Текст книги "Мать-Земля"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Айзек Азимов
Мать-Земля

– Кто вы такой, чтобы утверждать это? Вы уверены, что даже профессиональный историк всегда может отличить победу от поражения?

Густав Штейн, который с улыбкой задал этот вопрос и утер седые усы, еще миг назад касавшиеся края опустевшего стакана, не был историком. Он был психологом.

Историком был его собеседник, и эту дружескую подначку он встретил ответной улыбкой.

Квартира у Штейна была по земным меркам роскошная. Конечно, ей недоставало пустынной уединенности Внеземелья, поскольку за ее окнами простирался феномен, присущий лишь планете-прародительнице, – город. Огромный город, полный людей, толкотни, шума…

Не была квартира Штейна оборудована и собственным источником энерго– и водоснабжения. В ней отсутствовало даже минимально необходимое число позитронных роботов. Словом, она не могла похвастаться достоинством автономности и, как и все на Земле, являлась просто частью сообщества, ячейкой сот, частичкой толпы.

Но Штейн родился на Земле и привык к этому. И потом, по земным меркам квартира у него была все-таки роскошная.

Просто из тех же самых окон, за которыми раскинулся город, были видны звезды, а среди них притаились планеты Внеземелья, где не было никаких городов, только сады, где зеленели изумрудные лужайки, где все люди были королями и куда все нормальные земляне горячо и тщетно надеялись в один прекрасный день попасть.

За исключением тех, кто кое-что знал – как Густав Штейн. Пятничные вечера с Эдвардом Филдом принадлежали к числу ритуалов того сорта, которые порождаются возрастом и спокойной жизнью. Они вносили приятное разнообразие в будни двух пожилых холостяков и давали им законный повод посидеть за шерри и звездами. Они отвлекали их от житейских тягот и, самое главное, давали возможность поговорить.

Особенно Филду, который, будучи преподавателем, ученым и человеком скромного достатка, обожал цитировать свой неоконченный труд по истории Земной империи.

– Я хочу дождаться последнего акта, – объяснил он. – Тогда я смогу озаглавить мой труд «Закат и падение империи» и опубликовать его.

– Значит, вы полагаете, что последний акт разыграется в самое ближайшее время.

– В каком-то смысле он уже разыгрался. Просто лучше подождать, пока все не осознают этот факт. Видите ли, закат любой империи, экономической системы или социального института можно разделить на три этапа, вы, Фома неверующий…

Филд оборвал себя, помолчал для пущего эффекта и дождался, когда Штейн наконец поинтересовался:

– И что же это за этапы?

– На первом этапе, – Филд загнул мизинец на правой руке, – на приближение неотвратимого финала указывает лишь один крохотный звоночек. Никто не замечает его до тех пор, пока не наступает конец, и тогда, оглядываясь назад, все понимают, что это и был тот самый звоночек.

– И вы знаете, когда прозвенел этот звоночек?

– Думаю, да, поскольку у меня есть одно преимущество: я только и делаю, что оглядываюсь назад, на промежуток протяженностью в сто пятьдесят лет. Это произошло, когда одна колония из сектора Сириуса, Аврора, впервые получила разрешение Центрального Правительства Земли внедрить в жизнь общины позитронных роботов. Сейчас уже совершенно очевидно, что это событие открыло дорогу развитию полностью механизированного общества, основанного не на человеческом, а на машинном труде. Именно эта механизация стала и останется в будущем решающим фактором в борьбе между Землей и Внеземельем.

– Неужели? – пробормотал психолог. – До чего же вы, историки, умные! Настоящие дьяволы. А каков второй этап падения империи?

– Второй этап, – Фидд осторожно загнул безымянный палец на правой руке, – наступает, когда обнаруживается какой-нибудь тревожный признак, настолько серьезный и явный, что эксперты видят его, даже не обращаясь к перспективе. И эта веха тоже была пройдена, когда планеты Внеземелья впервые ввели иммиграционную квоту для жителей Земли. Тот факт, что Земля оказалась не в состоянии предотвратить столь пагубную для нее меру, стал вторым и очень тревожным звонком, а ведь это произошло пятьдесят лет тому назад.

– Час от часу не легче. А третий этап?

– Третий этап? – В ход пошел средний палец. – Он почти не важен. Третий этап начинается, когда тревожный признак превращается в гигантскую стену с нацарапанной на ней огромной надписью «Конец». Чтобы понять, что конец настал, на этом этапе не нужно ни умения предвидеть перспективу, ни специальных знаний, достаточно просто иметь возможность слушать видео.

– Насколько я понял, третий этап пока что не наступил.

– Очевидно, нет, иначе вы бы не спрашивали. Впрочем, он может наступить в самом ближайшем времени, к примеру если начнется война.

– Думаете, война будет?

Филд уклонился от прямого ответа.

– Времена нынче тревожные, а по вопросу иммиграции по всей Земле ломается немало копий. И если начнется война, то Земля потерпит быстрое и долговременное поражение и перед нами появится та самая стена.

– Кто вы такой, чтобы утверждать? Вы уверены, что даже профессиональный историк всегда может отличить победу от поражения?

Филд улыбнулся.

– Возможно, вам известно что-то такое, чего не знаю я, – сказал он. – К примеру, ходят слухи о каком-то Тихоокеанском проекте.

– Никогда о таком не слышал. – Штейн наполнил оба стакана. – Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Он поднес свой стакан к широкому окну, так что в прозрачной жидкости розовато замерцали далекие звезды, и произнес:

– За счастливое окончание всех земных бед. Филд присоединился к нему со словами:

– За Тихоокеанский проект.

Штейн сделал небольшой глоток и заметил:

– Но мы с вами пили за две разные вещи.

– Вы думаете?

Довольно трудно описать какой-либо из миров Внеземелья человеку, рожденному на Земле, потому что описывать приходится не мир как таковой, а скорее состояние души. В физическом смысле миры Внеземелья – их насчитывается что-то около пятидесяти, изначально они были колониями, позднее – доминионами, еще позднее – отдельными государствами – разительно отличаются друг от друга. Но состояние души повсюду практически совпадает.

Это нечто такое, что произрастает на почве мира, изначально не пригодного для жизни человеческого рода, однако населенного самыми-самыми из непростых, особенных, дерзких, не таких, как все. Если необходимо выразить это одним словом, слово это будет «индивидуальность».

Есть, к примеру, планета Аврора, в трех парсеках от Земли. Она была первой колонией, основанной за пределами Солнечной системы, и стала символом зари межзвездных путешествий. Отсюда и название.

На ней, конечно, были воздух и вода, но по земным меркам она была каменистой и бесплодной. Существовавшая на ней растительная жизнь, которая получала питание за счет желто-зеленого пигмента, не имевшего ничего общего с хлорофиллом и не шедшего с ним ни в какое сравнение по эффективности, придавала сравнительно плодородным регионам исключительно тошнотворный и отталкивающий для непривычного глаза вид. Животный мир ограничивался лишь простейшими одноклеточными организмами да подобием бактерий. Никакой опасности они, разумеется, не представляли, поскольку биосистемы Земли и Авроры химически были никак не связаны друг с другом.

Аврору обустраивали в буквальном смысле по кусочкам. Первыми появились злаки и плодовые деревья; следом завезли кусты, цветы и травы. Потом скот. И, как будто переселенцы ни в коем случае не хотели создавать слишком точную копию родной планеты, на Авроре появились позитронные роботы, задачей которых было возводить дворцы, разбивать ландшафты, конструировать силовые установки. Словом, осваивать планету, озеленять ее и очеловечивать.

Роскошь нового мира и неограниченных минеральных ресурсов. Пьянящее изобилие атомной энергии, которую вырабатывали новые установки, обслуживающие тысячи, в лучшем случае миллионы, а не миллиарды потребителей. На просторе новых планет пышным цветом расцвели естественные науки.

Взять, к примеру, дом Франклина Мейнарда, который со своей женой, тремя детьми и двадцатью семью роботами жил на участке, откуда до ближайших соседей было более сорока миль. Тем не менее при желании он мог через планетарный канал подключиться к гостиной любого из семидесяти пяти миллионов обитателей Авроры – хоть поодиночке, хоть ко всем сразу.

Свою долину Мейнард знал как собственные пять пальцев. Он точно знал, в каком месте она резко обрывается и упирается в инопланетные утесы, за чьи неприступные склоны с мрачным упорством цеплялся остролистый местный дрок – словно в пику более кротким растениям, которые заняли его место под солнцем.

Мейнарду не было нужды покидать долину. Он был депутатом Собрания, но мог вести все дела, кроме особо важных, по планетарному каналу, не жертвуя даже своим драгоценным уединением, без которого ему было не обойтись и необходимости в котором не дано было понять ни одному землянину.

Даже с предстоящим ему делом можно было справиться по планетарному каналу. К примеру, человек, сидевший рядом с ним в его гостиной, был Чарльз Хиджкмен, и на самом деле он сидел у себя в гостиной на острове посреди искусственного озера, где водилось пятьдесят видов рыбы и до которого было двадцать пять миль пути.

Эта близость была, разумеется, иллюзорной. Если бы Мейнард протянул руку, то наткнулся бы на невидимую стену.

К этому парадоксу привыкли даже роботы, и, когда Хиджкмен сделал знак подать ему сигарету, робот Мейнарда даже не шелохнулся, чтобы исполнить его желание, хотя прошло не менее чем полминуты, прежде чем робот самого Хиджкмена пришел на помощь своему хозяину.

Мужчины разговаривали как истые жители Внеземелъя, слишком сухими и рублеными фразами, чтобы их беседа производила впечатление дружеской, однако неприязненной она определенно не была. Просто в ней отчетливо недоставало сливок – пусть даже кисловатых и жидких – живого человеческого интереса, который волей-неволей вынуждены проявлять обитатели перенаселенных земных муравейников.

– Я уже давно хотел связаться с вами в приватном режиме, Хиджкмен, – сказал Мейнард. – Много дел в Собрании, в этом году мы…

– Довольно. Это понятно. Поговорим сейчас, разумеется. Даже хорошо, что вы связались с мной, поскольку я наслышан о превосходном качестве ваших почв и ландшафтов. Это правда, что ваш скот питается привозной травой?

– Боюсь, это легкое преувеличение. Вообще-то некоторые мои молочные коровы из лучших во время отела питаются импортным кормом с Земли, но придерживаться подобной практики в общем случае, боюсь, было бы непомерно дорого. Впрочем, молоко получается бесподобное. Не окажете ли мне честь принять в подарок мой дневной удой?

– Вы исключительно любезны. – Хиджкмен с достоинством наклонил голову. – В таком случае я настаиваю, чтобы вы взяли у меня немного лососины.

На взгляд землянина, двое этих мужчин почти ничем не отличались друг от друга. Оба были рослыми, хотя, по меркам Авроры, не слишком – здесь средний рост взрослого мужчины составлял шесть футов и полтора дюйма. Оба были светловолосыми и жилистыми, с резкими и ярко выраженными чертами. Хотя обоим было уже за сорок, никто не дал бы им этих лет.

На этом обмен любезностями был окончен. Не меняя тона, Мейнард перешел к цели своего вызова.

– Знаете, наш комитет сейчас ведет сражение с Мореану и его консерваторами. Мы намерены проявить твердость – говоря «мы», я подразумеваю нашу Независимую партию. Но прежде чем мы сможем сделать это с необходимым спокойствием и уверенностью, я хотел бы задать вам кое-какие вопросы.

– Почему мне?

– Потому что вы – самый крупный физик на Авроре.

Скромность противоречит человеческой природе и ее с большим трудом удается привить детям. В индивидуалистическом обществе необходимость в ней отпадает, и потому Хиджкмен ею не страдал. Он просто бесстрастно кивнул в знак согласия со словами Мейнарда.

– И один из нас, – продолжал тот. – Вы ведь независимый.

– Я член партии. Не слишком активный, но взносы плачу исправно.

– И все же вы человек надежный. А теперь скажите мне вот что. Вы слышали о Тихоокеанском проекте?

– О Тихоокеанском проекте? – В голосе физика послышалась вежливая заинтересованность.

– Это нечто, затевающееся сейчас на Земле. Кажется, Тихим называется один из земных океанов, но название само по себе, возможно, ничего не значит.

– Никогда о нем не слышал.

– Ничего удивительного. О нем даже на Земле не многим известно. Кстати, мы с вами сейчас общаемся по фокус-лучу, и все сказанное должно остаться между нами.

– Понимаю.

– В чем бы этот Тихоокеанский проект ни заключался – а наши агенты располагают крайне расплывчатыми сведениями, – он вполне может таить в себе угрозу. Похоже, к нему причастны многие из тех клоунов, которых на Земле считают учеными. А также кое-кто из наиболее радикальных и недалеких политиков.

– Гм. Когда-то давно был такой Манхэттенский проект.

– Да, – навострил уши Мейнард. – Что это был за проект?

– О, это дремучая древность. Просто название похожее, вот и вспомнилось. Манхэттенский проект, или проект «Манхэт-тен», как его еще называли, разрабатывался еще до эры внеземных путешествий. У них там давным-давно случилась какая-то небольшая междоусобная война, и такое название дали группе ученых, которые исследовали атомную энергию.

– Гм-м… – Мейнард сжал руку в кулак. – И в чем тогда, по вашему мнению, заключается этот Тихоокеанский проект?

Хиджкмен задумался. Потом сказал негромко:

– Думаете, Земля готовится к войне?

На лице Мейнарда отразилось неожиданное отвращение.

– Шесть миллиардов людей. Вернее, шесть миллиардов полуобезьян, живущих друг у друга на головах, против нескольких миллионов нас, колонистов, в общей сложности. Положение не кажется вам опасным?

– Подумаешь, численный перевес!

– Ладно. Вы считаете, что нам ничего не грозит, несмотря на перевес не в нашу пользу? Объясните мне. Я всего лишь функционер, а вы физик. Земля способна выиграть войну?

Хиджкмен глубоко и надолго задумался. Потом сказал:

– Давайте рассуждать логически. Существует три широких класса методов, посредством которых индивидуум или группа людей может достичь своих целей в борьбе с противником. Эти три класса довольно условно можно назвать физическими, биологическими и психологическими.

Физические методы можно отмести сразу. Земля не имеет необходимой промышленной базы. У них нет техники. И ресурсы у них крайне ограниченные. На всю планету не найдется ни одного выдающегося специалиста в области естественных наук. Так что Земля не в состоянии создать какой-либо вид физико-химического устройства, которое не было бы известно во Внеземелье. Разумеется, в том случае, если по условиям задачи предполагается, что Земля намерена в одиночку противостоять любому из миров Внеземелья. Насколько я понимаю, ни одной из планет Внеземелья не придет в голову вступить с Землей в коалицию против нас.

Мейнард поспешил отвергнуть даже самую возможность такого предположения.

– Нет, нет и нет. Об этом не может быть и речи. Даже не думайте.

– Значит, обычное физическое вооруженное нападение можно сбросить со счетов и обсуждать его в дальнейшем не имеет смысла.

– А что со вторым классом, с биологическим? Хиджкмен медленно повел бровями.

– Вот тут уверенности меньше. Мне говорили, что на Земле есть довольно сведущие биологи. Конечно, сам я физик и достоверно судить не могу. И все же я полагаю, что в отдельных областях они до сих пор не утратили своих знаний. Хотя бы в агрономии, чтобы далеко не ходить за примером. В бактериологии. Гм…

– Да, а как у них обстоят дела с бактериологическим оружие?

– Я тут кое-что подумал… Впрочем, нет, это уже из разряда невозможного. Такая до предела перенаселенная планета, как Земля, не может позволить себе сражаться против открытой системы из пятидесяти разрозненных миров при помощи биологического оружия. Они неизмеримо больше нашего подвержены эпидемиям, то есть наш ответный удар обойдется им гораздо дороже. Вообще, я бы сказал, что, учитывая условия жизни как у нас, на Авроре, так и на других планетах Внеземелья, едва ли нам грозит сколько-нибудь серьезная эпидемия какого-либо инфекционного заболевания. Нет, Мейнард. Можете, конечно, проконсультироваться с бактериологами, но думаю, что они скажут вам все то же самое.

– А третий класс? – спросил Мейнард.

– Психологические методы? Тут ни в чем нельзя быть уверенным заранее. И все же миры Внеземелья населены разумными и душевно здоровыми жителями, которые не поддадутся незатейливой пропаганде или нездоровому ажиотажу, если уж на то пошло. Мне тут подумалось…

– Что?

– А вдруг Тихоокеанский проект именно в этом и заключается? Ну, то есть это какая-то чудовищная уловка, призванная вывести нас из равновесия. Какой-то суперсекрет, который должен в строго определенное время просочиться наружу, чтобы планеты Внеземелья пошли на небольшие уступки Земле, просто на всякий случай, для подстраховки.

Наступило долгое молчание.

– Быть того не может, – сердито выпалил Мейнард.

– Вы правильно реагируете. Колеблетесь. Но я не настаиваю на этой идее. Это было всего лишь предположение. – Повисло еще более долгое молчание, потом Хиджкмен снова заговорил: – У вас есть еще какие-нибудь вопросы?

Мейнард вздрогнул от неожиданности.

– Нет… это все.

Канал отключился, и на месте, где только что было продолжение гостиной, возникла стена.

Медленно, с упрямым недоверием, Франклин Мейнард покачал головой.

Эрнест Кейлин поднялся по лестнице и почувствовал, как его обступили все прошедшие века разом. Здание было древнее, опутанное паутиной истории. Когда-то в нем располагался Парламент Человечества, и слова, произносившиеся в этих стенах, гремели среди звезд.

Здание было высокое. Оно уходило к небесам, тянулось, напрягалось изо всех сил. Оно пыталось дотянуться до звезд – до звезд, которые теперь отвернулись от него.

Земной Парламент больше не размещался здесь. Его перенесли в более новое здание в неоклассическом стиле – неумелую имитацию архитектурных изысков доатомной эпохи.

Тем не менее его великого имени у древнего здания никто не отбирал. Официально оно все так же именовалось Звездным Домом, правда, теперь в нем заседали лишь функционеры из поредевшей армии чиновников.

Кейлин вышел на двенадцатом этаже, и лифт сразу же пошел вниз. На светящейся вывеске значилось неприметное и обтекаемое: «Бюро информации». Он протянул секретарше письмо и стал ждать. Наконец его провели в кабинет, на двери которого красовалась табличка «Л. З. Сельони. Секретарь по информации».

Сельони был смуглый коротышка. У него были густые черные волосы и жидкие черные усики. Когда он улыбался, взгляду открывались зубы, поразительно белые и ровные, поэтому улыбался он часто.

Вот и сейчас он с улыбкой поднялся и протянул гостю руку. Кейлин пожал предложенную ему руку, уселся на предложенное ему место и принял предложенную ему сигару.

– Очень рад вас видеть, мистер Кейлин, – сказал Сельони. – Вы были очень добры, согласившись без промедления прилететь сюда из Нью-Йорка.

Уголки губ Кейлина дрогнули, он скромно отмахнулся.

– Полагаю, – продолжал Сельони, – вы ждете от меня объяснений.

– Не отказался бы их услышать, – кивнул Кейлин.

– К сожалению, так просто тут не объяснить. Нелегко быть секретарем по информации. Я должен стоять на страже безопасности и благосостояния Земли и в то же время следить за тем, чтобы не ущемлялась традиционная свобода печати. Естественно, у нас нет цензуры, и это замечательно, но столь же естественно, что бывают времена, когда приходится пожалеть о том, что у нас ее нет.

– Это имеет какое-то отношение ко мне? – осведомился Кейлин. – Ваше высказывание относительно цензуры?

Сельони уклонился от прямого ответа. Вместо этого он снова улыбнулся, медленно и на удивление невесело.

– Вы, мистер Кейлин, ведете одну из наиболее популярных и влиятельных телепередач на видео. Поэтому вы представляете особый интерес для правительства.

– Это мое эфирное время, – уперся Кейлин. – Я плачу за него. Я плачу налоги с прибыли, которую получаю со своей передачи. Я соблюдаю все законы о запретах. Так что не вижу, какой интерес я могу представлять для правительства.

– О, вы не так меня поняли. Должно быть, я недостаточно ясно выразился. Вы не совершили никакого преступления, не нарушили никакого закона. Я преклоняюсь перед вашим журналистским талантом. Я имею в виду вашу редакционную политику.

– В отношении чего?

– В отношении, – тонкие губы Сельони приняли строгое выражение, – нашей политики во Внеземелье.

– Моя редакционная политика отражает мои мысли и чувства, господин секретарь.

– Я не спорю. Вы имеете право на собственные мысли и чувства. Тем не менее опрометчиво едва ли не ежевечерне выплескивать их на полумиллиардную аудиторию.

– Возможно, это и впрямь, как вы выражаетесь, опрометчиво. И тем не менее это законно.

– Иной раз необходимо ставить благо страны превыше формального и своекорыстного толкования законности.

Кейлин дважды пристукнул носком туфли по полу и нахмурился.

– Послушайте, – сказал он, – давайте начистоту. Что вам от меня нужно?

Секретарь по информации развел руками.

– Если в двух словах – ваше содействие. Право же, мистер Кейлин, мы не можем допустить, чтобы вы подрывали народный дух. Вы осознаете, в каком положении находится Земля? Шесть миллиардов, а пищевые ресурсы на грани истощения! Так дальше продолжаться не может! Единственный выход – эмиграция. Ни один патриотически настроенный землянин не станет отрицать справедливости нашей позиции.

– Я согласен с вашим утверждением, что проблема перенаселения стоит очень остро, но эмиграция – не единственный выход. Напротив, эмиграция – самый верный способ приблизить крах.

– Правда? И почему вы так думаете?

– Потому что планеты Внеземелья не согласятся принять эмигрантов, и принудить их к этому можно только войной. А мы не в состоянии выиграть войну.

– Скажите, – негромко поинтересовался Сельони, – вы когда-нибудь пытались эмигрировать? Мне кажется, вы подходите од их критерии. Вы высокого роста, у вас светлые волосы, вы умны…

Известный ведущий покраснел.

– Я страдаю сенной лихорадкой, – отрывисто сказал он.

– Понятно, – улыбнулся секретарь. – Тогда у вас есть все основания относиться к их деспотической генетической и расовой политике с неодобрением.

– Я не могу позволить себе руководствоваться личными мотивами, – горячо отвечал Кейлин. – Я относился бы к их политике с неодобрением и тогда, если бы подходил под условия эмиграции. Но мое одобрение или неодобрение ничего не изменит. Их политика – это их политика, и они имеют право проводить ее. Более того, их политика не лишена логики, пусть даже и ошибочной. На планетах Внеземелья человечество начинает все заново, и они – те, кто отправился туда первыми, – ходят искоренить определенные изъяны человеческого организма, которые обнаружились со временем. Человек, страдающий сенной лихорадкой, с точки зрения генетики – паршивая овца. Не говоря уже о предрасположенности к раку. Их предубежденность против цвета кожи и волос, разумеется, несусветная глупость, но я могу предположить, что они заинтересованы в единообразии и однородности. Что же до Земли, мы и без помощи планет Внеземелья можем немало сделать для собственного спасения.

– Что же, к примеру?

– Внедрить позитронных роботов и гидропонику и прежде всего ввести контроль над рождаемостью. Я имею в виду разумный контроль, основанный на строгих психиатрических критериях и призванный искоренить психические отклонения, врожденные заболевания…

– Прямо как на планетах Внеземелья.

– Отнюдь нет. Я ни слова не сказал о расистских принципах. Я говорю лишь о душевных и физических заболеваниях, которые равно присущи всем этническим и расовым группам. И прежде всего необходимо удерживать рождаемость на более низком уровне, чем смертность, пока не будет достигнуто здоровое равновесие.

– Мы не располагаем промышленными технологиями и ресурсами, которые необходимы для внедрения робо– и гидропонной техники в ближайшие пять столетий, – угрюмо сказал Сельони. – Более того, земные традиции, равно как и этические принципы нашего времени, запрещают роботизированный труд и пищу искусственного происхождения. Но строже всего они запрещают убийство нерожденных детей. Сами подумайте, Кейлин, как мы можем позволить вам пропагандировать все это с экрана? Ничего хорошего из этого не выйдет, ваши разглагольствования только отвлекают внимание народа и подрывают его дух.

– Господин секретарь, – нетерпеливо перебил его Кейлин, – вы хотите войны?

– Хочу ли я войны? Какая дерзость!

– Тогда кто такие эти политиканы в правительстве, которые жаждут войны? К примеру, на ком лежит ответственность за тщательно распущенный слух о Тихоокеанском проекте?

– Тихоокеанский проект? Откуда вы о нем узнали?

– Я не выдаю своих источников.

– Что ж, тогда я назову их сам. Вы слышали о Тихоокеанском проекте от Мореану с Авроры, когда он в последний раз был на Земле. Мы знаем о вас куда больше, чем вы предполагаете, мистер Кейлин.

– Охотно верю, но намеки на Мореану отрицаю. С чего вы взяли, будто я получил эти сведения от него? Из-за того, что вы намеренно навешали ему на уши всю эту лапшу?

– Лапшу?

– Да. Я считаю, что Тихоокеанский проект – фикция. Выдумка, предназначенная придать землянам уверенности. По-моему, правительство планирует подстроить намеренную утечку этого так называемого секрета, чтобы обеспечить поддержку своей военной политики. Это часть психологической войны против собственных же соотечественников, и в конце концов Землю ждет крах. И я намерен довести это мнение до людей.

– Вы этого не сделаете, мистер Кейлин, – спокойно заявил Сельони.

– Еще как сделаю.

– Мистер Кейлин, ваш друг Ион Мореану нажил себе на Авроре большие неприятности, и причина их, возможно, в слишком теплых отношениях с вами. Смотрите, как бы вам не нажить себе подобные неприятности из-за слишком теплых отношений с ним.

– Меня это не волнует. – Журналист отрывисто рассмеялся, стремительно поднялся на ноги и зашагал к двери.

При виде двух плечистых парней, преградивших ему выход, Кейлин еле заметно улыбнулся.

– Значит, я арестован.

– Совершенно верно, – кивнул Сельони.

– На каком основании?

– Мы что-нибудь придумаем. Потом. Кейлин вышел – под конвоем.

На Авроре происходили события, в точности соответствующие вышеупомянутым, только с большим размахом.

Комитет по инопланетной агентуре при Собрании собирался уже который день – с того самого заседания, на Котором Ион Мореану и его Консервативная партия внесла свое памятное предложение выразить вотум недоверия. За то, что оно в итоге не получило поддержки, следовало благодарить отчасти превосходящее по численности политическое руководство Независимой партии, а также деятельность все того же Комитета по инопланетной агентуре.

Доказательства копились уже не первый месяц, и, когда стало понятно, что Независимые побеждают в голосовании со значительным перевесом, Комитет смог нанести свой удар.

Мореану взяли под стражу в его же собственном доме и посадили под домашний арест. Хотя при сложившихся обстоятельствах процедура домашнего ареста была незаконна – о чем Мореану не преминул решительно заявить, – это отнюдь не помешало благополучному ее завершению.

На протяжении трех дней Мореану подвергали тщательному перекрестному допросу – ровным и вежливым тоном, который едва ли выражал что-либо, кроме бесстрастного любопытства. Семеро следователей Комитета по очереди сменяли друг друга, тогда как Мореану давали лишь десятиминутную передышку в те часы, когда заседал Комитет.

Через три дня эффект был налицо. Мореану охрип, требуя личной встречи со своими обвинителями, обессилел, настаивая, чтобы ему сообщили, в чем именно его обвиняют, и сорвал себе горло, возмущаясь незаконностью всего происходящего. В конце концов представители Комитета принялись зачитывать ему обвинения.

– Это правда или нет? Правда или нет?

Мореану был в состоянии лишь устало мотать головой.

Он заявил о том, что свидетельские показания сфабрикованы, и ему учтиво сообщили, что слушания являют собой производимое Комитетом расследование, а не суд…

В конце концов председатель ударил молотком. Это был широкоплечий мужчина, настроенный пугающе решительно. Он говорил целый час, подводя итоги допроса, однако приводить здесь большую часть его речи нет никакой необходимости.

Он сказал:

– Если бы вы вступили в заговор с другими обитателями Авроры, мы еще могли бы вас понять и даже простить. Подобные проступки вменялись в вину не одному честолюбивому человеку в истории. Дело вовсе не в этом. Если что и ужасает нас и заставляет забыть всякую жалость к вам, это ваша готовность связаться с насквозь больными и невежественными недочеловеками. Против вас, обвиняемый, имеются весьма тяжкие улики, доказывающие, что вы вступили в заговор с наихудшими элементами выродившегося населения Земли…

Речь председателя прервал отчаянный крик Мореану:

– Но мотив! Какой мотив вы можете мне приписа…

Обвиняемого усадили обратно на место. Председатель поджал губы и отступил от тяжеловесной серьезности своей заранее заготовленной речи в пользу некоторой импровизации.

– Вникать в ваши мотивы не входит в задачи Комитета, – сказал он. – Мы здесь изложили фактическую сторону дела. Комитет располагает доказательствами. – Помолчав, он оглядел членов Комитета, сидевших справа и слева от него, и продолжил: – Думаю, я смело могу утверждать, что Комитет располагает доказательствами, которые изобличают ваши намерения воспользоваться людскими ресурсами Земли с целью устроить государственный переворот и захватить власть на Авроре. Но, поскольку указанные доказательства не были пущены в ход, я не стану углубляться в этот вопрос, скажу лишь, что подобное деяние представляется весьма в вашем характере, как показали эти слушания.

Он вернулся к своей речи.

– Полагаю, все сидящие здесь слышали название «Тихоокеанский проект», который, если верить слухам, представляет собой попытку Земли вернуть себе утраченные доминионы.

Нет нужды напоминать, что любая подобная попытка скорее всего будет обречена на провал. И все же возможность нашего поражения не исключена полностью. Лишь одна вещь может заставить нас дрогнуть, и вещь эта – наша собственная внутренняя слабость, о которой мы не подозреваем. В конце концов, генетика до сих пор не всесильна. Даже двадцать поколений спустя нежелательные признаки могут обнаружиться в самых неожиданных местах, и каждая такая неожиданность – слабое место в стальном щите обороны Авроры.

Вот в чем заключается этот Тихоокеанский проект – в использовании против нас наших же собственных преступников и предателей, и если им удастся отыскать таковых в наших рядах, злодейский план землян может даже увенчаться успехом.