Текст книги "Святитель Тихон Задонский в воспоминаниях келейников (СИ)"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
При келии его жил рясофорный монах Феофан, лет ему уже 70 было. Он из однодворцев [55] был и грамоте не умел, характера же самого простого селянина был. Но преосвященный столь любил его, что редко и кушал без него. Старец и рукоделие имел самое низкое, портное, да лапти плел. Когда преосвященный в мрачных мыслях бывал, то есть во искушении, то оный старец простыми поселянскими разговорами много пользовал его, ибо он как с простыми поселянами обходился и разговаривал, так равно и с Его Преосвященством, и никак не называл Преосвященного, как только бачка [56]. От таких бесед преосвященный чувствовал в себе перемену в мыслях и спокойнее был, и после говорил о нем: «Феофан утеха моя, я им весьма доволен; за то я его хвалю: первое, за простосердечие его, второе, за то, что он никогда празден не бывает, но всегда в благословенных трудах упражняется».
Подлинно и старец по жизни своей достоин был похвалы. Преосвященный почти ежедневно говорил с ним сими словами: «Феофан, пора, пора во Отечество; мне уже истинно наскучила жизнь сия, я рад бы хотя и теперь блаженно умереть, только бы не лишиться вечного блаженства»; и скажет: «Бедные, окаянные мы! Теперь избранные Божии радуются и веселятся, и в бесконечные веки будут радоваться, а мы, странники и пришельцы, в маловременной сей жизни бедствуем и волнуемся». «Туда, – скажет, – Феофан, как надобно всегда мысленно стремиться, чтобы не лишиться с ними участниками быть! Пусть, Феофан, мир мирское и любит, а мы непременно всегда будем стремиться горняя доставать. Так-то, Феофанушка!» Сим он и кончит. У него всегда первые мысли и разговоры были о смерти, для чего и написана была у него картина, на которой изображен сединами украшенный старец, лежащий во гробе, в черном одеянии; картина прибита была на стене у ног его; тут же у кровати стоял аналойчик деревянный, на котором лежали книги. Он часто взглядывал на оную картину, и из глубины сердечной воздохнет и скажет: Скажи ми, Господи, кончину мою и число дней моих, кое есть, да разумею, что лишаюся аз [57]. Сей текст как днем, так и ночью, сидя и ходя, часто пел он, всегда с умиленными слезами и сердечным воздыханием.
Объявлю теперь о милостивых и милосердных его деяниях. Он с охотою внимал гласу вопиющих к нему: питал сирот и беспомощных, милосерд был к нищете и убожеству – словом, он все раздавал, как-то: деньги, кои из казны получал [58] и что привозили к нему старшины донских казаков; также из городов Воронежа и Острогожска благородные и купцы богатые присылали немалое количество денег, но он не только деньги, но и самое белье раздавал, а оставалось лишь то, что на себе имел; и хлеб, который присылали благодетельные господа помещики, но и того еще недоставало: он покупал еще и раздавал. И одежду, и обувь получали от него бедные и неимущие, для чего покупал он шубы, кафтаны, холст, а иным хижины покупал, иным скотину, как-то: лошадей, коров – и оными снабдевал их. Мало сего, даже и деньги занимал. Когда все раздаст, скажет мне: «Пойди, пожалуй, в Елец и займи денег у такого-то купца; я отдам ему, когда из казны получу, а теперь у меня нет ничего; вот приходят бедная собратия ко мне, и отходят без утешения, жалко мне и смотреть на них». Иногда и то бывало, что приходящему бедному и откажет, но только расспросит, откуда и какой человек. На другой день приходил в сожаление, призовет меня и скажет: «Вчера отказал я такому-то бедному, возьми деньги, пожалуй, отнеси ему; так, может быть, и утешим его». И всем бедным, приходящим к нему, весьма удобный был приступ. Смиренномудрие в нем было удивительное: из приходящих поселян стариков сажал при себе и с ними ласково и много разговаривал о их сельской жизни и, снабдя их нужным, отпускал их радостными. Также близ монастыря живущих экономических [59] бедных крестьян, а паче вдов и сирот, он на своем коште содержал и за них подушные и прочие казенные подати платил, хлебом кормил и одеждами одевал их – словом, во всех нуждах помогал им [60]. Замечательно было: в который день приходящих бедных более бывало у него, и когда больше раздаст денег и прочего, в тот вечер он веселее и радостнее был; а в которой день мало или никого не было, в тот день он прискорбен был. Смело скажу: он был, по Иову, око слепым и нога хромым [61]; у него двери всегда были отворены всем приходящим бедным, нищим и странным; пищу, питие и спокойствие готовое они находили у него.
Малых детей экономических крестьян приучал он к обедне ходить, и чем же? Когда он из церкви пойдет, то они за ним все идут; войдет в переднюю келию, и они за ним войдут, по три поклона земных положат, единогласно и громко скажут: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!» А он скажет им: «Дети, где Бог наш?» Они так же единогласно и громко скажут: «Бог наш на небеси и на земли!» – «Вот хорошо, дети», – и погладит рукою всех по голове, даст по копейке и белого хлеба по куску, а в летнее время по яблоку оделит их. Когда же, по слабости своего здоровья, не бывал в обедне, то дети придут в церковь, посмотрят – нет Его Преосвященства в церкви, они и уйдут вон; когда же я приду к нему от обедни, то он спросит: были ли дети в обедне? Скажешь, что входили в церковь, посмотрели, что нет Вашего Преосвященства в церкви, и ушли по домам. Он улыбнется и скажет: «Это беда: они, бедные, ходят к обедне для хлеба и копеек. Что ты их не привел ко мне? Я весьма радуюсь, что они ходят к обедне».
Также и прохожие, на работу идущие, крестьяне, в случае если иной из них дорогою заболит, у него спокойное пристанище обретали. Он сам успокоивал их, даже свою подушку и колпак приносил им, и пищу понежней приказывал готовить для них, чаем раза по два и по три на день сам поил их, по часу и более сидел подле них, утешал и ободрял их приятными и благоразумными разговорами. Некоторые из них умирали; он христианское и сострадательное попечение имел о них, чтобы больного напутствовать Святыми Тайнами; при таких случаях сам присутствовал и при погребении бывал, а могилу приказывал выкопать мне с поваром. А которые выздоравливали, отходили в путь с награждением, куда кому следовало.
В 1768 году в городе Ливнах несчастный сделался случай, был великий пожар. Преосвященный не оставил помочь пострадавшим: он отправил туда схимонаха Митрофана с деньгами, который тамо и раздал. В другой год такой же несчастный случай был в городе Ельце. Преосвященный, движим будучи обычным своим состраданием, явил милосердие, сам отправился в города Воронеж и Острогожск для испрошения денег у благодетелей своих на постройку новых домов для погорелых людей, чем он много и помог им. Не оставлял он и в темнице сидящих посещением своим; в городе Ельце острог два раза своею особою лично посетить изволил и утешал сидящих под стражею узников полезными наставлениями, снабжал деньгами и прочим; а как вновь учрежден был город Задонск и тамо темница, в коей узники содержались под стражею, он содержал оных на своем коште. В городе Ельце имел он искреннего приятеля, Покровской церкви ктитора Козьму Игнатьевича Студеникина, который провождал жизнь безбрачно. Преосвященный имел к нему особенное благоволение и великую доверенность до самой своей блаженной кончины; ему всегда поручал деньги для раздачи вдовам и сиротам, также и содержащихся под стражею должников по векселям и другим претензиям выкупал от заимодавцев и освобождал. Не только в околичности [62] живущим щедрые его простирались милости, но и в отдаленные страны, как-то: в Новегороде, в Валдае и во отечестве своем селе Короцке. В одно время, в месяце мае, он говорит мне: «В Деяниях Апостольских написано, что в Антиохии первенствующие христиане собрали милостыню и послали в Иерусалим к бедным христианам; то и я хочу послать тебя в Короцк к брату моему Евфимию с деньгами, ибо тамо, в нашей стороне, очень бедные люди живут; вы тамо обще с братом и раздайте, а тебе за послушание от Бога мзда будет». И так я отправился с немалым количеством денег; из оных приказано мне было брату его Евфимию дать пять рублей, да другому брату его Петру, который в Новегороде жил, тому десять рублей, что по приказанию его и выполнил я. По возвращении из Короцка в Задонск только две недели пожил я при нем, и паки он отправил меня в Петербург пешком, не для своей надобности, но по своему благому и милосердному сожалению, для церковниковой вдовы, старухи, у которой двух сынов отдал безвинно в военную службу архиерей Тихон II [63]. Подвигнутый сожалением о невинных, преосвященный послал со мною партикулярные письма к синодальным членам, да также и от старухи была просьба, которую я и подал в Синод, также и письма кому следовало отдал. Просьба Преосвященного была уважена, и сыновья вдовы возвращены из военной службы и определены были по-прежнему в церковные причетники. Потом я паки отправлен был от него с деньгами в Новгород и Короцк, где обще с братьями деньги розданы были бедным. В 1772 году он снова отправил меня к брату в Короцк с деньгами для раздачи бедным, а в 1774 году в Петербург с деньгами же и опять на раздачу бедным, а братьям прикажет дать не более как по пяти рублей и скажет мне: «Пусть братья сами трудятся, а на меня не надеются: чем более давать им денег, тем они больше баловаться будут». Когда же отправлял меня в дорогу, прикажет мне затворить келейную дверь, сам преклонит колена, также и мне прикажет на колена стать, и прочтет псалом: Боже, в помощь мою вонми [64]до конца, потом Достойно есть и малый отпуск [65] скажет, потом благословит, в уста и в голову поцелует и скажет: «Ангел Хранитель да спутешествует с тобою. Вот я тебе приказываю: ты, братец, дорогою идучи, почитывай псалмы святые, также и молитвы, какие знаешь; а оттого дорогою идти тебе веселее будет». Скажу о дивном и великодушном его терпении: какие обиды терпел он от начальников монастырских, также и от расстроенных жизнию некоторых монахов, но старался злое благим побеждать [66]. Начальник монастыря, выезжая в гости в благородные дома и там подхмелевши, сказывал о его святительской особе: «Он в монастыре хуже монаха живет у меня»; доходили иногда такие слова до Преосвященного, а он, бывало, только и скажет мне: «Возьми сахару голову, отнеси начальнику, или виноградного вина бочонок, или иного чего-нибудь, – и скажет: – У него, может быть, и нет сего» [67]. Досаждавшие ему монахи временем делались больными: он раза по два и по три всякой день посещал их, утешал и ободрял своими благоразумными и душеполезными разговорами, также пищею и питием снабдевал. Даже и от прислуги монастырской случалось немало терпеть ему. Иногда прохаживается он по монастырю, а служители монастырские, занимаясь своею работою, смеются вслед Преосвященного; он как бы не слышит ничего, но после скажет: «Богу так угодно, что и служители смеются надо мною; да я же и достоин сего за грехи мои, но еще и мало сего»; однако же улыбнется и скажет: «Ну, долго ли мне обидеть их? Да не только их, но и начальнику я скоро бы отмстил, но не хочу никому мстить, прощение лучше мщения» [68]. Он и служителям сим много делал благотворения: помогал им хлебом, деньгами и прочим. Вот чем отмщал он оскорбления и обиды свои, по апостольскому слову: Аще алчет враг твой, ухлеби его; аще ли жаждет, напой его [69]; он точно исполнял сие.
Неоднократно покушался [70] он выехать из Задонского монастыря в Новгородскую епархию, для чего и написал просьбу куда следует. В одно время был я за монастырскими воротами; туда же вышел и монах Аарон. Я и сказал ему, что Преосвященный наш положил непременное намерение выехать отсюда в Новгородскую епархию; а отец Аарон на сие сказал мне: «Что ты беснуешься? Матерь Божия не велит ему выезжать отсюда». Монаха Аарона Преосвященный весьма почитал за строгую, подвижническую жизнь. После я сказал Преосвященному, что говорил отец Аарон, а Преосвященный спросил меня: «Точно ли говорил отец Аарон такие слова?» Я сказал, что точно говорил. «Ну, так я же и не поеду отсюда», – сказал Преосвященный; взял просьбу и разодрал. Он часто говаривал: «Я непременно выехал бы отсюда, но жалко мне город Елец оставить: я весьма люблю Елецких жителей и замечаю, что в нем много благодетельных людей, и будто бы я родился в нем». Особенно благоволил он к дому Елецкого купца Григория Феодоровича Ростовцева, который был муж воздержный и набожный. Преосвященный нередко говаривал о доме его точными словами: «Нам, чернецам, надобно учиться добродетельной жизни из дому Григория Феодоровича Ростовцева». У Григория Феодоровича было два сына, Димитрий и Михаил, кои безбрачную жизнь провождали. Димитрию преосвященный поручал продавать подаренные ему на рясы шелковые материи и прочее, также и какие надобности случалися для келлии, он же покупал Преосвященному, ибо преосвященный имел к нему особенную доверенность и весьма радовался, когда тот приезжал к нему, и много разговаривал с ним о должности христианской жизни. Когда же приезжал в Елец, то иногда останавливался в келии Димитрия Григорьевича, который келейную жизнь провождал. В 1779 году, когда Его Преосвященство уже в последний раз был в Ельце, то в его же келии квартировал. Преосвященный тогда уже крайне ослабевал здоровьем и потому уже не мог беседовать с приходящими гражданами; а в прежние приезды, будучи здоровым, он много с ними разговаривал и радовался, что стекаются к нему граждане и ищут от него душеспасительных наставлений. Они же, в знак своего усердия к Его Преосвященству, приносили ему рыбы, хлеба и прочее, он принимал, но все отсылал к содержащимся в тюрьме, а себе ничего не оставлял, а только скажет мне: «Возьми себе калачей на дорогу, а мне ничего не надобно». Того ж 1779 года, месяца декабря в последних числах, для учреждения вновь города Задонска из Воронежа приехали благородные. В день праздника Рождества Христова Преосвященный был в последний раз в 1779 году в церкви на литургии. По прочтении Апостола и Евангелия, я подошел к нему для принятия благословения. Он благословил меня и говорит мне: «Пойди впереди меня и очисти мне дорогу» (ибо в церкви была великая теснота). Я и пошел впереди его. Он вышел на паперть и сказал мне: «Постой здесь»; а сам пошел за церковь на северную сторону и с четверть часа был там (прежде же никогда он не выходил из церкви), паки пошел в церковь и мне велел идти впереди. По окончании обедни, подошли к нему благородные для принятия благословения; он благословил всех их, но только был он тогда весьма в прискорбном виде. По приходе из церкви в сени, говорит мне: «Запри двери; ежели дворяне придут, ты скажи им, что Преосвященный весьма слаб здоровьем». Они приходили, а я им так и сказывал, по приказанию его, они и пошли прочь. С сего времени он ни в церковь и никуда не выходил и не езжал до самой своей блаженной кончины, а только выходил на заднее крыльцо: постоит или посидит немного; и к себе уже никого не пущал, разве весьма знакомого и духовного человека, и то на короткое время, поелику он был в глубоком молчании, разве что самое нужное и необходимое скажет. Прежде, когда я читывал ему Священное Писание, он много объяснял мне, а в сие время он только слушал и все молчал: глав десять прочитаешь, он скажет: «Полно, благодарствую тебе, пойди себе», – вот только и услышишь от него.
Неоднократно он говаривал: «Слышу я от многих: для чего я оставил епархию и пошел в келлию? Вот причина моего уединения: первое, слабость моего здоровья не позволяла мне управлять епархиею; второе, епископский омофор, который на плечах своих носят епископы, очень тяжел: я ни поднять, ни носить не могу оного; к тому же я и сил не имею таких: пусть сильные носят. Вот и причина моего уединения».
Сей великий житием и добродетелями украшенный муж Преосвященный Тихон преставился в вечный покой 1783 года августа 13-го дня.
Я же написал сие не для других, но собственно для себя, чтобы памятовать мне его трудолюбное и богоугодное житие и самому таковым же подвигом достигать вечного блаженства. Аминь.
Записки Ивана Ефимова
Святитель Тихон просил Господа Бога об извещении кончины своей жизни, и был к нему глас таковой: «Конец твоей жизни будет в день недельный» [71]. Святитель Тихон скончался действительно в день недельный, воскресный: 13 августа 1783 г., о чем он келейно, за тайну, открывал некоторому человеку, своему любимцу.
Тело усопшего святителя, по особому келейному его завещанию, одето было в издавна заготовленные им самим черный крашенинный [72] подрясник и рясу; опоясано поясом, сделанным из черной кожи, с медными бляхами, коим он и всегда в животе [73] своем опоясывался; поверх сего малое архиерейское облачение, епитрахиль ветхая, мантия, панагия, омофор и на главе камилавка с клобуком. Все сие было его собственное, также и гроб заготовлен был им до кончины его за четыре или за пять годов; обит оный был черною фланелью, и на верху дски [74], покрывающей тот гроб, крест, сделанный из белой тесьмы нитяной. На сей гроб, лежавший в чулане близ задней спальни (о чем, как и о одеждах тех крашенинных, никто не сведущ был, кроме одного ближайшего его келейного), повседневно смотря почасту, с немалыми чувствами оплакивал он падение первого человека и всего рода человеческого, воображая человека яко тварь разумную, и нередко служившим при нем в нравоучение говорил: «До чего довел себя человек, что аки [75] со скотом равно в землю зарывается, будучи сотворен от Бога беспорочным и бессмертным». По таковом воображении, с плачем и рыданием и воплем крепким отходил он в уединенную келлью, и слышен был глас его, аки глас плачущих по умершем; углубится потом в размышление о двоякой вечности, счастливой и несчастливой, сидя более на кровати. Так бывало, что когда келейник, которому от него не всегда позволено было к нему вход иметь, взойдет к нему, то от углубления того Преосвященный как бы вовсе не видит и не слышит вошедшего; сидит и правою рукою держит за лоб и аки сквозь сон чувствует, что вошли к нему, – о чем уже после, под сомнением будучи, призвавши того келейника, спрашивал: «Не приходил ли кто ко мне в такое-то время?» О завещании своем касательно облачения, за несколько времени до своей кончины, рассудил он изъяснить епархиальному епископу Тихону III, который, хотя наблюсти [76] завещание его, приказал келейному все то выполнить, и все было выполнено. И в оном одеянии простом лежало тело его на столе в большом зале. Но, по любви своей и почитанию к антецессору [77] своему, тот же Преосвященный прислал полное облачение архиерейское, хорошее, с митрою, в которое тело святителя Тихона и облечено было священно-иеромонахами монастыря и прочим духовенством. Тогда первое малое то облачение и рясу крашенинную сняли, а подрясник тот же остался на теле его святительском. К удивлению многих, одеяние снималось с пятидневного усопшего, как с живого: распростирались его руки, аки у живого, и все тело было неокостенелое до самого погребения. По облачении ж в архиерейское полное одеяние, тело его вложено было во гроб, сделанный усердствующими купцами Елецкими (по смерке заготовленный самим Святителем гроб оказался мал); гроб обит был плисом [78] черным и позументом [79] мишурным белым. Хотя в завещании его, святителя Тихона, и было предписано, в коем месте его тело предать земле, но словесно, однако, приказано, чтоб положили его с полуденной стороны идучи в церковь, близ папертного прага, под камнем, – и камень тот еще за несколько годов до смерти Святителя заготовлен был им самим, с тем дабы чрез тот положенный над телом его камень всяк ходил, идучи в церковь на молитвословие [80]. Но преосвященный Тихон III, от почтительности своей и уважения к такому Святителю, рассудил положить его тело под алтарем.
Относительно сочинений его.
Как я от уст его слыхал, да и по моему замечанию, когда что-либо я писывал у него, слово его столь иногда скоротечно из уст его проистекало, что я не успевал писать. А когда не столь Дух Святый в нем действовал, то от непространных его мыслей или от задумчивости отсылал он меня в свою келлию, а сам, став на колена, а иногда крестообразно распростерт, маливался со слезами Богу о ниспослании Вседействующего. Призвав же паки меня, начнет говорить так пространно, что я не успевал иногда рукою водить пера. Он был великий любитель Священного Писания: в положенные часы он всегда прочитывал сам что-либо из Ветхого Завета, а паче из пророческих книг; а Новый Завет ночным временем читывал или сам, или через келейника. Хотя я писывал у него и вечерами при засвете огня, но более в утренние часы, пред позднею литургиею. Даже и во время употребления им обеденной пищи всегда келейный читал ему что-либо из Ветхого Завета, а паче Исайю пророка; вечерами ж иногда из Четий-Миней или святых отцов и сам он прочитывал. Тут я слыхал от него многократно о Новом Завете, что ежели б не относящийся до черни соблазн [81], а паче до многоразличных сект раскольнических, то можно б было, говорит, мне взять на себя труд перевести Новый Завет с греческого языка на нынешний штиль, дабы простолюдинам было внятно, и чтобы для полезного чтения многих выпечатано было на одной стороне, как ныне есть, славянски, а на другой внятным переводом. Мысль сию намеревался он сообщить Преосвященному Новгородскому и прочим, но, за ослаблением здоровья своего, оставил сие полезнейшее свое намерение.
Он горько оплакивал заблуждения многоразличных сект раскольнических и не мог терпеть их ожесточения. Мне самолично случалось слышать увещания его некоторым из донских казаков, раскольнической придерживавшихся секты. В минувшем 1778 или 1779 году приезжают они к нему, и с ними священник Оксайской станицы отец Василий (ныне уже покойный); веруя и повинуясь увещаниям пастыря, которого и они чтили, соединились они Святой Церкви и хотели возвратиться обратно на Дон в свои домы. Но Преосвященный, для лучшего удостоверения их, присоветовал им съездить в Святейший Синод и к Гавриилу, митрополиту Новгородскому. Священник с ними и ездил. Возвратясь оттуда с совершенною приверженностию к Святой Церкви, изъявляли они ему свою благодарность. И как скоро повидел он их у себя, то, взяв начальника той раскольнической секты в свои святительские объятия, со слезами и радостным духом возгласил тако: «Наш еси, Исаакий! Да возрадуется душа о Господе: яко обретохом овцу погибшую, и… яко сей мертв бе, и оживе; изгибл-было, и обретеся [82]. Слава Богу о всем, слава Богу за Его благость к нам и человеколюбие!» Тут он им паки преподал наставление и отпустил с Божиим благословением, дав им в руководство из сочинений своих несколько рукописных тетрадей. Столь сильно в душе его действовала любовь Божеская, что он говаривал тако: «Не точию раскольнических сект придержащимся, как простым и заблудшим от Христовой ограды овечкам, но и самим туркам и прочим неверующим во Христа Сына Божия Спасителя нашего, и самим хульникам Божия имени желал бы я, чтобы спасены они были и в вечном блаженстве все бы находились».
О обращении оных донских раскольников очень нужно внести: поелику некоторый в Петербурге протопоп в своем изданном в свет описании раскольнических сект хотя и включил, не знаю почему, имя покойного Преосвященного, но все не так сходно [83].
Во время ярмарочного при Задонском монастыре сбора он в храм на славословие не хаживал, но, уединясь в своих келлиях, находился в богомыслии, когда же, вышедши из молитвенной келлии в зал, усмотрит в окна из приехавших на ярмарку господ, идущих в церковь на богомоление, а паче женского полу, одетых щегольски, скороходых вертушек, намазанных белилами и румянами и распудренных, – с наполненными слез очами говаривал: «Бедные, ослепленные христиане! Смертное тело свое убирают и украшают, а о доброте душ своих едва ль когда вспомнят; очернели от грехов, аки мурин [84], не знающий Бога и не верующий во Христа Сына Божия». Случалось в таком уборе приезжать к нему женским особам для принятия благословения; в таких случаях он незнакомым отказывал, якобы за слабостью здоровья своего не в силах их принять, а прочим иногда (и от глубокого смирения своего) скажет чрез меня, что все равно – могут получить благословение и от иеромонахов. Когда же для получения пользы душевной приезжали к нему с своими женами жившие вблизи помещики, то все свои уборы, а паче головной, пудры и пукли [85] женщины отлагали и являлись к нему переодетыми в смиренное одеяние. Когда в силах бывал, Преосвященный допускал до себя всех, всякого рода и звания, а паче из духовного чина, и преподавал душевную пользу.
Во время пребывания в Новегороде, будучи бельцом [86] и сотоварищем по семинарии и потом учителем с преосвященным Симоном Рязанским, – как он мне пересказывал, и слышал я от него многократно, – был он раз в квартире у Симона. Ночною порою, вышедши на крыльцо и стоя на оном, размышлял он (Тихон) о душеполезных материях; взглянув на небо, украшенное звездами, вдруг видит на восточной стороне, наподобие больших дверей, отверстые небеса, сияющие таким светом, что глаза у него померкли от того света; а оное-де отверстие продолжалось около четверти часа, потом помалу как бы двери затворились. Небесное отверстие это и в Воронежской епархии повседневно ему воображалось, так что беспрерывно побуждало его, оставив трудное, важное и опасное правление пастырской должности, идти, для лучшего и удобнейшего получения вечного блаженства, на жизнь уединенную.
На обещании [87] ж будучи в Задонском монастыре, во время сочинения своей шести томной книги «О истинном христианстве», лежа на кровати и как бы в некоем восторге бывши, слышит он над собою ангельское пение, которого приятность он не в состоянии был изъяснить языком, и что было пето кроме множества голосов согласных, не понимал. Это продолжалось более 10 минут; потом как бы по удару в небольшой колокольчик, пение тое тотчас окончилось, и он, очувствовавшись, встал в великом прискорбии, что малое время продолжалось то пение. Такое слышание было ему во втором году пребывания его в Задонске, как я от него многократно слышал [88]. А в бытность моей у него услуги, в 1779 году, находясь в своей уединенной молитвенной келлии в размышлении, также лежа на кровати и как бы в тонком сновидении, видел он Богоматерь, сидящую на воздухе, и около Нее стоящие некие лица. Он упал на колена и видел: вокруг него также упали на колена 4 человека, облеченные в белое одеяние (но кто оные лица были и о ком была нижесказанная просьба, не благоволил на мое любопытство сказать), – просил Ее о каком-то человеке, чтобы от него оный не отдалялся по смерть его; о чем ему от Божией Матери и сказано-де тако: «Будет по просьбе твоей». По обещании том он как бы от сна воспрянул в радостном духе.
В 1778 году в тонком сне было ему такое видение: во время его богомыслия видел Богоматерь, сидящую на облацех, и около Нее стоящих апостолов святых Петра и Павла; а он, стоя перед Нею на коленах, просил о продолжении Божией милости всему миру и слышал гласом громким взывающа апостола Павла сии слова: Егда рекут: мир и утверждение, тогда внезапу нападет на них всегубительство [89]. От страха оного апостолова гласа восстав, видит себя трепетна, в слезах.
Видения сии были ему немалым побуждением к лучшему выражению сочинений его. В 1770 году, в то время, когда он упражнялся в сочинении «О истинном христианстве», видение ему было такое: размышлял он о страдании Христа Сына Божия (поелику он великий был Страстей Спасителевых любитель, и не точию умозрительно, но все почти Страсти Его святые были изображены у него на картинах), сидя на кровати, против коей на стене прибита была Страстная картина, которая представляла распятого на Кресте Христа, снятие с оного и положение во гроб. И в глубоком том размышлении, как бы вне себя будучи, увидел с той картины, аки с горы Голгофы, с самого Креста идуща к нему Христа, всего ураненного, всего уязвленного, умученного, окровавленна. От великой чудного такового видения радости и соболезнования сердечного бросившись к Спасителевым ногам, с тем чтобы облобызать их, выговорил он гласно слова таковые: «И Ты ли, Спасителю мой, ко мне идеши?» – чувствуя себя, аки у ног Спасителевых. От того часа он еще более начал углубляться в размышление о страданиях Его и об искуплении рода человеческого.
В 1764 году, когда он был еще на епархии, случилось ему осенним временем ехать верст за сто от Воронежа по московскому тракту, чрез село Хлевное, для погребения тела умершего некоего помещика. Здесь, остановясь с свитою своею, потребовал он от выборного того села и прочих стариков перемены лошадей под свиту. Они же, невзирая на просьбу и усердную, своего пастыря, грубым видом и жесткими словами отвечали ему, отказывали и в самых лошадях, говоря «нет лошадей» (хотя того села жители в тогдашнее время весьма были богаты как лошадьми, так и хлебом всяким) и что «ты ведь не губернатор наш, чтоб скоро собрать лошадей». Он, будучи таким грубым отзывом их разогорчен, говорил им: «Да я вам пастырь: вы и меня обязаны сочесть [90] не меньше губернатора и послужить мне как пастырю своему». – «Да ты, – отвечали мужики, – пастырь над попами да дьяками». Такая их необузданность в ответе паче огорчила дух Преосвященного, так что он принужден был сказать, чтоб они его больше не мучили и боялись бы Бога. И так они его продержали долгое время, хотя прогонные деньги он им не только по надлежащему, но еще с лихвою платил; а посему с немалым огорчением отправился в предлежащий путь. В 1780 году случилось мне посланному быть от Преосвященного в Воронеж и в оном селе Хлевном у тамошнего некоторого старика заночевать. Между разговорами слышу от того мужичка и от прочих собравшихся к нему стариков просьбу ко мне, чтоб истребовал я от Преосвященного всем того села жителям прощение. Пересказывая мне прошедшую свою вину и все то приключение, они говорили, что от того-де времени, как сей архиерей наше село проклял, ни у кого не стоят лошади доныне, но у всех хорошие лошади мрут; старики говорили, что прежде у них довольное количество было весьма хороших лошадей, а теперь многие в лошадях и хлебе недостаток претерпевают, а паче из тех, которые-де так грубо отвечали архиерею. Я советовал оным мужичкам самим явиться к пастырскому его лицу. По совету моему, они и приезжали к нему в Задонский монастырь. Когда ж я докладывал о тех мужичках и о всех случившихся им обстоятельствах, то Преосвященный, вспомня тотчас о тех приключениях скорбных, все тое подробно пересказал мне, как я от тех мужичков слышал. «Но проклинать их, – говорил он, – я не проклинал, но за непочитание и оскорбление пастыря наказует их Бог». В то время был он в здоровье своем слаб, да и редко кого до себя допускал. Не допустил и их, но простил заочно, чрез меня.
