Текст книги "Всемирный следопыт, 1929 № 05"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Лодка причалила, и из прибрежных кустов появилась легкая белая фигура девушки. Она упала в объятья моего двойника, и он увлек ее в лодку. Но вдруг поднялась тревога. Человек в плаще, размахивая руками, приказывал гребцам как можно скорее отталкиваться от берега. Но было поздно. Из кустов выбежали воины. Цепкие руки ухватились за борт лодки. В воздухе блеснул топор и опустился на голову моего двойника. Он упал мертвый около девушки, обагрив своей кровью ее белые одежды. Обезумев от ужаса, она билась в рыданиях, когда отец освобождал из-под трупа ее длинную черную косу. Потом все исчезло…

Но вот новая картина затрепетала на экране. Внутренность Храма Безопасности, некогда построенного мудрецом-атлантом, того самого храма, где мы сейчас находились. Разразилась ужасная катастрофа, потому что храм был переполнен охваченной паникой толпой. Среди беглецов я заметил Мону, но отца не было рядом с ней. Внезапно храм заколыхался подобно кораблю во время бури, и обезумевшие люди в отчаянии пытались влезать на колонны или падали на пол. Потом увидели мы огромный столб воды, несущийся по волнам, и картина поблекла, а Манд, улыбаясь, обернулся, показывая, что все кончилось.

Итак, мой двойник был героем атлантов, и меня, должно быть, принимали за его воплощение. Что же, я ничего не имел против этой незаслуженной славы.

III. Желтая банда

В одно прекрасное утро (если только это слово применимо в условиях подводной жизни) мы с профессором сидели в небольшой гостиной, часть которой он занял под лабораторию. Маракот был с головой погружен в потрошение гастростомуса, которого он поймал накануне. На столе грудой лежали амфиподы и копеподы, образцы Valella, Ianthina, Physalia и сотни других животных, запах которых был не более привлекателен, чем их вид. Я сидел около него, изучая грамматику атлантов. У наших друзей было множество печатных книг. Шрифт был причудливый. Буквы шли справа налево. Сперва мне показалось, что они были напечатаны на пергаменте; позднее я узнал, что это рыбьи пузыри, обработанные и спрессованные. Я углубился в книгу в поисках ключа, который откроет мне доступ ко всем наукам атлантов.

Наши мирные занятия были прерваны странной группой, ворвавшейся в гостиную. Первым влетел Биль Сканлэн, красный и взволнованный. Одной рукой он ожесточенно размахивал, а другой прижимал к груди пухлого ребенка, заливавшегося во все горло. За ним вбежал Бербрикс, тот самый атлант-механик, который помогал Сканлэну сооружать радиоприемник. Это был огромный, толстый, веселый мужчина, но сейчас его физиономия была искажена скорбью. С ним вбежала молодая женщина. Голубые глаза и волосы соломенного цвета доказывали ее неатлантское происхождение: видимо, она принадлежала к одной из порабощенных атлантами рас.

– Слушайте-ка, хозяин! – взволнованно закричал Сканлэн. – Этот самый Бербрикс, славный парнишка, не выдержал одиночества и женился на этой вот женщине, и я думаю, что из них вышла не такая уж плохая пара. Насколько я мог понять, она здесь на таком положении, как негритянки в наших южных штатах. Прежде чем жениться, этот осел наболтал ей чорт знает каких небылиц, но я думаю, что это его личное дело…

– Разумеется, это его личное дело, – сказал я. – Но что вас так взволновало, Сканлэн?

– Ну, так слушайте дальше. Словом, у них вылупился ребенок. Только, видно, здешняя публика не выносит помесей, и жрецы решили принести ребенка в жертву своему дурацкому идолу. Дьявол в желтом колпаке забрал ребенка и хотел утащить его в храм, но Бербрикс отнял его. Я с своей стороны добавил этому негодяю в ухо, и теперь вся банда мчится за нами по пятам…

Сканлэн не мог продолжать: раздались крики, топот ног по коридору, дверь распахнулась, и служители храма ворвались в комнату. За ними осторожно выступал свирепый длинноносый жрец огромного роста. Он дал знак рукой, и слуги бросились вперед, чтобы схватить ребенка. Сканлэн живо сунул ребенка в груду профессорских животных на столе, схватил копье и выступил против нападающих. Они невольно остановились и выхватили ножи. Мы с Бербриксом тоже схватили копья и стали рядом со Сканлэном. У нас был такой грозный вид, что служители храма попятились назад. Казалось, вот-вот начнется бой.

_{Сканлэн с копьем наперевес выступил против служителей храма. Они остановились…}

– Мистер Хедлей, сэр, вы немного болтаете на их тарабарском языке, – воскликнул Сканлэн. – Скажите им, что с нами шутки плохи. Скажите, что мы не намерены отдавать им детей на растерзание. Если они немедленно не очистят помещение, то мы перевернем вверх дном всю их лавочку… Ну, так тебе и надо, ты сам лез на рожон, вот и получил по заслугам!

Последняя фраза Сканлэна была обращена к одному из служителей, который, подкравшись, замахнулся ножом на Биля но тут же получил в руку удар профессорского скальпеля. Служитель завыл и заплясал от боли и страха, а его товарищи, подстрекаемые жрецом, готовы были броситься на нас. Неизвестно, что бы тут произошло, если бы в комнату не вошел Манд в сопровождении Моны. На мгновение он застыл в удивлении. Потом засыпал верховного жреца градом вопросов. Мона подошла ко мне. Внезапно меня осенило вдохновение: я взял ребенка и положил ей на руки. Малютка быстро успокоился и весело заворковал.

Манд хмурил брови. Ясно было, что он был озадачен создавшимся положением. Он отослал жреца и его спутников обратно в храм и пустился в долгие объяснения, из которых я понял далеко не все.

– Эта лэди будет заботиться о матери и ребенке, – сказал я Сканлэну.

– Тогда другое дело. Если мисс Мона займется ими, я ничего не имею против. Но если эта желтая банда…

– Нет, нет, они не посмеют вмешиваться в это дело. Вопрос будет обсуждаться в Верховном Совете. Вообще все это очень серьезно. Насколько я понял, Манд говорил, что жрецы действовали по древнему национальному обычаю. Атланты боятся смешения высшей расы с низшей и блюдут чистоту своей крови. А если от смешанных браков рождаются дети, их умерщвляют. Таков закон.

– А все-таки этот ребенок не умрет! – заявил Биль.

– Будем надеяться, – сказал я. – Манд обещал сделать в Совете все, что в его силах. Но Совет соберется не раньше чем через неделю или две. Покамест малютка в безопасности.

(Окончание в следующем номере)

• • •

ЭКСПЕДИЦИИ «СЛЕДОПЫТА»

ЛЕТОМ 1929 ГОДА

Летняя экспедиционная страда в нашем журнале уже наступила. Редакция постепенно превращается в лабораторию маршрутов и планов летних краеведческих походов.

15 апреля «Следопытом» отправлена первая в 1929 году большая летняя экспедиция в Киргизскую автономную республику. В состав экспедиции входят: молодой беллетрист, сотрудник редакции, комсомолец С. С. Голубь и художник В. В. Щеглов.

Исходным пунктом экспедиции явится город Фрунзе, где она ознакомится с экономикой края, киргизской культурой и искусством. Следующий этап – город Алма-ата (очаг землетрясений), где экспедиция соберет сведения об исторических землетрясениях и историко-революционный материал. Дальше экспедиция отправится на южный участок Турксибстроя. Здесь она осмотрит туннели и проследит участие местного населения в стройке и влияние строительства дороги на жизнь края. И, наконец, последними звеньями этой экспедиции будут река Ила и Балхаш (озеро легенд), где она исследует заброшенные свинцовые и медные рудники, рыбные богатства озера, фауну (водятся тигры и кабаны) и мало изученную флору, а также ознакомится с бытом полудиких казаков. Оттуда экскурсия вернется в Фрунзе. Всего Голубем и Щегловым будет покрыто около 900 километров, большею частью верхом по горным и степным тропам.

Ал. Смирнов из Туапсе в настоящее время находится в области шапсугов (Сев. Кавказ.), и редакция уже получила от него первую корреспонденцию.

Сейчас в редакции идет подготовка к еле дующим экспедициям. На Днепрострой должны отправиться А. Романовский с художником И. Заславским; В. Кубанский пешком (от. Сталинграда до Калача) обследует места, где пройдет канал Волго-Дон.

Намечены и другие маршруты, в том числе общий с Межрабпомфильм (при участии В. Сытина) на Иссык-куль – Кара-кол – Хан-тенгри – Кульджа.

Общее количество экспедиций в текущем году значительно возросло по сравнению с прошлыми годами, и свежий интересный литературный материал журналу обеспечен.

• • •

СЕРДЦЕ ЛЬВИЦЫ

Рассказ А. Демезона

Рис. худ. В. Щеглова

I. Человек и зверь

Был томительно знойный полдень. На веранде, опоясывающей бунгало, в густой синей тени спали двое – человек и зверь. Молодой француз лежал на кушетке, закинув руки за голову и мерно дыша. На другом конце веранды, у самой лестницы огромным клубком свернулась львица. Хозяин привязывал ее на веранде, чтобы обеспечить себе мирный отдых: назойливые черномазые ребятишки не решались приставать, когда видели сквозь балюстраду веранды медно-рыжее туловище десятимесячной львицы. Животное было крупнее взрослого сен-бернара. У него были мощные белые зубы, каждый с большой палец руки, и гибкие лапы шириной в ладонь, способные задавить годовалого теленка.

Антуан Прюдом, хозяин Уары, уже третий год жил в Африке. Подобно Альфреду Брэму, он был натуралист и страстный охотник. Мускулы его были так же развиты, как и мозг. Темное от загара, как дикий мед, лицо было сурово. Черные, блестящие, как вороненая сталь, волосы, густая борода, прямые плечи, богатырский рост. При взгляде на Прюдома никто бы не подумал, что это талантливый ученый, автор блестящих трудов о жизни и психологии животных. Он глубоко презирал буржуазную культуру с ее лицемерием, тупостью и моральным гнетом. В дебрях девственных лесов, наедине с природой он чувствовал себя по-настоящему свободным. После долгих скитаний по джунглям Прюдом решил обосноваться на высоком берегу Нигера. С помощью чернокожих слуг он построил себе бунгало на лесной поляне, неподалеку от поселка племени бобо.

Это были воинственные свободолюбивые люди, никогда не расстававшиеся с луком и колчаном. Чернокожие слуги Прюдома, приехавшие с ним из Алжира, презирали негров бобо, величая их дикарями. Однако сами бобо считали себя первыми в мире мудрецами. В свободное от охоты и войн время мужчины целые дни просиживали у порога хижин с полузакрытыми глазами, окутанные клубами табачного дыма, между тем как жены и дочери трудились на полях, возделывая маис для пропитания семьи.

Когда на бобо нападало желание полакомиться мясом, они собирались всем племенем, окружали какой-нибудь участок леса и истребляли там все живое – антилоп, серн, пантер, птиц, даже змей и лесных крыс. Вечером устраивалось пиршество. На угольях жарилась добыча целиком, со шкурой. Затем бобо накидывались на еду и уничтожали всю добычу. Наевшись как удавы, они валились на землю и засыпали.

Эти примитивные мужественные люди внушали симпатию Прюдому. Он изучил их язык и подолгу беседовал со стариками и старухами за трубкой душистого туземного табаку. Нередко он отправлялся на охоту в джунгли с молодыми воинами.

Увитый виноградом бунгало ученого стоял среди небольшой долины, заросшей джунглями. На досуге Прюдом работал в саду и огороде, где на грядках зеленели капуста и дорогой сердцу француза салат, или лежал на веранде, отдаваясь творческим мыслям.

Однажды на охоте Прюдом убил львицу. Сопровождавшие его туземцы поймали двух ее детенышей, самца и самку. Маленький самец яростно защищался и расцарапал лицо одному из воинов. Разозленный бобо убил его и в тот же вечер съел его мясо. Самка вела себя смирнее. Она понравилась Прюдому, и он решил взять ее на воспитание.

Львенку было месяца четыре. Первое время он беспокойно метался по комнате, поводил ушами и жалобно выл. Обыкновенно львят приручают в возрасте не старше двух месяцев. Вскормленные в неволе козой или соской львята становятся кроткими и покорными, как собаки. Прюдом решил сделать попытку приручить львенка в более позднем возрасте.

Вскоре Уара (так окрестил львенка молодой француз) освоилась с неволей, перестала тосковать и по-своему привязалась к хозяину. Однако за четыре месяца жизни в лесных дебрях она приобрела нрав хищного зверя. Гордость и строптивость Уары особенно привлекали Прюдома. Ему нравилось, что в ней нет рабьей покорности, свойственной львятам, впервые открывшим глаза в неволе.

Почуяв запах сырого мяса, Уара кидалась на еду огромным прыжком. Когда она стояла, гибко склонившись над мясом, ее поза напоминала классическую позу льва, терзающего антилопу. Страх перед человеком сменялся в ней желанием самой навести страх, и она свирепо кидалась на чернокожих слуг, приносивших ей пищу.

Все обличало в Уаре чуткость лесного хищника. По малейшему поводу ее стальные когти появлялись из-под бархатной шерсти лап. Запах человека заставлял трепетать ее ноздри. Прюдом потратил немало усилий, прежде чем добился, чтобы она позволила гладить себя по спине.

Как воспитательное средство Прюдом вздумал испробовать игру. Скучавшее в неволе молодое животное охотно пошло ему навстречу. Человек и зверь катались по полу, догоняли друг друга, прыгали, боролись. Лишь изредка и крайне осторожно для обуздания разъярившегося животного применялся хлыст.

Прошло два месяца. Уаре исполнилось полгода. Это была крепкая, поджарая, несколько неуклюжая львица-подросток, с тощим хвостом и всклокоченной шерстью. Прыгая, она забавно разбрасывала лапы в разные стороны. Зубы у нее шатались: она их меняла. В общем это была своенравная, но довольно воспитанная особа. Она любила, играя, преследовать домашних кошек и подружилась со всем звериным населением бунгало. Дело в том, что Прюдом воспитывал также антилоп, серн и обезьян.

По утрам Уара была скромна и тиха; после еды дремала или внезапно впадала в буйство. К вечеру начинались игры с хозяином. Когда он обедал, она подходила к столу и просила косточек.

По вечерам, когда ветер приносил пряный аромат цветов, влажное дыхание трав и запах звериного пота, Уара начинала беспокоиться. Она переставала мурлыкать. Глаза ее загорались. То-и-дело львица бурно кидалась из стороны в сторону. Ей вспоминалось, как она шла в сумерках вместе с матерью по дороге к водопою среди шума, шелеста и ароматов джунглей. Она кидалась к двери веранды и начинала бешено ее царапать, стремясь вырваться на волю.

Держать львицу взаперти было бы неразумно и слишком для нее мучительно. Прюдом считал, что клетка – варварское изобретение. Мало-по-малу он приучил Уару к ошейнику. Сначала это было только украшение, тонкий шнурок. Затем его заменил ремешок; наконец на львицу был надет настоящий ошейник. К ошейнику прикрепили колокольчик, чтобы знать о каждом движении Уары, и длинную веревку.

Обычные проявления буйства львицы были только игрой. Однако порою игра прерывалась припадками ярости, хищными прыжками и глухим ревом. Признавала Уара только своего хозяина.

Ложась днем спать, Прюдом привязывал львицу к балюстраде веранды. Конечно, она легко могла бы перервать ударом зубов эту жалкую веревку, но к привязи у львицы было такое же инстинктивное уважение, как у негров к замку, которые скорее предпочтут разрушить стену, чтобы проникнуть в запретное место, но оставят замок в целости.

Итак, Уара безмятежно спала на веранде. Спавший на другом конце веранды хозяин также наслаждался глубоким покоем.

Неожиданно на веранде появилась кошка, с которой Уара иногда играла. Львица сразу проснулась при ее приближении, потянулась, сладко зевнула и мягким прыжком бросилась к кошке. Однако кошка, повидимому, не была расположена к игре. Она была поглощена заботами о своих котятах. Когда Уара слегка ударила ее по морде, кошка сгорбилась, зашипела и одним прыжком перемахнула через балюстраду. Забыв об ошейнике, увлеченная игрой львица кинулась вслед за кошкой. Перепрыгнув через балюстраду, она ударилась о стену и повисла в воздухе на веревке.

Ошеломленное животное начало судорожно биться и корчиться, вытягиваясь вдоль стены и тщетно пытаясь освободиться от веревки. Штукатурка осыпалась. Клочья рыжей шерсти летели во все стороны. Дремавшие во дворе чернокожие слуги вскочили и, увидев в чем дело, опрометью кинулись кто куда. Они понимали, что если веревка оборвется, львица набросится на первого, кто попадется ей на глаза.

Взобравшись на вершину мангового дерева, кошка со своей неприступной позиции наблюдала за ходом событий. Рыжая собака, приятельница Уары, благоразумно поспешила укрыться в кухне. Свиньи с истерическим хрюканьем метались по двору.

Уара продолжала биться на веревке.

Ее отчаянное рычанье постепенно перешло в хрип. Мускулы шеи судорожно напряглись, из пасти капала пена.

Львица задыхалась, силы покидали ее…

Разбуженный шумом и гамом Прюдом вскочил с кушетки и бросился к балюстраде. Он уже готов был ссыпать проклятиями самых отдаленных предков тех сорванцов, что дерзнули дразнить Уару. Внезапно, перегнувшись через перила, он увидал висящую львицу. Уара тоже его увидела и бешено подпрыгнула, но не достигла перил и беспомощно скользнула вниз, оставив на стене новый клок шерсти. Чувствуя свое бессилие, львица устремила на хозяина молящий, полный ужаса взгляд.

Прюдом схватил веревку и принялся изо всех сил тянуть ее к себе. Но львица была тяжела, и все усилия поднять ее были напрасны. Внезапно Прюдома осенила новая мысль. Он отпустил веревку и опрометью кинулся в комнату. Из глотки львицы вырвался протяжный пронзительный вопль: хозяин покинул ее…

Через минуту Прюдом вернулся на веранду с ножом в руке. Львица висела неподвижно, вытянувшись вдоль стены; глаза ее налились кровью и выступали из орбит. Пасть была раскрыта, язык свешивался розовой тряпкой. Страдальческий взор впился в хозяина. Одним ударом Прюдом разрубил веревку, и Уара рухнула вниз, как мешок. Через мгновение львица была уже на ногах и, радостно отряхиваясь, мчалась к лестнице веранды.

Обливаясь потом, Прюдом опустился в плетеное кресло. Не успел Прюдом опомниться, как был опрокинут на пол и очутился под зверем. Над его лицом наклонилась морда хищника, обдавая горячим дыханьем.

Человек хотел было защищаться, отодвинуть пасть, удержать лапы Уары – напрасно. Львица лежала на нем, придавив его всей своей тяжестью. Ужас пронзил Прюдома. В глазах потемнело. Его тело то теряло вес, становясь легче перышка, то приобретало свинцовую тяжесть.

Однако Уара и не думала издавать острых коротких криков, характерных для разъяренных львов. Гигантская кошка глухо мурлыкала. По временам мурлыканье переходило в жалобные прерывистые стоны. Страшные клыки были спрятаны. Горячий шершавый язык усердно лизал стиснутые в кулаки руки хозяина, его побелевшее лицо, мокрые от пота волосы, все тело. Внезапно Прюдом понял, что сделался жертвой благодарности львицы…

_{Горячий шершавый язык усердно лизал стиснутые в кулаки руки хозяина…}

II. Серенада львов

С этого дня Прюдом и львица были неразлучны. Уара не желала играть без хозяина. Если он ее звал, она немедленно прибегала, оставляя лакомый кусок. Когда он нечаянно наступал ей на хвост, она без рычания отскакивала в сторону. По утрам она подходила к его постели и, здороваясь, лизала ему руки. Отправляясь на прогулку к берегу реки, он брал с собой львицу. Когда он ехал верхом, Уара как собака бежала за ним. Иногда она пыталась взобраться к нему на колени и немного обижалась, когда он сбрасывал ее на пол.

Уара распространила свою симпатию на всех белых людей. В ее глазах это были могущественные существа, способные освободить от пут задыхающуюся львицу. Она весьма благосклонно отнеслась к англичанам-зоологам, членам экспедиции, посетившим Прюдома в его уединенном бунгало. Она давала им себя гладить и даже заигрывала с почтенными профессорами, угрожая целости их очков и брюк. Англичане опасливо сторонились.

– Не доверяйтесь чересчур этому зверю, – предупреждали они Прюдома. – Вот погодите, она достигнет возмужалости и тогда покажет себя. Берегитесь, как бы она в один прекрасный день не содрала с вас скальпа.

Прюдом только усмехался в ответ.

* * *

Пришла тропическая зима. Ливни свинцовой пеленой заткали дали. Бунгало Прюдома казался утлым кораблем среди бешено ревущих горных потоков, наводнивших долину…

Наконец ливни утихли. Наступила весна. Снова золотой зной, дурманные ароматы и концерт джунглей. Уаре исполнилось двадцать месяцев. Критический возраст.

Внешне она мало изменилась. Только еще выросла, шерсть слегка потемнела. Все так же нежна она была с хозяином, но порою по ночам ее охватывала странная ноющая тоска. И если бы крепкий молодой сон не сковывал утомленного за день Прюдома, ученый мог бы наблюдать, как львица то-и-дело вздрагивала во сне словно под невидимыми уколами просыпалась, поднимала голову, натягивая веревку, прядала ушами и жадно втягивала воздух трепетавшими ноздрями. Можно было подумать, что львицу раздражают заунывные песни бобо, доносившиеся из селения. Однако львице не было дела до этих человеческих звуков. Ветер доносил до нее шумы, шелесты и запахи джунглей. Человеческое ухо не в состоянии было бы уловить эти тонкие ночные звуки, но настороженное ухо львицы жадно их ловило.

В один из вечеров, когда лесные шумы стали особенно настойчивы, пастух-бобо, древний как скала, сказал молодежи:

– Надо разложить костры вокруг стада.

Юноши вооружились длинными стрелами и увесистыми кинжалами, которые обычно фигурировали во время погребальных плясок. Рубиновым дрожащим ожерельем охватили костры стадо, вырывая из мрака то пятнистые спины телят, то белый бок прилегшей козы, то тяжелые рога волов, предназначенных для жертвоприношений…

Дни Уары протекали как прежде. Львица кормилась в установленные часы, играла с хозяином, дремала. Навещавшие Прюдома бобо делали вид, что боятся львицы, отскакивая в сторону при ее приближении. Они хотели этим доставить удовольствие ее хозяину. Они прекрасно знали, что львица окончательно порабощена.

Однажды утром мальчик-негр, войдя на веранду со свежей водой для львицы, с изумлением увидал, что она лежит без привязи. Веревка была разорвана на части. Взволнованный мальчик побежал рассказать Прюдому о случившемся.

Прюдом привязал новую крепкую веревку к ошейнику Уары и отхлестал львицу обрывками старой веревки.

– Она хотела испробовать крепость своих зубов, – сказал Прюдом слуге.

Он не хотел поделиться с мальчиком своими опасениями. Львица напомнила ему иных слуг, которые, наметив какую-нибудь пленившую их вещь, день изо дня прячут ее от хозяина, прежде чем ее украсть.

Прошло несколько дней. Выходка Уары была забыта. Львица вела себя примерно. Близилось полнолуние. Ночи стояли такие светлые, что можно было бы взять на мушку антилопу, появившуюся на опушке джунглей. Однако ни антилопы, ни лани больше не показывались среди молодняка, окаймлявшего джунгли: их прогнали ночные шумы и шорохи, которые все нарастали, по мере того как У ара увеличивалась в весе и росте…

* * *

Однажды вечером Уара лежала на веранде. Набегавший легкими порывами ветер ласкал холеную шерсть львицы. Он приносил ей запах сырых мхов, сочных листьев, янтарных смол, лиан, набухших соками плодов и пыльцы, которая золотым дождем сыплется с пальмовых листьев от взмахов крыльев летучих мышей и ночных птиц.

Прюдом мирно спал в своей комнате. Сторож-алжирец, обойдя домик, пропел, как обычно, свою песенку, в которой звучала тоска по лазурному вольному морю, и спокойно растянулся на цыновке, предоставив охрану бунгало добрым «духам». Окончив охоту на мошкару, летучие лисицы издали мелодичный звук, подобный звону серебряного колокольчика, и неподвижно повисли вниз головой на ветвях излюбленного ими мангового дерева. Только кошка да ручной удав бодрствовали во дворе, выслеживая крыс.

Внезапно в душную лунную тишину ворвались нестройные звуки. Они шли из джунглей, черной стеной встававших над поляной. Это было глухое ворчанье, напоминавшее отдаленный рокот прибоя.

Постепенно усиливаясь, оно перешло в протяжные вопли. Ревело несколько зверей, скрытых во мраке. Вой нарастал, переливаясь дрожащими нотами, и далеко разносился по джунглям. Казалось, в дебрях заиграл гигантский невидимый орган…

При первом же призывном звуке Уара порывисто вскочила на ноги. Глаза ее фосфорически горели. Львица била себя хвостом по бедрам. Дрожь волнами пробегала по ее телу. Рванувшись к балюстраде, Уара натянула веревку. Тяжело дыша, она начала трясти головой, словно пытаясь сбросить ошейник… Там, на опушке джунглей львы пели ей серенаду, кидая в лунный полумрак призывы любви…

_{Там, на опушке джунглей львы пели ей серенаду…}

На пастбище охваченное ужасом стадо сбилось в кучу; быки, телята, козы жались друг к другу. Собаки тявкнули раза два, но тут же умолкли, словно захлебнувшись страхом. Пастухи подбросили в костры хвороста и, сжимая оружие, глядели в синюю мглу стволов. В загонах для скота бобо зажигали огни, которые отгоняют злых «духов» и могучих хищных зверей…

Уара беспокойно топталась на месте, сопела и тихонько подвывала хору львов. Рыканье становилось все громче, победоноснее. Оно окутало густыми волнами бунгало и веранду с одинокой львицей. Теперь оно звучало, как буйный половодный поток, рвущий все преграды в своей вешней пляске.

Конечно, рыжие всклокоченные львы, томившиеся по Уаре, не подозревали, что ее шерсть пропитана едким запахом человека, что львица тщательно приглажена щеткой, вымыта и вычесана. Медленно, крадучись, двигались они вдоль опушки…

Окутанная сетями родных звуков, Уара позабыла о хозяине. Ее глотка начала судорожно трепетать, затем из нее вырвался приглушенный звук, за которым последовало резкое ворчанье.

Сторож проснулся. Проснулся и Прюдом и кинулся на веранду. Перед ним стояла иная, незнакомая ему львица. Казалось, она выросла за эти несколько часов. Уара трепетала. Ее задние лапы словно искали точку опоры для решительного прыжка. Передние лапы то резко поднимались, то мягко опускались, словно она ступала по колючим зарослям. Уара не замечала ни хозяина, ласково звавшего ее по имени, ни балюстрады, ни презренной веревки. Ее взор был прикован к чернеющей опушке леса.

Все более властно звучал голос львов. Они готовы были вступить в кровавую битву из-за львицы и меряли друг друга взглядом, то припадая к земле, то подпрыгивая в волнах кустарника. Они призывали Уару повиноваться извечному долгу львицы и снова признать над собой древний закон джунглей, который она нарушила, покорившись человеку. Казалось, джунгли напряженно ждали развязки драмы львиной любви.

– Ну, в чем дело, Уара?

Властно упал голос Прюдома. Его руки опустились на загривок львицы. Словно пробудившись от сна, Уара быстро повернула голову. В полумгле веранды ее глаза вспыхнули зеленоватым огнем. Она увидала своего хозяина. Мощная фигура зверя медленно склонилась перед человеком. Уара легла у ног хозяина. Хвост ее был напряженно выпрямлен, вытянутые передние лапы сложены.

– Сторож! – зычно крикнул Прюдом.

– Я здесь, хозяин. – Силуэт чернокожего четко выступил на фоне залитого луной двора.

– Что случилось? Приходил кто-нибудь?

– Никого нет, хозяин. Это просто львы. Они зовут Уару. Разрази меня гром, если она не слушает этих мерзавцев!

Прюдом сбегал в спальню, схватил ружье, стоявшее наготове заряженным, и, подбежав к балюстраде, прицелился в сторону львиного рева. Прогремел выстрел. Пуля со свистом пронизала лунную мглу. Долго перекатывало эхо рокочущие отзвуки по долине.

Ворчание смолкло. Но лишь на мгновение. Снова полились львиные рулады. Внезапно львица вскочила на ноги и метнулась в сторону хозяина, натянув веревку. Прюдом наклонился над ней и ласково почесал ей возле глаз, подбородок и основание хвоста.

– Ну, будет тебе, Уара, ложись.

Львица лизала босые ноги хозяина.

Потом она повалилась на спину, задрала все четыре лапы и дала погладить себя по животу.

А между тем на фоне клубящихся джунглей истаивали смутные движущиеся силуэты. Последние вопли долетали до человеческого жилья, и в них звучала угроза и гнев отвергнутой любви…

III. На потеху толпе

Клетка – три кубических метра, наклонный пол, потолок на высоте поднятой руки, грязно-желтые стены, мощные железные прутья. За решоткой, уткнув голову в лапы, неподвижно лежит поджарая львица. Это Уара. Как попала она сюда?

На четвертый год своего пребывания в африканских дебрях Прюдом начал испытывать приступы острой тоски по родине, по культурной жизни. Негры бобо и любимые звери перестали развлекать его. Научная работа как-то не клеилась. Все чаще в его воображении вставали залитые огнями улицы Парижа, бородатые серьезные лица профессоров, аудитории Сорбонны. А тут еще пришло письмо от той, которую все эти три года он напрасно силился забыть: от худенькой гибкой женщины с движениями кошки и душными, как тропическая ночь, глазами. Она была его невестой, но внезапно порвала с ним и с наукой, которой так увлекалась, и вышла замуж за богатого рантье, обладателя приморской виллы, покладистого нрава и круглого брюшка под вырезной жилеткой. Измена невесты и была отчасти причиной внезапного разрыва Прюдома с культурным миром и его бегства в Африку.

Теперь Генриетта писала, что развелась со своим рантье, который наскучил ей до тошноты. Она снова свободна и жаждет отдаться научной работе. Она давно поняла, что любила одного Прюдома. И если он…

Письмо это прозвучало как властный призыв из другого мира. Прюдом спешно сложил свои вещи, поселил в бунгало чернокожих слуг и двинулся в Алжир, захватив с собой Уару. В Алжире он расстался с Уарой, подарив ее своему приятелю, колониальному чиновнику. Нечего было и думать везти зверя в Париж.

Прюдом собирался начать новую жизнь, в которой не было места его любимице. С болью в сердце простился он с Уарой.

Покидая берега Алжира, он долго смотрел на белый домик чиновника, где поселилась львица…

Через несколько месяцев угодливый чиновник подарил Уару губернатору, а меценат-губернатор принес львицу в дар Парижскому зоопарку. И вот Уара очутилась в тесной клетке на палубе парохода. Волны укачивали ее, пассажиры с тупым любопытством глазели на хищника. Прищуренными глазами глядела Уара на уплывавшую в даль буйную зелень алжирских берегов и думала свою крепкую звериную думу.

И вот Уара стала соседкой гиены, подаренной французскому правительству вождем племени кабилов, и бурого медведя с облезшей шерстью. Она не имеет общения с этими зверями, будучи иной породы. Но она знает, что несколько поодаль обитают львы, присутствие которых она слышит и чует.

Она живет на берегах Сены, в одной из двадцати ниш обширного зала. Скучные дорические колонны разделяют ниши, подпирая безнадежно серый потолок. На некоторых колоннах надписи: