Текст книги "Журнал «Полдень XXI век» 2010 (№ 7)"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанры:
Публицистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Синица остановился. Что-то его тревожило. Всю дорогу от поселка он испытывал странное гнетущее беспокойство. Синица прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Так, где плохо, впереди или сзади? Плохо было сзади. Ага, вон оно что… Не иначе, пустилась Вера Алексеевна на хитрость.
Синица устроил засаду на прямом участке пути. Лошадку отвел в сторону, сам забрался на пригорок, пристроился в засидке из-под солнца. Отсюда, с упора он снесет комару левое яйцо. Может, конечно, он и надумал все, может, и нет никого за ним. Поглядим. В любом случае, в таком деле лучше перебдеть, чем недобдеть.
За ним шли двое, уверенно читая следы. Налегке, в камуфляже, с автоматами. Один остановился, обозревая окрестности, снял с пояса флягу, глотнул. Синица целился очень тщательно, знал, если убьет, путь в поселок ему заказан навсегда. Приклад толкнул в плечо, пробитая фляга завертелась пропеллером, покатилась по земле. Секундой позже раскатилось по округе эхо. Преследователи присели, как подкошенные, сорвали с плеч оружие. Но понять, откуда стреляли, им не было никакой возможности. Перебежками от дерева к дереву они двинулись чуть в сторону, туда, где, по их мнению, прятался стрелок. Синица выдохнул и потянул спусковую скобу снова. Вторая пуля впилась в затворную раму чужого автомата. Придется, наверное, списывать.
Синицу поняли. Не совсем, видно, без мозгов. Раскинув в стороны руки, медленно пятясь задом, преследователи предпочли убраться восвояси. Заканчивать день геройской смертью в их планы не входило.
Спустившись к реке, Синица для верности двинулся не вверх по течению, а вниз. Пройдя по воде метров полтораста, выбрался на берег и, закрутив широкую петлю, встал на верный курс. На пути к заимке он проделал такую процедуру еще несколько раз. Это должно сбить возможных преследователей с толку.
Лошадку пристроил Синица в сарайчик. Починил стойло, воротину, приладил ясли, под ноги набросал подстилки, лесной душистой травы, что стояла высотою в рост. И сразу запахло домом. Теплом, навозом. По ночам кобылка уютно пофыркивала, терлась о стояк, начесывая бока. И Синица ловил себя на том, что улыбается. Беспричинно, ни с того, ни с сего. Впрочем, была, наверное, причина. Хорошо ему стало и покойно. Просто-напросто.
Под лошадку соорудил Синица небольшенькую повозку, узкую и недлинную, чтобы меж деревьев проходила удобнее. Возил на ней соль, дрова, дичину добытую. Лося здоровенного бывает, порубит кусками, закидает – и делов. Есть, поди, разница, полдня тушу переносить или один раз съездить. Такими стараниями завелся у Синицы запас почище, чем в продтор-ге. Свиного сала ящичек побегами дикого чеснока переложенного, рыба да грибы в различных кадушках по сортам и рецептам, окорока копченые, солонина. Под домом на солнечной стороне разбил Синица огородик, лучок посадил, морковку, грядку турнепса.
Получалось все очень складно. Чересчур уж складно, чтобы длиться долго. По закону подлости, непонятному, необъяснимому, но не требующему доказательств, должно было что-то произойти. И произошло.
Началось все с малого. Синица, когда на мельнице не работал, лопастное колесо на запор ставил, чтобы передающий механизм вхолостую не изнашивать. А последнее время по ночам стало ему сквозь сон мерещиться, будто бы крутится колесо. Звук характерный, не спутаешь. Ну, всяко бывает, запор сорвет, мало ли… Выйдет Синица поутру – нет, стоит колесо по-прежнему на стопоре. Голову почешет, плечами пожмет да забудет – почудилось.
Проснулся раз, за окном луна. И явственный рокот с реки. Ущипнул себя, водой холодной в лицо плеснул. Нет, не чудится. Слышно как скрипит зубчатая передача, как жернова ходят. И вроде как кто-то что-то мелет даже. Что за шутки такие?
Синица себя трусом не считал и во всякую чертовщину не верил. А тут ноги у него враз сделались ватными и на спине зашевелились мурашки. Ну, думает, нет! Тут точки надо ставить. Здесь он хозяин! Взял манлихер, пошел.
Так и есть, работает мельница. Светло на улице, как днем, видно даже как в лунном свете мокрые лопасти мелькают. Синица в дверь. А та закрыта! Что за черт? Он плечом, дверь ни в какую. Тут у Синицы волосы на загривке зашевелились. Патрон дослал, предохранителем щелкнул.
– А ну, открывай, – говорит, – подобру!..
Хотел вроде как пригрозить, а от страха горло передавило – голос свой не узнал. Ну, он тогда и шарахнул через доски.
Толкнул Синица дверь снова, та отворилась. На сей раз легко, как и должна. Трясущимися руками зажег щепоть спичек. А внутри никого. Засветил лампадку, все закуты, все углы оглядел, пол, потолок. Доски прибиты. И дыр нет. Твою маму.
Только вот метелка не на месте и мель с камней не убрана. Свежая мель. Не его. Синица на палец попробовал – соль.
Тогда-то он их и увидел впервые, когда домой возвращался. Не то чтобы увидел, толком их не разглядеть, а так, определил присутствие. Боковым зрением движение уловил. Вроде как тени от птиц скользят по земле, быстро, бесшумно. Такие сгустки мрака в темноте. Черти, в общем. Много их – десятки. Заперся Синица, забаррикадировал окно и до утра не сомкнул век.
На следующую ночь картина повторилась. Синица на нервах спал вполглаза, вскочил, едва зарокотало колесо. Опять, значит, да?.. Ладно. Но до мельницы не дошел. Вообще никуда не дошел – заперли его в собственном доме. Тени эти, мутотени. Будто каменный валун подкатили снаружи. Тем интереснее, что открывалась дверь вовнутрь. Бился Синица, колотился – бестолку. Думал в окно вылезти, так узкое больно, не пролезет. Раму высадил, пострелял для острастки – все без видимого эффекта. Схватился он тогда за топор и принялся собственную дверь высаживать. Доски толстые, сухие. Измочалил Синица всю, в щепу разнес, а с первыми лучами та сама отлипла. Как в сказке, блин. Только крика петуха недоставало для пущего антуража.
Разобрало Синицу зло. Не телок он какой-нибудь, чтобы его в стойле прикрывать. Он срок на красной зоне оттянул, по сравнению с которой чтецу Хоме показался бы Вий детским шептуном. И пободаться ему есть за что, потому как отступать некуда. Позади, сука, Вера Алексеевна.
Двинул тогда Синица на мельницу и скрутил к едреней фене передаточную шестерню, домой отнес, на гвоздик под потолком подвесил. Иди, помели без нее – вспотеешь.
Новую ночь проспал Синица, как убитый. Оно и понятно, двое суток на ногах. Только поутру ждало его горькое разочарование: пропала лошадь. Была и нет. Ни следов, ни крови, ни вырванных шерстинок не нашел Синица. Испарилась. К слову сказать, шестерня с гвоздика исчезла тоже. А кто виноват? Дверь с окном он порушил собственнолично… Хорошо самого не сожрали, как кобылу.
Синица перешел к глухой обороне. Заколотил окно, дверное полотно восстановил и с наступлением сумерек не показывал наружу носа. Сидел, кусая губы, слушал рокот мельничного колеса да тюкание дробилки. Спать боялся. Баюкал на руках винтовку и потихоньку сходил с ума. Ждал, когда придут за ним.
Синица не помнил, сколько времени прошло. Но однажды, поглядев на свое отражение в воде, понял, что дальше так продолжаться не может. Иначе он правда рискует повредиться рассудком. Решил западню врагу устроить. Совершенно, правда, при этом, не представляя, с кем имеет дело. Но рассудил он просто: если эти черти вылезают ночью – значит, нужен свет. Нужен огонь, много огня.
На приготовления ушло несколько дней. От дома до мельницы Синица прорыл траншею. На дно уложил желобок из распиленных вдоль еловых бревен с выдолбленной сердцевиной. Сверху натаскал сухого до звона стланика, прикрыл хвоей. Едва засерели сумерки, слил в желобок все имеющиеся запасы скипидара. С краю установил светильник, подрезал до минимума фитиль, чтобы огонек не бросался в глаза. И поспешил на облюбованную заранее сосну, откуда открывался прекрасный вид на все его владения. Или, сказать по чести, уже не совсем на его.
Ночь упала на землю, окутала округу чернильной мглой. Звенел над ухом комар, стрекотали свою песню сверчки. Тихо. Спокойно. Синица поежился и зевнул. И в тот самый момент что-то отчетливо щелкнуло и закрутилось, набирая обороты, мельничное колесо.
Приперлись…
Синица поймал на мушку крошечное светящееся пятнышко и выстрелил. Огонек погас. По замыслу разлившийся скипидар должен воспламениться, поджечь закладку. Синица поморщился досадливо: изобретатель, туда-сюда!.. Но спустя секунду землю разрезала огненная змея. Пламя крепло, ревело, и вот уже встало сплошной стеной, безжалостно высвечивая пожаловавших на заимку ночных гостей. Вторую, млять, производственную смену.
Синица беззвучно матерился. Такое он видел впервые. Бесформенные черные комки проворно расползались прочь, время от времени делая стойку в рост, будто зайцы. И были они плоские, как наволочки. И размером примерно под стать.
Синица ловил эти наволочки в прицел и хладнокровно жал на спуск, сливая пачку за пачкой. Распишитесь, твари, в получении!
Опомнился он только тогда, когда стрелять оказалось не по кому. Синица мог поклясться, что попал, и не раз, не мог не попасть, но ни трупов, ни подранков нигде не наблюдалось. Ссыпавшись с дерева, Синица осмотрел поляну более внимательно, благо, огонь позволял. Ничего. Никаких следов, будто он стрелял по бесплотным фантомам.
Наметанный глаз уловил какое-то шевеление перед домом. Синица вспомнил, что вроде бы оставлял там сушиться небольшую сеть. Ага! Есть прибыток. Такую рыбу ловил он впервые.
Синица вынул из костра головню, посветил поближе. В петле билось нечто. Подрагивающее, переливающееся образование неясных очертаний. Короче, чертяка!
– Ну, что, сынку? Допрыгался?..
Ни глаз, ни рта, ни носа Синица различить не мог. Да и большой еще вопрос, были ли они вообще. Он не знал, боялась ли эта хрень пули, но огня, судя по всему, она боялась точно.
– Сожрали лошадку мою. Рады?
Существо затихло, обреченно ожидая своей участи.
– Эхх, – Синица вздохнул, – срань ты господняя… Постой… Наклонившись, обрезал ножом лесу, неосторожно коснувшись существа рукой. На ощупь оно было холодное и гладкое.
– Вали давай к мамке!..
Не дожидаясь повторного приглашения, существо заструилось над травой, поплыло, как придонная камбала, и скрылось во тьме.
Вернувшись к себе, Синица достал поллитровку брусничной настойки, сделал глубокий вдох и всосал залпом, без закуски. Разум отказывался воспринимать пережитое, рискуя перегореть. Вот, Синица и заземлился. Там же, где и сидел. До утра.
Наступление нового дня преподнесло очередной сюрприз. Собственно, сюрприз этот стоял перед крыльцом и мирно хрупал траву. Синица сглотнул и поскреб затылок, в голове после вчерашнего немного шумело. Обошел кобылу кругом, похлопал по крупу. Внешне выглядит, как живая. Даже бока, вон, покруглели. Для себя Синица решил более ничему не удивляться. Ну черти. Ну сожрали лошадку. Теперь отрыгнули. Бывает.
Так и стал жить. Бок о бок с наволочками с этими. Не трогал их. И они его не трогали. И лошадь больше не ели. Что им по большому счету делить? Окурков они после себя не оставляли, по углам не ссали. Пускай себе крутят свою соль, не жалко.
Кстати, соль эта имела престранную природу – Синица случайно выяснил. Когда опившись чаю, несколько раз кряду бегал смотреть на луну. Бегал смотреть, конечно, в переносном смысле, но светила луна в прямом. Заметил он, что штаны его и рубашка как-то странно в лунном свете поблескивают, переливаются серебристой пылью. Ну а что на нем за пыль-то? Знамо, с мельницы! Высыпал Синица на ладонь соль из солонки, в пальцах размял – мать-перемать! Часть крупинок блестит. Он тогда выволок во двор корзины с соляными камнями, на траве рассыпал. Некоторые слитки будто светились молочно-белым изнутри. Если их взять и в руке помусолить, то на коже оставались серебристые следы. Повинуясь смутной догадке, Синица вывел из стойла кобылу и с удовлетворением констатировал, что та вся в фосфоресцирующих пятнах. От копыт до гривы. И выходит, не есть ее брали наволочки, а пользовать по прямому назначению. То есть в качестве тягловой силы.
Синица мог поклясться, что обычная соль плоскую звездо-братию интересовала вряд ли. Для каких-то своих нужд они собирали именно эту, лунную. Может, ловили с нее цветные глюки, может, распаляли тягу к размножению. Беспокоило другое. Неизвестное светящееся вещество он и сам принимал в организм вместе с пищей в преизрядном количестве. Да еще и людей им кормил. Потому как молол все без разбору. Кто знает, может оно того, радиоактивное? И хоть хрен у него до сей поры не отвалился и сиськи не выросли, решил Синица впредь минералы не смешивать. На всякий случай.
Неладное Синица почувствовал еще на подступах к поселку. По низинам тянуло горьковатым дымом пожарищ, выла вдали сирена, слышались хлопки выстрелов. Совсем уж Синица напрягся, когда в овраге узрел навзничь лежащий труп с пулевыми отверстиями в спине.
– Стоять! – лающий окрик припечатал на месте. – Руки! Мыли. Мыли мы руки… Препираться не будем – нервный ты больно, дырок навертишь враз. С дури. Навстречу вышли двое, не вертухаи, просто поселковые с охотничьими ружьями.
– Из какого барака?
– Это ты из барака, – огрызнулся Синица, скосившись на направленный в лицо ствол. – А я сам по себе.
– Ишь ты? По себе он… А ну пшол! Сейчас поглядим какой ты по себе.
– Чего все дерганые-то такие?..
Синица попробовал протестовать, но объяснений не добился, всякий раз получая неизменный тычок под лопатку:
– Пшол!
Нигде не виднелось ни души. Ветер гонял обрывки газет, где-то поскрипывала болтающаяся ставня, зияли зевами выбитых окон постройки. На поселковой площади чернели следы костровищ, валялся мусор. У конторы встретил вооруженный часовой, зыркнул встревоженно и недобро, постукивая пальцем по щечке спусковой скобы.
– Танцы, что ли, были? – неуклюже пошутил Синица, привязывая повод к перилам.
– Пляски. Давай, – поморщился, – двигай!
У знакомого до икоты кабинета конвоир придержал за локоть, изобразил деликатное постукивание и вошел первым:
– Разрешите!..
И застыл на месте, открыв рот. Следом протиснулся Синица. И тоже замер. Стол Веры Алексеевны, обычно пустой, как плац, сейчас заваливали книги. Открытые, закрытые, переложенные закладками, они опасно наваливались стопками друг на друга, рискуя рухнуть. Пожалуй, старушка, в жизни ничего не прочтя кроме своей библии, повинуясь каким-то порывам, перетащила сюда половину поселковой библиотеки. Пол сугробами покрывали листки бумаги, едва начатые, скомканные, порванные на мелкие клочки в убийственном экстазе мысли. Но самым удивительным было не это. Председательша спала. Самым натуральным образом. Уронив голову на книжную кипу, смешно, по-старушечьи всхрапывая и прибулькивая, в съехавших на щеку очках.
Конвоир кашлял, шумно переминался с ноги на ногу, притопывая, пристукивал прикладом. А Синицу разбирал смех. На ум почему-то пришел тот медведь, обожравшийся рыбы до состояния нестояния. Наконец Вера Алексеевна изволила воспрянуть и обвела присутствие мутным взором.
– Вот, – доложил конвоир, – шлялся. Доставлен. Ну, я пойду.
Председательша остановила блуждающий взгляд на чайнике, жадно присосалась к длинному носику.
– Что-то я совсем раскисла… – скосилась на посетителя. – Тебе чего?
– Шлялся. Доставлен, – напомнил Синица.
– А-а… Это ты, птица… У нас тут… – махнула рукой. – Сам видишь…
– А где все-то?
– Да кто где!.. Кто поспокойнее, в бараках под домашним арестом. Одни в шахте забаррикадировались. Отстреливаются, вон, слышишь? Саботажники!.. Часть в лес подалась. Не встречал по дороге?.. – Вера Алексеевна вздохнула. – Мой недосмотр. Всегда загодя бузу чувствую, как назревает. А тут, как эпидемия. Старею, видно.
Синица молчал. Неясная мысль вертелась у него в голове. И всякий раз ускользала, крутя хвостом.
– Ты говоришь, свобода… Вот она – свобода твоя. Разброд, шатания и в итоге – анархия! Бегают, мекают, как козлы за морковкой, – противоречия их рвут в разные стороны… А все от чего? Все от недостатка идеологической работы. Эх, виновата!.. – Вера Алексеевна сокрушенно покачала головой. – Поверхностно я с людьми, не на должную глубину. Нет стержня в них, нет веры…
– Во что веры-то?
– Во что? – председательша прищурилась. – Я скажу. В незыблемость светлой идеи. В мудрость вождей… Да не смейся! Вождь, он от слова «вести». Это ведущий, поводырь. Пастырь. Ты идешь вслед за ним, значит, доверяешься, веришь. И не надо тут понимать. Еще во что? В родину свою. В страну, что самая лучшая. Ты ее люби, а что делать – скажут! Где долбить, куда стрелять. Да не важно, во что! Вера – она соль земли!..
– Точно! – Синица хлопнул по лбу. Соль!
Недостающий элемент мозаики встал на место.
– Ага! – воскликнула Вера Алексеевна. – Теперь-то ты понимаешь?
– Понимаю.
– Ну, ничего, – председательша потерла руки, – ничего. К завтрашнему утру прибудет рота внутренних войск. Следователи нагрянут из чистки. Эти-то живо разберут, что к чему. Кто зачинщики и откуда ветер дует.
Синица сглотнул. Эти разберут. Эти всех, включая чертей тех плоских, возьмут за задницу. И не то чтобы богатый опыт у них, а все больше разнообразие методов. Вера Алексеевна еще говорила что-то, но он не слушал.
– Мне пора.
– Как знаешь.
Синица остановился на секунду в дверях, кивнул на стену, на портрет в золоченой раме, что висел несколько неровно.
– У вас товарищ Илларион покосился. Видно, пошел процесс.
Завтра!..
Завтра будет уже поздно. Не нужно иметь во лбу семь пядей, чтобы сопоставить начало народных волнений с приемом вовнутрь неизвестного науке вещества. К тому же, что-то Синице подсказывало, что не первый он там, на заимке. Стояла уже там мельница когда-то. Найдут. Поднимут архивы, лагерным его сокамерникам вывернут ногти, с собаками, с самолетами – найдут. И сотрут в пыль. Потому что для них это не просто угроза, это конец, небытие.
– Извини, подруга, – Синица сбросил на землю кладь, взобрался на лошадь верхом. – Н-но, пошла!..
Кобылка покосилась ошалело, порысила тяжело, нехотя. Надо успеть.
Синица нагонял, как мог, не обращая внимания на рвущие одежду ветки, на тяжелое дыхание лошади. Пока та, выдохнувшись вконец, не рухнула на бегу. Подергалась и затихла, закатив глаза. Отмучилась Гнедка, отправилась в свой лошадиный рай. Синица погладил мокрую от пота шею, одновременно прощаясь и прося прощения, и дальше двинул уже один.
Нет, Вера Алексеевна! Кривить вы изволите! Не вера соль земли!
Способность сомневаться, искать, критически мыслить! Способность, которая делает человека человеком.
Сколько там было блестяшек-то этих в помоле? Слезы! Ничтожная концентрация. А вишь ты, хватило. Полторы тысячи народа вздрогнуло.
Выходит, не избежать смуты? Революций, войн?.. Перед глазами встали недавние трупы, пожарища. Синица убеждал себя, что нет. Более половины поселка – уголовники, рецидивисты. Отнять и разрушить у них в крови. Так они понимают свою правду.
Человек не хочет думать, не больно-то рвется. Что будет, если заставить его думать? Принудить!.. Встанут солдаты из окопов, с той стороны и с этой, оружие побросают и скажут: хватит! Дети рассмеются в лицо наставникам, что вколачивают догматы: вранье! И каждый живущий. Нет. каждый живой поймет. Поймет, что счастье не в сладкой жиже, что льют в головы!..
Конечно, так не будет. Синица вздохнул. Он мечтатель, а не дурак. Но если у тебя есть шанс донести хоть частичку, хоть крупинку этой соли людям, то жизнь твоя прожита не зря.
Синица пришел на заимку глухой ночью. Не теряя ни минуты, бросился в дом, выволок один из глиняных оплетенных лозой кувшинов, в которых хранил соляной помол. Этот вроде. Желая удостовериться, вынес во двор. В лунном свете порошок заблестел, как драгоценный металл.
К черту железную дорогу с ее кордонами и патрулями! Синица пойдет рекой. Хоть до самого до моря. Авось выберется куда.
Он спешно собирался, скидывая в кучу запасы, что пригодятся в дальней дороге. Поразмыслил и бросил все. Он возьмет только самое нужное: спички, нож, теплые вещи, лесу с крючками. Больше ничего.
Он понесет соль.
Столько, сколько сможет.
Александр Голубев
Пока звучат в голове барабаны
Рассказ
Когда Кольку шарахнуло током, его тело будто сжали невидимые гигантские челюсти, встряхнули из стороны в сторону так, что он потерял сознание, и выплюнули на бетонный пол.
Колька долго лежал не шевелясь, а когда начал приходить в себя, вокруг был только багровый туман, в котором слышались гулкие частые удары.
Постепенно туман начал рассеиваться, сначала появился закопченный потолок цеха металлоконструкций, потом выбеленные известью стены, полки с арматурой и стальным профилем, станок для резки металла.
Колька повернул голову и увидел большой красный трансформатор, который и шибанул его током, когда он перебрасывал клеммы, не обесточив его, а натянув на руку диэлектрическую перчатку, оказавшуюся дырявой.
Багровый туман исчез окончательно, но удары не прекращались.
– Да кто же это так стучит? – подумал Колька. В цеху кроме него никого не было, рабочий день уже закончился, все разошлись по домам, остался только он один, чтобы проварить электросваркой флюгер в виде железного лучника, заказ для чьего-то особняка.
Колька прислушался. Стучит не в раздевалке, а в цехе, где-то совсем рядом. Стук такой, будто на барабан роняют горошины.
Откуда в цеху барабан? Прошло еще несколько минут, прежде чем до Кольки наконец дошло, что стук доносится из его собственной головы.
– Здорово же меня долбануло, до сих пор в мозгах стук! – удивился Колька. Перевернувшись на живот и подтянув под себя дрожащие ноги, он неловко встал. Сколько он так пролежал? Шаркая ботинками, Колька подошел к двери, толкнул ее и вышел на улицу. Вот темнотища-то, только вдали светятся желтым огни пятиэтажек. Цех стоял в массиве капитальных гаражей и снаружи не освещался ничем, кроме фар проезжающих мимо автомобилей.
А в голове все стучало. Колька тщательно ее ощупал, но, к своему удивлению, не обнаружил даже шишки. Ладно, пройдет, нужно просто не обращать внимания. Подумаешь, какой-то стук.
Колька вернулся в цех, обесточил трансформатор, подключил к нему сварочный аппарат, включил ток и надел маску. Как бы там ни было, а заказ нужно доделать, иначе хозяин завтра так заработок урежет, что не обрадуешься.
– Сдельщина – это выполненная работа, а не часы безделья, – поучительно сказал Роман Петрович, месяц назад принимая Кольку на работу.
Колька взял держак, опустил маску и ткнул электродом во флюгер. Вспыхнула ослепительно-белая дуга, в стекле маски кажущаяся крохотным огоньком. Честно говоря, сварщиком он был никаким, теории в училище давали много, а вот практики почти не было, поэтому и взяли его с испытательным сроком, даже и не сварщиком, а так, разнорабочим – поднести, помочь, покрасить готовую конструкцию. Единственная тренировка – это вот так, после рабочего дня, выполнить несложную работу.
Сняв маску, Колька критически посмотрел на свою работу и удивился – шов получился таким ровным и правильным, какого он не видел даже у старика Михалыча, а тот всю жизнь по шестому разряду работал. Но зато ему не нравился уже сам флюгер – громоздкая фигура, неуклюже пытающаяся запустить в небо стрелу. Нет, все надо переделать, это будет выглядеть совсем не так.
Утром Колька пришел на работу, опоздав минут на десять. Когда он вошел в цех, хозяин предприятия Роман Петрович, бизнесмен в кожаных брюках и кожаном же пиджаке, ошарашенно смотрел на нагромождение треугольников, кубов и параллелепипедов, непонятно каким образом вращающихся на стержнях вокруг стрельца, причем стрелец периодически натягивал лук, имитируя выстрел. Все поверхности и грани фигур были тщательно зачищены шлифовальной машинкой и блестели, как зеркало.
– Что это за хрень? – увидев Кольку, заорал Роман Петрович. – Я тебе что сказал сделать? Швы проварить! А ты какого черта выставку абстракционизма мне тут устроил?
– Зато швы какие! Пальчики оближешь! – искренне восхитился Михалыч, крохотный дедок в мешковатой брезентовой робе и вязаной черной шапочке с белой адидасовской лилией.
– Да что мне ваши швы! – рявкнул Роман Петрович. – Сейчас заказчик придет, что я ему покажу? Швы? Ему флюгер нужен был, а не взорванный кубик Рубика, понятно вам? Ты чего сморщился, не нравится, что я говорю?
– В голове что-то стучит, – ответил Колька. – Со вчерашнего дня стучит не переставая. А старый флюгер вон, за стеллажом стоит, я его убрал, чтобы он мой не заслонял.
Василий, жилистый и худой сорокалетний мужик, напарник Михалыча, толкнул пальцем Колькино сооружение. Оно легко и бесшумно завращалось на подшипнике.
– Центровочка-то идеальная! – хмыкнул Василий. – И как это ты, Колян, такое соорудил?
– Я и сам не знаю, когда работать начал, в голове какой-то барабан так застучал, что я уже ничего не соображал, руки сами все делали, остановился, только когда уже все готово.
– Ладно, выносите это чудо на улицу, – решил Роман Петрович. – На крышу поставим, разбирать смысла нет, все равно металл уже испорчен, ничего из него не сделаешь. А с тебя, Колька, я стоимость материала вычту, так и знай.
Весь день Колька варил все подряд: оградки для могил, стальные двери, перила для лестниц. Все из его рук выходило таким аккуратным и изящным, что Роман Петрович быстро перестал злиться и вечером дружелюбно сказал:
– Да, парень, кто б мог подумать, что в тебе такой талант проснется. Ладно, забудем про флюгер. Есть для тебя хорошая шабашка. Одному серьезному человеку мы тут рыцаря подрядились сварганить, в человеческий рост. Вон там, в углу, каркас и детали рядом, нужно все собрать и красиво проварить. Сделаешь – хорошо заплачу. Но без всяких фокусов, уволю сразу, так и знай!
Когда все разошлись, Колька оглядел каркас рыцаря из прутьев, чувствуя, что барабан в его голове стучит все громче и громче.
– Нет, на этот раз я сделаю все именно так, как нужно! – подумал он и принялся за работу.
Утром Роман Петрович придирчиво осмотрел рыцаря и остался доволен:
– Молодец! Все точно собрал, я сам не ожидал, что так получится – как из музея!
Рыцаря положили в кузов грузовика и увезли. Через час вернулся взбешенный Роман Петрович:
– Колька, ты чего опять натворил? У тебя что, мозги совсем поотшибало? Что ты за терминатора собрал, гад? Этот твой рыцарь в воротах усадьбы встал, и никого не пропускает, а машину губернатора поперек ворот развернул, чтобы проехать никто не смог!
– Ох, я ж пароль вам забыл сказать, – сказал Колька. – Да у него все равно скоро аккумулятор сядет, так что все нормально.
– Ни хрена себе, нормально! Франкенштейна мне тут смай-стрячил, в моем же цеху, чудовище по городу разгуливает, а ему нормально. Собирай свои манатки, и чтоб тебя здесь я больше не видел! Прямо сейчас!
В это время у него зазвонил сотовый телефон.
– Але. Да, это я. Да все, уволил я его, больше такого не повторится. Что, вам понравилось? Ну хорошо. Пусть работает. Пока.
Роман Петрович почесал затылок:
– Ну что, Колька, говорят, довольными остались. Можешь еще такого сотворить? Ты хоть помнишь, как его делать?
– Не помню. В голове так стучало, что я вообще ничего не соображал, работал, как зомби. Вряд ли я еще раз такого сделаю, да и не интересно это – одно и то же два раза собирать. Давайте я лучше оградку сварю.
– Интересно, не интересно! – пресек его Роман Петрович. – Ты у меня работаешь, что скажу, то и будешь делать, понятно?
Через несколько дней Роман Петрович подошел к Кольке:
– Смотри сюда, вот заказ на хитрую печку для сауны, с котлом и воздухогрейным радиатором, только без выкрутасов, предупреждаю серьезно. Как услышишь свой барабан в черепушке, бросай работу и сиди, кури. Потом опять начинай. Я на тебя рассчитываю.
Колька варил до поздней ночи. Когда барабан начинал стучать невыносимо громко, он сразу же останавливался и прекращал работу. Печка получилась в точности по чертежу. Он обошел вокруг нее. На этот раз все было как надо – просто печь, и ничего больше.
Колька прислушался к себе – чего-то не хватало, что-то молчало в нем, к чему он уже так привык.
– Барабан в голове не стучит! – вдруг понял Колька, не зная, радоваться этому или огорчаться.
Наутро оказалось, что варит он по-прежнему плохо, и вместо ответственной работы ему снова пришлось подносить, держать и красить. Зарплату ему срезали, и по вечерам он тренировался на несложных заказах в электросварке, но получалось еще хуже, чем раньше.
Иногда Колька выходил из цеха и смотрел на крышу, где вращался его флюгер, сверкающий и странный, испытывая при этом гордость и разочарование одновременно.
Однажды, недели через две, когда Колька помогал Михалычу и Василию грузить в кузов автокрана раму для крыши павильона, он вдруг схватился за голову и остановился.
– Ты чего? – спросил Михеич.
– Опять стучит!
– Что, барабан твой?
– Нет, теперь их несколько, маленьких таких барабанчиков.
– Слушай, ты эти барабаны из бошки брось, – сердито сказал Василий. – Хватай раму и тащи, а барабаны будешь дома слушать!
Но Колька стоял неподвижно и внимательно смотрел на Михеича:
– Михеич, ты в больнице давно был?
– Неделю назад, а что?
– У тебя в желудке опухоль, верно?
Михеич выронил раму на пол, чуть не придавив себе ноги:
– Да. Ты откуда знаешь? Врачи на операцию велят ложиться, а я не знаю, может, и толку от нее не будет, знать бы точно, доброкачественная она или нет.
– Ложись, Михеич, все будет нормально. Вылечат тебя. Операция поможет.
– Да что ты его слушаешь, – не выдержал Василий, бросая загрохотавшую на бетонном полу раму, которую держал уже только он один. – Малец пургу тебе метет, а ты варежку раскрыл!
– А у тебя, Василий, камень в почках сидит, здоровый такой, но ты не волнуйся, я сейчас его в песок раздроблю, не бойся, ты даже ничего не почувствуешь.
Колька подошел к Василию и сделал несколько жестов руками:
– Вот так. Теперь сходи по-маленькому, а когда вернешься, скажи, прав я был или нет.
Колька с Михалычем присели на еще не окрашенную, собранную из кованого металла садовую скамейку.
– Знаешь, Колька, бросай ты этот цех, другим тебе надо заниматься. Ежели чувствуешь в себе дар – так развивай его, овладевай, как говорится, мастерством. Будешь как Ванга. Слышал про такую?
– Слышал, конечно. Только она и будущее предсказывала.
– А ты не торопись, кто ж знает, какие из тебя еще таланты покажутся. Пока звучат в голове барабаны.
Подошел Василий. Лицо у него было такое, будто на его глазах стальная балка вдруг ожила и выпустила зеленые ветки:
– Это как же? Ну, ты, парень, даешь. я думал, таких чудес не бывает… чего только не делал, по врачам избегался, мучался, как проклятый, а ты рукой поводил – и все. Да ты же просто. Тебе, Николай, людей лечить надо, а не оградки для могилок варить. Послушай, мой тебе совет – иди к хозяину, требуй расчет. Твой талант тебе весь мир откроет, я тебе точно говорю, а здесь ты только зря время теряешь. И нас не забывай, хотя бы поначалу, забегай, как время будет. Ты же просто уникум! Редкое явление природы! Да на тебя народ молиться будет, запомни мои слова!