Текст книги "Всемирный следопыт, 1927 № 08"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Николай Лебедев,Сергей Семенов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

* * *

С самого дня бегства от озера дикое стадо шло очень быстро, слишком быстро для Светлосерой, которой вскоре предстояло подарить сына своему повелителю. Она все больше и больше отставала от других, и только природная крепость позволила ей перенести подобное путешествие. Когда стадо, наконец, достигло приветливой тени речных джунглей, она легла и долго отдыхала, пока другие обрывали деревья и радовались, что избавились на время от тревоги.

Но обрадовались они слишком рано. На третий день, когда слоны шли на вечерний водопой, они услышали, как вблизи их протрубил несколько раз слон. Клыкастый замер на месте, прислушиваясь, хлопая ушами и медленно поднимая вверх хобот. На небольшом расстоянии за ними были слоны… и не только слоны… там были и люди – много-много людей. Звуки барабанов и гонгов, суета и крики доносились до них сквозь деревья; стадо начало тревожно переходить с места на место и собираться в кучу. Настала минута колебания. Затем слоны увидели в лесу мелькающие, движущиеся огоньки – и это решило все.

Стадо понеслось вперед, пробиваясь сквозь густую поросль, пока не вышло на песок, у самой реки, где красные лучи заходящего солнца ярко озаряли воду, подчеркивая сумрак противоположного берега. Не раздумывая ни секунды, слоны погрузились в реку, – Клыкастый впереди всех, а Светлосерая – позади, а между ними толпа встревоженных подданных, старых и молодых, полувзрослых и слонят, стремившихся изо всех сил добраться до сумрачной тьмы противоположного берега.

Вдруг тьма эта озарилась ярким пламенем. Непреодолимый мощный бег обезумевшего стада сразу прекратился. Мгновение назад впереди них был спасительный мрак и молчание. В следующее мгновение люди выскочили из-за деревьев сотнями, с криком и громким шумом, похожим на треск деревьев, и, что хуже всего, с огнями. Слоны не в силах были вынести эти факелы. Ослепленные, сбитые с толку, они повернули вверх по течению, но наткнулись на ручных слонов, согнанных в воду с обоих берегов и надвигавшихся на них сплошной лавиной.

Берег, который они только что покинули, был также полон пляшущих, скачущих людей с факелами.

Стадо приостановилось в нерешительности; два молодых самца отделились от него, поплыли вверх по течению и бросились на линию шедших навстречу ручных слонов. Но это было равносильно попытке прорваться сквозь каменную стену. Они встретили четырех больших, вооруженных сильными клыками самцов, которые столкнули их вниз по течению такими страшными ударами в ребра, что беглецы завизжали. Одновременно острые копья кололи их сверху в самые чувствительные места, а в ушах их трещали громкие выстрелы. Измученные, оглушенные, они с плеском вошли в глубокую воду и наполовину прошли, наполовину проплыли мимо своего стада, которое стояло в выжидательной позе. Оно образовало черную массу на фоне красного неба – все эти понурившиеся гиганты, собравшиеся вокруг Клыкастого, который со свирепыми глазами, с развернутыми ушами и протянутым хоботом стоял в ожидании первого удара.

Скоро линия наступавших слонов сшиблась с ними на быстром ходу. От сильного толчка те и другие пошатнулись и приостановились. Громкие выстрелы, вспышки огня, резкие удары острыми копьями, крики людей, запах пороха – все это смешалось в невыносимую какофонию. Преимущество было на стороне наступавших, и дикому стаду пришлось отступить.

В авангарде отступавших шла Светлосерая. Не в ее характере было бежать, но она знала, что должна беречь силы и полагаться на своего повелителя.

Под аккомпанимент адского шума, раздававшегося с обоих берегов, разгорались десятки отдельных стычек. Один слон за другим героически повертывал назад, навстречу преследователям – и все они встретились с новой тактикой: их отрезывали от остальных, грубо толкали и, как они ни сопротивлялись, осиливали их по одиночке. На Клыкастого, шедшего в арьергарде, направились усилия четырех гигантов-слонов. На открытом месте, ничем не стесненный, он мог бы справиться со всеми ими; здесь же он был слишком разъярен для стратегических приемов. Когда он сталкивал с пути одного, трое остальных налегали сзади, когда же он поворачивался, чтобы излить всю ярость на обидчиков, – он видел вспышки огня и ощущал колючую боль в голове. Ослепленный гневом, ничего не сознавая, он наносил удары хоботом и бросался на наступавших, точно неопытный слон-подросток, разбрызгивая вокруг себя воду фонтанами. А в это время его постепенно подгоняли вниз, к крутому правому берегу.

Так проходило стадо вниз по течению, когда Светлосерая внезапно остановилась. Она увидела тянущуюся через всю реку вторую линию слонов – молчаливых, неподвижных, невозмутимых. Она посмотрела направо и налево. Слева толпа продолжала наступать с факелами, справа высился крутой, пустынный берег, заманчиво прельщавший ясно вырисовывавшейся тропой в темные джунгли. Медленно и неуверенно повернула слониха к этому проходу, взобралась на берег и направилась вверх по тропе – в бамбуковую рощу. Стадо, в беспорядке толкаясь между двумя сходящимися линиями ограничивающей тропу ограды, последовало за своей повелительницей. Последним шел Клыкастый. Пропустив стадо вперед, он обернулся и гордо, в вызывающей позе остановился среди прохода. Вдруг целое созвездие вспышек ослепило его глаза, и он – властелин южных джунглей, позорно вздрогнул и помчался за стадом. Что-то загромыхало за ним – раздался стук дерева о дерево. Слоны очутились в хедда.

*　*　*

После пережитого ночью кошмара, слоны проснулись в местности, изобиловавшей отличным кормом, в полной тишине. Правда, ночью, за изгородью, окружавшею бамбуковую рощу виднелись огни и раздавались смешанные звуки, но слонов никто не беспокоил. Молодежь сейчас же принялась есть бамбук, но Клыкастый остался стоять в стороне, а утром принялся бродить вокруг участка, осматривая загородку. Он убедился, что стадо окружено рвом, через который невозможно перебраться, и высокой бревенчатой загородкой. Клыкастый обошел еще раз хедда, и затрубил так вызывающе, что голос его разбудил эхо и сообщил стаду, что не все благополучно.

Но Светлосерая уже не в состоянии была обратить на это внимание. Час ее близился. Ночью она удалилась в густые заросли, а утром возле нее уже лежало маленькое серое существо, не больше овчарки. В слабом отблеске рассвета Светлосерая стояла над ним, лаская его хоботом, и существо скоро поднялось на ноги и ощупью искало ее. И она кормила его, забывая на время о пережитом кошмаре.

На целые сутки их оставили в покое, и Светлосерая успела полюбить беспомощного малютку-слоненка, играла с ним, ощупывала его хоботом, щедро давала молоко для подкрепления его сил, наблюдала, как он постепенно все крепче и крепче стоял на ногах.

_{Светлосерая успела полюбить беспомощного малютку-слоненка. Она играла с ним, ощупывала его хоботом, наблюдала, как он постепенно все крепче и крепче стоял на ногах…}

Затем на утро второго дня кошмар возобновился. Совершая очередной обход своей тюрьмы, Клыкастый внезапно сошелся лицом к лицу с рядом слонов, построенных за оградой в боевом порядке. Долгое время стоял он неподвижно, рассматривая, измеряя, замечая… затем медленно повернул обратно и вернулся к стаду. Вскоре после этого раздался скрип отворяемых ворот, и враги вошли… Так начался великий бой.

На этот раз дикие слоны были полны надежды. Они отдохнули и находились на открытом месте – на привычной им почве. Светлосерая сразу же отошла в уединенный уголок со следующим за ней по пятам малюткой, повелитель же ее повел атаку всей массой стада, стоя в середине боевой линии. Но когда два отряда сошлись, опять возобновились нестерпимый, оглушительный шум и уколы в чувствительные места – и это вызвало в диких слонах такую же растерянность, какая овладела ими накануне, в первом бою. Они снова столкнулись со стратегией, неведомой обитателям девственных джунглей: их ловко разъединили и погнали кучками по направлению к высокой ограде с узким входом. Вскоре выяснилось, что враги хотят их загнать в эту ограду, и осаждаемые, разгадав ловушку, стали сопротивляться всеми силами, постоянно вырываясь и убегая назад, рассеивая неприятеля и вновь собираясь вокруг вожака… В полдень шансы обеих сторон казались еще одинаковыми. Неприятель удалился за ограду, а стадо направилось к небольшому топкому болоту, и целый час жадно пило и обрызгивало для охлаждения друг друга сильными струями грязной воды. Одна только Светлосерая не присоединилась к ним: она няньчила малютку в стороне от стада и, видимо, очень волновалась.

К тому времени, как бой возобновился, неприятель успел получить подкрепление: стадо оказалось совершенно окруженным, и его погнали в беспорядке к огороженному месту, где оно попыталось оказать последнее, отчаянное сопротивление. Но нападавших было слишком много… И неудержимая лавина их буквально протиснула осажденных через узкий проход на маленькую огороженную площадку, где они скучились, тяжело дыша, давя друг друга, бешено отбиваясь, и, трубя и визжа, нажимали на ограду так сильно, что дерево трещало.

Только один Клыкастый умудрился убежать, – словно корабль, прорезывающий воду, неудержимо стремясь вперед и гоня перед собой трех слонов. Он уже стоял у ворот, собираясь с силами для последнего нападения, готовый вступить в открытый бой со всей линией нападавших. Но противники прибегли к хитрости. Когда Клыкастый бросился вперед, его ожидал позор и первое предвкушение рабства. Его коснулась веревка… Ловко накинули ему на голову лассо, затем охватили петлею заднюю ногу, а потом и обе передних.

После этого началась безумная борьба с шестью слонами, тянувшими концы веревок. Клыкастый увидел людей, и стал отбиваться еще отчаяннее. Он не умел бороться с непонятной чертовщиной, с ползучими растениями, путающимися вокруг ног и не разрывающимися. Смутно сознавая, что дальнейшее сопротивление бесполезно, Клыкастый позволил коварным врагам стащить себя с крутого берега в прохладную реку…

_{Клыкастый отчаянно отбивался. Он не умел бороться с непонятной чертовщиной, с ползучими растениями, путавшимися вокруг ног и не разрывавшимися.}

Так перешел Клыкастый из джунглей в занятые человеком области, где ему предстояли годы рабства.

Чудовищное сопротивление, о котором будут рассказывать у лагерных огней еще многие поколения, оказала Светлосерая. Ее нашли в укромном уголке, оберегающей малютку-слоненка, и она стала лицом против наступающих, толкнув младенца под себя. Ее окружили, но ручные слоны отступили и не захотели напасть на нее, так как она была меньше их и одна. Охотники с восхищением рассказывали потом, как напугала она самых отважных и пробилась вперед, расталкивая их широким лбом, нанося удары тяжелым хоботом. Целый час убегала она от них, и они не могли ни догнать, ни окружить ее; даже когда поражение казалось неминуемым, она прорвала линию со стремительностью тарана, и самые отважные отступили перед ее натиском. Она боролась больше, чем за жизнь, больше, чем за честь стада или свободу южных джунглей: она боролась за своего малютку, смутно понимая, что проигранная битва будет в то же время потерей любви, которую она чувствовала к беспомощному слоненку.

Ее ни за что бы не удалось взять живою, если бы она не посмотрела вниз и не заметила, что слоненок исчез… не увидела, как его уводили… С безумным визгом бросилась Светлосерая преследовать уводивших… Глаза ее яростно горели… Вдруг она ударилась со всего размаха в большие ворота хедда.

Великая облава на этом закончилась. Враги легко связали ее. Светлосерой уж не за кого было бороться…

* * *

Вечером она стояла одна под высоким деревом; на ее ноге гремела цепь. В то время, как остальные трубили и бились в цепях, она молчала с бесконечной грустью. Неясным и мертвенно-неподвижным силуэтом выделялась она на фоне лагерных огней, и люди наблюдали за нею и дивились. Затем ей привели ее малютку, серого слоненка, который резво подбежал к ней и стал настойчиво требовать молока своим крошечным хоботом…

Светлосерая медленно повернула голову. Она больше уже не желала знать своего младенца…

НА ВОЛКОВ

Рассказ В. Ветова

Рисунки В. Голицина

Когда босоногая дочурка Семена Семеновича, запыхавшись, прибежала ко мне и объявила, что ее тятя меня дожидается, я сразу же сообразил, что мой приятель вызывает меня по охотничьему делу. Предчувствие не обмануло меня.

– Опять бумажка… насчет волков, – прямо обратился он ко мне вместо приветствия.

Мой друг был, видимо, взволнован. Полученная им бумажка была отпечатана на машинке на бланке Уисполкома и имела самый внушительный и официальный вид. Гласила она следующее:

Председателю союза охотников.

В виду участившихся жертв как в скоте, так и в людях, настоящим предлагается вам принять срочные меры по ликвидации волков в уезде, при чем предупреждаю, если повторятся человеческие случаи, то вся ответственность за это всею тяжестью ляжет на вас.

Прочтя бумажку, взволновался и я. Мы горячо принялись обсуждать ее содержание. Оказалось, что два дня тому назад трое волков гнались за ехавшей из села Дедилова учительницей, которая спаслась только благодаря быстроте лошади, карьером доставившей ее в ближайшую деревню. Повидимому, это происшествие и было причиной получения официального предписания на имя председателя союза охотников. Семен Семенович, однако, никак не хотел признать себя виновным и ответственным за этот случай.

Долго мы с ним толковали в этот вечер про волков, которых в этом году развелось особенно много. Припоминали, что еще до 1914 года во всем уезде никогда не бывало более двух волчьих выводков; в настоящее же время у Семёна Семеновича были точные сведения о двенадцати выводках в нашем районе.

Мы подсчитывали, что, если в среднем считать на каждый выводок по десяти волков, включая сюда и переярков^[11]), то на территории нашего уезда должно было разбойничать не менее ста двадцати волков. Семен Семенович прикинул на счетах, что для того, чтобы прокормить эту компанию, от уезда потребуется в год никак не менее 2.500 овец или около 2.000 телят и жеребят. На самом деле, по деревням стоял форменный вопль крестьян, вследствие опустошений, производимых хищниками в стадах. Были отдельные случаи нападения волков и на людей. В одной из волостей волками был растерзан мальчик.

Правильно организованных охотничьих команд в то Бремя еще не было. Правда, месяц тому назад, Семен Семенович получил из губернии бумажку, предписывавшую воздержаться от производства охоты в наших лесах до прибытия какого-то «губернского ударного отряда волкоистребителей», и отряд этот, действительно, к нам прибыл во главе с каким-то усатым спецом, который выдавал себя за бывшего егеря великокняжеской охоты.

Губернские волкоистребители держались с большим фасоном и в разговорах с нами старались доказать, что они большие знатоки своего дела. Деятельность отряда, однако, не оправдала себя: за две недели отряд истребил в уезде громадное количество самогона; в Казанской волости эти молодцы убили одного небольшого волчонка, в другой же волости подстрелили взрослого крестьянина – загонщика.

На этом деятельность отряда и закончилась, потому что крестьяне в ударном порядке накостыляли бока как спецу, так и всему его ударному отряду.

Отряд поспешно отступил восвояси, а волчьи выводки, стронутые охотниками со своих логовов, принялись творить еще большие пакости, шатаясь по всему уезду.

В тот вечер мы с Семеном Семеновичем расстались на том, что завтра же он созовет общее собрание местных охотников для обсуждения вопроса об организации в срочном порядке облавы на волков.

* * *

Собрание было бурное. Много спорили и горячились. В конце концов, убедили приглашенного на собрание представителя от Уисполкома, что ни мы, ни наш председатель не виноваты в волчьих безобразиях, а потому мы снимаем с себя ответственность – в случае, если волкам вздумается еще раз полакомиться человеческим мясом. Мы добились от исполкома ссуды в размере 30 рублей на организационные расходы, поручили всеми уважаемому охотнику Павлу Михайловичу срочно выследить и проверить еще нетронутые с логовов выводки-, которые решено было уничтожить, дабы тем самым, с одной стороны, облегчить участь трудящихся, а с другой – покрыть себя новой славой…

Павел Михайлович в тот же день выехал на разведку. Через два дня Семен Семенович получил от него телеграмму – с уведомлением, что волки найдены в лесу Гнилушах в двадцати пяти верстах от города. Сбор охотникам назначается в деревне Тычок.

С вечера занялись мы набивкой патронов картечью, и на следующий же день выехали на четырех подводах в Тычок.

На собрании было постановлено привлечь к этой серьезной охоте лишь опытных охотников и хороших стрелков, однако, желающих и могущих обидеться оказалось так много, что ни Семен Семенович, ни Павел Михайлович не нашли в себе достаточно мужества, чтобы отказать кому следовало.

На самом деле, трудно сказать человеку, претендующему на звание охотника, что он никуда негодный стрелок, или же не годится для серьезной охоты…

А кто только не собрался на эту охоту! Всех нас собралось четырнадцать человек. Тут был и слесарь Адамов, и старичок доктор Никитский, и столяр Струев, и торговец Юрьев, и фининспектор и, наконец, вооруженный до зубов парикмахер Улыбкин. Этот последний захватил с собой пятизарядное дробовое ружье-пулемет системы «Браунинг», револьвер системы «Бульдог», великое множество патронов, кавказский кинжал, фотографический аппарат, компас и театральный бинокль. Впоследствии оказалось, что запасливый парикмахер не позабыл захватить с собою и полуторную бутылку чистого спирту. Впрочем, и у доктора Никитского болталась сбоку подозрительная дорожная фляжка, невольно наводившая на размышления, что доктора – счастливые люди, ибо им удается иной раз добыть чистого спиртику «для врачебных целей».

_{Вооруженный до зубов парикмахер Улыбкин.}

В дороге стало известно, что на охоту прибудет директор михайловского спиртового завода, немец Шпиллер, который самостоятельно подъедет к месту сбора. Как оказалось, кое-кто из охотников пригласил почтенного директора не без задних мыслей…

Весело было ехать. Еще веселее стало нам по приезде в Тычок, где встретивший нас Павел Михайлович объявил, что ему удалось проверить в Гнилушах не тронутых волков, которых оказалось одиннадцать, включая стариков, молодых и переярков.

В Тычке охотники разбились на две группы: центром одной из них оказался парикмахер Улыбкин со своей полуторной бутылкой; центром другой – доктор Никитский со своей дорожной фляжкой. Но так как парикмахерская посудина оказалась много крупнее докторской, то, само собой разумеется, парикмахерская группа оказалась более многочисленной. Впрочем, и помимо своей посуды парикмахер был сам по себе интересен тем, что беспрестанно делал фотографические снимки и смотрел в бинокль, предлагая его и другим. Он же стрелял из револьвера в бутылку и на расстоянии десяти шагов иногда в нее попадал, к общему удовольствию. Доктор Никитский ничего этого не делал, а только рассказывал множество занятных и небезынтересных случаев из своей многолетней врачебной практики.

Мы с Семен Семеновичем примкнули к парикмахерской группе. Однако, когда настал вечер, мы потихоньку от других обратились к Павлу Михайловичу, чтобы он нас повел в лес послушать, как на заре провоют волки. Павел Михайлович, который держал нейтралитет и не примыкал ни к одной из групп, согласился, и мы незаметно вышли из деревни.

Гнилуши – небольшой, преимущественно саженый дубовый лес. Вид этого леса самый не дремучий и отнюдь не волчий. Дубы рассажены правильными рядами. Кустарников и чащи никакой.

В центре леса стоит сторожка, к которой вплотную подходит небольшой, но запущенный еловый питомник. Елочки представляют собой густую чащу и занимают площадь не более десятины. Здесь-то, у самой сторожки, старая волчица вывела детей и благополучно прожила с ними все лето. Тут же, в нескольких шагах от волчьих логовов, мирно и безмятежно паслись теленок и поросенок сторожа, а его курица, как ни в чем не бывало, бродила у самой опушки ельника. В лесу перекликались бабы, которые кончали сгребать листву. Не верилось, чтобы здесь могли найти приют волки – эти заклятые враги человека… Повидимому, волков вообще развелось слишком много для того, чтобы они могли быть разборчивыми в выборе квартир, а лесов в нашей степной местности немного. Известно, что волчьи семьи избегают селиться по соседству друг с другом, и пока волки держатся логовов, каждая семья имеет свой продовольственный район.

Серый пес сторожа встретил нас хриплым лаем. Повидимому, и он уживался с волками. Навстречу нам вышел сторож – молодой парень с простодушной физиономией.

– Неужели волки тебя не обижают и скотину твою не трогают? – обратился к нему Семен Семенович.

– Нетто они станут соседа обижать? Им не расчет. Волк тоже соображает. Спросите тычковских. И у них мои волки скотину не портят, потому Тычок отсюда в полутора верстах, и обижать тычковских волкам опять не расчет. А вот деревни, которые подальше, верстах в пяти, – там уж наши волки действительно нахальничают.

Мы подивились волчьему разуму и уселись на бревнышке у самого ельника. В такой близости от волков нам невольно хотелось говорить шопотом, чтобы их не отпугнуть; однако, сторож говорил, не сбавляя голоса, и мы закурили. Сторож рассказал нам, что волки выводятся в этом самом ельнике уже третий год подряд. За все это время они ни разу не посмели стащить у него-хотя бы куренка. Каждую зорю воют они возле самой сторожки. Старые волки – ростом с теленка, молодые – с собаку.

– Это что… – говорил сторож. – Нынешние волки обыкновенные, а вот в третьем годе волк здесь жил – жуть… Ростом с корову, а грива – что у жеребца… А как завоет – бывало стекла в сторожке дрожат… Вот до чего сильный волк был, – увлекся сторож.

Быстро темнело, а волки все не выли. Нас брало нетерпение, и даже закрадывалось недоверие, есть ли здесь на самом деле волки. Мне, по крайней мере, никогда еще не приходилось встречать волков в такой мирной обстановке и наблюдать такое тесное сожительство непримиримых врагов друг с другом.

Когда уже совсем стемнело и верхушки деревьев стали едва обрисовываться на фоне темного облачного неба, Павел Михайлович не выдержал и обратился к нам:

– Ну, ребятки, сидите здесь, а я пойду на опушку, провою переярком. – Павел Михайлович удалился, и через несколько минут мы услыхали, как он протяжно провыл на опушке. Павел Михайлович был мастер подвывать. Не успел он окончить, как шагах в тридцати от нас, в гуще ельника, низким басом загудела матерая волчица. Мы вздрогнули… а тут подхватили и молодые своими тонкими голосами с подбрехом. Сначала подхватили полегоньку, а там все громче, громче, и, наконец, оглушительно громко и неприятно. Лесное эхо подхватило волчий вой, и казалось, что весь лес внезапно наполнился волчьими голосами.

Еще ни разу в жизни не удавалось мне услышать в такой непосредственной близости эту страшную, тоскливую песню… Ведь и знаешь, что волки тебя не тронут, а все-таки так жутко и страшно становится, что мороз по коже пробегает и сердце начинает учащенно биться.

Разом оборвали волки свою жуткую песню, после чего настала полная тишина всего леса. А лес… мирный, саженый лес, окутанный ночною тьмой, казался теперь страшным и зловещим.

Да… неприятно слушать волков в нескольких шагах от себя. А прекратят они свою песню – снова хочется, чтобы еще и еще раз пропели они. Красива эта песня своей жуткой и щемящей тоской.

Павел Михайлович вернулся к нам счастливый и несколько возбужденный. Он сел рядом с нами, и тут вскоре мы услышали, как на опушке зловеще пробасил уже настоящий матерой, вслед за чем его семья вновь повторила свою дикую песню.

Довольные вернулись мы в Тычок. Здесь в большой и просторной избе мы нашли своих товарищей. Оба центра – и докторский и парикмахерский слились теперь в одну общую компанию. В наше отсутствие приехал директор спиртового завода, и то, что он с собой привез, окончательно объединило всех охотников.

Долго мы сидели за выпивкой, рассказывая друг другу интересные вещи и занимаясь хоровым пением, покуда, наконец, не завалились спать.

Кое-кто уже начинал похрапывать, а в ушах у меня все звучала жуткая ночная песня волков… Из дальнего угла доносились обрывки разговоров: парикмахер с фининспектором спорили на тему о народном хозяйстве.

– Возьмите картошку, – доказывал фининспектор, – полезная вещь, а ведь полтораста лет, тому назад картошку в России никто не знал и не видал, покуда ее не вывезли из-за границы.

– Ничего подобного, – возражал парикмахер. – Картошку открыл Робинзон Крузе… Сам читал, как он со своим попкой путешествовал по острову и откопал картошку…

– Да ведь Робинзона-то вашего никогда не было…

– Как это не было, когда про него в книгах пишут!.. Ежели вы, интеллигентный человек, этого не читали, то это еще не значит, что Робинзона не было…

– Эй, вы, робинзоны!.. Спать пора… – проворчал чей-то голос.

И вскоре мы заснули…

* * *

К шести часам утра мы были в лесу. Павел Михайлович уже два дня тщательно изучал лес, определяя возможные　лазы зверя и выбирая подходящие места для стрелков.

Среди охотников потихоньку перешептывались о том, что на лучшие и более верные места следовало бы поставить хороших, уже известных стрелков; однако, как и всегда бывает в подобных случаях, дело кончилось жеребьевкой. Павел Михайлович всыпал в шапку пятнадцать билетиков с номерами; каждый охотник вынимал билетик, номер которого определял его место.

Наконец, все было готово. Из деревни пришло до тридцати крестьян, которые добровольно взялись участвовать в охоте в качестве загонщиков.

Павел Михайлович повел расставлять нас на номера и каждому твердил правила охоты: с номера не сходить до тех пор, покуда он лично не снимет охотника с его поста; не стрелять вдоль по линии стрелков, не курить, стрелять только по волку.

Охотники становились на свои места с глубокомысленным видом. Мой номер был самым последним. Правее себя, шагах в восьмидесяти, я видел своего соседа – доктора Никитского; левее, сквозь деревья, виднелось озимое поле.

_{Владим Сергев на номере.}

Павел Михайлович пошел заводить загонщиков за логова и сам должен был вести их на линию стрелков…

В лесу было все тихо. Как из сита накрапывал мелкий октябрьский дождичек. Оголившиеся деревья кое-где бурели осенней листвой. Стоять на месте было холодно; курить хотелось отчаянно… Но вот вдали раздалось постукивание и хлюпанье. Облава начиналась, и сердце забилось чаще.

В таких случаях волнуешься вдвойне. С одной стороны, волнуешься просто, как охотник, в ожидании увидеть и сделать выстрел по крупному зверю, в которого стрелять удается далеко не часто. С другой стороны, волнует присутствие компании товарищей: дашь промах – засмеют, задразнят – и будешь виноват, а между тем от промаха никогда не гарантирован и хороший стрелок.

По мере того, как звуки загона приближались, волнение усиливалось, и, наконец, я дошел до такого состояния, что уже начал думать: «только бы волк на меня не вышел», тогда как вначале мечтал об обратном.

Я стоял в небольшом отрожке глубокого оврага, противоположный скат которого был хорошо мне виден. Мое зрение и слух были напряжены до предела. Внезапно глаз уловил что-то серое и живое, которое неопределенно мелькало на той стороне оврага между серых, стволов. Сердце сжалось до боли… В следующий момент наступило разочарование: на чистое место выскочил спугнутый залпом русак… Мгновение он ждал, прислушивался, затем с шалым видом опрометью понесся мне под ноги.

За русаком я не следил. Глаза жадно впились в серовато-бурую чащу леса. Трэк… По нервам ударил сухой, короткий выстрел, раздавшийся много правее меня. Кто-то убил волка. Это было ясно, потому что второго выстрела не последовало… Волнение усиливалось; вот-вот, сейчас выйдет зверь… Особенно подозрителен был куст у вершины оврага. Почему-то думалось, что волк выйдет именно там, и вдруг… глаза отчетливо увидели громадного зверя, остановившегося много правее куста.

Зверь был того странного цвета, в какой окрашены только волки: желтый – не желтый… серый – не серый… Бурый, пожалуй даже – зеленоватый. В зоологическом саду они почему-то совсем другие, нежели в лесу…

Мною сразу же завладело страстное, могучее желание убить. Сознание говорило, что волк сначала пройдет мимо доктора и не минует его выстрела. О, лишь бы доктор промахнулся!.. Скосил глаза на доктора, не упуская из виду и зверя… Доктор заметил: он стал маленьким, пригнулся и застыл. Вот он приложился, выцеливая зверя; волк тихо спускался в овраг. Он казался громадным; вот он спустился и направился мимо доктора неторопливой трусцой… Трах… Волк сгорбился, дал бросок и понесся широким скоком. Трах… Доктор смазал во второй и в последний раз. Волк несся мимо меня, он спешил уйти из лесу в озимое поле. Вот он в пятнадцати шагах от меня. Мушка ружья впилась в его бурую шерсть впереди лопатки. Мое сердце, мой указательный палец чувствовали: теперь! Палец сделал привычное небольшое движение… уши не услышали грохота выстрела… Волк грузно упал на траву. Его задняя нога дергалась и дрожала; челюсти зевали… Наповал… Вздох облегчения… Тиски разжали измученное сердце…

Но охота не кончилась.

Ба-ба-ба-ба-бах! – слышится правее. Ясно, что стрелял парикмахер из своего ружья-пулемета. Сомнений нет, что это он, ибо вслед за ружейными послышались и револьверные выстрелы его «бульдога»… «Идиот!» – мелькнуло в моей голове; но мне было все равно, потому что я был глубоко удовлетворен и счастлив: в пятнадцати шагах от меня красивой бурой массой застыл мой трофей.

Раздались еще два выстрела… Загон был кончен. Напротив меня появились загонщики. Увидав убитого зверя, они побежали к нему, обгоняя друг друга, и окружили его тесным кольцом.

Павел Михайлович поздравил меня «с полем». Подошел доктор. Ему было неприятно и завидно. Он тоже сказал мне: «С полем, Владимир Сергеевич!» – и деланно улыбнулся.

Мы подошли к волку. Это был большой самец переярок, ростом с матерого. Почти весь заряд угодил ему под левую лопатку. Выстрел был хороший. Волк убит чисто… Я сдерживал свою радость. Мы пошли с Павлом Михайловичем снимать стрелков с номеров.

Подошли к фининспектору – волков не видал. Следующий номер – слесарь Адамов… видел волчицу с молодым. Вышла на парикмахера. Результат неизвестен. Пошли дальше и увидели парикмахера… Возбужденно жестикулируя, он беседовал с подошедшими загонщиками. В руке у него ружье-пулемет. Он весь увешан доспехами, патронами, биноклями, кобурами и кинжалами.