Текст книги "ИСТОК"

Автор книги: Айн Рэнд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Да. – сказал Роурк.

Камерон опустил голову. Он сидел тихо, сгорбившись, его большие руки бессильно лежали на коленях.

– Говард, – прошептал он, – я никогда никому не говорил этого…

– Спасибо, – сказал Роурк. После долгого молчания Камерон поднял голову.

– А сейчас идите домой. Вы слишком много работали последние дни.

А завтра вам придется переделать это. – Он указал на чертеж загородного дома. – Все это прекрасно. Я хотел посмотреть, что вы придумаете. Но это еще не достаточно хорошо, чтобы строить. Завтра я покажу вам, что я хочу.

Питер Китинг уже год работал в фирме «Франкон и Хейер». Постепенно он убрал всех своих конкурентов. Одному он нашел выгодный заказ, сам отказавшись от него, после которого тот открыл свою контору. Другой женился и стал опаздывать на работу. Он просил Китинга замолвить за него словечко перед Франконом, и Питер сделал это следующим образом:

– Мне очень жаль, м-р Франкон, что мы задержали чертежи фундамента Муррею, но Тим Лэйвис опять поссорился с женой вчера вечером, а вы ведь знаете, как эти молодожены, вы уж не сердитесь на него.

Или:

– Тим Дэйвис опять опоздал, м-р Франкон, простите его. Он ничего не может поделать. У него все мысли заняты своими делами, и он никак не может сосредоточиться на работе.

Тим Лэйвис был уволен. Китинг утешал его, проклиная Франкона. Говорил о несправедливости, потратил 6 долларов на угощение секретаря одной фирмы, куда он и устроил, наконец, Дэйвиса.

Питер получил свой первый заказ. Он должен был сделать проект виллы, но у него ничего не получалось. Тогда он пошел к Роурку и попросил его помочь.

Роурк развернул чертежи. У него не было желания помогать Китингу, но он не могу допустить, чтобы был построен еще один плохой дом. Увидев здание, построенное в греческом стиле, с пилястрами, пучками листьев и гроздьями винограда, с двумя императорскими орлами над входом, он стал быстро исправлять все это. Питер увидел, как под рукой Говарда исчезает его помпезный вестибюль, как выпрямляются его запутанные коридоры, расширяется и светлеет гостиная, что ему никак не удавалось сделать, как окна переносятся на другую сторону и теперь смотрят в сад, какой просторной становится кухня.

Когда Питер показал тщательно скопированные им чертежи Франкону, тот воскликнул:

– Питер, прекрасно! Сколько фантазии! Насколько смело, но… Это как раз то, что я хотел.

– Конечно, – сказал Китинг, – я изучал ваши здания и попытался представить себе, что сделали бы вы, и если это действительно хорошо, то только потому, что я во всем старался следовать вам.

Франкон улыбнулся. Внезапно Китинг почувствовал, что он не верит ни одному его слову, но они были довольны друг другом как люди, связанные общим грехом.

У Камерона дела шли плохо. Его проекты отвергались. Камерон стал часто исчезать из конторы. Он запил.

Однажды на столе у Камерона Роурк увидел нью-йоркскую газету «Знамя». У неё были филиалы во многих штатах, и она была рассчитана на среднего обывателя. В газете печатались самые низкопробные статейки. Роурк ожидал увидеть эту газету в парикмахерской, столовой, метро – где угодно, только не в кабинете Камерона.

– Посмотри, Говард, это интересно, – сказал Камерон.

Роурк просмотрел газету. На первой странице была помещена фотография незамужней женщины с ребенком на руках, и сообщалось, что она убила своего любовника, тут же была дана её биография, и рассказывалось о судебном процессе. На других страницах вы могли найти ежедневный гороскоп, отрывки из церковных проповедей, советы молодым девушкам, фотографии женщин с красивыми ногами, советы, как удержать мужа, конкурс младенцев, стихотворение, смысл которого сводился к тому, что мыть посуду – куда более почетное занятие, чем писать симфонию, и, наконец, статья, в которой говорилось, что женщина, родившая ребенка, автоматически причисляется к рангу святых.

– Говард, это ответ. Это ответ тебе и мне. Эта газета. То, что она существует и пользуется спросом. Ты можешь бороться с этим? У тебя найдутся слова, способные убедить издателя этой дряни? Знаешь ли ты, что через несколько лет этот мерзавец Гейл Вайнэнд будет править миром? Это будет прекрасный мир! А может быть, он и прав! Давать им то, что они хотят. Позволить им обожать себя за то, что ты лижешь им ноги… А, впрочем, это не имеет значения. Сейчас для меня ничто не имеет значения, кроме…

Он взглянул на Роурка и добавил:

– Если бы я только мог продержаться до тех пор, пока поставлю тебя на ноги, Говард…

– Не говорите об этом.

– Я хочу говорить об этом… Следующей весной будет 3 года, как ты у меня работаешь, Говард. А, кажется, что целую вечность, да? Чему я тебя научил? Многому – и ничему. Никто не может научить тебя чему-либо, по существу, конечно. То, что ты делаешь, это – твое, а не мое. Я могу лишь научить тебя сделать это еще лучше. Я могу помочь тебе по технической части, но замысел, замысел – это твое. Если бы я только мог дожить, чтобы увидеть, кем ты станешь! Ты должен ответить им всем, всем этим Вайнэндам, и тем, кто делает таких Вайнэндов возможными. Я знаю, что у меня нет ответа… Но ты им когда-нибудь ответишь.

Элсворс Тухи написал сенсационную статью об архитектуре. Он писал о том, что эта область обращает на себя все большее внимание. Это был блестящий обзор развития архитектурных стилей на протяжении многих веков. Он писал о безвестных создателях величайших зданий.

В газетах появилась восторженные отзывы. Тухи стал критиком №1 по вопросам архитектуры.

Камерон ушел на пенсию. Его разбил паралич. Он вызвал к себе Роурка и велел ему сжечь все бумаги и чертежи в его конторе прежде чем её займут другие. Роурк так и сделал.

Прослышав о затруднениях Роурка, к нему пришел Питер Китинг с предложением работать у Франкона. Роурк согласился при одном условии: он будет работать простым чертежником.

Ему было очень трудно. Он смотрел на план здания, который он чертил, и видел, каким должно было бы быть это здание. Но он должен был подавлять в себе желание исправить что-либо в чертеже. Он не понимал, почему другие так слепы, почему они не видят этого. Он выжидал. Он знал, что долго здесь не пробудет, но он ждал.

У него не было друзей. К нему относились как к мебели – полезной, но безликой, и такой же безмолвной.

Питеру доставляло наслаждение давать Роурку приказания, делать ему замечания. Тем самым он мстил ему за свою зависимость от его мнения, его совета. Китинг, ждал реакции Роурка, его возмущения, но Роурк все приказания Китинга выполнял беспрекословно. Однажды Питер послал Роурка на место стройки большого отеля для проверки работы электриков, и он познакомился с электриком Майком, Майк понял, что Роурк дает советы со знанием дела. Когда Роурк пришел на стройку в третий раз, электрики закончили уже свою работу, и Майк пригласил Роурка выпить пива. Его представление о мире было простым. Для Майка люди делились на две группы: компетентные и некомпетентные. С последними он старался не встречаться. В своей области Майк был экпертом. Он любил здания, но презирал всех архитекторов.

– Правда, был один архитектор, Рыжий, – сказал он после пятой кружки, обращаясь к Роурку, – который чувствовал здания. Я работал для него, когда мне было столько же лет, сколько тебе. Жаль, что ты тогда был слишком мал, чтобы знать его.

– Как его зовут?

– Его звали Генри Камерон, и он давно уже умер. Роурк долго смотрел на Майка, потом сказал.

– Он жив, Майк, я работал у него, почти три года. Они молча смотрели друг на друга, и этот взгляд был как бы печатью, скрепившей их дружбу.

Однажды, когда Питер уехал, по делам в Вашингтон, к Франкону пришел заказчик и попросил сделать ему проект административного здания общей стоимостью 8 млн. долларов. У Франкона не было другого выхода, как поручить это Роурку. Роурк попросил его позволить ему сделать этот проект по типу Дана Билдинг, построенному Камероном, Франков отказал ему в этом. Тогда Роурк сказал, что не будет делать проекта. Возмущенный Франкон выгнал Роурка. Когда Китинг узнал об этом, он не стал возражать против решения Франкона.

Роурк составил список архитекторов по принципу их наименьшей бездарности и стал ходить к ним в поисках работы. Он не возмущался, когда ему отказывали. Его даже не унижало это: он был к этому внутренне готов. Он знал, что должен найти себе временное пристанище.

Иногда он навещал Камерона, но никогда не рассказывал ему о своих безрезультатных поисках.

Однажды он набрел на контору Джона Эрика Снайта. Тот просмотрел его чертежи и спросил, может ли он приступить к работе сегодня же. Он спросил, сколько он получал у Франкона.

– 65,-ответил Роурк.

– Я смогу платить вам только 50, и если вы согласны, приступайте сразу же. Роурк сoгласился.

У Снайта было пять архитекторов. У каждого из них было прозвище: «Классический», «Готический», «Ренессанс», «Смешанный». Роурк получил кличку «Модерниста». Просмотров окончательные чертежи здания, которое должен был строить Снайт, Роурк понял, что ему следует ждать от новой работы. Он никогда не увидит построенными свои проекты – только их части. Но он сможет делать проекты так, как он хочет. Кроме того, он решит насущные для него проблемы. Это было меньше, чем он хотел, и больше, чем он мог ожидать.

Китинг знал о том, что у Франкона есть дочь. Франкон предпочитал никогда не говорить о ней. Она была, как говорится, отрезанным ломтем, жила отдельно, вела самостоятельную жизнь, работала журналисткой в газете «Знамя». У неё в газете была своя колонка «Ваш дом», где она писала о лучших современных жилищах. Это была умная и талантливая журналистка.

Однажды, войдя в здание фирмы, Китинг столкнулся на лестнице с молодой женщиной, которая разговоривала с клерком. Это была необыкновенно высокая и хрупкая девушка, очень тоненькая, но прекрасно сложенная. Рядом с ней нормальное женское тело казалось грузным и массивным. На ней был строгий серый костюм, который выглядел необычайно элегантным. Она положила узкую длинную руку на перила лестницы, и в этом жесте тоже было необъяснимое изящество. Её серые глаза какой-то странной удлиненно-прямоугольной формы были обрамлены длинными пушистыми ресницами. Она выглядела очень спокойной и холодной. Её бледно-золотистые волосы были подстрижены в виде шлема. Казалось, что и её лицо, и её волосы, и её костюм не имели определенного цвета. Это скорее был какой-то оттенок и она казалась нереальной. Китинг застыл на месте. Так вот что художники называют красотой!

– Если ему угодно меня видеть, то он может сделать это только сейчас – сказала она клерку в приемной. – Он просил меня зайти, и у меня не будет другого времени.

Это не было приказанием. Она говорила таким авторитетным тоном, что приказание казалось излишним. Она поднялась наверх, обдав Китинга невидящим холодным взглядом. Это и была дочь Франкона. Её звали Доминика. В своей последней статье она резко критиковала дом, построенный по проекту Китинга. Затем она подрывала авторитет фирмы своего отца. Вот почему Франкон вызвал её к себе.

Китинг услышал голос Франкона, громкий, сердитый и беспомощный:

– … получить такой удар от своей собственной дочери! Я привык к твоим фокусам, но это уж слишком! Что мне теперь делать? Как я должен объяснить это? Ты понимаешь, какое положение я занимаю в обществе?

Китинг хотел войти, но в это время услышал, как Доминика рассмеялась. Звук её смеха был так весел и так холоден, что Китинг решил не входить. Он вдруг почувствовал, что ему страшно. Почти также страшно, как тогда, когда увидел её глаза, которые казались усталыми, презрительными и оставляли у человека впечатление холодной жестокости. Спускаясь по лестнице, он думал о том, что теперь-то он наверняка заставит Франкона познакомить его со своей дочерью. Но где-то в душе он смутно чувствовал, что лучше было бы ему никогда больше не встречаться с ней.

В доме Ральфа Холькомба собрались гости. Среди приглашенных был и Питер Китинг. Он скучал и поглядывал на часы, размышляя, когда будет удобно уйти. В это время в маленькой библиотеке он увидел Доминику в окружении трех молодых людей. Она стояла, прислонившись к колонне, со скучающий видом. Молодые люди явно утомляли её своим вниманием. На ней было облегающее черной бархатное платье.

Питер разыскал Франкона и попросил немедленно представить его дочери.

Они вошли в библиотеку вместе.

– Доминика, дорогая, могу ли я представить тебе Питера Китинга он моя правая рука.

Доминика поклонилась.

– Я очень давно хотел встретиться с вами, – сказал Китинг.

– Это интересно, – ответила Доминика. Вы, кажется, хотите быть ко мне внимательным, хотя отец предпочел бы, чтобы вы не были бы столь мягки и дипломатичны.

– Что вы имеете в виду, мисс Франкон?

– Мне кажется, что мне с самого начала следует предупредить вас, что мы с отцом не ладим. Чтобы вы не сделали неправильных выводов.

Китинг с облегчением подумал, что в ней нет ничего пугающего. Кроме контраста между словами и тоном, которым она их произносила. Он не знал, чему верить. Франкона рядом уже не было.

– Вы попросили отца представить вас, но он не должен был дать мне это заметить. Однако, если мы оба это понимаем, тогда все в порядке.

– Почему вы не думаете, что причины, заставившие меня просить вашего отца о представлении вам, могут не иметь с ним ничего общего?

– Только, пожалуйста, не говорите, что я красива и изыскана и не похожа ни на кого из ваших знакомых женщин и что вы боитесь влюбиться в меня. Вы все это в конце концов скажете, но давайте оттянем это на как можно более долгий срок. А что касается всего остального, то думаю, мы очень хорошо поладим.

– Я чувствую, что вы хотите сделать наше знакомство трудным для меня.

– Да. Разве отец вас не предупреждал?

– Предупреждал.

– Надо было послушаться его. Будьте к нему очень внимательны. Я уже столько встречала его «правых рук», что отношусь к ним весьма скептически. Но вы первый, кто задержался. И, похоже, что задержался надолго. Я много слышала о вас. Поздравляю.

– Я уже несколько лет мечтаю познакомиться с вами. Я постоянно читаю ваши статьи с таким… – Он замолчал. Он знал, что не должен был начинать разговора об этом.

– С каким? – мягко спросила Доминика.

– С таким удовольствием, – с облегчением закончил он фразу, надеясь, что она не будет продолжать разговора.

– Ах, да, – сказала она. – Моя последняя статья. Ведь это вы строили этот дом. Вы невольно стали жертвой моих редких приступов честности. Они не часто у меня бывают.

– Я последую вашему примеру и буду совершенно откровенен с вами. Не воспринимайте это как жалобу – нельзя жаловаться на критику. Но дом, построенный Халькомбом, гораздо хуже, чем тот, который вы раскритиковали вчера. Почему же вы так восхищались им? Или вам велели?

– Не льстите мне. Мне никто не может велеть. Неужели вы думаете, что кого-нибудь в нашей газете интересует, что я пишу в своей колонке о современных домах?

– Но почему же, все-таки, вы хвалили Халькомба?

– Потому что его дом – это такой ужас, что критиковать его бессмысленно. Вот я и решила расхвалить его до небес, чтобы позабавиться. И это, действительно, было смешно.

– Это ваш обычный стиль работы?

– Да. Но мою колонку никто не читает, кроме домохозяек, которые никогда не смогут позволить себе украсить свой дом со вкусом. Поэтому то, что я пишу там, не имеет значения.

– А что вам действительно нравится в архитектуре?

– Мне ничего не нравится в архитектуре.

– Вы, конечно, понимаете, что я этому не верю. Зачем же тогда вы пишете, если вам нечего сказать?

– Чтобы чем-нибудь заняться. Это занятие наименее отвратительное из всего того, что я могла бы делать. И в то же время наиболее занимательное.

– Но это не ответ!

– А другого ответа у меня нет.

– Но вам, видимо, нравится ваша работа.

– Да. Разве вы не видите?

– Знаете, я даже завидую вам. Работать в таком огромном предприятии как Пресса Вайнэнда! Самое большое газетное объединение в нашей стране, лучшие творческие силы…

– Послушайте, – сказала она, – доверительно наклоняясь к нему, -давайте я вам помогу. Если бы вы только что встретили отца, и он бы работал у Вайнэнда, это было бы как раз то, что нужно было бы сказать. Но не мне. Я ожидала, что вы мне это скажете, а я не люблю слышать от людей то, что по их ожиданиям мне понравится. Было бы гораздо интересней услышать от вас, что газеты – это отвратительная мусорная яма желтой прессы, а все работники, вместе взятые, гроша даже ломаного не стоят.

– Вы действительно так думаете о них?

– Нет. Но я не люблю людей, которые пытаются говорить то, что они думают, думаю я.

– Спасибо. Мне понадобится ваша помощь. Я никогда не встречал… О нет, нет… Это как раз то, чего вы не хотели от меня слышать. Но я действительно восхищаюсь Гейлом Вайнэндом. Я всегда мечтал с ним познакомиться. Какой он? Что он за человек?

– Не знаю. Я никогда с ним не встречалась

– Не встречались?

– Нет.

– А я слышал, что он очень интересный мужчина.

– Несомненно. Когда у меня будет настроение для какой-нибудь декадентской выходки, я может быть постараюсь с ним встретиться.

– А Тухи вы знаете?

– О, – сказала она, и он увидел в её глазах ту жестокость, которую заметил раньше. Но тон ей был также притворно весел. – Конечно, я знаю Элсворса Тухи! Он изумителен! Я всегда очень люблю с ним беседовать. Он совершенно потрясающий подлец!

– Ну что вы, мисс Франкон! Вы первый человек, кто…

– Я не хотела вас шокировать. Я действительно так думаю, я просто восхищаюсь им. Он исключительно цельный человек. Совершенство в своем роде. А ведь не так часто встречаешь совершенство в том или ином роде, не правда ли? Все другие так незакончены, состоят из многих разных частей. Но не Тухи. Он монолит. Иногда, когда я бываю зла на весь мир, я утешаю себя мыслью: ничего, мир сполна получит все, что ему причитается, потому что есть на свете Элсворс Тухи. Я буду отомщена!

– А за что вы хотите быть отомщенной?

Она внимательно посмотрела на него, её глаза были мягкими и ясными.

– Это очень умное замечание. Первая ваша умная мысль за весь вечер.

– Почему?

– Вы знали, что выбрать из всей той чепухи, которую я вам наговорила. Мне придется ответить вам. Мне хочется быть отомщенной за тот факт, что у меня нет ничего, за что бы мне надо было мстить… А теперь вернемся в Элсворсу Тухи.

– Я всегда ото всех слышал, что он чистый идеалист, что он совершенно неподкупен и…

– Что вы имеете в виду?

– Ну, вот, например, Кики Холькомб. Она права. Она ненавидит меня, но вынуждена иногда приглашать меня в дом к себе. А я не могу отказаться, зная, что она уже очень очевидно не хочет меня видеть. Сегодня я сказала Холькомбу, что я действительно думаю о его новом здании, но он мне не поверил. Он улыбнулся и сказал, что я милая маленькая девочка.

– А разве это не так?

– Нет. Во всяком случае, не сегодня. Я доставила вам сегодня столько неприятных мгновений… Но я постараюсь компенсировать это, сказав вам, что я действительно думаю о вас. Вы умный, благополучный, вполне понятный, тщеславный, и вы далеко пойдете. И вы мне нравитесь. Я скажу отцу, что одобряю его «правую руку». Хотя лучше мне этого отцу не говорить, потому что мои рекомендации он воспринимает как раз наоборот.

– А можно, я скажу, что я о вас думаю?

– Конечно.

– Я думаю, что было бы лучше, если бы вы не сказали мне, что я вам нравлюсь. Тогда я мог бы надеяться, что когда-нибудь это будет правдой.

Она засмеялась.

– Если вы понимаете это, то тогда мы чудесно поладим друг с другом. И тогда это действительно может оказаться правдой.

Доминику позвали. Наблюдая за ней весь остаток вечера, Питер так и не смог понять, успешной или неудачной была его встреча с Доминикой.

Он ждал её у дверей. Прежде, чем успел произнести хотя бы слово, она сказала ему с очаровательной улыбкой:

– Нет, вы не можете меня проводить. Меня ждет машина. Но, тем не менее, спасибо.

Она вышла, а он беспомощно стоял у дверей, со злостью думая, что он краснеет. В это время он почувствовал на своем плече руку и, обернувшись, увидел Франкона.

– Питер, подвезти вас?

– Как? Разве вы не ушли? Послушайте, Гай, ваша дочь – самая прекрасная женщина из всех, кого я знаю!

– Да, может быть в этом вся беда…

– О какой беде вы говорите?

– А что вы о ней думаете? И забудьте о том, как она выглядит. Вы увидите, как быстро вы об этом забудете!

– Мне кажется, что она очень независима.

– Вы знаете, Питер, я был очень удивлен вашим долгим разговором с ней. Я никогда не знал, как с ней говорить, я так и не смог научиться этому. Я не понимаю, что с ней творится, но что-то явно творится. Она совершенно не хочет вести себя, как все люди. Её исключали из двух школ. Я не представляю себе, как она закончила институт. В течение четырех лет я с ужасом ожидал почты, боясь получить письмо из института об её исключении. Наконец, она встала на ноги. Я уже думал, что мне не надо будет о ней беспокоиться, но она стала еже хуже.

– А о чем вы беспокоитесь?

– Я не беспокоюсь. Стараюсь, во всяком случае. Я стараюсь о ней не думать. Я просто не создан быть отцом. Но, тем не менее, я ведь понимаю, что несу за нее ответственность. И я должен что-то делать больше ведь некому.

– Просто она запугала вас, Гай. За неё не надо волноваться.

– Вы так считаете? Ну, тогда я рад, что вы познакомились, хотя раньше не хотел этого. Может быть, вам удастся её приручить.

– Мальчики, – сказал Джон Эрик Снайт, – не пожалейте своих сил. Это самый важный заказ в этом году. Денег не очень много, но зато престиж, связи! Вы знаете, Остен Хеллер прямо сказал, что наша фирма уже третья, к кому он обращался. Ему хочется что-то необычное, нестандартное. Так что дерзайте!

– М-р Снайт, не можете ли вы сказать поточнее, что, собственно он сказал? – спросил Роурк. Снайт посмотрел на него с любопытством. Вообще-то он нес бессмыслицу. Он сказал, что он хочет построить для себя загородный дом, но перед этим колебался так как все дома кажутся ему одинаковыми, и все очень плохими, и все же ему хочется построить здание, которое бы он полюбил. Здание, которое будет что-то значить.

Через день Снайт и все его пять архитекторов поехали посмотреть место, где Хеллер собирался построить свой загородный дом. Это был пустынный скалистый берег океана. Оно очень напоминало тот берег озера, где так любил купаться Роурк, когда учился в институте.

В течение нескольких дней Роурк работал как одержимый, просиживая в конторе все вечера до поздней ночи. Когда он закончил, ему показалось, что дом спроектирован не им, а той скалой, на которой он стоял. Стены дома, расположенного на нескольких уровнях, были сделаны из гранита, и казалось, что скала вытянулась вверх, найдя свое завершение и смысл, для которого она была создана и которого так долго ждала.

Проект Роурка был признак лучшим.

Через два дня окончательная версия дома была показана Хеллеру. Это был проект Роурка, но его стены были теперь из красного кирпича, окна были уменьшены до обычных размеров и закрыты зелеными ставнями. Вместо огромной терассы над морем был железный балкон, а вертикальные флигели отсутствовали.

Хеллер очень внимательно смотрел на рисунки и эскизы. Потом он сказал, что они очень близки к тому, что он себе представлял, но что-то в них ему не нравится.

– Простите, если я выражаюсь очень туманно. Но мне кажется, что в доме нет единства, центральной идеи. Ему чего-то нехватает, а чего-то чересчур много. В нем нет… цельности.

Роурк стоял рядом. При этих словах он повернулся и схватил чертеж. Его карандаш быстро забегал по бумаге. Он зачеркивал, подрисовывал, расширял окна, убирал украшения. Снайт хотел вырвать чертеж у него из рук, но Хеллер успел опередить его и удержать. Роурк поднял голову и посмотрел на Хеллера. В другом представлении они не нуждались. Их взгляд был похож на рукопожатие. Через 5 минут Роурк отбросил карандаш. Дом стоял перед ним в первоначальном виде.

– Вы уволены закричал Снайт. – Убирайтесь зон!

– Мы оба уволены, – сказал Хеллер, подмигнув Роурку. – Пошли. Вы уже обедали? Пойдемте куда-нибудь. Я хочу поговорить с вами.

– Послушайте, м-р Хеллер, – бросился к нему Снайт, – если вам это нравится, пожалуйста… я хочу объяснить вам…

– Не сейчас, – сказал Хеллер. Он взял чертеж, свернул его и положил в карман. Потом он добавил. – Я пришлю вам чек.

И они вышли. За все время Роурк не произнес ни одного слова. Когда они уже сидели в ресторане – самом дорогом из всех, которых бывал Роурк – и на столе сверкало серебро и хрусталь, Хеллер спросил:

– И вы смогли бы построить этот дом точно таким, как вы его нарисовали?

– Да.

– Сколько времени это займет, если начать сейчас же.

– Восемь месяцев.

– И вы сумеете нарисовать планы и обеспечить строительство.

– Да.

Хеллер внимательно изучал человека, сидящего перед ним, и у него было чувство, что не он нанимает этого человека, а сам поступает в его распоряжение.

– Сколько вам лет?

– 26. Вам нужны рекомендации?

– Нет, черт возьми, они у меня в кармане. Как вас зовут?

– Говард Poуpк.

– Послушайте, – сказал Хеллер, вынимая чековую книжку, – я хочу, чтобы вы открыли собственную контору и приступили к работе. Это задаток.

Он протянул ему чек на пятьсот долларов. Его глаза смотрели на Роурка с любопытством. Но жест был похож на салют.

На чеке было написано: «Говарду Роурку, архитектору.»

Первым посетителем Роурка в его собственной конторе был Питер Китинг. Он пришел без предупреждения. Он не видел Роурка целый год. Широко улыбаясь и раскинув руки в приветственном жесте, он воскликнул: I

– Подумать только, Говард! Твоя собственная контора, твое имя и все остальное!

– Здравствуй, Питер, – спокойно ответил Роурк. А откуда ты узнал?

– Ну, я ведь слежу за твоей карьерой… Ты знаешь, что я всегда о тебе думал. И мне, наверно, не надо говорить тебе, что я поздравляю тебя и желаю тебе всего самого лучшего.

– Не надо.

– Ну, а каковы твои планы на будущее? Ничего определенного?

– Ничего.

– Ну, я уверен, что ты всего добьешься.

– Неужели?

– Ну конечно. А ты разве нет?

– Я как-то об этом не думал.

– Так значит ты все таки не уверен, Говард? – спросил Питер, внезапно оживляясь.

С тех пор, как Питер узнал, что Роурк открыл свою собственную контору, у него появилось ощущение, что случилось что-то неприятное. Это чувство не проходило несколько дней, вызывая то злость, то боль, то чувство оскорбления.

– А что это ты так оживился? – спросил Роурк.

– Что? Нет… это тебе показалось, но конечно я за тебя очень волнуюсь. Ведь если ты не уверен…

– Я уверен.

– Но ведь у тебя нет диплома. А тебе надо зарегистрировать свою контору и получить лицензию.

– Я получу её.

– Ну что ж… Тогда я скоро увижу тебя в Американском союзе архитекторов.

– Я не собираюсь в него вступать.

– А если тебя пригласят и предложат тебе?

– Я скажу, чтобы они не беспокоились.

– Но разве ты не понимаешь, что это помогает?

– В чем?

– В том, чтобы стать архитектором.

– Мне в этом не нужно ничьей помощи.

– Послушай, если ты собираешься себя так вести, у тебя появятся враги.

– Они появятся у меня в любом случае.

Первым человеком, которому Роурк рассказал о том, что он собирается открыть свою собственную контору, был Генри Камерон. Роурк поехал к нему в тот день, когда он подписал контракт о Хеллером. Зимой здоровье Камерона улучшилось, и он начал подниматься с постели. Роурк нашел его в саду.

– Ну, что нового? – спросил Камерон

– Я открываю свою конторy. Только что я подписал контракт на свой первый дом.

Камерой продолжал идти рядом, тяжело опираясь на палку. Его глаза были закрыты. Потом он поглядел на палку и сказал:

– Ну ладно, не хвастайся. – И добавил: – Помоги мне сесть.

Он произнес это предложение впервые. Его сестра и Роурк давно поняли, что он запретил им любое намерение помочь ему двигаться. Роурк взял его под руку и повел его к скамье. Глядя вперед на солнечный заказ, Камерон спросил:

– Что? Кому? Сколько?

Он молча выслушал рассказ Роурка. Затем он долго расспрашивал Роурка о камне, о стали, о дорогах, о ценах. Он не поздравил Роурка и никак не прокомментировал событие. Только когда Роурк собрался уходить Камерон внезапно сказал:

– Говард, когда ты откроешь контору, сделай снимки и покажи их мне.

Затем он виновато покачал головой и выругался.

– Не надо, Говард. Я что-то становлюсь сентиментальным.

Роурк ничего не ответил, но когда он снова приехал через три дня Камерон встретил его словами: «Ты что-то становишься надоедливым», Роурк, не говоря ни слова, протянул ему конверт. Камерон долго перебирал снимки и потом сказал:

– Ну что ж, я дожил до этого. Хотя все не совсем то, и не совсем так, как мне хотелось бы.

Потом он взял фотографию входа, где была прибита дощечка с его именем.

– Здесь сказано не очень много. Только «Говард Роурк, архитектор». Но это похоже на девиз, который человек высек на воротах своего замка и за который он умер. Это, запомни, вызов чему-то такому большому и такому темному, что ты узнаешь, что значит страдать на этой земле. Я не знаю, что тебя ждет, но если ты пронесешь эти слова до конца, то это будет победа. И не только для тебя, а для всего того, что движет мир вперед. И никогда не получает признания… А теперь давай я тебя благословлю, потому что перед тобой дорога в ад.

Роурк шел по строительной площадке и, вдруг, не веря своим глазам, увидел рядом с катушками проводов знакомую фигуру.

– Майк! – закричал он.

Майк уехал на Нью-Йорка задолго до того, как в конторе Снайта появился Хеллер, и Роурк считал, что Майк ничего не знает.

– Привет, Рыжий! – ответил Майк, и его лицо расплылось в широкой улыбке. – Привет, босс, – добавил он.

– Майк, откуда ты? – обнимая его, продолжал Роурк. – Ведь ты никогда не работаешь на маленьких стройках?

– Слушай, Рыжий, неужели ты думал, что я пропущу твой первый дом? – в глазах Майка был триумф. Но он скрыл свою взволнованность и радость встречи. – Проваливай, босс, не мешай работать.

Смеясь, Роурк шел по дому. Он шел внешне спокойно, но его руки выдавали то, что ему хотелось бы скрыть. Они дотрагивались до перил, до дверей, до стен. Рабочие заметили это. Один из них сказал:

– Этот парень так влюблен в дом, что не может удержаться. Рабочие любили его.

Роурк купил подержанный «Форд» и приезжал на стройку чаще, чем это требовалось. Временами ему хотелось забросить все чертежи и самому взяться за инструменты, чтобы свой первый дом строить своими собственными руками.

Однажды Майк сказал ему:

– Сдерживай себя, Рыжий. Ты как открытая книга. О господи, ведь это просто неприлично быть таким счастливым!

Poуpк стоял на краю утеса и смотрел на расстилавшиеся внизу поля, проселочную дорогу, вившуюся вдоль берега океана. Мимо него проехала открытая машина с людьми, ехавшими на пикник. Яркими пятнами промелькнули пестрые свитера и шарфы, развевавшиеся по ветру. Шум мотора перекрывался беспричинно веселым смехом и визгом. Одна девушка сидела, свесив ноги через борт. Она играла на гитаре. Эти люди наслаждались жизнью, сегодняшним днем, они кричали от радости, что сегодня не надо работать и что все заботы остались позади. Они работали и терпели все лишения только ради одной цели: чтобы наступил день отдыха. Сегодняшний день был для них целью.