Текст книги "Летающие кочевники"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

8

– Сеньора губернатора нет! Нет и сегодня не будет. Я очень сожалею… Я понимаю, что пресса… Нет, нет… Нет!

Сеньор Мануэль ди Жезус, губернатор, сидел за крепко закрытыми дверьми своего кабинета, предоставив секретарю отбиваться от назойливых журналистов.

В газетах уже поднялся шум из-за этого француза, Берже. Его подстрелили, серьезно ранив, невдалеке от фазенды, о которой недавно никто не ведал в самой Бразилии, а теперь писали в газетах многих стран мира.

Черт бы побрал этих дикарей, выбравших местом приземления штат Амазонас, его штат… Черт бы побрал Эберсбаха, выбравшего себе такую неудачную фамилию – Брусвеен… В то время как настоящий Брусвеен, оказывается, жив!

Придется помочь Эберсбаху исчезнуть с фазенды и найти новое убежище. Это не так легко…

Губернатор принялся разбирать поступившую почту. Что это? Бумага из Министерства иностранных дел? У сеньора Мануэля задергалось веко. В бумаге сообщалось: русские пишут, что готовы провести совместные обследования существа, которое находится в институте доктора Алвиста в Бразилии… Только не хватало сейчас прибытия сюда русских специалистов! Нет, лучше пусть этот Алвист сам едет в Россию, если желает, или еще куда-нибудь подальше… Кажется, француз Берже уже был в России, об этом написали в какой-то газете…

Губернатор нажал кнопку звонка. На пороге появился бледный молодой человек в безукоризненном черном костюме.

– Я вас слушаю, сеньор…

– Досье Антуана Берже.

– Сейчас, сеньор…

Вот она, эта папка. Так… Антуан Берже, археолог… Ага! Вот: три года аспирантуры в Ленинграде у профессора Почиталина… Ну, и пусть едут в свою красную Россию. Пусть едут! А здесь тем временем утихнет этот шум…

* * *

Алвист был поражен, когда получил из Советского Союза приглашение приехать в Ленинград для совместной работы с русскими в Институте высшей нервной деятельности. И к тому же – в лаборатории доктора Горелова! Алвист решил: эту возможность упускать нельзя.

Вместе с профессором из Рио-де-Жанейро в Ленинград вылетел Антуан Берже, после всего пережитого ставший таким серьезным, суровым, собранным. Сестра его летела вместе с ними до Парижа.

У профессора был драгоценный багаж: помимо важнейшей аппаратуры специально оборудованная камера, в которой лежал серокожий, чью жизнь сейчас надо было беречь, как величайшую ценность.

* * *

В гилее – время дождей, глянцевитые листья тропических деревьев роняют на мокрую траву тяжелые капли.

В доме, похожем на ДОТ, мечется по комнатам хозяин фазенды. В просторном холле, вытянувшись по стойке «смирно», стоит начальник охраны.

– Вы болван, Кнорре! – кричит ему хозяин. – Ваши люди должны были сбить гамбарру! А вы умудрились подстрелить этого француза! Потом упустили его, и теперь он шумит! Вам понятно, чем это может грозить? И мне, и вам, черт вас подери…

– Но, герр Эберсбах…

– Молчать! Сколько раз я говорил, чтобы вы забыли это имя…

– Но вы мое настоящее имя тоже не забываете, – хмуро бормочет начальник охраны.

– Ладно, черт с вами, Кочибассо… Все ли готово для отбытия с фазенды?

– Губернатор прислал вездеходы и солдат для сопровождения…

– Не нужно, чтобы много людей знало дорогу к фазенде… Сейфы погружены?

– Так точно.

– Ты останешься здесь. На все запросы у тебя должен быть один ответ: ботаник Брусвеен отбыл в Европу. На научную конференцию. Когда вернется неизвестно. Понял?

– Так точно, понял.

– Но я еще вернусь, Кочибассо, есть люди, которым я слишком нужен…

* * *

Подводная лодка шла с крейсерской скоростью. Возле опущенного перископа стояли два офицера в расстегнутых рубашках: командир и старший помощник.

– Я слышал, Курт, эта летающая галоша упорхнула к русским, – сказал старший помощник. – Радары засекли ее траекторию, оборвалась она где-то там…

– Зато мы схватим этих размалеванных обезьян, – отвечал командир. Кстати, проверь показания эхолота.

– Дно повышается. Скоро барьер.

– В машине! Убрать скорость. Включить носовые гидролокаторы.

– А зачем нам эти пестрые, Курт?

– Зачем?.. А секрет безынерционного полета! На Земле этого не знает никто!

В переговорном устройстве послышалось шипение, голос штурмана сообщил координаты. Командир взглянул на карту.

– Приготовиться к всплытию! Эрих, включи сирену. Короткий рев прокатился по отсекам. Командир поднял перископ и откинулся на спинку вращающегося кресла.

– Ты слыхал что-нибудь о миссии «Алсос»?

– Что это за зверь?

– Историю, мой мальчик, надо знать не только по комиксам. «Алсос» так называлась специальная разведывательная группа войск в конце второй мировой войны. Она занималась розыском ученых немцев, связанных с урановым проектом. И пока иван воевал, американцы успели переправить в Штаты лучшие мозги «райха». Научные идеи – самый дорогой товар…

Снова зашипел динамик, и голос штурмана произнес:

– Подходим. Прикажите остановить машину. Дальше опасно: рифы.

Выдвинув до отказа перископ, командир лодки вращал маховики, оглядывая горизонт.

И вот серо-голубая рубка подводной лодки всплыла над зелеными водами океана. На низком коралловом островке ярко белел песок. Солнце слепило глаза.

– Черт меня побери, – сказал старший помощник, оглядываясь вдаль, если я что-нибудь вижу на этом проклятом атолле.

На мостик поднялся командир.

– Спустить катер! Эрих, через тридцать минут жду тебя обратно!

– Есть, капитан!

…Океанская волна лижет серо-голубую палубу. Неуловимым движением спряталась в защитную трубку антенна. Плотно закрылась бронированная дверь. Вздрогнули винты, распугали любопытных рыб. Лодка двинулась под водой.

В тесной каюте за столиком, привинченным к стальной стене, сидели командир и старший помощник. Начатая бутылка виски означала конец операции.

Под донышком темной бутылки – листок с текстом радиограммы: «Прибыли на место назначения. Ни одного живого существа, подходящего под описания инструкции 0016/84, на берегу не обнаружено. На острове много сломанных и поваленных пальм. Видимо, последствия цунами…»

– Пей, Эрих. Пестрых нам не видать. Океан умеет хранить тайны…

* * *

И снова таежная дорога. Только теперь в другой машине, с другими людьми…

Пахло гарью. Не свежим живым дымом над разгульным огнем, а застарелым, горьким духом старого пожарища. Несколько дней шли дожди… Марков глотнул, стараясь прогнать ноющую боль в ушах, – простыл, что ли, где? Но мудрено ли простыть – прямо из больницы. Одна экспедиция, вторая. Сначала он вел, показывая, где в первый раз встретился с пестрыми. Прошло дней десять – прилетел в Ленинград Элгуджа Кавтарадзе, привез еще одного обросшего волосами. Доставил в Академию наук. И снова уехал в тайгу – на сей раз на розыски упавшей ладьи.

Среди экспедиций, направленных в район предполагаемого падения летающей ладьи на землю, была группа геологов во главе с академиком Петровым. Его больше всего заинтересовал неизвестный минерал, из которого состояли копья пестрых.

Марков ехал в машине вместе с Петровым и геологом Савченко.

Вот академик – сухонький старичок, бородка клинышком – сунул палец в ухо, потряс…

– Уши что-то заложило. К непогоде, наверное… – И, продолжая прерванный разговор, повернулся к Савченко: – А вы, голубчик, не спорьте, ваш Кавтарадзе нас подвел. Не его бы мальчишество, у нас уже были бы полные руки материалов… А что это вы морщитесь?

– Да у меня тоже, наверное, от солидарности с начальством, уши заболели. Нас, видать, в этой машине продуло…

Дорогу перегораживал шлагбаум, пришлось затормозить. У шлагбаума два солдата с карабинами проверяли, кто едет в район поисков. Солдаты были в летных шлемах с наушниками. Рядом стояла палатка, из нее вышел офицер и вынес такие же шлемы всем, кто сидел в машине геологов.

– Уши болят? – спросил офицер и, не дожидаясь ответа, сказал: – Все мы тут с ушами маемся.

Академик Петров сдвинул брови, пожевал губами, бородка его задергалась. Он ничего не сказал, молча надел шлем.

Шлагбаум подняли, машина покатила дальше.

Уши перестали болеть, но тяжесть в голове осталась. Марков подумал, что, наверно, шлем затянут слишком туго, и незаметно ослабил ремешок. По отражению в стекле увидел, что Петров тоже расстегнул свой шлем и что-то рассказывает Савченко.

– Давно это уже было, – говорил он. – Совсем молоденьким плавал я с покойным академиком Шулейкиным по Белу морю. Василий Владимирович тщился поймать «голос моря» – неслышные мощные инфразвуковые колебания, предупреждающие о приближении шторма. Ведь какая чудовищная несправедливость: примитивные медузы, блохи морские чувствуют эти сигналы, а человек – нет… На палубе был сооружен довольно большой резонатор приемник колебаний. Но нам не везло. Погода стояла отменная, а Василий Владимирович ходил мрачнее тучи. Однажды под утро я стоял на вахте. Шли самые распроклятые часы, когда нестерпимо хочется спать. И что мне тогда взбрело в голову, не знаю, но я решил сунуть голову в резонатор, послушать… До сих пор я отчетливо помню, как подошел к установке, как наклонился, чтобы заглянуть в отверстие. Что случилось потом – это уже из рассказов приятелей. Дикая боль в ушах бросила меня на па лубу. Говорили, что своими криками я переполошил всю команду… А через четыре часа грянул шторм… Так я оказался первым человеком, «услышавшим» голос моря. И вы знаете, что-то подсказывает мне, что природа сегодняшнего явления сходна с тем, что только что имел честь вам поведать… Да-с…

Савченко еще раз взглянул на карту и, протянув руку вперед, сказал:

– По всем данным это где-то здесь рядом. Только дальше, кажется, придется идти пешком…

* * *

«Эгей!» – Марков остановился. Замер на месте академик Петров. Все повернули головы в сторону крика. Из чащобы, хромая и спотыкаясь, к нам навстречу бежало существо. Бежало напористо, размахивая руками и вопя во все горло. Пропахшее дымом, заросшее дремучей черной шерстью, одетое в какие-то тряпки, это существо кинулось к Савченко… И тот, голосом, изменившимся до неузнаваемости, растроганно произнес:

– Элгуджа, друг, сукин сын, ты ли это?..

Существо усиленно замотало головой.

Академик Петров слегка побледнел и протянул руку мохнатому Кавтарадзе. Тот пробормотал что-то невнятное, схватил геологическое начальство за рукав и потянул в чащу. На все вопросы отвечал:

– После, после, все потом объясню. Идемте скорей…

Вчетвером двинулись по тропке. Кавтарадзе сначала шел, потом побежал. Остальные бежали за ним, спотыкаясь и утопая ногами во мху. Путь преградил завал. Кавтарадзе вскарабкался наверх, они последовали за ним…

За барьером из поваленных стволов открылось пространство, на котором еще недавно, до прошедших проливных дождей, бушевал лесной пожар. А посреди открытой, серой от золы площадки, лежала летающая ладья.

Грубые, но четкие формы ее расплылись, словно под тяжестью собственного веса. Серая, покрытая пятнами корма побурела, и на ней ясно обозначился рубец. «От ножа бульдозера», – отметил про себя академик Петров, вспомнив рассказ бразильца Машадо.

Он остановился, задыхаясь, и сдернул с головы шлем. Уши не болели…

«Инфразвуковые колебания… – подумал он. – Не голос ли это существа, которое лежит здесь? Не призыв ли его к тем, кого называют пестрыми человечками?»

Чуть заметная дрожь волной прокатилась по бокам большого серовато-бурого тела. Это движение отозвалось всплеском боли в ушах. Элгуджа крикнул:

– И мы ничем не можем помочь?

Академик Петров хмуро ответил:

– Чтобы помочь, надо знать об этом существе гораздо больше, чем мы о нем знаем.

Кавтарадзе начал рассказывать, с трудом шевеля распухшими губами… Сначала была гроза. Молния вызвала пожар, но дожди его потушили. А потом появилась нестерпимая боль в ушах. Ему, Кавтарадзе, показалось даже, что по лесу идет треск – словно везде обламываются сухие ветви… Петров пробормотал что-то насчет резонансных явлений. Марков спросил:

– Извините, по-вашему – это живое существо? Вроде птицы без крыльев? А эти разноцветные при ней – вроде вшей-пероедов на глухаре?

Петров задумчиво глядел на лежащую ладью.

– В том, что перед нами – живое существо, у меня уже сомнений нет. А вот его взаимоотношения с пестрыми – еще загадка. Пероед – паразит, птица без него обойдется. А ладья без пестрых – может ли обойтись?

Снова будто тяжелый вздох пролетел над головами. Бурое тело вздрогнуло, на мгновение приняло свои прежние очертания, щель в боку широко распахнулась…

Савченко щелкал фотоаппаратом, готовя кадры, отпечатки с которых впоследствии обойдут все научные и ненаучные журналы мира. Когда он опустил камеру, все было кончено. Контуры бурого тела потеряли свою четкость, и перед людьми высилась просто бесформенная груда.

Они долго стояли молча. Нарушил молчание Марков:

– Непонятно, зачем они прилетели к Земле?

Академик Петров пожал плечами:

– Зачем?.. Зачем залетает в окно тополевый пух? А ведь он тоже несет в себе зачаток жизни…

ЭПИЛОГ

Профессор Почиталин приветливо посмотрел на студента, пришедшего сдавать зачет, и спросил его чрезвычайно приятным, интеллигентным и очень деликатным голосом:

– Скажите, в каком году вы родились?

– В тысяча девятьсот сорок восьмом.

– А вы когда-нибудь задумывались об этом?

– Нет, не задумывался.

– Отлично. Ну, а теперь ответьте, как бы вы мыслили, если бы родились на пятнадцать тысяч лет раньше?

Студент постарался представить себя старше на пятнадцать тысяч лет, но не смог и вместо того чтобы отвечать на вопрос профессора, стал уныло смотреть в угол.

– Вы имеете какое-нибудь представление о первобытном мышлении? спросил Почиталин, и голос его прозвучал еще приятнее, еще интеллигентнее, еще деликатнее.

– Имею, – ответил студент.

– Замечательно. Восхитительно, – сказал профессор и вдруг, показав на стул, на котором пугливо и неуверенно сидел студент, спросил: – Это живой предмет или мертвый? Отвечая, забудьте, что вы – это вы. Вместо вас сидит первобытный человек. Как, по-вашему: стул – это живое существо или мертвое?

– Мертвое, – ответил мертвым голосом студент.

– Тогда попрошу прийти ко мне в другой раз. Вы не имеете никакого представления о первобытном мышлении. Нет, нет, учебник не поможет. Записи лекций тоже. Если хотите, дам один совет. Зайдите в этнографический музей, в отдел Австралии и Океании, посмотрите на первобытные орудия и хотя бы на минуту вообразите себя австралийским аборигеном. И при этом запомните: для первобытного человека нет в мире ничего мертвого. До свидания.

Выйдя из университета на набережную, профессор вскочил в автобус. Он задел плечом чем-то озабоченную пассажирку и извинился перед ней с такой любезной и обаятельной улыбкой, что с лица молодой пассажирки слетела всякая забота.

Он извинился еще раз и улыбнулся рыжебородому старцу, которого тоже нечаянно задел, пробираясь к выходу.

На какую-то долю минуты ему представилось растерянное лицо студента и трех других. Он провалил сегодня четырех человек и всех за одно и то же за отсутствие воображения.

Почиталин нервничал. Дело в том, что главка, которую он должен был дописать к своей книге, требовала от него пересмотра ранее созданных им гипотез. В этой еще не написанной им главе речь должна была идти о пестрых, обитателях космоса, прилетавших на Землю на своей удивительной «гамбарре».

Профессора давно уже беспокоила одна мысль. А что, если странники Вселенной прилетали на Землю не один раз?.. Почему это так беспокоило Почиталина? Да потому, что, если они прилетали в древнем каменном веке, они могли повлиять на создание древних мифов, легенд и волшебных сказок, изучению которых профессор посвятил свою жизнь.

Ковер-самолет или скатерть-самобранка – что это? Порождение фантазии первобытных людей? А что, если это было отражение в сознании древних летающего ковчега? Ведь ковчег – это все: и транспорт, и кров, и пища.

Волнующие минуты размышлений и глубоких теоретических догадок профессор Почиталин любил проводить вне стен кабинета, на дверях которого было написано: «Сектор первобытной культуры и мышления». В такие минуты Почиталин выходил из кабинета и, пройдя мимо коллекций, привезенных великим путешественником Миклухо-Маклаем из Новой Гвинеи и с острова Пасхи, замедлял свои шаги в «отделе Северной Америки», возле стоявшего в стеклянной витрине индейского вождя из племени сиу. Вождь в украшении из перьев орла стоял, как живой, держа лук и охраняя свое время, застывшее здесь в музее и остановившееся навсегда.

Да, здесь время остановилось и застыло, здесь стояла какая-то особая тишина, чем-то похожая на натянутую тетиву лука, который никогда уже не выстрелит.

Присутствие индейца помогало этнографу преодолеть десятилетия и века, и мысленно пребывать то в индейском вигваме, то у костра, разведенного австралийскими аборигенами, то в каменном веке. Почиталин был знатоком первобытного мышления, посвятив изучению его многие годы. Но вот случилось нечто странное и загадочное, противоречащее всем законам любимой Почиталиным науки – этнографии. Первобытные люди прилетели из космоса, преодолев огромные расстояния и нарушив все научные представления о материальной культуре «дикарей»!

Извещение об открывающемся международном симпозиуме и приглашение на него профессор Почиталин получил как раз в тот самый день, когда он закончил последнюю главу своей книги, плод долгих и глубоких размышлений о волшебных сказках, древних мифах и легендах.

Это был не совсем обычный симпозиум, в нем, кроме этнографов и языковедов, должны были принять активное участие биологи, астрофизики, психологи, философы, математики и кибернетики.

Симпозиум, как было написано в пригласительном билете, носил несколько странное название: «Совещание по вопросам симбиогенеза и проблеме странников Вселенной».

Что такое симбиоз – знает любой школьник. Но какое отношение этот биологический термин имел к странникам Вселенной, профессор Почиталин узнал из газет.

В газетах и журналах появились научно-популярные статьи и интервью с учеными, посвященные проблеме симбиогенеза. Со времен создания теории относительности ни одна теория и гипотеза не привлекла к себе такого внимания, как эта. Ученые всего мира вспомнили полузабытого советского биолога Козо-Полянского, талантливого ботаника, создавшего в начале двадцатых годов теорию симбиогенеза. Она вызвала в свое время оживленные споры биологов, а затем вошла в историю биологических идей, почти не оказав никакого влияния на дальнейшее развитие биологической науки. Профессор Козо-Полянский считал, что весь растительный мир Земли мог служить примером гигантского симбиоза разнородных организмов и клеток, сожительствующих и сливающихся вместе для борьбы за существование.

Когда-то теория Козо-Полянского вызвала возражения подавляющего большинства биологов, и вот теперь снова она вышла на арену научной мысли. Теперь речь шла уже не о растениях, а о разумных существах – странниках Вселенной, оказавшихся связанными цепкой биологической связью с «гамбаррой», на которой они совершали длительные космические путешествия.

Почиталин позвонил в Институт цитологии, в лабораторию молекулярных и клеточных проблем.

– Мне Илью Матвеича, – сказал он лаборантке.

Минуту спустя он услышал знакомый голос, но все-таки спросил:

– Ильюша, это ты? Здравствуй, Ильюша! Здравствуй, милый!

– Павлуша?

Этот низкий, чуточку барственный голос звучал когда-то совсем по-другому, когда Почиталин сидел с обладателем этого голоса на одной парте частной гимназии на Васильевском острове.

– Как дела, Павлуша?

– Расскажу, расскажу. Мне надо повидать тебя и как можно скорее.

– Так приезжай сейчас сюда, в лабораторию. У меня как раз есть свободная минутка.

Почиталин вызвал такси и помчался на проспект Маклина.

Через двадцать минут он уже был в лаборатории своего бывшего школьного приятеля. Илья Матвеевич – или, как называл его Почиталин, Ильюша – пожилой для всех, но оставшийся молодым и неизменным для своего школьного приятеля, стоял возле ультрафиолетового микроскопа.

– Ты понимаешь, Павлуша, – сказал взволнованно Илья Матвеевич, – мы наблюдаем жизнь клетки. Это особая клетка. Неземная. Частица так называемой «гамбарры».

– Меня как раз интересуют гамбарра и прилетевшие на ней «пестрые», их биологическая связь.

– Друг мой… Знакома ли тебе теория профессора Козо-Полянского? Наверно, только понаслышке, поскольку ты не биолог. Кстати, любопытно было бы найти объяснение, почему в былое время в России самые оригинальные умы и крупные ученые жили и работали на периферии. В Казани – Лобачевский, в Калуге – Циолковский, в Воронеже – Козо-Полянский. Именно он выдвинул предположение, что живой мир на Земле обязан своим происхождением симбиогенезу. Что касается Земли, он ошибся, но оказался прав относительно космоса. «Пестрые» и «гамбарра», – это, в сущности, одно живое существо. Не правда ли, какой парадокс. Но, в сущности, мы, люди, и окружающая нас живая среда, земная биосфера – также одно целое.

– Не начинай лекцию, – перебил Илью Матвеевича Почиталин. – Видно, тебе не дают покоя лавры члена общества «Знание». Объясни в двух словах…

– В двух словах? – Илья Матвеевич бросил негодующий взгляд на своего бывшего школьного приятеля. – Да тут и миллиона слов не хватит. Дело не в словах. Слова еще не в состоянии охватить сущность этого загадочного явления и его передать. Это, дорогой Павлуша, еще проблема.

– А в чем, собственно, заключается эта проблема? – спросил Почиталин и вдруг почувствовал себя тем самым студентом, которого он провалил за полное непонимание первобытного мышления. Каждую экзаменационную сессию почему-то находился такой студент или студентка, которые не понимали самых элементарных вещей. – В чем, собственно, ее суть, дорогой Ильюша? Как я понимаю, все это немножко похоже на представления первобытного человека о реальном мире…

Илья Матвеевич обиженно встал и подошел к ультрамикроскопу. На лице его появилась презрительная усмешка, знакомая Почиталину еще со школьных лет.

– Крайне неудачное сравнение, – сказал он строго. – И кроме того, ты унижаешь биологическую науку, которая выходит на передний край человеческого знания. Что тебя заставило сказать такие неосмотрительные слова?

Неосмотрительные слова? Почиталин почувствовал себя неловко.

– Понимаешь, Ильюша, человек каменного века мысленно одушевлял предметы своей материальной культуры и весь мир – горы, реки, камни. Ну, а здесь… Что такое летающая ладья? Это предмет материальной культуры. И вдруг это оказывается организмом, да к тому же связанным биологической связью с разумным существом, на нем прилетевшим. Здравый смысл отказывается это понять.

– Здравый смысл? – Илья Матвеевич резко повернулся к своему приятелю. – Мы решаем трудную задачу, согласуя ее с фактом! Ладья вместе с ее обитателями – одно существо. Казалось бы, абсурд. Но это факт. На планете, с которой прилетели к нам «пестрые», иные взаимоотношения организма со средой. Какие? Не скажу, исследования еще не закончены. По-видимому, эволюция на этой загадочной планете шла своими путями. Я уже говорил, мы тоже связаны с земной биосферой цепкой причинной связью. Об этом хорошо написал еще академик Вернадский. Но эта связь все же не симбиоз, к счастью, не симбиоз, а то мы жили бы, скажем, в трамвае, питались кусками трамвая и без этого трамвая себя чувствовали как рыба на берегу. Извини, Павлуша, за неудачное сравнение. Ну, не трамвай, а троллейбус или реактивный самолет. От этого ничего не изменится.

Почиталин постарался представить себя живущим в троллейбусе от рождения до самой смерти, но это ему не удалось, как не удалось студенту представить себе живым стул, на котором он сидел, сдавая зачет. Почиталину стало не по себе. С несвойственной ему робостью он взглянул на ультрафиолетовый микроскоп, где томился крошечный кусочек загадочного мира неизвестной планеты.

Почиталин долго сидел молча, а затем спросил своего приятеля неуверенно и робко:

– И все-таки, что такое симбиоз? Я отказываюсь понимать. Ведь я думал…

Илья Матвеевич мечтательно улыбнулся.

– Ты помнишь, наверно, Павлуша, нашего гимназического преподавателя естествознания…

– Природоведения.

– Ну да. Анания Ананиевича. Мы еще называли его Акакием Акакиевичем. Помнишь, он принес в класс лишайник и долго объяснял нам, что лишайник составной организм. В нем сожительствует гриб и зеленая водоросль, или сине-зеленая дробянка.

– Но здесь же, Ильюша, не гриб, а летающая ладья. И сожительствует с ней не зеленая водоросль, а человекоподобное существо. Парадокс. И даже абсурд!

– Да, парадокс, Павлуша, но не абсурд. Наши отдаленные предки были ненамного элементарнее нас. Эволюция вела организмы к усложнению. Но одновременно усложнялась и среда. Организм всегда связан со средой, с миром, который его окружает. На неизвестной нам планете, на которой обитают «пестрые», между средой и организмом существует иной тип связи, не такой, как у нас. Пока я тебе больше ничего не могу сказать. Сейчас все биологи мира заняты разгадкой этой непомерно сложной задачи. Ты извини меня, Павлуша, надо бежать на заседание ученого совета. Если тебя уж так интересует эта проблема, позвони годков этак через пять или через десять. Не думаю, что ученые раньше разгрызут этот орешек…

* * *

Профессор Почиталин стоял возле витрины. Через стекло смотрел на него индейский вождь из племени сиу. Казалось, оба они размышляли – красивый, стройный, молодцеватый экспонат с орлиным носом и худощавыми ногами, и тучный, лысый профессор, чуточку похожий на мистера Пиквика.

Мускулистые ноги вождя были как живые. Вот-вот они сделают шаг – и вождь выйдет из остановившегося навсегда мгновения в наш век и заговорит на своем гортанном языке, скажет что-нибудь величавое, образное и прекрасное, как он сам и его воинственное племя.

Но вождь молчал. Шаги его застыли, остановились, и только одежда его казалась вечно живой и поэтичной, как слова из поэмы о Гайавате.

Профессор смотрел сквозь очки на неподвижного своего друга и вдруг, словно забыв, что это только экспонат, доверительно произнес:

– Понимаешь? Симбиогенез. Он, он повлиял на законы первобытного мышления.

Сказав это своим приятным, интеллигентным и деликатным голосом, профессор надел пальто, берет и вышел на улицу. Моросил дождь. В автобусе от пассажиров пахло дождем и мокрыми весенними ветвями.

Дома профессор сказал жене, чтобы она не беспокоила его, он не намерен подходить даже к телефону. И сразу же сел за работу. Проработал он до двух часов ночи, принял таблетку депрессина и нырнул под одеяло.

Приснился ему вождь из племени сиу, стоявший за стеклом музейной витрины. Он вдруг присел, весь сжавшись, как пружина, и, издав воинственный клич, выпрыгнул из своего застывшего мгновения, со звоном разбив стекло.

Профессор проснулся. Сердце его тревожно билось. В ушах еще звенело разбитое стекло и воинственный клич индейского вождя. Он взглянул в угол и увидел там притаившегося человека, присевшего и готового к прыжку. В руках этого человека было копье. Нет, это был не индейский вождь из племени сиу, а один из «пестрых». Маленькие глазки «пестрого» с ненавистью смотрели на Почиталина и, казалось, изучали его полное дряблое профессорское тело, выбирая место для удара.

– Ради бога, пощадите, – сказал профессор своим красивым, интеллигентным, деликатным голосом. – Я всегда был другом первобытных людей.

Затем он проснулся. На этот раз уже проснулся по-настоящему, вернувшись в тот домашний, уютный и безопасный мир, из которого увел его сон.

Почиталин, кряхтя, встал, зажег свет, выкурил папиросу и сел за письменный стол.

Писал он необычайно мелким почерком, который с трудом разбирали самые опытные машинистки. Слова, набрасываемые на бумагу, спешили поспеть за мыслью, которая вела профессора в далекий, давно исчезнувший мир, когда впервые на Земле появилась волшебная сказка, оживив мертвые вещи, сделав добрыми и милыми злых зверей и заставив радостно биться человеческие сердца.

Профессор Почиталин писал доклад, с которым он должен был выступить на симпозиуме, посвященном спорным вопросам симбиогенеза и проблеме странников Вселенной.