Текст книги "Русская любовная лирика"

Автор книги: авторов Коллектив

«Три женщины – белая, черная, алая…»

 
Три женщины – белая, черная, алая —
Стоят в моей жизни. Зачем и когда
Вы вторглись в мечту мою? Разве немало я
Любовь восславлял в молодые года?
 
 
Сгибается алая хищной пантерою
И смотрит обманчивой чарой зрачков,
Но в силу заклятий, знакомых мне, верую:
За мной побежит на свирельный мой зов.
 
 
Проходит в надменном величии черная
И требует знаком – идти за собой.
А, строгая тень! уклоняйся, упорная,
Но мне суждено для тебя быть судьбой.
 
 
Но клонится с тихой покорностью белая,
Глаза ее – грусть, безнадежность – уста.
И странно застыла душа онемелая,
С душой онемелой безвольно слита.
 
 
Три женщины – белая, черная, алая —
Стоят в моей жизни. И кто-то поет,
Что нет, не довольно я плакал, что мало я
Любовь воспевал! Дни и миги – вперед!
 

1912

Баллада о любви и смерти

 
Когда торжественный Закат
Царит на дальнем небосклоне
И духи пламени хранят
Воссевшего на алом троне, —
Вещает он, воздев ладони,
Смотря, как с неба льется кровь,
Что сказано в земном законе:
Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!
 
 
И призраков проходит ряд
В простых одеждах и в короне:
Ромео, много лет назад
Пронзивший грудь клинком в Вероне;
Надменный триумвир Антоний,
В час скорби меч подъявший вновь;
Пирам и Паоло… В их стоне —
Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!
 
 
И я баюкать сердце рад
Той музыкой святых гармоний.
Нет, от любви не охранят
Твердыни и от смерти – брони.
 
 
На утре жизни и на склоне
Ее к томленью дух готов.
Что день, – безжалостней, мудреней
Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!
 
 
Ты слышишь, друг, в вечернем звоне:
«Своей судьбе не прекословь!»
Нам свищет соловей на клене:
«Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!»
 

1913

Максимилиан Александрович Волошин
1877–1932

«Как Млечный Путь, любовь твоя…»

 
Как Млечный Путь, любовь твоя
Во мне мерцает влагой звездной,
В зеркальных снах над водной бездной
Алмазность пытки затая.
 
 
Ты – слезный свет во тьме железной,
Ты – горький звездный сок. А я —
Я – помутневшие края
Зари слепой и бесполезной.
 
 
И жаль мне ночи… Оттого ль,
Что вечных звезд родная боль
Нам новой смертью сердце скрепит?
 
 
Как синий лед мой день… Смотри!
И меркнет звезд алмазный трепет
В безбольном холоде зари.
 

Март 1907, Петербург

«Пурпурный лист на дне бассейна…»

 
Пурпурный лист на дне бассейна
Сквозит в воде, и день погас…
Я полюбил благоговейно
Текучий мрак печальных глаз.
 
 
Твоя душа таит печали
Пурпурных снов и горьких лет.
Ты отошла в глухие дали, —
Мне не идти тебе вослед.
 
 
Не преступлю и не нарушу,
Не разомкну условный круг.
К земным огням слепую душу
Не изведу для новых мук.
 
 
Мне не дано понять, измерить
Твоей тоски, но не предам —
И буду ждать, и буду верить
Тобой не сказанным словам.
 

1910

«Судьба замедлила сурово…»

 
Судьба замедлила сурово
На росстани лесных дорог…
Я ждал и отойти не мог,
Я шел и возвращался снова…
 
 
Смирясь, я все ж не принимал
Забвенья холод неминучий
И вместе с пылью пепел жгучий
Любви сгоревшей собирал.
 
 
И с болью помнил профиль бледный,
Улыбку древних змийных губ, —
Так сохраняет горный дуб
До новых почек лист свой медный.
 

1910

«Любовь твоя жаждет так много…»

 
Любовь твоя жаждет так много,
Рыдая, прося, упрекая…
Люби его молча и строго,
Люби его, медленно тая.
 
 
Свети ему пламенем белым —
Бездымно, безгрустно, безвольно.
Люби его радостно телом,
А сердцем люби его больно.
 
 
Пусть призрак, творимый любовью,
Лица не заслонит иного, —
Люби его с плотью и кровью —
Простого, живого, земного…
 
 
Храня его знак суеверно,
Не бойся врага в иноверце…
Люби его метко и верно —
Люби его в самое сердце!
 

8 июля 1914

Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев)
1880–1934

Любовь

 
Был тихий час. У ног шумел прибой.
Ты улыбнулась, молвив на прощанье:
«Мы встретимся… До нового свиданья…»
То был обман. И знали мы с тобой,
 
 
что навсегда в тот вечер мы прощались.
Пунцовым пламенем зарделись небеса.
На корабле надулись паруса.
Над морем крики чаек раздавались.
 
 
Я вдаль смотрел, щемящей грусти полн.
Мелькал корабль, с зарею уплывавший
средь нежных, изумрудно-пенных волн,
как лебедь белый, крылья распластавший.
 
 
И вот его в безбрежность унесло.
На фоне неба бледно-золотистом
вдруг облако туманное взошло
и запылало ярким аметистом.
 

1901 или 1902, Москва

К ней

 
Травы одеты
Перлами.
Где-то приветы
Грустные
Слышу, – приветы
Милые…
 
 
Милая, где ты, —
Милая?
 
 
Вечера светы
Ясные, —
Вечера светы
Красные…
Руки воздеты:
Жду тебя…
 
 
Милая, где ты, —
Милая?
 
 
Руки воздеты:
Жду тебя.
В струях Леты,
Смытую
Бледными Леты
Струями…
 
 
Милая, где ты, —
Милая?
 

Апрель 1908

Москва

Асе
(При прощании с ней)

 
Лазурь бледна: глядятся в тень
Громадин каменные лики:
Из темной ночи в белый день
Сверкнут стремительные пики.
 
 
За часом час, за днями дни
Соединяют нас навеки:
Блестят очей твоих огни
В полуопущенные веки.
 
 
Последний, верный, вечный друг, —
Не осуди мое молчанье;
В нем – грусть: стыдливый в нем испуг,
Любви невыразимой знанье.
 

Август 1916

Дорнах

Александр Александрович Блок
1880–1921

«Вхожу я в темные храмы…»

 
Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.
 
 
В тени у высокой колонны
Дрожу от скрипа дверей.
А в лицо мне глядит, озаренный,
Только образ, лишь сон о Ней.
 
 
О, я привык к этим ризам
Величавой Вечной Жены!
Высоко бегут по карнизам
Улыбки, сказки и сны.
 
 
О, Святая, как ласковы свечи,
Как отрадны Твои черты!
Мне не слышны ни вздохи, ни речи,
Но я верю: Милая – Ты.
 

25 октября 1902

Незнакомка

 
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
 
 
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
 
 
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
 
 
Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
 
 
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирён и оглушен.
 
 
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!»[1]1
  «Истина в вине!» (Лат.)


[Закрыть] кричат.
 
 
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
 
 
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна,
 
 
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
 
 
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
 
 
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
 
 
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
 
 
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
 

24 апреля 1906

Озерки

«Своими горькими слезами…»

 
Своими горькими слезами
Над нами плакала весна.
Огонь мерцал за камышами,
Дразня лихого скакуна…
 
 
Опять звала бесчеловечным,
Ты, отданная мне давно!..
Но ветром буйным, ветром встречным
Твое лицо опалено…
 
 
Опять – бессильно и напрасно —
Ты отстранялась от огня…
Но даже небо было страстно,
И небо было за меня!..
 
 
И стало все равно, какие
Лобзать уста, ласкать плеча,
В какие улицы глухие
Гнать удалого лихача…
 
 
И все равно, чей вздох, чей шепот, —
Быть может, здесь уже не ты…
Лишь скакуна неровный топот
Как бы с далекой высоты…
 
 
Так – сведены с ума мгновеньем —
Мы отдавались вновь и вновь,
Гордясь своим уничтоженьем,
Твоим превратностям, любовь!
 
 
Теперь, когда мне звезды ближе,
Чем та неистовая ночь,
Когда еще безмерно ниже
Ты пала, униженья дочь,
 
 
Когда один с самим собою
Я проклинаю каждый день, —
Теперь проходит предо мною
Твоя развенчанная тень…
 
 
С благоволеньем? Иль с укором?
Иль ненавидя, мстя, скорбя?
Иль хочешь быть мне приговором? —
Не знаю: я забыл тебя.
 

20 ноября 1908 (осень 1910)

На островах

 
Вновь оснежённые колонны,
Елагин мост и два огня.
И голос женщины влюбленный.
И хруст песка и храп коня.
 
 
Две тени, слитых в поцелуе,
Летят у полости саней.
Но не таясь и не ревнуя,
Я с этой новой – с пленной – с ней.
 
 
Да, есть печальная услада
В том, что любовь пройдет, как снег.
О, разве, разве клясться надо
В старинной верности навек?
 
 
Нет, я не первую ласкаю
И в строгой четкости моей
Уже в покорность не играю
И царств не требую у ней.
 
 
Нет, с постоянством геометра
Я числю каждый раз без слов
Мосты, часовню, резкость ветра,
Безлюдность низких островов.
 
 
Я чту обряд: легко заправить
Медвежью полость на лету,
И, тонкий стан обняв, лукавить,
И мчаться в снег и темноту.
 
 
И помнить узкие ботинки,
Влюбляясь в хладные меха…
Ведь грудь моя на поединке
Не встретит шпаги жениха…
 
 
Ведь со свечой в тревоге давней
Ее не ждет у двери мать…
Ведь бедный муж за плотной ставней
Ее не станет ревновать…
 
 
Чем ночь прошедшая сияла,
Чем настоящая зовет,
Все только – продолженье бала,
Из света в сумрак переход…
 

22 ноября 1909

«Приближается звук. И, покорна щемящему звуку…»

 
Приближается звук. И, покорна щемящему
звуку,
Молодеет душа.
И во сне прижимаю к губам твою прежнюю
руку,
Не дыша.
 
 
Снится – снова я мальчик, и снова любовник,
И овраг, и бурьян,
И в бурьяне – колючий шиповник,
И вечерний туман.
 
 
Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю,
Старый дом глянет в сердце мое,
Глянет небо опять, розовея от краю до краю,
И окошко твое.
 
 
Этот голос – он твой, и его непонятному звуку
Жизнь и горе отдам,
Хоть во сне твою прежнюю милую руку
Прижимая к губам.
 

2 мая 1912

Из цикла «Кармен»

Л. А. Д.

* * *

 
Как океан меняет цвет,
Когда в нагроможденной туче
Вдруг полыхнет мигнувший свет, —
Так сердце под грозой певучей
Меняет строй, боясь вздохнуть,
И кровь бросается в ланиты,
И слезы счастья душат грудь
Перед явленьем Карменситы.
 

4 марта 1914

* * *

 
Бушует снежная весна.
Я отвожу глаза от книги…
О, страшный час, когда она,
Читая по руке Цуниги,
В глаза Хозе метнула взгляд!
Насмешкой засветились очи,
Блеснул зубов жемчужный ряд,
И я забыл все дни, все ночи,
И сердце захлестнула кровь,
Смывая память об отчизне…
А голос пел: Ценою жизни
Ты мне заплатишь за любовь!
 

18 марта 1914

* * *

 
Сердитый взор бесцветных глаз.
Их гордый вызов, их презренье.
Всех линий – таянье и пенье.
Так я Вас встретил в первый раз.
В партере – ночь. Нельзя дышать.
Нагрудник черный близко, близко…
И бледное лицо… и прядь
Волос, спадающая низко…
О, не впервые странных встреч
Я испытал немую жуткость!
Но этих нервных рук и плеч
Почти пугающая чуткость…
В движеньях гордой головы
Прямые признаки досады…
(Так на людей из-за ограды
Угрюмо взглядывают львы).
А там, под круглой лампой, там
Уже замолкла сегидилья,
И злость, и ревность, что не к Вам
Идет влюбленный Эскамильо,
Не Вы возьметесь за тесьму,
Чтобы убавить свет ненужный,
И не блеснет уж ряд жемчужный
Зубов – несчастному тому…
О, не глядеть, молчать – нет мочи,
Сказать – не надо и нельзя…
И Вы уже (звездой средь ночи),
Скользящей поступью скользя,
Идете – в поступи истома,
И песня Ваших нежных плеч
Уже до ужаса знакома,
И сердцу суждено беречь,
Как память об иной отчизне, —
Ваш образ, дорогой навек…
А там: Уйдем, уйдем от жизни,
Уйдем от грустной этой жизни!
Кричит погибший человек…
 
 
И март наносит мокрый снег.
 

25 марта 1914

* * *

 
О да, любовь вольна, как птица,
Да, все равно – я твой!
Да, все равно мне будет сниться
Твой стан, твой огневой!
 
 
Да, в хищной силе рук прекрасных,
В очах, где грусть измен,
Весь бред моих страстей напрасных,
Моих ночей, Кармен!
 
 
Я буду петь тебя, я небу
Твой голос передам!
Как иерей, свершу я требу
За твой огонь – звездам!
 
 
Ты встанешь бурною волною
В реке моих стихов,
И я с руки моей не смою,
Кармен, твоих духов…
 
 
И в тихий час ночной, как пламя,
Сверкнувшее на миг,
Блеснет мне белыми зубами
Твой неотступный лик.
 
 
Да, я томлюсь надеждой сладкой.
Что ты, в чужой стране,
Что ты, когда-нибудь, украдкой
Помыслишь обо мне…
 
 
За бурей жизни, за тревогой,
За грустью всех измен, —
Пусть эта мысль предстанет строгой,
Простой и белой, как дорога,
Как дальний путь, Кармен!
 

28 марта 1914

«В те ночи светлые, пустые…»

 
В те ночи светлые, пустые,
Когда в Неву глядят мосты,
Они встречались как чужие,
Забыв, что есть простое ты.
 
 
И каждый был красив и молод,
Но, окрыляясь пустотой,
Она таила странный холод
Под одичалой красотой.
 
 
И, сердцем вечно строгим меря,
Он не умел, не мог любить.
Она любила только зверя
В нем раздразнить – и укротить.
 
 
И чуждый – чуждой жал он руки,
И север сам, спеша помочь
Красивой нежности и скуке,
В день превращал живую ночь.
 
 
Так в светлоте ночной пустыни,
В объятья ночи не спеша,
Гляделась в купол бледно-синий
Их обреченная душа.
 

10 октября 1907

«Я неверную встретил у входа…»

 
Я неверную встретил у входа:
Уронила платок – и одна.
Никого. Только ночь и свобода.
Только жутко стоит тишина.
 
 
Говорил ей несвязные речи,
Открывал ей все тайны с людьми,
Никому не поведал о встрече,
Чтоб она прошептала: возьми…
 
 
Но она ускользающей птицей
Полетела в ненастье и мрак,
Где взвился огневой багряницей
Засыпающий праздничный флаг.
 
 
И у светлого дома, тревожно,
Я остался вдвоем с темнотой.
Невозможное было возможно,
Но возможное – было мечтой.
 

23 октября 1907

«Она пришла с мороза…»

 
Она пришла с мороза,
Раскрасневшаяся,
Наполнила комнату
Ароматом воздуха и духов,
Звонким голосом
И совсем неуважительной к занятиям
Болтовней.
 
 
Она немедленно уронила на́ пол
Толстый том художественного журнала,
И сейчас же стало казаться,
Что в моей большой комнате
Очень мало места.
 
 
Всё это было немножко досадно
И довольно нелепо.
Впрочем, она захотела,
Чтобы я читал ей вслух «Макбе5та».
 
 
Едва дойдя до пузырей земли,
О которых я не могу говорить
без волнения,
Я заметил, что она тоже волнуется
И внимательно смотрит в окно.
 
 
Оказалось, что большой пестрый кот
С трудом лепится по краю крыши,
Подстерегая целующихся голубей.
 
 
Я рассердился больше всего на то,
Что целовались не мы, а голуби,
И что прошли времена Па́оло
и Франчески.
 

6 февраля 1908

«Я помню длительные муки…»

 
Я помню длительные муки:
Ночь догорала за окном;
Ее заломленные руки
Чуть брезжили в луче дневном.
 
 
Вся жизнь, ненужно изжитая,
Пытала, унижала, жгла;
А там, как призрак возрастая,
День обозначил купола;
 
 
И под окошком участились
Прохожих быстрые шаги;
И в серых лужах расходились
Под каплями дождя круги;
 
 
И утро длилось, длилось, длилось…
И праздный тяготил вопрос;
И ничего не разрешилось
Весенним ливнем бурных слез.
 

4 марта 1908

Москва

Игорь Северянин (Игорь Васильевич Лотарев)
1887–1941

Оттого и люблю

 
Я люблю сердечно, безрассудно,
Безотчетно всю, как есть, тебя!
Но за что люблю, я знаю смутно,
А верней – совсем не знаю я.
 
 
Как тебя целую! как милую!
Ты со мной – смеюсь, а нет – грущу…
Оттого тебя ведь и люблю я,
Что любви причины не ищу!..
 

1907

Вернуть любовь

 
…То ненависть пытается любить,
Или любовь хотела б ненавидеть?..
Минувшее я жажду возвратить,
Но, возвратив, боюсь его обидеть,
Боюсь его возвратом оскорбить.
 
 
Святыни нет для сердца святотатца,
Как доброты у смерти… Заклеймен
Я совестью, и мне ли зла бояться,
Поправшему любви своей закон!
 
 
Но грешники – безгрешны покаяньем,
Вернуть любовь – прощение вернуть.
Но как боюсь я сердце обмануть
Своим туманно-призрачным желаньем:
 
 
Не месть ли то? Не зависть ли? Сгубить
Себя легко, и свет небес не видеть…
Что ж это: зло старается любить,
Или любовь мечтает ненавидеть?..
 

23 сентября 1908

Сонет

 
Любви возврата нет, и мне как будто жаль
Бывалых радостей и дней любви бывалых;
Мне не сияет взор очей твоих усталых,
Не озаряет он таинственную даль…
 
 
Любви возврата нет, – и на душе печаль,
Как на снегах вокруг осевших, полуталых.
– Тебе не возвратить любви мгновений алых:
Любви возврата нет, – прошелестел февраль.
 
 
И мириады звезд в безводном океане
Мигали холодно в бессчетном караване,
И оскорбителен был их холодный свет:
 
 
В нем не было былых ни ласки, ни участья…
И понял я, что нет мне больше в жизни
счастья,
Любви возврата нет!..
 

1908

Гатчина

Ее монолог

 
Не может быть! вы лжете мне, мечты!
Ты не сумел забыть меня в разлуке…
Я вспомнила, когда, в приливе муки,
Ты письма сжечь хотел мои… сжечь!.. ты!..
 
 
Я знаю: жгут бесценные дары.
Жжет молния надменные вершины,
Поэт – из перлов бурные костры,
И фабрикант – дубравы для машины;
 
 
Бесчувственные люди жгут сердца,
Забывшие для них про все на свете;
Разбойник жжет святилище дворца,
Гордящегося пиршеством столетий;
 
 
И гении сжигают мощь свою
На алкоголе – символе бессилья…
Но письма сжечь, – где я тебе пою
Свою любовь! Где распускаю крылья!
 
 
Их сжечь нельзя – как вечной красоты!
Их сжечь нельзя – как солнечного неба!
В них отзвуки Эдема и Эреба…
Не может быть! Вы лжете мне, мечты!
 

Июнь 1909, Мыза Ивановка

Полусонет

 
Твои горячие кораллы
Коснулись бледного чела,
Как сладострастная пчела, —
И вот в душе звучат хоралы.
 
 
Моя тоска меня карала,
И я не пел, и петь не мог.
Но ты сняла с души забрало
И с песни рыцарской – замок.
 
 
Без жизни жизнь и сон без сна
Теперь окончены. Весна
Моей любви поет и трелит…
 
 
Спеши вдыхать весны цветок,
Спеши! И радости поток
Нас захлестнет, но не разделит!
 

1909

Маленькая элегия

 
Она на пальчиках привстала
И подарила губы мне,
Я целовал ее устало
В сырой осенней тишине.
 
 
И слезы капали беззвучно
В сырой осенней тишине.
Гас скучный день – и было скучно,
Как все, что только не во сне.
 

1909

Завет

Не убивайте голубей.

Мирра Лохвицкая

 
Целуйте искренней уста —
Для вас раскрытые бутоны,
Чтоб их не иссушили стоны,
Чтоб не поблекла красота!
С мечтой о благости Мадонны
Целуйте искренней уста!
 
 
Прощайте пламенней врагов,
Вам причинивших горечь муки,
Сковавших холодом разлуки,
Топящих в зле без берегов.
Дружней протягивайте руки,
Прощайте пламенней врагов!
 
 
Страдайте стойче и святей,
Познав величие страданья.
Да не смутят твои рыданья
Покоя светлого детей!
Своим потомкам в назиданье
Страдайте стойче и святей!
 
 
Любите глубже и верней —
Как любят вас, не рассуждая,
Своим порывом побуждая
Гнать сонмы мертвенных теней…
Бессмертен, кто любил, страдая, —
Любите глубже и верней!
 

Сентябрь 1909

Это было у моря
Поэма-миньонет

 
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
 
 
Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
 
 
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа…
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
 

Февраль 1910

Романс

 
О, знаю я, когда ночная тишь
Овеет дом, глубоко усыпленный,
О, знаю я, как страстно ты грустишь
Своей душой, жестоко оскорбленной!..
 
 
И я, и я в разлуке изнемог!
И я – в тоске! я гнусь под тяжкой ношей…
Теперь я спрячу счастье «под замок», —
Вернись ко мне: я все-таки хороший…
 
 
А ты – как в бурю снасть на корабле —
Трепещешь мной, но не придешь ты снова:
В твоей любви нет ничего земного, —
Такой любви не место на земле!
 

Ноябрь 1910

Стансы

 
Простишь ли ты мои упреки,
Мои обидные слова?
Любовью дышат эти строки, —
И снова ты во всем права!
 
 
Мой лучший друг, моя святая!
Не осуждай больных затей:
Ведь я рыдаю не рыдая,
Я человек не из людей!..
 
 
Не от тоски, не для забавы
Моя любовь полна огня:
Ты для меня дороже славы,
Ты – всё на свете для меня!
 
 
Я соберу тебе фиалок
И буду плакать об одном:
Не покидай меня – я жалок
В своем величии больном…
 

1911

Дылицы

В очарованьи

 
Быть может, оттого, что ты не молода,
Но как-то трогательно-больно моложава,
Быть может, оттого я так хочу всегда
С тобою вместе быть; когда, смеясь лукаво,
Раскроешь широко влекущие глаза
И бледное лицо подставишь под лобзанья,
Я чувствую, что ты – вся нега, вся гроза,
Вся – молодость, вся – страсть;
И чувства без названья
Сжимают сердце мне пленительной тоской,
И потерять тебя – боязнь моя безмерна…
И ты, меня поняв, в тревоге, головой
Прекрасною своей вдруг поникаешь
нервно, —
И вот, другая ты: вся – осень, вся – покой…
 

Июнь 1912

Дылицы

Рондо о поцелуях

 
Ее уста сближаются с моими
В тени от барбарисного куста,
И делают все чувства молодыми
Ее уста.
 
 
И снова жизнь прекрасна и проста,
И вновь о солнечном томится Крыме
С ума сводящая меня мечта!
 
 
Обрадованный, повторяю имя
Благоуханное, как красота,
И поцелуями томлю своими
Ее уста…
 

1925

Осип Эмильевич Мандельштам
1891–1938

«За то, что я руки твои не сумел удержать…»

 
За то, что я руки твои не сумел удержать,
За то, что я предал соленые нежные губы,
Я должен рассвета в дремучем акрополе
ждать.
Как я ненавижу пахучие, древние срубы!
 
 
Ахейские мужи во тьме снаряжают коня,
Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко,
Никак не уляжется крови сухая возня,
И нет для тебя ни названья, ни звука,
ни слепка.
 
 
Как мог я подумать, что ты возвратишься,
как смел?
Зачем преждевременно я от тебя оторвался?
Еще не рассеялся мрак и петух не пропел,
Еще в древесину горячий топор не врезался.
 
 
Прозрачной слезой на стенах проступила
смола,
И чувствует город свои деревянные ребра,
Но хлынула к лестницам кровь и на приступ
пошла,
И трижды приснился мужам соблазнительный
образ.
 
 
Где милая Троя? Где царский, где девичий дом?
Он будет разрушен, высокий Приамов
скворешник.
И падают стрелы сухим деревянным дождем,
И стрелы другие растут на земле, как орешник.
 
 
Последней звезды безболезненно гаснет укол,
И серою ласточкой утро в окно постучится,
И медленный день, как в соломе
проснувшийся вол,
На стогнах, шершавых от долгого сна,
шевелится.
 

1920