Текст книги "Никогда не забудем"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Важное задание

Наш партизанский отряд перебрался из Омельковских лесов на другую сторону Днепра, ближе к Лоеву. Наш командир Василий Анатольевич! Зарубов знал меня лучше других: он до войны был директором нашего Лоевского детдома. Однажды он позвал меня в свою землянку.

– Вот что, Костя, – сказал он, – ты должен выполнить одно важное задание. Завтра пойдешь в Лоев, в наш бывший детдом.

Я внимательно слушал Василия Анатольевича. Мне радостно было, что именно мне поручается важное задание. Кроме того, интересно было посмотреть на здание нашего бывшего детдома. Я знал, что там теперь разместился немецкий штаб.

– Ты знаешь входы и выходы в детдоме лучше других, а это как раз нам и нужно, – говорил Василий Анатольевич, покуривая трубку, которую мы до войны подарили ему в день рождения. – Мину с часовым механизмом знаешь?

– Мы в кружке подрывников изучали.

– Так вот, эту мину нужно подсунуть фрицам на обед, когда офицерье выпивает. Сделаешь?

– Конечно, сделаю, – сказал я.

Мне тогда казалось, что подложить мину будет очень просто. Василий Анатольевич поднялся и положил мне, как взрослому, на плечо руку.

– Партизан Костя Бодровец, иди к моему помощнику Володьке; я сейчас приду, и ты получишь подробные указания, что и как делать.

В Вишневском поселке, у бабки Насты, связной нашего отряда, я переоделся в лохмотья, напялил большую баранью шапку, а мину замотал в тряпки и привязал к ноге. Шел мокрый снег. От долгой ходьбы нога, где была подвязана мина, начала млеть. Я перебрался через реку и, наконец, увидел Лоев. Парк над рекой был вырублен, торчали только пни.

Василий Анатольевич и Володька советовали мне зайти к Артему – бывшему водовозу нашего детдома. Водовоз часто расклеивал в городе листовки, которые ему передавали партизаны. Я постучал в низенькое окошко. Мне открыла Артемова дочь Галя. Ей было четырнадцать лет – так же, как и мне.

– Отца дома нет, – сказала она. – Солдаты погнали строить мост.

Усталый, я уснул в Артемовой хате. Еще в отряде меня Василий Анатольевич предупреждал, чтобы я не спешил, хорошо все осмотрел и только тогда приступал к делу.

На следующее утро я подошел к зданию бывшего детдома. На крыльце стоял часовой. Под навесом, где раньше была столярная мастерская, дымила полевая кухня. Я решил сначала пробраться к кухне. Мина уже лежала у меня за пазухой.

«А что если завести механизм и как-нибудь бросить мину в кастрюлю с кофе?» – подумал я.

Я смело направился к навесу.

Немец, стоявший на крыльце, грозно показал на автомат, что висел у него на шее.

«Не пропустит», – подумал я и знаками принялся объяснять, что, мол, голоден. Немец сошел с крыльца, замахнулся на меня вальком от брички, кем-то брошенным у стены.

Толстый повар вертелся возле кухни и косо посматривал на меня. Заметив, что я все же пытаюсь пройти на кухню, часовой заорал и сдернул автомат. Я бросился бежать.

Ночевал я снова у Гали, она боялась одна без отца. А назавтра повар вдруг позвал меня на кухню.

Сначала я испугался. Мне показалось, что немец видит у меня за пазухой маленькую черную штучку. Повар кивнул на топор и дрова. Я понял, он хочет, чтоб я нарубил дров. Я посмотрел на часового, тот тоже кивнул головой. Повар взял одну кастрюлю с черным кофе и понес в помещение.

Рядом стояла еще одна такая же кастрюля. Я заволновался и не мог попасть топором по полену. Часовой все время поглядывал на улицу. Когда он отвернулся, я быстро вытащил мину и завел механизм. Сердце мое стучало: казалось, мина долго не заводится. Но нет, она уже тихонько постукивала, как карманные часы: механизм завел на десять минут.

Через десять минут должен быть взрыв. Оглянулся по сторонам и опустил мину в кофе. Она тихо звякнула о дно. Я схватил топор и что есть силы начал рубить дрова.

В это время подошел повар и закивал головой, показывая на живот – дескать, хорошо меня накормит. Потом он взял вторую кастрюлю и понес ее в штаб.

Теперь нужно было удирать. Ко как бежать – часовой ведь может задержать и заставить опять рубить дрова. Мне казалось, что кто-то будто кипятком ошпарил меня. «Через десять минут – все, – думал я. – Наверно, повар уже выловил черпаком мину и сейчас выбежит на двор».

Вдруг к штабу подкатила зеленая машина. Часовой вытянулся на крыльце. Из дому выскочили два офицера и открыли дверцы. Из машины вышел сухонький старичок с крестом на груди. В это время в дверях показался толстый повар и замахал мне, чтоб я незаметно уходил.

От радости и волнения я не помнил, как проскочил через разрушенные ворота и побежал улицей. Потом повернул влево и через оконный проем разрушенного дома бросился к реке.

Вдруг позади загремел взрыв. Застрочил автомат, прогудела грузовая машина. Но я уже был далеко. Остановился отдышаться за кустами, под крутым берегом Днепра, и засмеялся: «Это вам Василий Анатольевич кусок детдомовского сахара послал. От него и зубы, видимо, повыскакивали…»

После мы узнали, что мина разнесла на куски четырех офицеров и сухонького подполковника, по приказу которого были расстреляны сотни людей, сожжена не одна деревня.

Меня наградили медалями «За отвагу» и «Партизану Отечественной войны I степени».

Костя Бодровец (1931 г.)

Разминировщики

Началась война. Ворвались немцы и в наше село Голубицы. Пусто стало на улицах. Люди сделались невеселыми, молчаливыми. Многие сразу ушли в партизанские отряды, с ними и мой старший брат.

Отец по заданию партизан стал работать у немцев. Пошлет он подводы за солью для немцев и сообщит партизанам, те и перехватят соль. Прикажут отцу пригнать скот, а он передаст партизанам, они придут, загонят скот в лесную чащу и спрячут там. Приедут немцы за скотом, отец и говорит, что не мог выполнить приказа – нет у крестьян никакой скотины. Немцы уедут, люди вновь пригонят скот домой.

Мама помогала отцу.

Однажды зашли под вечер к нам два немца и начали такой разговор с отцом (я слушал на печи).

– Скажи, сможем мы победить Россию?

– Нет, – ответил отец.

– Почему?

– Потому, господин офицер, что русский народ весь против вас.

Немцам это очень не понравилось, и они ушли. Отец сразу догадался, что кто-то предал его, и сказал нам, что нужно идти в лес. Мы начали собираться. Но немцы опередили нас. Утром большая машина остановилась возле наших ворот. В хату вбежали немцы, схватили маму и папу, потащили на улицу, бросили их в машину и увезли в Петриков. Две недели их мучили там, били – хотели выпытать, где находятся партизаны, но ничего не добились. Тогда отца и маму повесили.

Мы остались одни. Дядя Иван, опасаясь, что и нас схватят немцы, посоветовал уйти к партизанам. Мы закопали одежду, взяли хлеба, мяса, крупы, запрягли вола, и на рассвете я, Оля и Нина уехали.

Прятались мы в Черском лесу. Днем было не так страшно, но по ночам мы боялись. Нам все казалось, что кто-то идет к нам. А то еще пойдет дождь или ветер разгуляется, тогда мы забьемся под куст и сидим тихонько. Нам очень было жаль отца с мамой. Сестры плакали, а я не плакал, хотя и казалось, что я под землей, а не на земле нахожусь.

Через несколько дней в лес пришли люди из нашей деревни. Пришел с ними и дядя Иван. Стало веселее. Все вместе начали строить землянки. В землянках жилось гораздо лучше: было теплее, не заливал дождь. Вечерами мы сучьями плотно закрывали вход, чтоб не было видно огня.

Однажды на наш след напала немецкая разведка и начала обстрел. Землянки были недалеко от болота. Мы все бросились туда и залегли. От холода зуб на зуб не попадал. Сердце так стучало, что я боялся, как бы оно не выскочило. Немцы прошли в шести шагах от нас, но никого не заметили. Мы полежали еще некоторое время и, когда стало тихо, ушли в лес.

Началась осень. Было очень холодно, и дядя Иван забрал нас в деревню. Мы стали жить в нашей хате с дядей Иваном и тетей Олей, его женой. На всякий случай сделали убежище, чтоб прятаться от немцев. В сенях был подвал, мы прорыли ход на двор, со двора в сарай. В сарае выкопали яму, настлали поверху досок, а на доски набросали навоз и перегородили сарай. Навоз хорошо улежался, можно было подымать и опускать доски так, что не оставалось следа. Там мы сидели подолгу, играли в карты, в домино. К нам приходили прятаться и наши соседи.

Однажды ночью я спал в хате, и как раз в эту ночь немцы напали на наше село. Я не успел спрятаться, как немец ввалился в хату. Схватил меня за рукав и начал тащить на улицу. Я упирался, говорил, что болен. Но он все тащил. Тогда я набросил на плечи куртку и нехотя вышел из хаты.

Выхожу на улицу, а там уже много детей. Смотрю, среди них и мой товарищ Петя Морозно. Я даже повеселел, а сам подумал: как бы это удрать от немцев?

Подошел к Пете и тихо спрашиваю:

– Куда это нас?

– Не знаю… – тихо ответил он.

Нас погнали в школу. По дороге мы узнали, что нас собираются везти в лагерь. Ступая босыми ногами по холодному булыжнику, мы сговорились непременно бежать.

Школа была не новая. В одном месте совсем обвалился фундамент, кто-то вытащил несколько кирпичей, и там была дыра. Когда мы подошли к школе, я толкнул Петю и дал знать, чтобы он шел за мной. Подойдя к дыре, я сказал ему: «Полезай». Он попросил дать ему ножик и сразу начал протискиваться в выбоину. Я пошел к детям.

Вскоре приехало три немецких грузовика, и детей начали бросать на машины. Дети плакали, упирались, кричали. Началась сутолока. Я отбежал немного и очутился около дыры. Попробовал лезть, да мешала куртка. Скинул ее с себя и через минуту лежал рядом с Петей. Но мне не лежалось. Подполз к дыре и осторожно посмотрел во двор. На дворе стоял ужасный крик. Женщины с плачем бросались на немцев и отнимали детей. Чей-то мальчик кричал: «Мамочка, спасай!» Немного в стороне стояла тетя Оля с узелком в руке и пристально всматривалась – искала меня.

Детей погрузили в машины и увезли. Долго еще немцы не могли разогнать женщин: те стояли и плакали. Наконец все разошлись. Стало тихо. Вдруг слышим: шаги над головами. Начали прислушиваться. Кто-то ходит по классу. Прошел несколько раз по комнате и выстрелил два раза в пол. Пули легли недалеко от нас. Мы боялись дышать. Опять все стихло. Мы еще полежали немного, а потом поползли через двор на огороды, там просидели до темноты и тогда ушли домой.

Я не пошел сразу в хату, а полез в убежище. Там сидели дядя Иван, тетя Оля и мои две сестры. Когда увидали меня, все обрадовались. Тетя накормила меня. Я поел и начал рассказывать им, как мы спрятались от немцев.

Мы знали, что Красная Армия гонит немцев, и все ждали, когда же прогонят их из нашего села. И дождались.

Перед отступлением немцы начали везде ставить мины. Взорвали школу и мост. Мы боялись, что немцы взорвут нашу хату и сарай, и ночью пробрались на поле и спрятались во ржи. Прошло немного времени, дядя Иван и говорит мне:

– Сходи, Федя, в село, посмотри, что там делают немцы.

Я пошел к своему дому. Смотрю – на нашем дворе копаются в земле два немца. Я притаился за сараем. Выглядываю из-за угла, слежу, что они будут делать. Немцы покопались в земле и вскоре ушли.

Я побежал к своим и все рассказал им. Дядя Иван выслушал меня и сказал:

– Вот нечисть!

На следующий день я пришел на свой двор и начал внимательно присматриваться к месту, где копались немцы. Осторожно начал разгребать землю и вдруг вижу – лежит небольшой ящичек и из него торчит что-то черное. Я отвинтил черную палочку, а там белый капсюль. Еще две мины снял на нашем дворе.

Немцы удрали. И скоро приехали к нам на моторках матросы. Сбежалось все село. Все радовались, обнимали, целовали матросов.

Помогали и мы бойцам. Рядом с нами была деревня Снядин. Перед отходом немцы всю ее заминировали. Я, Петя Морозко, Слава Чернявский, Василий Бойдаш ходили снимать мины в эту деревню. Уезжали туда на сутки, а то и на двое. Мы разминировали поле, дорогу, улицы и огороды. Вчетвером мы сняли около восьми тысяч мин. Чтобы снимать их, не так уж много надо знать, но только нужно быть осторожным.

Однажды я и Петя Морозко снимали мину. Он как-то наступил на нее и подорвался. Его убило, а меня тяжело ранило. Долго я пролежал в Петриковской больнице. Меня вылечили.

Вот как жил я во время немецкой оккупации.

Федя Пашук (1932 г.)

г. Петриков.

В Восточной Пруссии

Наши части продвигались по территории Восточной Пруссии.

Я находился тогда в радиороте отдельного батальона связи, был радистом. Мы передавали приказы воздушным частям, находившимся в одном из городов Литвы.

Однажды, после воздушной и артиллерийской подготовки, мы начали наступление на большую железнодорожную станцию.

Станций имела важное значение, и немцы упорно защищали ее. Они перешли в контратаку. Мы вынуждены были занять оборону. Немецкие танки и пехота рвались вперед. Слева и справа от нас им удалось немного вклиниться в расположение наших частей.

Генерал, следивший за боем с нашего наблюдательного пункта, приказал не отступать ни на шаг и держаться до последнего патрона.

Наша радиостанция находилась около домика на возвышении. Когда немцы начали обстреливать нас, мы переехали в овраг и там продолжали работу. Внимательно следили, чтобы к нам не подкрались немцы.

Вдруг один из радистов тихо сказал:

– Смотрите, вон немецкие связисты тянут линию. Уничтожим ее вместе со связистами.

Сделать это было не так трудно: немцев было только двое.

– Нет, не надо, – сказал сержант Иван Александрович. – Вон еще идут…

Следом шло четверо немецких радистов.

Было решено связистов не трогать, а захватить радиостанцию.

Связисты ушли дальше. Спрятавшись в кустах, мы начали наблюдать за радистами. Немцы шли прямо на нас. Я с интересом и тревогой следил за их приближением.

Они подошли к нам метров на пятьдесят, остановились, осмотрелись и, не заметив никого, начали устанавливать радиостанцию. Расположились они в яме, среди маленьких кустов. Вскоре они начали связываться по радио со своими частями. Тогда старший радист старшина Андрюша скомандовал:

– Приготовиться!

Нас было четверо. Мы разбились на две группы и с автоматами наготове поползли к ним. Я полз рядом с сержантом Иваном Александровичем. Он все время присматривал за мной и по-отцовски приговаривал:

– Ты не подымайся…

Я еще плотнее прижимался к земле. Напряжение росло. Сильнее билось сердце, но я старался не обращать на это внимания. Мы подползли ближе и увидали: два немца окапываются, а еще двое что-то передают по радио. По сигналу старшего радиста мы открыли огонь. Двое из наших стреляли по немцам, которые возились около радиостанции, а я и Иван Александрович – по тем, что окапывались. Те, что окапывались, были убиты сразу. Но два других начали отстреливаться. Один, в наушниках, вскоре был смертельно ранен. Оставался еще один. Мы поднялись и бросились на него. Он был застрелен в упор. Все это произошло неожиданно и быстро.

Старшина взял документы и оружие убитых. Я забрал приемник-передатчик, а упаковку – старший сержант, и мы начали отползать назад.

Когда возвратились к своим, старший радист доложил начальнику радиостанции Андрею о захвате немецкой рации.

– Хорошо, – сказал он, – давайте ее в машину.

Мы погрузили трофейную рацию в автомашину. Командир роты объявил нам благодарность.

Утром пришло подкрепление – пехота и танки, и мы опять перешли в наступление. Немецкая железнодорожная станция была взята, и наши части ушли дальше, в глубь Пруссии.

Витя Васенков (1932 г.)

г. Минск.

Мой брат

Это было зимой. Немцы возили из лесу дрова. Однажды мы – я, мой брат Володя, его друзья Алесь Абрамов, Толя Бойков и другие ребята – играли на улице около казармы. К нам вышел немецкий офицер и подозвал к себе. Когда мы подошли, он выбрал самых больших и сильных и повел во двор казармы. Там приказал сгрузить дрова с машины.

Я был меньше всех и меня не взяли. Пришлось идти домой. Когда Володя возвратился, по секрету рассказал мне, что случилось во дворе казармы.

Несколько немцев тоже разгружали дрова. Им стало жарко, и они сняли с себя верхнюю одежду и развесили где попало. Винтовки и револьверы лежали здесь же, около одежды.

На крыле переднего колеса автомашины лежала шинель, под нею, в кобуре, был револьвер. Володя заметил это с самого начала. Он вспомнил, как однажды дядя Маньковский сказал ребятам: «Вы бываете у немцев, покупаете у них папиросы и всякую мелочь. А вот „купить“ или „взять в долг“ оружие не догадаетесь. А оно нам очень нужно». Володя носил дрова и все думал, как бы завладеть револьвером.

Вдруг он увидел на тропинке толстый, без резьбы, согнутый болт. Болт мешал ходить: наступишь на один конец, другой ударяет по сапогу. Наконец один немец толкнул ногой и отбросил болт к машине. В это время из кухни вышли за дровами официантки. Одна из них остановилась неподалеку от болта. Заговорила с немцем, смеялась и носком толкала болт. Немец тоже смотрел на него. Когда девушка ушла, пнул ногой болт так, что тот подлетел вверх и ударился о топор, которым человек рубил дрова. Немец громко рассмеялся и побежал разгружать дрова. Официантки набрали дров и ушли. Человек поднял болт, посмотрел на него и отшвырнул.

Володя все это видел. У него появилась мысль, что болт ему может понадобиться. Хотел было поднять железку, но от машины к штабелю дров снова шли немцы.

Через, несколько минут ко двору подъехала еще одна машина. Она была нагружена доверху. Дрова разъезжались по сторонам и цеплялись за ворота. Шофер несколько раз пытался проехать в ворота, но это ему не удавалось. Тогда офицер послал на помощь солдат. Те, немного поспорив, стали сгружать дрова.

Как только солдаты отошли, Володя подобрал болт, торопливо расстегнул кобуру, взял револьвер, а на его место положил болт. Дровосеки стояли спиной к нему и ничего не заметили. Спрятав револьвер в карман, Володя взял полено и понес к штабелю. Штабель плотно прилегал к забору, который отделял двор от улицы. Володя подошел к забору, выбил поленом доску, положил револьвер на дрова и прикрыл его поленом. Друзья его смотрели и радостно улыбались. Володя погрозил им кулаком, и те опять взялись за работу.

Как только машина проехала во двор, зазвенел звонок на обед. Немцы быстро разобрали свои шинели, оружие и подались в казарму. Ребята тоже ушли со двора. На улице Толя тихо сказал:

– Мы видели все и следили за всем, что делалось на дворе…

– Когда немцы узнают, что пропал револьвер, начнут искать, спрашивать, кто взял. Скажете, что ничего не видели и не знаете, – сказал товарищам Володя.

На углу улицы он остановил друзей и прошептал:

– Пока немцы не хватились, револьвер нужно забрать. Вы наблюдайте, а я пойду.

Брат подошел к выбитой доске, просунул руку в щель и вытащил револьвер. Спрятал в карман и махнул друзьям – дескать, идите прямо, а сам пошел по другой улице. Он спрятал револьвер под тротуаром, напротив нашего дома.

На следующий день маму погнали копать окопы. Я и Володя остались дома. Мы играли с младшими детыми. В сенях раздался стук, и в хату вошли три немца. Начали расспрашивать про револьвер. Володя отвечал:

– Я ничего не знаю…

Немцы перерыли в хате все вещи, но оружия не нашли. Это обозлило их. Они набросились на Володю и избили его до крови. И это им не помогло – брат твердил одно и то же:

– Ничего не знаю… Никакого револьвера я не видал.

Я и жалел брата и гордился, что он такой смелый и стойкий. Немцы забрали Володю и повели. Офицер, допрашивавший его, сначала хотел взять лаской. Он сказал, что если Володя признается и вернет револьвер, то сейчас же будет отпущен домой с подарком. Но старания немца были напрасны: Володя повторял одно и то же. Тогда его начали пытать. Били плетками до потери сознания, отливали холодной водой и опять били. Голого сажали в холодную. Когда и это не помогло, собрали вместе трех мальчиков и начали говорить, что они один одного выдали. Осталось выяснить, кто из трех виноват. Немцы внимательно следили за мальчиками. Те стояли молча перед палачами, и каждый на хитрости немцев отвечал:

– Я-то не брал, а если кто брал или видел, пусть скажет.

Немцы убедились, что ничего от ребят не добьются. Отпустили Толю, Алеся, а Володю продолжали мучить. Но никакие пытки не могли сломить его упорство. Немцам надоело возиться с ним, и они решили прикончить брата.

Его повели в камеру смерти. Он вошел туда и увидел двух немцев, которые держали большой мешок. Володя сразу догадался обо всем. Так немцы расправлялись с партизанами, которые отказывались отвечать на допросах: завязывали человека в мешок в бросали под лед в Днепр.

Брат остановился у дверей. К нему подскочили два жандарма. Один схватил за руки, с силой заломил их назад, второй – за ноги. Подняли и сунули в мешок. Володя громко заплакал и попробовал дернуть ногой, но от сильного удара сапогом в бок охнул и затих. Его подняли, вынесли на улицу и бросили в машину. Через несколько минут грузовик отъехал.

Володя лежал в машине, и ему казалось, что в кузове, кроме него, никого больше нет.

Умирать Володе не хотелось, и он начал думать, как бы ему выбраться из мешка. Но что мог он сделать голыми руками? Вдруг в голову пришла смелая мысль: зубы! Он собрал в комок ткань мешка и начал быстро жевать ее. Сначала прогрыз небольшую дырку, просунул в нее пальцы обеих рук и принялся с силой рвать мешок. Когда дыра сделалась больше, брат просунул ногу и две руки, натужился, и мешок подался. Потом Володя высунул голову и посмотрел по сторонам. В кузове, действительно, никого не было. Это его обрадовало. Володя сбросил с себя мешок, ухватился руками за борт, изловчился и выпрыгнул из машины – под откос, в снег.

Неподалеку был лес, и Володя пополз к нему. Руки окоченели от холода, но он не обращал на это внимания. Ему не терпелось добраться до лесной чащи, спрятаться от злого врага – немца.

С полкилометра прополз Володя, когда услышал тяжелый топот лошадиных ног. Он оглянулся. По дороге ехал полицейский на коне. Заметив ползущего человека, погнался. Володя хотел подняться и бежать, но сильный удар плетью сбил его с ног.

Полицейский пригнал Володю в Шклов и сдал в комендатуру. Его посадили в тюрьму, допрашивали – кто он такой и откуда. Володя не признался. Через несколько дней его перевели в концлагерь. Вместе с другими его гоняли копать окопы около города.

Я часто носил ему передачу. Во время наших встреч он рассказывал, как немцы издевались над ним в гестапо и как спасся от смерти. Однажды сказал мне, где спрятал револьвер. Я отыскал его и через Володиных товарищей передал дяде Маньковскому.

В лагере Володя пробыл до прихода Красной Армии. Отступая, немцы вывезли его в Германию. Что там случилось с ним, я не знаю.

Коля Кайкулин (1931 г.)

г. Шклов.