Текст книги "1918 год на Украине (Воспоминания участников событий и боев на Украине в период конца 1917 – 1918 гг.)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

«Хорошо вам говорить «свободны!» – ответил полковник. – Но едва мы выйдем, первый же патруль приведет нас сюда обратно. Поставьте нам печать!» – «Откуда же я ее возьму? – возразил начальник казарм и, подумав, добавил: – В таком случае переночуйте здесь, а утром пойдете домой». – «Послушайте, – сказал полковник, – я живу почти напротив казарм, вы знаете где. Дайте мне конвой, который довел бы меня домой». – «Мы тоже живем недалеко, – присоединились и мы, – тот же конвой мог бы отвести домой и нас». – «Хорошо, – согласился поручик, позвал трех человек и приказал им: – «Отведите господ офицеров домой!»

Итак, до знакомства с мадам Ропсман не дошло! Конвой взял нас под свое покровительство. Патрули на углах улиц кричали: «Кто идет?», конвойные отвечали: «Свои!», и мы благополучно прибыли к своим домам. Я прошел в комнату к технику, который был уже в постели, и расположился на диване. Было ровно полночь. Я подумал, что завтрашний день будет, пожалуй, похуже сегодняшнего, но раздумывать над этим было бесполезно. Я заснул моментально и проснулся только, в полдень следующего дня.

* * *

28 ноября жена командира полка была той самой «жинкой чи дитиной», которая должна была посмотреть, что происходит в городе, и одновременно принести обед на всех пятерых: для себя, мужа, 10-летней Верочки (дочки командира), техника и меня. В городе было спокойно, и никаких объявлений, которые бы нас касались, не было. После обеда хозяйский сын вошел к нам сияющий и сообщил, что в Полтаву прибыл полковник Болбочан с одним из своих батальонов, окружил Красные казармы и арестовал «военно-революционный комитет». Мадам Ропсман «одержала шомполив», то есть была выпорота шомполами и посажена в тюрьму, а содержавшиеся там офицеры, над которыми она издевалась вчера, были выпущены на свободу. Их места заняли члены упомянутого комитета. Остается сказать о судьбе наших «главных сил» на восточном берегу Ворсклы. В ночь на 27 ноября «бронепоезд» начал отступление к Полтаве, но на первом же перегоне сошел с рельс и был брошен. Часть офицеров разошлась, часть последовала за капитаном 2-го ранга Ратмановым и добралась с ним до Миргорода, где присоединилась к отряду адмирала Римского-Корсакова [139]139
  Не вполне понятно, о ком идет речь. К этому времени в российском флоте был только один контр-адмирал Римский-Корсаков – Петр Воинович (р. в 1861 г., окончил Морской корпус (1881), Офицерский артиллерийский класс (1896), курс при Морской академии (1898), но он был командиром Владивостокского порта. Возможно, имеется в виду капитан 1-го ранга Михаил Михайлович Римский-Корсаков, р. 1873. Окончил Морской корпус (1890). Георгиевский кавалер. Капитан 1-го ранга, командир отряда судов северо-западной части Черного моря. Летом 1919 г. в Северо-Западной армии, затем во ВСЮР и Русской армии; начальник штаба Черноморского флота, в январе 1920 г. командир Николаевского порта. Контр-адмирал (24 ноября 1919 г.). Эвакуирован до осени 1920 г. из Феодосии. На май 1920 г. в Югославии. В эмиграции в Дании, в 1931 г. возглавлял группу морских офицеров в Копенгагене. Умер в феврале 1950 г. в Копенгагене.


[Закрыть](откуда взялся этот отряд, я так никогда и не узнал). Что касается отряда генерала Купчинского, то 26 ноября он пролежал в снегу на поле под огнем противника, а 27-го утром, когда раздалась стрельба в тылу, в Полтаве, генерал объявил офицерам, что «слагает с себя командование и предоставляет каждому свободу действий», а сам пошел в Полтаву. Большинство офицеров разошлись одиночным порядком, но небольшой группе было по дороге с генералом, и она последовала за ним. В Полтаве, идя по улице параллельной Александровской и выйдя на высоту осажденного губернского правления, эта группа натолкнулась на левый фланг противника и атаковала его. Противник был захвачен врасплох и рванул назад. Наш поручик Шервуд и его брат, юнкер, говорили нам впоследствии: «Мы бы его разогнали и вас освободили бы, но когда нам оставалось только колоть противника штыками, никто на это не решился (и очень хорошо сделали, замечу я от себя!). Мы только кричали им: «Бросай оружие!» Несколько человек действительно бросили винтовки, но другие успели разглядеть, что нас только кучка. В результате вийтовки были вырваны у нас из рук и пленными оказались мы! Затем нас отвели к мадам Ропсман, а оттуда – в тюрьму, откуда на следующий день нас выпустил Болбочан».

На несколько дней в Полтаве наступило спокойствие, а в «Полтавском дне» мы прочли описание событий 27 ноября, из которого запомнилась такая фраза: «К полудню город был в руках запорожцев, и только небольшая группа офицеров в здании губернского правления героически сопротивлялась до поздней ночи». Лестно?!

У меня остался большой «зуб» против генерала Слюсаренко, который, облеченный диктаторскими полномочиями, был все время только «в инвентаре» гарнизона, а затем покинул нас, воспользовавшись немецкой протекцией. В июле 1919 года, в Екатеринодаре, я «отомстил» ему тем, что, увидя его сидящим на скамейке в парке, прошел мимо него, демонстративно не отдав чести. Генерал смотрел удивленно и молчал.

Через три-четыре года я встретился с поручиком Терещенко в Белграде, где он был тогда «бетонарским майстром». «Я до сих пор не могу решить, – сказал он мне, – хорошо ли мы сделали тогда, что подрались?» – «Конечно хорошо, – ответил я, – у нас есть теперь прекрасное воспоминание!» Потом он уехал во Францию, а я – в Чехословакию, и мы расстались навсегда.

П. Мирошниченко [140]140
  Мирошниченко П. Юнкер Чугуевского военного училища. Осенью 1918 г. в Старобельском офицерском отряде самообороны, затем в Донской армии, Добровольческой армии и BCЮР. Взят в плен, в 1921 г. содержался в лагере в Туле, бежал. Поручик. В эмиграции в США. Умер 20 октября 1971г.


[Закрыть]
СТАРОБЕЛЬЦЫ [141]141
  Впервые опубликовано: Первопоходник. № 4. Декабрь 1971 г.


[Закрыть]

Еще не выветрился из некоторых голов хмель бесчинств конца 17-го и начала 18-го, а немцы уже тут, в Старобельске.

Кайзеровские: прусского литья и прусской шлифовки.

Офицеры в погонах, щеголеваты, чуть чопорны. Солдаты – подтянуты; мундиры на все пуговицы застегнуты; двое идут – в ногу идут.

Конные в шлемах с шишаками. Кони сытые, вычищенные до блеска, одной масти; хвосты – кокетливой челкой подстрижены.

Пришли утром, а к полудню приказ на видных местах. Поведение требуется хорошее; огнестрельное оружие сдать в комендатуру; нарушение приказа карается по законам военного времени.

Комендант. Имя (с приставкой «фон»). Чин. Кажется, подполковник; не помню.

Приказ на немецком и русском языках. Очевидно, комендант относительно гетмана, сердюков, державной варты, просвиты, ридной мовы и прочего был не в курсе.

Как выглядел тихий степной городок Старобельск в 1918-м? Без фабрик, заводов, шахт?

Пришли домой десятки офицеров и тысячи солдат.

Пришли, а не приехали, потому что до станции Сватово Екатерининской железной дороги 56 верст, а до Черткова Юго-Восточной, считай, все 70. Семейное счастье, чуть омраченное стыдом дезертирства или неожиданным увеличением семьи, – не тема этого рапорта.

Был неслыханный урожай. Некоторые удачливые поля дали почти 250 пудов пшеницы с десятины. Скот в теле; птицы – множество; овощей на три года вперед. В левадах, у курящих и некурящих, по грядке самосада. Не так духовит, как Месаксуди или Стомболи, но крепок. Нашлись и самородки-химики: варят горелку из муки, пшена, свеклы, картошки. И коньяк с четырьмя звездочками – кажется, Асланова – детский лимонад в сравнении с первачом.

Было и тихо и безопасно. На хуторах, в слободах, в самом Старобельске. В степи, на шляхах, в перелесках (лесов нет: степной край). Ни стрельбы, ни грабежей, ни конокрадства.

А старобельчанам чего-то не хватало. Порядка, державности. Никто не спрашивает: а скажи, земляк, на основании какой бумаги с печатью ты смылся с позиции?

Не зовут также «белобилетчики» воевать до победного конца. Не собирают налогов, не берут скота, не трогают птицы.

Не тревожат молодых женщин и девушек настойчивым ухажерством.

Не просят денег на неотложные нужды революции. Не слышно, чтоб собирали монету на расходы – против революции.

С фронта пришли и такие вояки, что бились в Восточной Пруссии у Кенигсберга; шагали с перевалов Карпат в Венгерскую Долину; отбивали победоносный такт под Преображенский марш в старом русском граде – Львове; прикрыли грудью бегство союзников. Нередко у офицеров – Владимир со мечи и банты. У нижних чинов – кресты на ленте полосатой: Егория, победы несущего. Как же так? В нашем Айдаре, в Старобельске, – немцы купают своих коней; с хвостами – челкой, как в Польше у прифронтовых дев…

Молчание – часть приказа фон-коменданта о хорошем поведении. Ну… и помалкивали!

У царя Соломона был перстень с надписью: все проходит. Хорошо царю, читает и говорит: готовься, Соломон, к худому. Худо ему, вертит царь кольцо и себя успокаивает: не горюй, Моня! И худое минует!

У старобельчан такого кольца не было. И потому уход немцев казался в первые часы неправдоподобным. Ушли?

Как видите. Нет приказа с объяснением: зачем пришли? почему ушли?.. Ушел и гетман, Правобережной и Левобережной: Мы, Павло и пр. и пр.

На второй день после ухода немцев прозвучали выстрелы на окраинах Старобельска. Явно – из винтовок. Потом – и в городе. До сего дня интересуюсь: найдя винтовку у мужика, немец не будет конвоировать его к «фон»: в присутствии матери, жены, детей – расстреляет; и это – один пункт. Второй? Ленин призывал моб-сволочь: штыки в землю; иди землю делить! Почему же мужик, дезертируя, не украл из цейхгауза две шинели, а притянул винтовку и две цинки патронов? Даже вопреки смыслу приказа вождя?

Пришла со слезами девочка-гимназистка, говорит: «Встретил меня солдат и сказал: дай вольно! Не дашь – возьму так! Что это значит, мама?!»

Перед храмом поймали прапорщика запаса: забыл срезать погоны. Свалили наземь. Долго били ногами. Отдал Богу душу – по рассеянности: прозевал уход немцев, кайзеровских. Враги-немцы разрешали русским офицерам носить погоны и всем воинским чинам – их ордена за пролитую кровь, за Фатерлянд-Святыню. Через часы – воцарился Хам: о Святыне – не знает.

Так сформировалась Старобельская офицерская дружина, в два месяца переименованная в Старобельский офицерский отряд.

Для воссоздания Великой, Неделимой? Нет!

Для защиты чести матерей наших и сестер-школьниц. Для защиты рассеянных прапорщиков запаса из сельских учителей и мелкопоместных дворян (и они – все – на фронте!). Для спасения себя.

102 штыка… штыков не было! 6 сабель; на своих конях. Один Максим; один Виккерс; 12-13 лент; по 70 патронов на винтовку.

Нет газет. Роптали курильщики: бумага – мягка; размер – подходящий. Пошли слухи. В Харькове Саенко взял 20 больших домов, и в подвалах сидят тысячи. Всяк день – стреляют. А кого, сколько – свидетелей нет.

Луганский патронный шлет подводы с патронами, а кто принимает, где прячут – неизвестно.

В Киеве убивают офицеров. В одном конце – петлюровцы, а в другом – «кацапы». Да за что? Неизвестно!

Старобельск – вольный город. Вроде Гамбурга или Бремена, Риги – в Средние века.

Пришли петлюровцы. Их встретили мы – старобельцы. Бить офицеров? Трудно: у нас два пулемета. Жидов, может? Не разрешаем… и они – люди. «Так ходимо, хлопци!» – И ушли.

Ингуши. С князем (своим) – командиром. Суровые. Молчаливые. Кой их черт принес с гор в степь Старобельскую?

Объяснил штабс-ротмистр N-го гусарского полка: следуем в расположение Южной армии… Князь-командир сказал? Точка!

Полковник Фицхелауров [142]142
  Фицхелауров Александр Петрович, р. 8 июня 1878 г. Из дворян, сын офицера ВВД, казак ст. Новочеркасской области Войска Донского. Окончил Донской кадетский корпус (1897), Николаевское кавалерийское училище (1899). Офицер л.-гв. Атаманского полка. Полковник, командир 36-го Донского казачьего полка. В Донской армии; в апреле 1918 г. командир казачьего партизанского отряда, Новочеркасского пешего полка Южной группы, с 9 мая 1918 г. командир Северного отряда той же группы, командующий Северной группой, генерал-майор, с 1 июня 1918 г. – командир Царицынского отряда, с 9 июля 1918 г. – в нач. августа 1918 г. командующий войсками Усть-Медведицкого войскового района, с сентября 1918 г. командир 12-го Донского казачьего полка, с 8 декабря 1918 г. военный губернатор и командующий войсками Старобельского района, с 2 января 1919 г. командующий войсками Чертковского боевого района, с 1 марта 1919 г. – 5-го Донского армейского корпуса, с 12 мая 1919 г. – 5-й Донской дивизии. Осенью 1919 г. командир 9-й Донской пластунской бригады, с 24 марта по 1 мая 1920 г. командир 8-го Донского казачьего пешего полка, затем – 2-й бригады 3-й Донской дивизии до эвакуации Крыма. Орден Св. Николая Чудотворца. Генерал-лейтенант (13 декабря 1919 г.). Был на о. Лемнос, с 12 декабря 1920-го по 1921 г. командир 3-й бригады 2-й Донской казачьей дивизии и начальник лагеря на Кабакдже, где издавал журнал в 3 экз. Осенью 1925 г. в составе Донского офицерского резерва в Болгарии. В эмиграции во Франции. Умер 5-6 марта 1928 г. в Париже.


[Закрыть]привел в Старобельск три сотни своего 12-го Донского полка.

Полковник привел свои сотни не для того, чтобы обеспечить наши животы и честь наших очагов. По особому заданию атамана и Войскового Круга. В чем задание? Не знаю: был я тогда юнкером разбитого Сиверсом Чугуевского военного училища. [143]143
  О последних днях Чугуевского военного училища см. выше воспоминания Б.Д. Сырцова.


[Закрыть]

Думается, что и старшие Отряда не удостоились объяснения полковника. Он им сказал:

– От статуса «домоохраны» ступите на путь воинской части, держащей фронт, – передовую позицию. Бог в помощь!

Так старобельцы, без вооружения духовного и материального, вступили на тернистый путь, безнадежный, но честный – Добровольческой армии.

Нет газет, телеграмм, писем, – только слухи: большевики из Харькова – заняли Купянск. Да нет же! Они уже на станции Сватово. А я говорю – в Мостках они… Такие речи слышны были в «штабе» отряда. Солидные – играли в преферанс. Моложе – в «железку» и «очко». Пора! – сказал один. Уже 10. А сегодня декабря 24-е. Сочельник! Там уж – дома то есть! – ждут.

Против красных – на шляху – заставу поставили.

Два прапорщика. Один – совсем одинок; второй – еврей: им по их Талмуду свинина воспрещена; три юнкера – пусть пороха нюхнут. Доброволец Царевский.

Застава в хате лесника. Перелесок. Край – степной. На опушке – часовой и подчасок. Утром вышли все. Все шесть.

Заняли дорогу. Огонь. Ружейный. По нас. Или красные щупают дорогу, или лесной сторож сообщил что и как. Не знаю.

Терпим потери. А не стреляем: ни черта не видно и патронов мало. Убит прапорщик Попович. Убит доброволец Царевский; ранен прапорщик Маркус. Убежал подводчик, к нам прикомандированный.

Положили мы Маркуса на сани и быстро вошли в мертвое пространство. Крут левый берег Айдара.

Бой – если я его, а он меня. Но если только он меня – плохо.

Из шести мы потеряли троих, не сделав выстрела. Боялись? Нет. Противника не видно, а стрелять в воздух, имея 70 зарядов, нецелесообразно.

К штабу отряда. Нет штаба. К домам, где донцы. Нет донцов. На улицах – неразбериха. Беженцы. Беспорядок. И сдали мы коня, сани, Маркуса – семье беженцев.

Куда наши ушли? А – туда, показывают обыватели на… Чертково. Вот мы и стояли. Без выстрела. Потеряв 50 процентов своей… заставы… в шесть персон.

Евсуг. Большое село на пути Старобельск – Чертково. Земская школа. Слабый светильник, вроде каганца из гоголевского «хутора близ Диканьки».

– Ну, как?

– Да так! Обоз беженцев, с версту длиною, стоит в степи. Как там дамы «ходят до ветру» – неведомо; как пеленают обмоченных младенцев – неведомо; что едят – тоже неизвестно. Нас вроде сотня; донцов – три сотни. Командует полковник Фицхелауров. Донцов отдал под руку брата, войскового старшины; а нас – штабс-капитану Рассказову. Для обоза – выделил двух казаков на коне.

А в Беловодске крестьяне решили сжечь живьем 40 офицеров. В школе. Бревна подкатывают, керосином обливают, поджигают. У сорока – только 8 наганов. Не все имеют полный заряд. Горят живьем, отбиваются. Один убежал. Явился к полковнику.

У Фицхелаурова – обоз; с женщинами, детьми, ранеными. Верста. У Фицхелаурова – 39 офицеров, ждущих кончины мучеников. Противу – 15-тысячная слобода. С «фронтовиками». С трехлинейными нарезными. А за ночь оказалось – и с пулеметами.

И велел нам Фицхелауров штурмовать Беловодск. Оставив на попечение Божие наших раненых, женщин, девушек – на пытки и позор.

Не дошел я до школы, не видел освобожденных из огня офицеров.

А о штурме Беловодска – в следующей главе. [144]144
  Воспоминания остались неоконченными: поручик П. Мирошниченко отправил эту статью в редакцию «Первопоходника» 19 октября 1971 г., а 20-го умер.


[Закрыть]

Раздел 5
ЕКАТЕРИНОСЛАВСКИЙ ПОХОД
В. Гуреев
ЕКАТЕРИНОСЛАВСКИЙ ПОХОД [145]145
  Впервые опубликовано: Часовой. № 405-407. Январь-март 1960 г.


[Закрыть]

Настоящий рассказ является извлечением из более подробного описания похода. Хотя последнее было составлено по моим кратким заметкам того времени и другим материалам из архива покойного Б.П. Войнарского, [146]146
  Войнарский Борис Павлович, р. в 1895 г. Окончил Киевский университет, Казанское военное училище. Подпоручик. Участник Екатеринославского похода. В Добровольческой армии и ВСЮР на бронепоезде «Волк», в январе 1920 г. в Крыму, затем в Алексеевской артиллерии до эвакуации Крыма. Галлиполиец. Осенью 1925 г. в составе Алексеевского артдивизиона во Франции. Штабс-капитан. В эмиграции во Франции. Капитан. Умер 30 ноября 1957 г. в Сент-Жан де Люз (Франция).


[Закрыть]но прошли годы и многое забылось, многое могло быть невольно искажено. Некоторые события могли быть мне и вовсе неизвестны. Поэтому я прошу участников похода в случае обнаружения ими ошибок или упущений внести свои поправки.

Только таким путем может быть достигнута поставленная мною цель: дать современникам и историкам правдивый материал об одном из эпизодов нашей Гражданской войны.

1. Перед походом. Первый этап

Уже с конца октября 1918 года обстановка на Украине сложилась смутная. Произошла немецкая революция, и оккупационная власть сразу сдала: она постепенно рассыпалась, как бочка с лопнувшими обручами.

Порядком в городе не занимался никто, кроме бессильной городской управы, в губернии было беспокойно. Призрак анархии нависал над югом России все больше и больше.

Быстро обнаружилось, что гетманская власть не имеет прочной опоры в народе. Петлюровское движение разливалось все дальше и шире.

Но и в его прочность поверить было трудно, так как за петлюровцами отчетливо маячили красные знамена и советская власть готовила поход на Украину.

В Екатеринославе были расположены части 8-го гетманского корпуса: два пехотных полка, артиллерийский полк, мортирный дивизион (без орудий), конный полк, броневой дивизион и др. мелкие соединения.

Все это, за редким исключением, представляло лишь кадры, так как немецкое командование не разрешало достаточных формирований.

Как только гетманская власть рушилась, корпус во главе со штабом принял добровольческую ориентацию: везде запестрели трехцветные флаги, украинский язык (который и раньше не всегда применялся) как ветром сдуло, офицеры и солдаты надели погоны русской армии, в собрании на почетных местах появились портреты вождей Доброармии.

Тут же произошел и отсев: все «щирые украинцы» покинули корпус. Зато он пополнился людьми русского направления, не желавшими до сих пор служить под гетманскими знаменами. У нас была даже собственная моторизованная пехота – так называемое «прикрытие». Присоединилась к корпусу и добровольческая дружина, сформированная для охраны порядка городской управой и показавшая себя как одна из самых боеспособных частей.

В результате в городе оказалось две организованные и враждебные силы: 8-й корпус и петлюровские войска.

Столкновение было неизбежно, и оно произошло 23 ноября Петлюровцы атаковали нагорную часть города, где были расположены части корпуса. После боя, длившегося почти целый день, с участием артиллерии, они отступили, понеся потери.

Этот бой всколыхнул корпус и сплотил его еще больше вокруг трехцветного знамени. Мы почувствовали свою силу, возможность успешного сопротивления и окончательно ощутили себя частью белой армии.

Так быстро и логически возникла идея похода для соединения с нею, ибо было ясно, что, оставаясь на месте, корпус обрекал себя либо на беспрерывную и бесплодную борьбу с петлюровцами, все больше и шире захватывавшими Украину, либо на бесславное разоружение и распыление.

Когда поход был объявлен, это было встречено с восторгом – наконец-то!

Вышли мы из города около полуночи 27 ноября. Как ни неожиданно это произошло – приказ был дан всего за час до выхода, – окрестные жители об этом узнали, и мы проходили мимо молчаливых человеческих стен, стоящих с двух сторон улицы. Многие нас молча крестили. Что могли они сказать нам, кроме напутственной молитвы, что могли мы пожелать им, тем, кто оставался во власти анархии?

Наутро петлюровцы заняли наши казармы, и первое, что они сделали, – зверски расправились с женами и родственниками, которые, не зная об уходе корпуса, пришли в казармы навестить мужей и близких.

Куда же мы шли? Было три возможных пути: на Донбасс через южную часть Екатеринославской губернии или в Крым на Мелитополь. В этих обоих случаях надо было переправиться через Днепр, что было главным препятствием, у Александровска. Третий вариант был более далекий и сложный – идти в Крым через Перекоп. Его, как увидим дальше, и пришлось выбрать.

Отряд вышел в поход под начальством командира 8-го корпуса генерала Васильченко, при начальнике штаба полковнике (впоследствии генерал-квартирмейстере у генерала Врангеля) Г.И. Коновалове [147]147
  Коновалов Герман Иванович, р. в 1882 г. в Бессарабии. Из мещан. Окончил Херсонскую прогимназию, Одесское военное училище (1902), академию Генштаба (1912) (1914?). Подполковник, и. д. помощника начальника отдела управления генерал-квартирмейстера штаба главнокомандующего Юго-Западным фронтом. В 1918 г. в гетманской армии в Екатеринославе. В Добровольческой армии с 9 ноября 1918 г. Участник Екатеринославского похода – в декабре 1918 г. начальник штаба Екатеринославского отряда, в начале 1919 г. начальник штаба Крымско-Азовской армии, в июне 1919 г. в штабе 3-го армейского корпуса, в сентябре 1919 г. генерал-квартирмейстер штаба войск Новороссийской области, с 12 сентября 1919 г., на 1-15 ноября 1919 г. старший адъютант оперативного отдела штаба войск Новороссийской области, 24 февраля – 10 марта 1920 г. врид начальника штаба войск той же области. В Русской армии генерал-квартирмейстер штаба главнокомандующего и начальник штаба группы ген. Улагая во время Кубанского десанта. Генерал-майор (с 6 июня 1920 г.). В эмиграции в Болгарии, с 8 февраля 1929 г. в Румынии; главный директор концессии в Трансильвании. Умер 30 марта 1936 г. в Клуже (Румыния).


[Закрыть]и в составе частей (сохранивших свои корпусные названия): 43-й и 44-й пех. полки; добровольческая дружина; всего пехоты было человек 500. Полк артиллерии – 4 орудия; 7-й конный Новороссийский полк – около 150 сабель, броневой дивизион в составе 5 броневых машин, 4 грузовиков, радиочасть, инженерная часть и лазарет (2-3 врача, 3-4 сестры и санитары). Всего вышло около тысячи человек, в большинстве офицеры.

В первую же ночь пришлось подорвать и оставить в поле все машины, так как они не могли идти по невылазной грязи. Это было катастрофой, так как с помощью броневиков корпус избежал бы многих боев и потерь. Но другого выхода не было. Пулеметы были погружены на подводы, и броневой дивизион превратился в разведывательный отряд, под прежним, однако, названием, которое звучало теперь как ирония.

Тотчас по уходе корпуса петлюровское командование организовало сопротивление, дав приказ небезызвестному атаману Григорьеву его «перенять» и уничтожить.

Первый бой произошел к концу второго дня по выходе с Малашковки (Нейенбург).

Стычка была недолгая, и силами одной передовой части отряд противника, засевший в окопе, был рассеян. Около сотни петлюровцев попали в плен и влились в корпус.

Отсюда корпус двинулся в Хортицу. Была сделана несколькими офицерами, переодетыми в штатское, разведка переправы через Кичкаский мост. Оказалось, что весь район и особенно мост охранялись сильными отрядами противника. Переправа была бы слишком рискованной, так как мост был минирован и в случае его оставления противником он был бы взорван. Так отпали первые два варианта и остался последний: идти вдоль Днепра и, переправившись где-либо ниже, повернуть на Перекоп.

Отсюда мы шли большими переходами, едва задерживаясь на ночлеги в попутных селах и избегая городов и железной дороги.

Была то осенняя распутица и невылазная грязь, то ударяли морозы и дорога превращалась в окаменелые кочки.

Все ехали на подводах, и поэтому отряд растягивался на огромное пространство в длину: сначала шла разведка, потом передовая застава, затем на известном расстоянии главные силы – пехота, артиллерия, штаб, обоз, лазарет – и затем в версте от них арьергард – все это было растянуто на 5-6 верст и создавало внушительное, но странное впечатление: можно было думать о переселении какого-то народа: все были закутаны то в тулупы, то в крестьянские свитки, а то и просто в одеяла. На некоторых подводах были женщины, так как многие женатые офицеры не могли оставить в городе свои семьи и вынуждены были их взять с собой. И только присутствие винтовок и пулеметов, да когда шла артиллерия и конница, создавали впечатление военной силы. Эта растянутость походного движения и две-три сотни подвод создавали благоприятные для нас оценки. На одном из ночлегов был подслушан такой разговор. Сидела на улице группа крестьян. Кто-то спросил:

– А як ты думаешь, Петро, ты же унтер-охвицер и довжон знать – чи много их, цих кадетов?

Спрошенный подумал и ответил:

– Та мабуть тысичь шисть-сим… а може и бильше…

– Бильше, бильше, – загудели голоса, – дивися – скильки пидвод, и опять же и конни и антиллерия – и йдуть, та йдуть без коньца…

Мы сами поддерживали это впечатление и, когда нас опрашивали, говорили, что у нас 3 пехотных полка, конный полк, бригада артиллерии и еще другие части. И это была правда, а то, что в каждой части было по нескольку десятков человек, – другой вопрос.

Пройдя немного дальше, мы с удивлением увидели, как наш отряд стал предметом легенды: в окрестностях говорили, что идет армия в составе нескольких корпусов, всех бьет на пути и ее нельзя удержать. Эти слухи возымели известное действие на дух противника, который сталкивался с нами в последующих боях, в особенности это сказалось в самом уязвимом месте – на переправе, как увидим дальше.

Углубившись от Хортицы в степь, мы все более и более ощущали чувство оторванности от всего привычного. Казалось, что мы окунулись в обстановку средних веков, где нет ни железных дорог, ни газет, ни почты – везде была ровная, однообразная степь да глухие деревни, ведущие почти натуральное хозяйство из-за отсутствия обмена, да непроезжие дороги. Никто не знал, что творилось дальше чем за 20-30 верст. Передавались слухи, которые ходили месяц тому назад по Екатеринославу, и другие – один нелепее другого. Так, встреченная в пути интеллигентного вида дама уверяла, что получено из Москвы радио о том, что Ленин «крестился, раскаялся и созывает Земский собор». Почтенный инженер в Хортице утверждал, что в Киев прибыли французские части и гетман формирует армию для похода на Москву, и т. д. и т. д.

Лишенная всякой духовной пищи, газет, информации, почты и связи, материально деревня жила богато. Правда, не хватало привозных продуктов, но хлеба, сала, птицы, яиц, масла было больше чем вдоволь. Весной собирались сеять лен и ткать полотно.

С местным населением у нас быстро устанавливались добрые отношения. После первых минут, когда обнаруживалось, что мы не грабим, не насильничаем и за все расплачиваемся, языки развязывались и наше короткое пребывание в деревнях проходило в добром согласии с хозяевами. Иногда кто был побогаче даже отказывались брать деньги: вы люди дорожни, а у нас усего хватае.

По совести могу сказать, что я не видел ни одного случая грабежа, или насилия, или крупной ссоры с населением.

В смысле политическом тогдашняя деревня не имела, да и не могла ее иметь, какой-либо определенной идеологии. Все устремления заключались в двух моментах: земля и порядок. «Земля теперь наша и никому ии не отдамо, – говорили крестьяне. – А хто наведе порядок, той буде и править – и бильше нам ничого не треба». Гражданская война рассматривалась как дело городских людей, до которого им, землеробам, не было никакого дела. Тогдашний народ просто не мог, не умел связать свое будущее с теми или другими социальными и политическими лозунгами и предвидеть ту обстановку, в какую он попал через два года, очутившись под властью красной идеологии.

Мы констатировали с удовлетворением еще одно обстоятельство. Несмотря на сепаратистскую пропаганду, крестьяне никак не считали себя врагами единой России, не видели никакой необходимости в отделении Украйны и не возражали против русского языка.

«Мы балакаем на нашей мови, – часто говорили они, – и нихай нам не мишають. Но диты хай вчатся по-русски и хай книжки пишут тоже по-русски – хто куды не пидався – на Москву, або в Сибир, або на Кавказ – так надо, чтоб був обчий язик».

Это не было отрывочными или мимолетными впечатлениями. Эти мысли и настроения мы наблюдали на всем пройденном нами огромном пространстве от Екатеринослава до Крыма. Конечно, среди молодежи и фронтовиков была известная доля настроенных по-иному – симпатизирующая то большевикам, то Петлюре, но это было меньшинство, чаще всего из деклассированного войной элемента, отвыкшего от деревенской обстановки и работы и искавшего иной, легкой и прибыльной жизни. Из таких, а также и из оставшегося не у дел городского населения и формировались петлюровские, махновские и советские войска, где прослойка действительно идеологически настроенных людей была чрезвычайно тонка.

Две недели пути прошли спокойно: нас никто не тревожил.

Наконец подошли к днепровским плавням и втянулись в дефиле – 25-25 верст шириной – между Днепром слева и железной дорогой справа.

Ясно было, что именно здесь нас должен был подстерегать противник и загородить дорогу. События разыгрались, как только мы подошли к большому селу, уже в Херсонской губернии – Ново-Воронцовке. Наступила огненная неделя похода.