обожаю свое тело, да и заразиться от вас я ничем не могу. Я… я не такая, как прежде.

И Бейли протянул руку и прикоснулся к ее локтю, неловко погладив его кончиками пальцев.

– Завтра я сделаю все, что в моих силах, Глэдия, – сказал он. – Я постараюсь.

Она встала, повернулась к нему и прошептала:

– Ах, Элайдж!

Машинально, почти сам того не заметив, Бейли раскрыл ей объятия. И так же, словно не отдавая себе отчета, она прижалась к нему и спрятала лицо у него на груди, а он бережно обвил ее руками.

Он только чуть ее касался, ожидая, когда она осознает, что обняла землянина. (Конечно, она обнимала человекоподобного робота, но все-таки не землянина!)

Глэдия громко всхлипнула и пробормотала в рубашку Бейли:

– Это нечестно! Только потому что я с Солярии! Никому нет дела, что случилось с Джендером. Но будь я аврорианкой, они бы приняли его гибель близко к сердцу! А так все свелось к предрассудкам и политике.

Бейли подумал: «Космониты – просто люди. Именно это сказала бы Джесси в такой ситуации. А если бы Глэдию сейчас обнимал Гремионис, он бы сказал именно то, что сказал бы я – знай я, что сказать!»

Но он сказал:

– Это не совсем так. Я уверен, что доктор Фастольф принимает близко к сердцу гибель Джендера.

– Да нет же! Не по-настоящему. Он только хочет взять верх в Законодательном собрании, а этот Амадиро хочет того же, и они оба пожертвовали бы Джендером, лишь бы добиться своего!

– Обещаю вам, Глэдия, Джендером я не пожертвую, что бы мне за это ни предлагали.

– Да? А если вам пообещают, что вы сможете вернуться на Землю без ущерба для своей карьеры и против вашего мира никаких санкций предпринято не будет, при условии, что вы забудете про Джендера, как вы поступите?

– Какой смысл сочинять гипотетические альтернативы, когда заведомо ничего подобного произойти не может? Меня не станут прельщать, чтобы я забыл про Джендера. Их цель – отправить меня назад с пустыми руками, предрешая и мою гибель, и гибель моего мира. Но если они не воспрепятствуют мне, я доберусь до человека, уничтожившего Джендера, и добьюсь, чтобы он понес заслуженное наказание.

– Что значит «если»? Не допустите, чтобы они вам воспрепятствовали!

Бейли горько улыбнулся.

– По-вашему, аврорианцы с вами не считаются, потому что вы с Солярии, так подумайте, как они третировали бы вас, будь вы с Земли! – Он крепче ее обнял. – Но я попытаюсь, Глэдия. Не хочу пробуждать напрасные надежды, но кое-что в запасе у меня есть. Я попытаюсь…

Он почти забыл, что он с Земли, хотя только что сам это сказал.

– Вы говорите, что попытаетесь, но как? – Она чуть отодвинулась, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Ну, я могу… – Бейли растерянно умолк.

– Найти убийцу?

– И вообще… Глэдия, простите, мне нужно сесть. Он попятился к столу и оперся о него.

– Что с вами, Элайдж?

– У меня был тяжелый день, и я еще не собрался с силами.

– Так вам лучше поскорее лечь!

– Честно говоря, Глэдия, я этого и хочу.

Она разжала руки, лицо у нее стало тревожно-сочувственным, и слезы были забыты. Она подняла руку, слегка махнула, и Бейли тотчас (так ему по крайней мере показалось) окружили роботы.

А когда он уже лежал в постели и последний робот ушел, Бейли уставился в темноту. Он не знал, идет ли еще во Вне дождь, вспыхивают ли еще редкие усталые молнии, но грома он больше не слышал.

Бейли глубоко вздохнул и подумал: «Что я обещал Глэдии? Что произойдет завтра?»

Финал драмы… Полная неудача?

И погружаясь в дремоту, Бейли думал об озарении, внезапно осеняющем на границе между сном и явью.

69

С ним это случалось уже дважды. Накануне ночью, когда он вот так же почти засыпал, и в этот вечер, когда он терял сознание, лежа в грозу под деревом. Оба раза его осеняло, что-то освещало загадку, как молния, рассеивающая на миг ночную тьму.

Но озарение исчезало с быстротой той же молнии.

Что, что это было? И сумеет ли он вспомнить?

На этот раз он приготовился удержать в уме ускользающую истину. Или ускользающую иллюзию? Вдруг в затмении сознания какой-то вздор представлялся истиной, проанализировать которую логически мозг в такую минуту не мог?

Поиски неуловимого нечто, однако, оказались бесплодными: призывать его было столь же бессмысленно, как звать единорога в мире, где единороги не водятся.

Проще было думать о Глэдии, о том, что ощущали его руки. Непосредственно – шелковистое прикосновение ее блузки, но под блузкой – хрупкие изящные плечи, стройную спину.

Рискнул бы он поцеловать ее, если бы у него не начали подгибаться ноги? Или это было бы слишком?

Он вдруг слегка всхрапнул и, как всегда, смутился. Заставил себя очнуться и снова думать о Глэдии. До своего отъезда, конечно же… но если он сможет предложить ей что-то вза… Плата за оказанную услу… Он снова всхрапнул и уже не смутился.

Глэдия… А он думал, что никогда больше ее не увидит… а чтобы прикоснуться к ней… тем более, обнять ее… обнять…

Он не заметил, как заснул.

И снова ее обнимал. Но блузки не было… только ее теплая нежная кожа… а его ладонь медленно скользнула по лопатке, по чуть прощупывающимся тонким ребрам…

Все было странно реальным. Пять его чувств подтверждали это. Он ощущал запах ее волос, его губы впивали легкую солоноватость ее кожи… и теперь они не стояли. А легли? Или лежали с самого начала? И куда девался свет?

Он ощущал матрац под собой, одеяло сверху… мрак… а она лежала в его объятиях, и тело ее было совсем обнаженным.

Вздрогнув, он окончательно проснулся.

– Глэдия? – Почти крик… недоверчивый…

– Ш-ш-ш, Элайдж. – Она нежно прижала пальцы к его губам. – Не говори ничего.

С тем же успехом она могла бы попросить, чтобы он остановил ток своей крови.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Ты не понимаешь? – сказала она. – Лежу с тобой в кровати.

– Но почему?

– Потому что я так хочу. – Она прильнула к нему, дернула воротник его пижамы и раскрыла ее.

– Не шевелись, Элайдж. Ты устал, и я не хочу, чтобы ты утомлялся еще больше.

По телу Элайджа прокатилась жаркая волна. Он решил, что больше не будет оберегать Глэдию от нее самой. Он сказал:

– Я не настолько устал, Глэдия…

– Нет, – перебила она. – Отдыхай! Я хочу, чтобы ты отдыхал. Не шевелись.

Ее губы прижались к его губам, словно чтобы не дать ему говорить. Он расслабился и невольно подумал, что подчиняется, что действительно устал и предпочтет предоставить все ей. И со стыдом сообразил, что это как бы его оправдывает («Что мне оставалось? – словно услышал он собственный голос. – Она меня заставила!») Иосафат! Какая подленькая трусость! Как унизительно…

Но и эти мысли исчезли. Откуда-то лилась тихая музыка, воздух заметно потеплел. Одеяло и пижама куда-то подевались. Ее руки обвили его голову, прижали к нежной мягкости.

Словно со стороны он понял, что мягкость эта – ее левая грудь, и губы ему щекочет сосок.

Глэдия тихонько напевала под музыку – радостный баюкающий мотив, который был ему незнаком.

Она легонько покачивалась, поглаживая кончиками пальцев его подбородок и шею. Он растворился в блаженном покое, предоставляя ей делать все, что она захочет. И послушно позволял ей двигать его руки, прижимать их то тут, то там.

Он не помогал ей, а когда отозвался с нарастающим возбуждением и достигнул пика, было это словно против его воли, просто иначе он не мог.

Она, казалось, не знала усталости, и он был этому рад. Снова за волнами чувственности он ощущал блаженство полной младенческой беспомощности.

Но в конце концов у него уже не осталось сил отзываться, и она, казалось, тоже совсем себя исчерпала и прилегла головой в ложбинку его левого плеча, ее левая рука протянулась через его грудь, и пальцы нежно поглаживали крутые завитки волос.

Ему почудилось, что она шепчет: «Благодарю тебя, благодарю»…

И удивился. За что?

Он уже почти не осознавал ее присутствия – этот блаженнейший конец тяжелейшего дня заставлял слипаться веки, точно сказочный сонный напиток, и он чувствовал, что соскальзывает в неведомые глубины, точно его пальцы перестали цепляться за край обрыва суровой реальности, чтобы он мог упасть… упасть сквозь туман дремоты в медленно колышущийся океан сновидений.

И пока он соскальзывал в сны, то, что не явилось на зов, пришло само. В третий раз занавес взвился, все события с того момента, как он покинул Землю, обрели четкость и последовательность. Вновь все стало абсолютно ясно. Он попытался заговорить, услышать необходимые слова, зафиксировать их, сделать неотъемлемой частью своих умственных процессов, но как он ни вцеплялся в них всеми щупальцами сознания, они проскальзывали мимо и исчезали.

Так что в этом отношении второй день Бейли на Авроре кончился совершенно так же, как первый.

Глава 17
Председатель70

Когда Бейли открыл глаза, в окно лился солнечный свет, и он ему обрадовался. К своему еще сонному удивлению он обрадовался солнечному свету!

Значит, гроза миновала, ее словно никогда и не было. В сравнении с ровным, мягким, теплым, контролируемым освещением Городов солнечный свет безусловно казался резким и неустойчивым. Но по контрасту с грозой он был залогом безмятежного покоя. Все относительно, подумал Бейли. Он уже никогда не будет считать солнечный свет злом.

– Партнер Элайдж? – Возле кровати стоял Дэниел, а за ним Жискар.

Мрачное лицо Бейли расплылось в улыбке чистой радости.

Он протянул руки обоим.

– Иосафат, ребята! – воскликнул он, не заметив полной человечности такого обращения. – Когда я в последний раз видел вас вместе, то не знал, доведется ли мне снова увидеть вас – или хотя бы одного из вас.

– Но в любом случае, – мягко заметил Дэниел, – ни при каких обстоятельствах никому из нас не причинили бы подлинного вреда.

– Теперь при свете солнца я это вижу, – ответил Бейли. – Но вчера вечером я думал, что гроза меня прикончит, и не сомневался, что тебе, Дэниел, грозит серьезная опасность. Казалось даже, что и Жискар может пострадать, защищая меня от многочисленных противников. Довольно-таки мелодраматично, не спорю, но я же был немного не в себе, понимаете?

– Нам это известно, сэр, – ответил Жискар. – Вот почему нам было так трудно уйти от вас вопреки вашим настойчивым требованиям. И надеемся, что сейчас это не вызывает вашего неудовольствия.

– Нисколько, Жискар.

– А кроме того, – сказал Дэниел, – мы знаем, что о вас хорошо заботились, пока мы отсутствовали.

И только тут Бейли вспомнил прошедшую ночь.

Глэдия!

Он осмотрелся. Ее не было в комнате. Или ему пригрезилось…

Да нет же! Сном это быть не могло.

Он хмуро взглянул на Дэниела, как будто заподозрив в его словах скабрезный намек.

Нет, и этого быть не могло. Робот, даже самый человекоподобный, не будет запрограммирован смаковать двусмысленности.

– Да, – ответил он. – Очень хорошо. Однако сейчас я хотел бы, чтобы меня проводили в Личную.

– Мы здесь, сэр, – сказал Жискар, – чтобы оказывать вам необходимые утренние услуги. Мисс Глэдия решила, что с нами вам будет спокойнее, чем с ее роботами, и она специально подчеркнула, чтобы мы предупреждали ваши малейшие желания.

– Что она, собственно, под этим подразумевала? – спросил Бейли с некоторой тревогой. – Я чувствую себя вполне хорошо и не хочу, чтобы меня мыли и высушивали. Я сам могу о себе позаботиться. Надеюсь, она это понимает.

– Вам нечего опасаться, партнер Элайдж, – сказал Дэниел с легкой улыбкой, которая (как казалось Бейли) была аналогична той, которая у человека означала бы дружескую симпатию. – Мы просто должны позаботиться, чтобы у вас не возникало никаких затруднений. Если в какие-то моменты вам будет удобнее обходиться без нас, мы подождем в стороне.

– В таком случае, Дэниел – и Жискар тоже – мы во всем разобрались. – И Бейли спрыгнул на пол, заметив, что ноги его прекрасно слушаются. Ночной отдых и лечение, которому его подвергли, внеся в дом, – в чем бы оно ни заключалось, – сотворили чудеса. Не говоря уж о Глэдии!

71

Не одеваясь, ощущая приятную свежесть после душа, Бейли причесал волосы и критически оглядел в зеркале достигнутые результаты. Скорее всего завтракать он будет с Глэдией, но как она его встретит? Пожалуй, наиболее разумным будет держаться так, будто ничего не произошло, и руководствоваться ее поведением с ним. И почему-то ему казалось, что будет легче, если он придаст себе презентабельный вид – если это вообще возможно. Он состроил недовольную гримасу своему отражению.

– Дэниел! – позвал он.

– Что, партнер Элайдж?

– На тебе новая одежда? – пробурчал Бейли сквозь зубную пасту.

– Она не моя, партнер Элайдж. Это костюм Джендера.

– Она дала тебе костюм Джендера! – У Бейли глаза полезли на лоб.

– Мисс Глэдия не пожелала, чтобы я оставался нагим, пока мою промокшую одежду стирали и высушивали. Теперь она готова, но мисс Глэдия говорит, чтобы этот костюм я оставил себе.

– Когда она это сказала?

– Сегодня утром, партнер Элайдж.

– Так она проснулась?

– Да, она уже встала. И ждет вас к завтраку, когда вы будете готовы.

Бейли стиснул зубы. Странно, что пока встреча с Глэдией волновала его куда больше, чем предстоящая встреча с председателем. В конце концов, как пройдет встреча с председателем – решит судьба, а он уже продумал свою стратегию, и она либо даст результаты, либо нет, но что касается Глэдии, у него никакой стратегии нет.

Будь что будет. И он спросил по возможности равнодушнее:

– Как мисс Глэдия чувствует себя сегодня?

– Она выглядит хорошо, – ответил Дэниел.

– Она весела? Или кажется угнетенной?

– Судить о внутреннем состоянии человека очень трудно, – после некоторого колебания ответил Дэниел. – Но в ее поведении ничто не указывает на внутреннее волнение.

Бейли опять взглянул на Дэниела, и опять ему почудился намек на события прошлой ночи. И опять он отмел такую возможность.

И всматриваться в лицо Дэниела не имело смысла. По выражению лица робота догадаться о его мыслях было невозможно, поскольку мыслей в человеческом представлении у него не было.

Бейли вернулся в спальню и осмотрел приготовленную для него одежду, прикидывая, сумеет ли он одеться без ошибок, или придется просить роботов о помощи. Гроза и ночь остались позади, и он хотел вновь обрести взрослую независимость.

– Что это? – спросил он, поднимая широкую полосу ткани со сложным узором.

– Перевязь, – ответил Дэниел. – Назначение ее чисто орнаментальное. Надевают ее через левое плечо и завязывают на поясе справа. На некоторых космомирах ее принято надевать к завтраку, но не на Авроре.

– Так почему же она тут?

– Мисс Глэдия подумала, что перевязь будет вам к лицу, партнер Элайдж. Завязывается она сложным узлом, и я буду рад помочь.

«Иосафат! – подумал Бейли скорбно. – Она хочет придать мне смазливость! Что еще она задумала?»

Выбрось из головы!

– Не нужно, – сказал он вслух. – Завяжу простым бантом. Но вот что, Дэниел. После завтрака я пойду к Фастольфу и встречусь у него с Амадиро и председателем Законодательного собрания. Мне неизвестно, будет ли присутствовать кто-нибудь еще.

– Да, я знаю, партнер Элайдж. И, мне кажется, больше там никого не будет.

– Ну, в таком случае, – сказал Бейли, начиная надевать белье очень неторопливо, чтобы ничего не спутать и не воззвать о помощи к Дэниелу, – расскажи мне про председателя. Я вычитал, что на Авроре он примерно соответствует главе администрации, но пост этот скорее почетный и, насколько я понял, никакой реальной власти у председателя нет.

– Боюсь, партнер Элайдж, это действительно так, – сказал Дэниел.

– Сэр, – перебил Жискар, – политическую ситуацию на Авроре я знаю лучше, чем друг Дэниел, так как функционирую много дольше, чем он. Хотите ли, чтобы на ваш вопрос ответил я?

– Конечно, Жискар. Давай!

– Когда на Авроре, сэр, было учреждено правительство, – наставительно заговорил Жискар, словно внутри него равномерно крутился информационный диск, – главе администрации отводились чисто представительные функции. Он должен был принимать посланников других космомиров, открывать заседания Законодательного собрания, вести их, а голосовать только в случаях, когда голоса депутатов разделялись поровну. Однако после Речного спора…

– Да-да, я читал о нем, – поспешно сказал Бейли. Это был скучнейший эпизод в истории Авроры, когда спор по поводу использования гидроэнергии в первый и последний раз чуть не привел планету на грань гражданской войны. – Обойдись без подробностей.

– Хорошо, сэр. Однако после Речного спора было решено не допускать, чтобы споры подвергали опасности основы аврорианского общества, и в обычай вошло улаживать все спорные вопросы частным и мирным образом вне Законодательного собрания. Когда же оно, наконец, голосует, то уже по готовому решению, которому обеспечено большинство. Ключевой фигурой в улаживании всех недоразумений стал председатель Собрания. Считается, что он стоит выше частных интересов, и его власть (которая, хотя в теории и равна нулю, на практике довольно значительна) сохраняется только до тех пор, пока он занимает такую позицию. Поэтому каждый председатель ревниво оберегает свою объективность, и до тех пор, пока это так, именно он решает спор в пользу той или иной стороны.

– То есть, – сказал Бейли, – председатель выслушает меня, Фастольфа и Амадиро, а затем вынесет решение?

– Возможно. Однако, сэр, он может и не прийти к окончательному выводу и потребовать дополнительных доказательств, или дополнительного времени на размышления, или того и другого.

– А если председатель примет решение, Амадиро согласится с ним, если оно будет не в его пользу? И доктор Фастольф, если оно будет против него?

– Оно не абсолютно обязательно. Почти всегда находятся люди, не желающие смириться с решением председателя, а доктор Амадиро и доктор Фастольф – оба настойчивы и упрямы, если судить по их поступкам. Однако большинство членов Законодательного собрания поддержат председателя, каково бы ни было его решение, и при голосовании тот, с кем председатель не согласится, будь то доктор Амадиро или доктор Фастольф, останется в незначительном меньшинстве.

– Наверно, Жискар?

– Почти наверно. Председатель занимает свой пост тридцать лет, причем Законодательное собрание может переизбрать его на еще один тридцатилетний срок. Однако, если Собрание проголосует против какого-либо решения председателя, ему придется тут же подать в отставку и правительственный кризис будет продолжаться, пока Собрание в обстановке ожесточенных дискуссий не найдет нового председателя. Мало какой депутат захочет пойти на подобный риск, и шансы, что большинство проголосует против председателя с такими последствиями, ничтожны.

– В таком случае, – сказал Бейли тоскливо, – все зависит от этой утренней встречи.

– Вполне вероятно.

– Спасибо, Жискар.

Бейли мрачно обдумывал и перепроверял цепь своих рассуждений. Они казались многообещающими, но неизвестно, какие возражения найдет Амадиро и каким окажется председатель. Встречу эту устроил Амадиро, и, значит, он уверен в себе, в своей победе.

Тут Бейли вспомнил, что опять, когда он засыпал, обнимая Глэдию, он осознал – во всяком случае так ему показалось – смысл случившегося на Авроре. Все выглядело ясным, очевидным, неопровержимым. И вновь, в третий раз, все словно стерлось, словно ничего вообще не было.

И его надежды тоже исчезли.

72

Дэниел проводил Бейли в комнату, где был сервирован завтрак – более уютную и домашнюю, чем парадная столовая. Небольшая, просто убранная – стол и два стула исчерпывали всю мебель, и Дэниел не отступил в нишу (ниш вообще не было), а ушел, и на минуту Бейли оказался в ней один, совершенно один.

Разумеется, относительно один. По первому зову мгновенно явятся роботы. И все же это была комната для двоих, комната, смущенно подумал Бейли, для влюбленных.

На столе виднелись две горки… оладий? Только пахли они не оладьями, хотя и очень аппетитно. Два судка с чем-то вроде растопленного масла (но кто его знает!) стояли сбоку от тарелок. И кофейник с горячим якобы кофе, который он уже пробовал – без всякого удовольствия.

Вошла Глэдия, одетая довольно строго. Волосы у нее поблескивали, точно она только что сделала прическу. Она остановилась с легкой улыбкой на губах.

– Элайдж?

– Как вы, Глэдия? – с запинкой сказал Бейли, пойманный врасплох, и вскочил.

Она словно не заметила. Лицо у нее было веселым, беззаботным.

– Если тебе не нравится, что Дэниела тут нет, не тревожься. Он в полной безопасности. Ну а мы… – Она подошла к нему почти вплотную и медленно прикоснулась пальцами к его щеке, как когда-то давно на Солярии, и звонко засмеялась. – Вот все, что я сделала тогда, Элайдж. Ты помнишь?

Бейли молча кивнул.

– Ты хорошо спал, Элайдж? Садись же, милый.

Он сел.

– Очень хорошо. Спасибо, Глэдия. – Он поколебался, но решил обойтись без нежных слов.

– Не надо меня благодарить, – сказала она. – Я выспалась так, как давно уже не высыпалась. Но только потому, что ушла, когда убедилась, что ты крепко уснул. Если бы я осталась – а мне только этого и хотелось, – то не сумела бы оставить тебя в покое и ты бы не отдохнул по-настоящему.

Он понял, что молчать нельзя.

– Есть вещи, которые важнее от-т-дыха, Глэдия, – произнес он с запинкой таким нравоучительным тоном, что она опять засмеялась.

– Бедный Элайдж! Как ты смущен!

От ее слов он смутился еще больше. Он ожидал сожаления, отвращения, стыда, притворного безразличия, и был к ним готов – но не к такой веселой игривости.

– Не мучайся так, – сказала она. – Тебе надо поесть. Вчера вечером ты почти ничего не ел. Запасись калориями и сразу почувствуешь прилив сил.

Бейли с сомнением взглянул на псевдооладьи.

– А! – воскликнула Глэдия. – Ты же, наверное, никогда их не видел. Солярианское блюдо. Блинчики! Мне пришлось репрограммировать моего повара, иначе они у него не получались. А главное, нужна импортная мука с Солярии. Аврорианские сорта зерна не годятся. А делают блинчики с начинкой. Самой разной – есть тысячи рецептов. Но это моя любимая, и тебе она понравится, я знаю. А из чего она, догадайся сам. Я только немножко подскажу: толченые каштаны и капелька меда. Ну попробуй же! Я хочу знать твое мнение. Их можно брать пальцами, только поберегись, когда куснешь.

Она изящно взяла блинчик за концы большими и средними пальцами обеих рук, неторопливо откусила бочок и поймала на язык густую золотистую каплю, которая выползла наружу.

Бейли повторил все ее движении. Блинчик оказался почти твердым и не слишком горячим. Бейли осторожно сунул конец в рот и куснул, но блинчик не поддался. Тогда он сильнее сжал зубы, блинчик хрустнул и начинка вымазала руки Бейли.

– Ты откусил слишком большой кусок и очень резко, – сказала Глэдия, бросаясь к нему с салфеткой. – Лизни-ка! Блинчики невозможно есть аккуратно. Да этого и не нужно. Ими положено наслаждаться без церемоний. В идеале их едят раздетыми и сразу принимают душ.

Бейли опасливо лизнул – и выражение его лица оказалось красноречивей всяких слов.

– Вкусно, правда? – сказала Глэдия.

– Восхитительно! – пробормотал Бейли, медленно и осторожно кусая блинчик. В меру сладкий, он, казалось, таял во рту.

Бейли съел три блинчика и не взял четвертого только из стеснительности. Зато пальцы облизал без приглашения и салфеткой не воспользовался. Тратить такую прелесть на бесчувственную ткань?

– Ополосни пальцы, Элайдж, – посоветовала Глэдия, подавая ему пример. Судок с «растопленным маслом» оказался полоскательницей.

Бейли воспользовался ею по назначению, вытер руки и понюхал их. Ни малейшего запаха!

– Ты смущаешься из-за прошлой ночи, Элайдж? – сказала Глэдия. – И это все, что ты чувствуешь?

Ну, что тут можно ответить, уныло подумал Бейли, а вслух сказал:

– Боюсь, что да, Глэдия. То есть чувствую я далеко не только это, на двадцать километров дальше! Но я действительно смущен. Подумай сама. Я землянин, и ты это знаешь, но на какое-то время принуждаешь себя забыть, сделать вид, что «землянин» – всего лишь набор бессмысленных звуков. Вчера ночью тебе было жаль меня, тебя беспокоило, как на меня подействовала гроза, ты воспринимала меня как ребенка и (быть может, сочувствуя мне из-за собственной своей потери) подарила мне свою близость. Но это чувство пройдет – я удивлен, что оно уже не прошло, – и ты вспомнишь, что я землянин, и устыдишься, ощутишь себя униженной, запачканной. И ты возненавидишь меня за то, что я сделал с тобой, а я не хочу, чтобы меня ненавидели, не хочу, Глэдия. (Если он выглядел таким несчастным, каким ощущал себя, то должен был казаться воплощением горести.)

Видимо, она поняла это. Во всяком случае она нагнулась и погладила его по руке.

– Я тебя не возненавижу, Элайдж. За что? Ты не сделал мне ничего, о чем бы я пожалела. Я сама – и буду рада этому до конца моих дней. Два года назад, Элайдж, ты освободил меня одним прикосновением, и вчера ночью ты снова освободил меня. Два года назад мне нужно было узнать, что я способна ощущать желание, а вчера ночью мне нужно было узнать, что я способна чувствовать желание, и потеряв Джендера. Элайдж, останься со мной. Это будет…

Он торопливо ее перебил:

– Но как, Глэдия? Я обязан вернуться в свой собственный мир. У меня там есть обязанности, есть замыслы, а уехать со мной тебе нельзя. Жизнь, которую мы ведем на Земле, не для тебя. Ты умрешь от одной из земных болезней – если тебя прежде не убьют многолюдие и замкнутость в четырех стенах. Полагаю, ты понимаешь.

– Про Землю – да, – ответила Глэдия со вздохом. – Но ведь ты же не уезжаешь сию секунду.

– Еще до конца утра председатель может вышвырнуть меня с Авроры.

– Нет! – горячо воскликнула Глэдия. – Ты этого не допустишь… Но если и так, мы можем отправиться на еще какой-нибудь космомир. У нас огромный выбор – их же десятки и десятки. Неужели Земля значит для тебя так много, что ни один космомир тебе не подойдет?

– Я мог бы прибегнуть к отговоркам, Глэдия. Напомнить, что ни один космомир не разрешит мне поселиться там навсегда, и тебе это известно. Но это лишь ничтожная доля истины. Важнее то, что и прими меня какой-нибудь космомир, Земля значит для меня так много, что я должен был бы вернуться… Даже если это означает разлуку с тобой.

– И больше никогда не видеться со мной? Больше не посещать Авроры?

– Если бы я мог вновь тебя увидеть, я бы сделал для этого все, – ответил Бейли искренне. – Поверь мне. Но какой смысл говорить это? Ты знаешь, что меня вряд ли снова сюда пригласят. И ты знаешь, что это так и что без приглашения я приехать не смогу.

– Не хочу верить этому, Элайдж, – тихо сказала Глэдия.

– Глэдия, ты только делаешь себя несчастной. Не надо! Между нами произошло чудо, но тебя впереди ждет еще много чудес, самых разных, хотя это не повторится. Думай о них, о новых.

Она ничего не сказала.

– Глэдия, – произнес он настойчиво, – нужно ли кому-то знать о том, что было между нами?

Она посмотрела на него страдальчески:

– Ты до такой степени стыдишься?

– Того, что произошло? Нет конечно. Но хоть я и не стыжусь, возможны тяжелые последствия. Пойдут разговоры. Из-за этой гнусной гиперволновки, среди многого другого исказившей и наши отношения, мы оказались в центре внимания праздной публики. Как же! Землянин и солярианка. Если возникнет хоть малейшее подозрение, что… что нас связала любовь, новость эта долетит до Земли со скоростью гиперпространственного двигателя.

Глэдия высокомерно подняла брови:

– И Земля сочтет, что ты уронил свое достоинство? Что ты допустил сексуальную связь с кем-то ниже себя по положению?

– Ну что ты! – Но Бейли знал, что миллиарды землян взглянут на случившееся именно так. – Но ты подумала, что об этом узнает моя жена? Я ведь женат.

– Ну и узнает. Что тут такого?

Бейли перевел дух:

– Ты не понимаешь. Обычаи Земли иные, чем у космонитов. В нашей истории бывали времена большой половой распущенности. Во всяком случае, в некоторых местах и у определенных сословий. Но сейчас другое время. Земляне живут скученно, и только пуританская этика может обеспечить стабильность семьи в подобных условиях.

– Ты хочешь сказать, у каждого только одна, и наоборот?

– Нет, – ответил Бейли. – Честно говоря, не совсем так. Но принимаются все меры, чтобы не произошло огласки, чтобы люди могли… могли…

– Делать вид, будто ничего не знают?

– В общем так, но в этом случае…

– Огласка будет такой, что уже никто не сможет притворяться незнающим и твоя жена на тебя рассердится и даст тебе пощечину.

– Нет, обойдется без этого. Но она будет страдать от стыда и косых взглядов. И мой сын тоже, и я. Пострадает мой общественный статус и… Глэдия, если ты не понимаешь, то и не поймешь, но прошу тебя, не говори об этом другим на манер аврорианцев. – Он понимал, что ведет себя попросту жалко.

– Я не хочу делать тебе больно, Элайдж, – сказала Глэдия, задумавшись. – Ты был добр ко мне, и я не хочу платить тебе неблагодарностью, но (она беспомощно развела руками) ваши земные обычаи так нелепы!

– Не спорю. Но я должен считаться с ними. Как ты считалась с обычаями Солярии.

– Да. – Она помрачнела. – Прости меня, Элайдж. Я искренне прошу прощения. Мне нужно то, чего я не могу получить, и разочарование я вымещаю на тебе.

– Пустяки.

– Нет, не пустяки, Элайдж, ну пожалуйста! Я должна объяснить тебе. По-моему, ты не понял, почему вчера произошло… Но тебе, наверное, станет совсем уж неловко, если я заговорю об этом.

Что почувствовала бы и что подумала бы Джесси, если бы слышала этот разговор? Бейли прекрасно знал, что ему следует сосредоточиться на предстоящем разговоре с председателем – труднейшем, решающем испытании, которое ожидает его через час, – а не на своих супружеских проблемах. Ему следует думать об опасности, грозящей Земле, а не его жене, но думал он о Джесси. И сказал:

– Скорее всего мне будет очень неловко, но все-таки объясни.

Глэдия передвинула свой стул, не позвав для этого робота. Бейли нервно следил за ней, но помочь не предложил.

Она поставила стул прямо перед ним, чтобы все время видеть его лицо, села и вложила свою руку в его. Он почувствовал, что нежно сжимает тонкие пальцы.

– Видишь, – сказала она, – прикосновения меня больше не пугают. Время, когда я могла принудить себя только чуть погладить тебя по щеке, осталось далеко позади.

– Пусть так, но ведь это и не потрясает тебя, Глэдия, как то единственное прикосновение, правда?

Она кивнула:

– Да, не потрясает, но просто радует меня. И я считаю, что это шаг вперед. Ошеломление от краткого прикосновения показало, насколько ненормальной была моя жизнь и как долго. То, что теперь, несравненно лучше. Можно, я расскажу тебе почему? Пока было только предисловие.