Текст книги "Недобрый ветер"

Автор книги: Айрин Хант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Глава 9

Я хоть и выздоравливал, но плохо спал по ночам: мысли о Джое причиняли мне боль. Я старался думать о других вещах, убеждал себя, что, конечно же, Лонни отыщет Джоя, что дела у нас пойдут на лад, мм найдем надежное пристанище. Я пытался строить планы на будущее, но из этого ничего не получалось. Воспоминания упорно преследовали меня, навевая тоску и одиночество. Я вспоминал Джоя и Хови на углу улиц Рэндолф и Уобаш в Чикаго. Джой пел, слегка фальшивя, а Хови играл на банджо и беспечно подмигивал Джою, у обоих был такой вод, точно они вышли погулять и пошалить перед сытным ужином, который ждет их в родительском доме. Память скакала галопом: вот Джой подмигивает мне с заднего сиденья «Кадиллака» Чарли; а вот вручает Эмили шкатулку с десятицентовиками; его горящие гневом глаза в тот последний вечер…

Когда Лонни возвращался домой, я встречал его вопрошающим взглядом; Лонни понимал меня без слов. И всякий раз грустно качал головой. Он проверил все места заключения – Джой легко мог угодить туда за бродяжничество, связался с полицейскими участками в радиусе пятидесяти миль, но пока еще не напал на след.

– Может, он доехал на попутных машинах до Чикаго и вернулся домой? – однажды высказал предположение Лонни. – Множество грузовиков идет отсюда в Чикаго. На месте Джоя каждый здравый человек поступил бы именно так, а у Джоя голова варит. Может, это и есть ответ.

Но я в такую возможность не верил. Конечно, я не мог утверждать, что Джой по-прежнему меня любит, и все-таки был убежден, что он тоже ищет меня; он бы не отправился домой, на Джоя это непохоже. Лонни, однако, настаивал на том, чтобы проверить все варианты, я дал ему наш домашний адрес, и целый вечер он корпел над письмом.

Дженни помогала мне побороть уныние, она навещала меня каждый день после школы. К трем часам я с нетерпением ждал, когда хлопнет входная дверь в соседнем доме. Сбросив школьную форму и переодевшись во что-нибудь, что было ей больше по душе, она появлялась, тоненькая, проворная, в мальчишеской одежде, с развевающимися волосами. Она вбегала в кухню, где я лежал, либо с горячими булочками, которые только что испекла бабушка, либо с крекером, намазанным арахисовым маслом.; мы ели вместе, запивая молоком или оставшимся от завтрака какао. Она приставала ко мне с расспросами, заставляла рассказывать о наших с Джоем приключениях. Ей хотелось все знать про Китти, Хови, Эдварда С. Она пододвигала стул к моей кровати, садилась на него верхом и жадно ловила каждое слово. Однажды, сидя вот так, она слушала меня и задумчиво барабанила пальцами по спинке стула. Когда я замолчал, она внезапно соскользнула со стула и уселась по-турецки на пол, так что ее лицо оказалось на одном уровне с моим.

– Джош, почему ты тогда спросил меня о серьгах?

– Не знаю, так просто, – ответил я. В своих рассказах я ни разу не упоминал Эмили.

– Неправда. Ты знал какую-то красотку, которая носила серьги, не отпирайся!

– Верно, только вы совсем разные. Она взрослая женщина, работала в балаганах в Луизиане.

– Ты ее любил, Джош?

Я ответил не сразу.

– Наверное, точно не знаю. Может, мне просто было одиноко.

Она нервно скомкала край одеяла, свисавшего с кровати, потом расправила складки и снова скомкала одеяло в кулаке.

– Мужчины, то есть мальчики, любят только хорошеньких девчонок, верно, Джош?

– Я в этом мало разбираюсь, Дженни. Но тебе не стоит беспокоиться насчет своей внешности.

Она тяжело вздохнула.

– Сегодня я примеряла серьги в мелочной лавке. Я была права – у меня в них очень глупый вид.

Она казалась совсем еще ребенком. Надо быть добрым с ней, так же, как Эмили была со мной.

– Не нужны тебе серьги, Дженни. Ты хорошая, милая – и красивая тоже. Серьги носят только взрослые женщины.

Она сильно покраснела, румянец залил не только лицо, но и шею до воротничка рубашки. Я видел, что она смутилась – это была уже не та бойкая девчушка, которая рассуждала о перевыборах, Герберте Спенсере, правительственной программе помощи беднякам. Желая ее подбодрить, я протянул ей руку. Когда наши пальцы встретилась, она поднесла мою ладонь к своей щеке. Потом Дженни вдруг выбежала из кухни и вернулась только вечером с бабушкой. Они пришли готовить ужин. Надо сознаться, ужин всегда получался лучше, когда бабушка помогала Дженни. В тот вечер все было особенно вкусно; Лонни говорил за столом больше обычного, и даже бабушка изредка улыбалась. Показав на Дженни пальцем, она сказала мне:

– Если эта девчонка тебе надоест, только скажи – я ее из дому не выпущу.

Лонни быстро взглянул на меня, потом перевел глаза на Дженни. Мы оба как в рот воды набрали и от бабушкиных слов стали пунцовыми. Дженни принесла с плиты кофейник, чтобы снова наполнить чашку Лонни. Он обнял ее и привлек к себе. Она нагнулась и чмокнула его в лоб. Оставшись с Лонни вдвоем, мы еще долго говорили о Джое. Что будем делать, если в Чикаго его не окажется? Уверенность Лонни передалась мне, его слова вселили в меня надежду.

– Нет никаких оснований считать, что он умер от голода или холода. Слава богу, нигде не обнаружен труп русоголового мальчика – я запросил почти все города Небраски. Вряд ли Джой смог уйти далеко на запад. Если бы он решил оставить наш штат, то пошел бы только в Чикаго, домой.

– А что, если он подался обратно на Юг? Ему ведь нравился Пит Харрис, и Эдвард С., и… Эмили.

– Я связался с Харрисом, – ответил Лонни. – Если Джой у них объявится, Харрис тут же даст мне знать. Он не на шутку всполошился, услышав, что Джой исчез.

– Вы что, звонили с междугородной в Батон-Руж? – изумился я.

Лонни тратит на нас слишком много денег. Смогу ли я когда-нибудь расплатиться с ним?

– Ну и что, пустяки. Мы найдем мальчика, чего бы это ни стоило.

Весь вечер я просидел в большом кресле-качалке. Лонни придвинул качалку к плите, а сам уселся верхом на стул.

– Дженни тоже любит так сидеть, – улыбнулся я и спохватился: не собирался говорить о ней, само собой вышло.

– С меня берет пример. С детства подражает мне, точно обезьянка, да и мой малыш делал то же. – Он нагнулся и закрыл задвижку в плите. – Пора ей носить платья и сидеть на стуле, как подобает женщине. Ведь взрослая уже. Надо будет с ней поговорить.

– Очень смышленая девочка, – сказал я как-то нетвердо, потому что думал в тот момент о других ее достоинствах, вспоминал прикосновение ладони к ее гладкой щеке.

Лонни подался вперед, оперся подбородком на спинку стула.

– Ты ей как будто нравишься, верно, Джош?

– Не знаю, может быть. Знаю только, что она мне нравится. Вы не сердитесь?

Он глубоко вздохнул. Я уже раньше заметил, что Лонни иногда вздыхает так, будто ему что-то давит на грудь. Однако, когда он заговорил, голос у него был веселый.

– Да нет, все в порядке, я не сержусь. Вы уже оба в таком возрасте, когда влюбиться ничего не стоит. Так оно и должно быть, никуда от этого не деться. Помню, я впервые разрешил Дэви самому перейти улицу по дороге в детский сад. Знал, что рано или поздно это должно случиться, однако натерпелся страху. – Он помолчал с минуту, а затем продолжал: – Ты парень правильный, Джош. Будь это не так, я бы не позволил Дженни проводить здесь столько времени.

– Понимаю.

– Ты больше чем на год старше ее. Она еще не дружила с мальчиками, а ты, наверное, уже имеешь в этих делах какой-то опыт.

Я потупился.

– У меня никогда не было знакомой девушки. Я всегда их боялся, а Дженни почему-то совсем не боюсь.

– Ну а та женщина – с серьгами?

– Это Дженни вам рассказала?

– Да, вскользь обмолвилась. Спросила, не дам ли я ей денег на дешевенькие серьги. Джош, мол, знал одну красавицу, которая их носила.

Я промолчал.

– Тебе не хочется говорить о ней? Ну и не надо. – Он улыбнулся и встал со стула. – Пора в постель – ты еще не окреп.

Следующие несколько дней мало отличались друг от друга, только Дженни теперь навещала меня в платье и сидела на стуле так, как, по мнению Лонни, должны сидеть юные леди. Мы говорили о многом, но ни словом больше не обмолвились о любви, о серьгах и других щекотливых вещах.

Каждый день я караулил почтальона, Я знал свою вину и чувствовал, что не заслуживаю письма – сам-то долгие недели упрямо отказывался писать родным. Но ради Джоя я готов был смирить гордыню: важно узнать, есть ли у них сведения о нем. Я все больше склонялся к предположению Лонни, что Джой мог отправиться домой, и надеялся, что это подтвердится.

«Они, наверно, никогда меня не простят, – думал я. – Ну и пусть, переживу, лишь бы Джой был цел и невредим, лишь бы знать, что он сыт, в тепле, под крышей».

Письмо принесли дождливым утром, когда я был дома один. Оно было адресовано Лонни, я сразу узнал мамин почерк. Я вертел конверт в руках и видел комнату в родном доме, маму за столом, видел, как она пишет это письмо…

Первой пришла Дженни, а Лонни вернулся лишь к ужину. Мы стояли, не дыша, пока он надрывал конверт. В нем оказалось еще одно письмо, Лонни передал его мне, а сам стал читать вслух то, что было адресовано ему.

У родителей не было вестей от Джоя с того времени, как мы покинули Батон-Руж. Мама писала, что каждый день ждет письмеца от нас, но как будто мрачная бездна поглотила обоих сыновей. Она благодарила Лонни за меня и просила сразу дать ей знать, если мы отыщем Джоя. Часть письма Лонни прочел не вслух, а про себя, потом медленно сложил листки и, покачав головой, сунул их в карман пиджака.

Когда я раскрыл мамино письмо ко мне, Лонни ушел из кухни и увел Дженни. Оставшись один, я долго не решался начать читать. Кто знает, что в этом письме?!

Наконец я включил лампочку, свисавшую с потолка, и развернул убористо исписанный листок. В самом начале мама уверяла, что по-прежнему меня любит; ей не будет покоя и счастья, пока мы с Джоем не вернемся домой. Потом она писала об отце: я, мол, его не узнаю – от забот и, волнений он стал на вид глубоким стариком. Он нашел какое-то место – работа временная, неприбыльная, но и на том спасибо, а то от вынужденного безделья отец едва не рехнулся. Китти устроилась машинисткой в конторе; она шлет мне привет, просит отыскать Джоя и вместе возвращаться домой. «Сестра так тебя любит, Джош! И она, и мы с отцом страдаем, когда от вас нет вестей». Дальше мама писала о своей работе, и вышло у нее это так смешно, что я невольно заулыбался – в прежние времена мама часто шутила, смеялась и умела рассмешить всех. «Мой дорогой мальчик, твоя мать водит компанию с подозрительными элементами, Я откликнулась на объявление в газете и теперь даю уроки музыки жене одного чикагского гангстера. Это скромная и красивая молодая женщина, но у нее никаких способностей к музыке. По-моему, ей одиноко, и она напугана. Она ко кие привязалась и платит за мое общество, а не за преподавание. Она очень щедра и великодушна. Она нашла мне еще пять учеников, так что дела наши поправились…» В конце письма говорилось: «С того дня, как вы ушли из дома, отец ни одной ночи толком не спал. Прошу тебя ради нас обоих простить его и постараться понять все, что произошло».

Я перечитывал письмо третий раз, когда Лонни и Дженни вернулись в кухню. Дождь за окном усилился, свинцовые капли барабанили в стекла. Лонни зажег керосиновую лампу и уселся в кресло-качалку возле плиты. Он ненавидел яркую лампочку без абажура, свисавшую с потолка, предпочитая ей старую керосиновую лампу. Она давала мягкий, приятный свет, но ночь была такой пасмурной, что даже домашнее тепло и уют не могли развеять уныния. Дженни включила радио, которое в последнее время не уносила из кухни, чтобы я мог слушать его днем, когда оставался один. Играл оркестр, женский голос пел дурацкую песню о том, что жизнь похожа на вазу с черешней. Дженни с минуту слушала, потом, сморщив носик, нашла другую станцию. Мы развалились в креслах, не очень-то прислушиваясь к передаче. Но внезапно одна фраза приковала наше внимание. Мужской голос сказал: «…беспризорные дети на дорогах…» Мы навострили уши. «…Это все растущая армия, – говорил диктор. – Зимой по стране бродят сотни беспризорников, главным образом мальчиков-подростков. Изредка попадаются и девочки. Среди этих бродяжек много таких малышей, что диву даешься, как они еще живы. Эта малолетняя армия рекрутируется во всех концах страны. В городах, где безработный отец не может прокормить их. На фермах, где семьи разоряются из-за низких закупочных цен. Беспризорные дети не знают, куда идти и зачем. Бредут без цели, стучатся в чужие двери, где их могут встретить подаянием или бранью, устраиваются на ночлег в пустой таре или в песчаных пещерах. Они прыгают в товарные вагоны, при этом десятки гибнут или становятся калеками; путешествуют на попутных машинах, попрошайничают, воруют, дерутся из-за куска хлеба. Они голодают, одеты в лохмотья, часто болеют от недоедания и недосмотра. Им бы жить в теплых и уютных домах, ходить в школу. Вместо этого в дождь и стужу они бредут по дорогам, каждый день подвергая себя смертельной опасности… Сегодня у нас, в пригородах Омахи, от сильного ветра и проливного дождя рухнула крыша заброшенного амбара, и дубовые перекрытия придавили четырнадцатилетнего подростка. Мальчика доставили в больницу. Врачи считают его состояние критическим. Вызванная на место происшествия полиция обнаружила, что в последние три дня в амбаре укрывались от непогоды еще восемь детей, пятеро из них, по свидетельству врачей, страдают различными формами истощения. Среди них – двоюродные братья двенадцати лет из Де Мойна, штат Айова; десятилетний мальчик из Чикаго, который, по описанию репортера, похож на русоголового ангела. Старое банджо заменяет ему арфу…»

Я не издал ни звука, дикий вопль ушел внутрь.

– Господи, – воскликнул Лонни;– это же Джой!

Прошла минута, и я снова начал различать слова диктора:

«…вызвало сочувствие многих жителей Омахи, открывших двери своих домов несчастным детям. Эту ночь несколько маленьких бродяг проведут в тепле, окруженные заботой. Но таких счастливчиков всего горстка. Сотни других заночуют в поле, на дорогах, в лачугах городской бедноты. Они будут рыться в мусорных ящиках, жечь костры, чтобы согреться. Со времен крестоносцев не было столько страждущих детей. И все это происходит в Соединенных Штатах Америки в год 1933 от рождества Христова!»

Лонни уже надевал пиджак.

– Поеду на радиостанцию. Они должны звать адрес. Я его разыщу, пусть на это уйдет вся ночь или даже целая неделя.

– Можно, я с вами? – попросился я.

– Не говори глупостей, Джош! – рассердился Лонни. – Хочешь снова заболеть? Еще не известно, в каком состоянии Джой. Придется выхаживать вас обоих.

Он поспешно вышел, и за шумом дождя мы различили урчание мотора его старенькой машины. Дженни опустила руку мне на рукав.

– Джош, не обижайся на Лонни. Таким же он был, когда ты отыскался. Тоже накричал на меня, когда я стала приставать к нему с расспросами…

Я опустился в кресло, почувствовав вдруг смертельную усталость.

– Мы доставляем ему одни неприятности и расходы.

Дженни села рядом со мной на скамеечку у плиты. Керосиновая лампа давала призрачный, неяркий свет.

– Как тебе хочется, чтобы я говорила или помолчала? – спросила она.

– Помолчим, – попросил я.

– Может, хочешь побыть один?

– Нет, оставайся, ты мне нужна, Дженни.

Она кивнула, и мы долго сидели рядом, боясь шевельнуться. Потом пришла бабушка и принялась гладить. Рубахи лежали в большой корзине, которую Лонни захватил из прачечной по дороге с работы, Глажкой рубах бабушка зарабатывала немного денег, шедших в общий котел. Ей могло не понравиться, как мы с Дженни сидим, рука в руке, но она ничем этого не показала.

– Помнишь, когда Дэви был жив, вы вот так же сидели с ним у плиты? – сказала она Дженни.

Дженни кивнула и улыбнулась глухой старушке, потом повернулась ко мне:

– Знаешь, она права. Мы с Дэви, бывало, точно так сидели. Особенно если одного из нас или обоих до этого наказывали. Мы сидели рука в руке, уставясь перед собой. Лонни и тете Элен это действовало на нервы. Думаю, что мы именно к этому и стремились, хотели их позлить.

– Ты очень любила Дэви?

– Просто обожала. Он был старше меня, и мне казалось, что он всегда и во всем прав. Конечно, если не задевал меня. Иногда мы ссорились, правда, довольно редко, но случалось, даже дрались.

Потом мы оба смолкли. Я следил за тем, как бабушка снимала горячий утюг с плиты и медленно водила им взад и вперед по белым рукавам, тщательно утюжила манжеты. Дождь, упорствуя, все хлестал по окнам. Казалось, Лонни отсутствовал целую вечность; я не знал, что и думать. Может, произошла ошибка, вдруг судьба жестоко подшутила над нами и оказался еще один русоголовый мальчик из Чикаго, не расстающийся со старым банджо?

Мы ждали, томительно тянулись часы. В девять Дженни вспомнила, что мы не ужинали, она подогрела суп, и мы втроем немного поели. В десять они с бабушкой развесили рубашки – каждую на отдельную вешалку – в спальне Лонни: назавтра их сложат и отвезут в прачечную. Потом бабушка накинула на плечи шаль и кивнула Дженни:

– Пора, голубка. Дядя Лонни может задержаться. Тебе время ложиться.

Она подошла ко мне и, к полной моей неожиданности, нагнулась и поцеловала в лоб.

– Я молилась за твоего братишку с того самого дня, как ты здесь появился. И сегодня помолюсь за него.

А я еще думал, что она суровая и нелюдимая!

Когда они ушли, я принялся вышагивать из угла в угол, как маятник, останавливался у окна, вглядывался в темноту, потом возвращался к скамейке, где мы сидели вместе с Дженни. Меня знобило, но не от холода. Я все-таки подкинул угля в плиту и набросил одеяло на плечи. «Лишь бы снова не разболеться, – думал я. – Лонни и так хватает хлопот. Пора мне самому о себе позаботиться. Нельзя болеть – теперь мой черед выхаживать Джоя». Наконец к дому подъехала машина и остановилась почти вплотную к задней двери. Весь дрожа, я прилип к окну, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в темноте. «Пожалуйста, ну пожалуйста», – твердил я вслух, а у самого зуб на зуб не попадал. Потом я услышал шаги Лонни на пороге и распахнул перед ним дверь. Он вошел, неся Джоя на руках.

– Джош, этот вот молодой человек утверждает, что знает тебя!

Голос у Лонни был веселый и радостный – не без причины! Он опустил Джоя в большое кресло и откинул одеяло. Я увидел высохшее тельце в теплой, чистой пижаме и белых шерстяных носках. Брата трудно было узнать. От Джоя остались только большие серые глаза и копна русых волос, падающих на лицо. Существуют неписаные правила, которым люди определенного возраста обязаны подчиняться. Пятнадцатилетнему парню нельзя взять десятилетнего братишку на руки, как это сделала бы мама; ему не пристало говорить вслух сокровенные вещи, нельзя открыто выражать любовь; нельзя признаваться в угрызениях совести. Правила отношения пятнадцатилетнего подростка к младшему брату всего этого не допускают. Джой должен это понимать. Он знает толк во всяких таких тонкостях. Поэтому я просто протянул ему руку.

– Привет, Джой! – только и сказал я.

Он улыбнулся своей прежней улыбкой.

– Привет, Джош, – ответил он. – Чертовски рад тебя снова видеть!

Мы пожали друг другу руки. Я отвернулся, чтобы он не заметил моих слез. Слезы тоже против правил!

Глава 10

Мы уложили Джоя в постель, он издал глубокий вздох и почти тотчас заснул. Сидя на краешке кровати, я разглядывал спящего брата и никак не мог поверить, что все это наяву, что долгий кошмар позади. Лонни опустился на стул напротив меня и глядел куда-то вдаль, словно тоже только что очнулся от страшного сна.

– Ну и вечерок, – сказал он наконец, откинув голову на спинку кресла и закрыв глаза.

– Нелегко было его найти?

Да не в этом дело. У полиции был список семей, взявших к себе беспризорников. Джой попал к одной зажиточной паре, и они не желали с пим расставаться. Его искупали, накормили, одели в теплую ночную пижаму. Они послали за доктором и сделали для него все что могли, поэтому вначале встретили меня в штыки. Женщина, миссис Артур, даже пустила слезу. Я заколебался, подумал, может, они правы, может, нельзя его трогать, пока он такой слабый. Но сам Джой все уладил. Он решительно заявил, что поедет со мной к брату – тут не может быть двух мнений. Слабый, а такой шум поднял, испугавшись, что я могу уехать без него. Я подошел к плите и налил Лонни кофе, он благодарно кивнул.

– Потом приехал врач и осмотрел мальчонку. Он сказал, что лучше мне забрать его с собой – иначе Джой не успокоится.

Я невольно пожалел Артуров. Джой пробыл у них всего несколько часов, но они успели к нему привязаться.

– Господи, хорошо-то как! – Лонни медленно потягивал кофе. – Она мне предлагали поужинать, но я отказался – не до того мне было.

Я взглянул на прозрачную руку Джон, лежавшую поверх одеяла.

– Лонни, как вы думаете, он поправится?

– Конечно! Доктор сказал, что ему нужна только пища, покой и любовь. Нельзя давать ему слишком много еды в один присест, лучше кормить его почаще.

– Хорошо бы сообщить нашим, подумал я вслух.

– Они уже знают, – отозвался Лонни. – Пока Джоя собирали в дорогу, я съездил на почту и дал телеграмму твоим родителям, а другую – Питу Харрису: «Джоя нашли. Все в порядке». Надеюсь, твой отец сегодня уж уснет – впервые за столько месяцев!

– Да уж наверно! – Я про себя тоже порадовался за отца. Допив кофе, Лонни поднялся и стал расстегивать рубашку.

– Пожалуй, мне пора на боковую, иначе завтра просплю на работу. Ты уж за ним приглядывай.

– Еще бы! – Я поднял на него глаза.

Сколько Лонни сделал для нас за последние месяцы! Сначала помог найти работу и пристанище, потом, когда все пошло насмарку, спас нам обоим жизнь.

– Лонни, – сказал я, – ну и задали мы вам хлопот.

Он чуть заметно улыбнулся:

– Я об атом не жалею. Спокойной ночи, Джош.

Он привернул керосиновую лампу и затворил за собой дверь.

И вот снова, казалось, целую вечность спустя, мы с Джоем вдвоем. Я знал, что нельзя спать в такую ночь. Буду сидеть и глядеть на Джоя. Лишь бы не уснуть, я должен стеречь его. Мне еще не верилось, что все это наяву. Он проснулся примерно через час, я согрел молоко и напоил его. Сев на кровать, я подставил ему спину, чтобы он прислонился к ней. Пил он жадно, а когда допил, поднял руку и потянулся к моей руке.

– Вот я и нашел тебя, – шепнул он.

Я крепко сжал его руку, она была такой тонкой, хрупкой, маленькой. Какое чудо, что он уцелел и я вновь вижу его!

– Расскажи мне, Джой, что с тобой было, – попросил я. – Хоть немного, если не очень хочешь спать.

Он колебался, на лице его отразилась боль – очевидно, вспомнил тот вечер, когда мы поссорились.

– Ну ладно, – наконец вымолвил он. – Я вернулся в сарай. Всю ночь и весь следующий день ждал тебя, но ты не пришел, и тогда я решил добираться домой.

Тут он надолго замолчал.

– Джой, если тебе трудно, не рассказывай. Завтра успеется.

– Нет уж, доскажу. Стал я искать попутные машины в Чикаго, но тут опомнился, понял, что нельзя тебя бросать, и повернул в Омаху. Я был уверен, что ты здесь.

– Почему же ты сразу не пришел к Лонни?

– Представляешь, адреса у меня не было, а фамилии не мог вспомнить. Слышал ее один-единственный раз, когда Лонни прощался с нами в Батон-Руже. Ломал голову, но так и не мог вспомнить. Вот я и заблудился – в Омахе много людей по имени Лонни.

– Хватит, Джой. Спи теперь.

Он покачал головой.

– Должен сказать тебе еще одну вещь. Джош, я не знал, что у тебя был жар в ту ночь. Мне рассказал об этом Лонни, когда вез сюда. Теперь я понимаю, что ты бредил и нес неизвестно что.

– Это меня не извиняет. Я вел себя низко, Джой. И все же верно – я был болен и плохо соображал.

– Должно быть, в последний вечер дома с отцом творилось то же самое, когда он на тебя напустился.

Едва произнеси последнюю фразу, он зарылся в одеяло и тут же уснул. Но я еще долго сидел, не шелохнувшись, разглядывая тени на стенах. Внезапно я понял со всей ясностью, что меня гложет: впервые за эту зиму мне захотелось домой. Тоска во близким застала меня врасплох. Я не мог думать ни о чем, кроме отца, его бессонных ночей – теперь я звал, что такое бессонные ночи; его горьких угрызений совести – я узнал, как они горьки! Я помнил хмурые взгляды, жестокие слова. Помнил, как еще недавно ненавидел его. Но слова Джоя что-то перевернули во мне. Ведь и я сам прошел сквозь тот ад, что выпал на долю отца. Наверно, я повзрослел и научился иначе смотреть на вещи. Мне открылось новое чувство – чувство сострадания. Только не надо обольщаться, не стоит тешить себя надеждой, что мы с отцом сможем теперь легко ужиться. Слишком мы похожи друг на друга. Помню, как он извинялся перед мамой за свои вспышки гнева.

– Мэри, это Грондовский сидит во мне, – говорил он, виня в своих слабостях и пороках нашего деда, которого недолюбливал.

Я тоже часто оправдывал свои поступки наследственностью. Но сейчас мне пришло на ум, что обоим Грондовским – и отцу и мне – пора перестать винить во всем своих предков. Не лучше ли разобраться в самих себе, научиться себя обуздывать?

Я долго ворочался, никак не мог уснуть; мысли хороводом кружились в голове. Казалось невероятным, что желание вернуться в родной дом внезапно так завладело мной. Как легко было доехать на попутных машинах до Чикаго, когда мы были здоровы. А теперь Джою понадобится несколько недель, чтобы прийти в себя; я по-прежнему кашлял, быстро уставал даже от хождения по дому. Кроме того, мы задолжали Лонни. Так что надо поправляться, искать работу, чтобы расплатиться с ним до нашего отъезда. Важнее дела для меня не было. Это заслуга Стефана Грондовского – он научил сыновей отдавать долги; как бы я ни сердился на отца, честности у него не отнимешь.

Однако мы оба еще больны и пока не можем позаботиться о себе. Если бы прошел кашель, Лонни мог бы мне подыскать работу здесь, в Омахе. Или, может, отвезти Джоя в Чикаго, а самому вернуться к Питу, когда снова откроются балаганы? Быть может, уже летом… Столько всяких «бы», что у меня стучало в висках.

В два часа ночи Джой проснулся. Я покормил его супом – котелок стоял на плите и до сих пор не остыл; в шесть утра я встал, чтобы разогреть ему кашу, но тут пришла бабушка, заставила меня лечь и сама покормила Джоя завтраком, добродушно причитая над ним.

Джой поправлялся на глазах. Дженни стала его сиделкой, и порой я замечал смешливый огонек в глазах брата; он исподтишка подмигивал мне в то время, как Дженни хлопотала над ним, кормила его, читала книжки. Она баловала его сверх всякой меры. На третий день пришла миссис Артур, та женщина, что взяла Джоя к себе из полицейского участка. Она мне понравилась: на ней было красивое платье, и от нее пахло весенними цветами. При виде Джоя она всплеснула руками и всплакнула у его постели. Придя в себя, она заговорила со мной.

Ты его брат? Ты Джош? – спросила она.

– Да.

– Джой мог бы некоторое время пожить у нас – я бы с радостью выходила его, но он так рвался к тебе.

Она поглядела на меня сердито, хотя и улыбалась при этом.

– Я вам очень признателен, мадам, за все, что вы сделали для Джоя.

Ее лицо немного смягчилось.

– Мистер Бромер нам рассказал, что выпало на вашу долю в эту зиму. Ты как будто неплохо играешь на рояле?

– Да… как будто, – ответил я.

– Ты долго учился музыке?

– Со мной занималась мама, пока года два назад не пришлось продать пианино.

Она вздохнула и стала разглядывать свои перчатки, точно желая сказать: знаю я цену этим занятиям с собственной мамой! Но тут вмешался Джой:

– Если бы вы слышали, как мой брат играет, миссис Артур, вам бы все стало ясно. Он прямо настоящий пианист!

Она снисходительно улыбнулась Джою.

– Что же, была бы рада в этом убедиться. Может быть, когда ты поправишься, вы оба и племянница мистера Бромера навестите меня, и мы послушаем игру Джоша. Ну как, согласны?

Джой довольно закивал головой, Я же не разделял его восторгов. Мне показалось, что миссис Артур из тех женщин, которые не переносят, когда их любимую музыку подвергают хоть малейшей импровизации или исполняют в непривычном темпе. Все же я поблагодарил ее за приглашение.

– Конечно, я с удовольствием сыграю для вас, – сказал я, про себя надеясь, что случай не представится.

Она привезла Джою книги, игры, всякие лакомства и одежду, якобы оставшуюся от ее теперь уже взрослых детей, но подозрительно новую на вид. Захватила она и старую куртку Джоя, знаменитые боты ценою в двадцать долларов, перочинный ножик с инициалами Пита Харриса на рукоятке. И банджо Хови, тщательно упакованное в большой картонной коробке, точно миссис Артур знала ему цену.

Следующие несколько дней, когда мы с Джоем оставались одни, я брал перо и бумагу и принимался за письма. Прежде всего я написал домой. «Дорогая мама… – начал я, потом подумал и добавил: – и отец». Я рассказал им, как нашелся Джой, как быстро он поправляется, как хорошо нам живется у Лонни. Я не сознался, что скучаю по дому, что собираюсь вскоре вернуться вместе с Джоем. Не мог так прямо все написать! Еще упомянул о Дженни и отдельно послал горячий привет Китти.

Затем сочинил письмо Эдварду С., а Эмили оставил под конец. Как к ней обращаться, стала ли она уже миссис Харрис или еще нет? Подумав, я вывел на конверте: «Питу Харрису для Эмили». О чем же ей написать? Оказалось, это не трудно. Я исписывал страницу за страницей, рассказывая все по порядку, делясь пережитым – и горем и радостью.

Шла вторая половина марта. Мы жили дружно и счастливо в доме Лонни, и я почти избавился от тоски по дому, которая одолевала меня сначала. Все хлопотали вокруг Джоя, забота о нем сплачивала нас. Лонни был очень веселым и радостным в эти дни. Всякий раз он приносил что-нибудь особенное к ужину: устрицы – их очень любила бабушка; мороженое – его обожал Джой. Однажды вечером, когда кашель у меня совсем прошел, Лонни повез меня и Дженни в кино, а Джой остался дома с бабушкой. В утешение он получил от Лонни большой пакет воздушной кукурузы. Лонни считал нас троих своими детьми. По вечерам он просил Дженни читать вслух, мы сидели вокруг стола и слушали. Лонни с Джоем забирались на старую кушетку, и рука Лонни покоилась на плече Джоя. Я заметил, что бабушка, стоя у гладильной доски, наблюдает за Лонни. В ее глазах были слезы.

Я набирался сил и все чаще задумывался над тем, где бы найти работу, дармовой хлеб не лез мне в горло. Лонни понял, что мне не сидится без дела.

– Конечно, конечно, Джош. Буду искать, авось что-нибудь и подвернется. Только не надо торопиться. Ты потерял за зиму восемь килограммов. Я не позволю тебе переутомляться, пока не наберешь силенок.

Как-то вечером снова приехала миссис Артур. Она спросила Лонни, можно ли ей завтра забрать Джоя, меня и Дженни к себе пообедать. Лонни улыбнулся.