Текст книги "Сердце Эухеньо (СИ)"

Автор книги: Августин Синяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Летел над водою я, весел и горд,

Играл лопастями мажорный аккорд,

Как вдруг под собою узрел я паром

И женщину милую сердцу на нем.

Я выполнил высший над ним пилотаж -

Спираль, бочку, горку, восьмерку, вираж,

Затем автожир свой направил в поля,

Его посадил, а вокруг конопля

Росла, источала густой аромат.

Я той конопле несказанно был рад.

Хотел я той даме цветов подарить

И их коноплею решил заменить.

Набрал я огромный красивый букет,

Его завернул осторожно в пакет,

Чтоб он не промок, пока буду я плыть

К той, кого вечно готов был любить.

Прыгнул в канал я и стал заплывать,

Левой и правой рукой подгребать.

Вот до парома добрался Боян,

Приняв беломорских целительных ванн,

Из ила восстал на паромном борту,

Букет из пакета извлекши, и тут

Увидел ее. Она прямо ко мне

Шагала, роскошная, словно во сне:

Глаза с поволокой, вздымается грудь,

И нет целлюлита, ну разве что чуть.

Я сразу пред ней на колени упал

И свой конопляный букет ей отдал.

Представился я: "Мое имя Боян

Шарикописало. Я не хулиган.

Я на автожире своем пролетал,

Увидел тебя и весь затрепетал".

Она, брови хмуря, ответила мне:

"Ненухер меня величают, я мент, ═

Госнаркоконтроль, вот ты, милый, попал."

Тут я взаправду уж затрепетал.

Оставил букет я и за борт шагнул,

Поглубже в канал поскорей занырнул.

Стреляла Ненухер, не дрогнув рукой,

Спускала блестящий крючок спусковой.

Попал я под выстрел сквозь толщу воды,

И пуля мне сбрила клочок бороды.

Я не дышал минут десять иль час,

Пока свет сознанья во мне не угас.

Очнулся я только уж на берегу,

Мокрый, усталый, с проблемой в мозгу.

Слегка пошатнувшись, я на ноги встал

И свой автожир через час отыскал.

Но трудно мне было поверить глазам:

Пока плавал я с коноплей по волнам,

Лишился он всех цветметалльных частей -

Втулок, колесиков, всех лопастей – ═

Осталось лишь кресло среди конопли

Стоять, остальное давно унесли.

Подумав немного, пошел я на юг.

Узрел скоро пару унылых лачуг.

К одной подошел я и в дверь постучал,

Но пес во дворе на меня нападал.

Тогда убежал я к лачуге другой.

Там рядом валялся тахометр мой.

Я осторожно подкрался к окну,

Увидел деталь автожира одну,

Затем и другую, а после и все,

Однако вернуть я не мог их совсем:

В бедной избе, несравнимой с квартирой,

Дети играли в куски автожира.

Я не могу отнимать у детей, ══

У них не могу отнимать, хоть убей.

Тут уж я вовсе ударился в грусть.

Как же домой я теперь возвращусь?

Как починить автожир? Где мне взять

Лишних деталей? Решил я поспать.

Вижу, в сарае лежит сена стог.

Я подошел и угрюмо возлег.

Взглядом обвел обветшалый сарай

И заприметил в углу аппарат.

Было его назначение мне

Ясно сполна и понятно вполне. ═

У аппарата стояла бутыль,

Все покрывала пушистая пыль.

Жидкости я произвел дегустацию,

И посетила меня мотивация.

Я аппарат подхватил и побег.

Несся за мной самогонный душок.

В поле я выбежал, в кресло присел.

Сразу ремонтный процесс закипел.

Пока из бутыли я медленно пил,

Я в автожир аппарат превратил.

Поднялся я в небо и тронулся в путь.

Порой вспоминаю, и тянет всплакнуть.

Ненухер моя, горяча, недоступна,

Где-то вдали побеждает преступность...

Как хорошо, что теперь мы друзья:

Мой автожир, Похуеску да я".

Слушал его Эухеньо, рыдал.

Был он растроган и весь сострадал.

Потом отдышался, решился спросить:

"Боян, хочешь Мексику ты посетить?

Моих мы родителей там навестим,

Троцкого дом и Ушмаль посетим".

"Конечно, летим, – согласился Боян. -

Будешь ты штурман, а я – капитан.

Вместе Атлантику мы пролетим,

В Мексике круто с тобой притусим".

Боян развернул автожир и втопил.

Э. Похуеску себя укусил,

Чтоб убедиться, что это не сон,

Что друг настоящий был им обретен.

Они пролетели Бискайский залив,

На Понта Дельгада слегка закусив,

Продолжили путь. Разразилась гроза.

Боян Похуеску с волнением сказал:

"Ты знаешь, мой друг, я ведь много летал,

Но шторма такого еще не видал.

Боюсь, что не выдержит мой автожир,

Что шторм в автожире наделает дыр

И вхлам поломает нам весь аппарат.

Я думаю, что приземлиться пора.

Мне кажется, шторм нам ниспослан судьбой.

Оставшийся путь не осилим, друг мой.

Смотри, Эухеньо, под нами Бермуды!

На них запрещают любые фастфуды.

Мы можем туда полететь и пожить,

Правильно кушать, здоровыми быть".

Но только раскрыл Эухеньо ебло,

Как весь автожир дохуя затрясло.

И начали части его отлетать,

И молнии принялись их поджигать.

Распался на атомы весь автожир.

Один пассажир и второй пассажир

Со скоростью страшной направились вниз,

К хуям посылая природный каприз.

***

Смешались в одно небеса и вода.

Стихию ничто не могло обуздать.

Но время прошло, успокоилось море,

И дивное чудо предстало их взору:

Лодка – не лодка, корабль – не корабль.

Боян из них был наиболее храбр:

Подплыл, ухватился рукой за корму.

Залезть, впрочем, не удавалось ему.

Тогда Похуеску его подсадил,

И вскоре они уже оба без сил

Лежали на дне той диковинной шхуны.

Шуруп Боян робко потрогал латунный.

Остров Бермудский вдали засверкал.

Лодка несла их к подножию скал.

Спросил Похуеску: "Что делать, Боян?"

"Нужно использовать катамаран", -

Боян отозвался весомо и веско,

И взялся за дело наш друг Похуеску.

Педали крутил он вперед и вперед,

И катамаран совершил поворот -

Теперь они мчались на солнечный пляж,

Волну оседлали, словили кураж,

На берег их вынес лихой океан.

Герои покинули катамаран,

Но тут местный житель их взял в оборот.

Стал он кричать: "Собирайся, народ!

Тут двое приплыли а с ними-то, вот,

Явилась легенда, блять, ноги мне в рот!"

Народ собирался, стекался на пляж

И взялся бермудский вести арбитраж.

И наш Эухеньо из разговора

Пришел к пониманию сути их спора.

Тот катамаран был, читатель, не прост.

Его обсуждали и в гриву и в хвост,

Потерян он был уж лет двадцать назад

И начал по морю вершить променад.

Хозяин его как ребенка любил

Затем, что Пикассо подарен он был.

Художник его от руки расписал

И этим высокую ценность придал.

На левом борту и на правом борту

Пикассо изобразил по коту,

А между ними огромный омар

В клешнях держал пять электрогитар.

Эта картина на стиле кубизм

Олицетворяла экзистенциализм

И стоила, видно, немаленьких средств,

Могла даже пару составить наследств.

Бермудцы упорно пытались решить,

Кому надо катамаран присудить,

Коль прошлый владелец уж помер давно,

И он не имел дочерей и сынов.

***

Но вот прибежала на берег она -

В плечах широка и совсем не стройна -

Мэр города, всех островов голова,

Мисс Супербермуды-2002.

От бега совсем раскраснелась лицом,

Но, в общем, держалась она молодцом.

Воскликнула: "Боже! Пикассо приплыл!"

И стала в восторге скакать, как дебил.

Лицо становилось красней и красней.

Пустились бермудцы скакать вместе с ней.

Боян с Эухеньо уныли совсем,

И им показалось, что ебнулись все.

Боян прошептал: "Ах, какая мадам!

Как жаль, что она не сильна по мозгам.

Ее бы я вечно любил и любил,

Остался бы здесь, стал бы сам, как дебил.

По побережью я б с ней танцевал,

И радостно жил бы, и горя не знал.

Мой друг Эухеньо, ты вообрази:

Когда на моем ты уселся шасси,

Тебе рассказал я о горе своем,

О даме, с которой не быть нам вдвоем.

Уверен я был: нет на свете милей -

Такой у нее был шикарный филей.

Но чу! Что я вижу! Не верю глазам!

На душу мою проливает бальзам

Прекрасная фея бермудских широт.

Я б с ней совершил автожирный полет.

Рассыпался в прах дорогой автожир,

Но я же теперь автожирный факир!

Могу автожир я в два счета собрать

И милую деву на нем покатать".

И шагом уверенным двинул Боян,

Чтоб автожиром стал катамаран.

А наш Эухеньо не растерялся -

Он громко к бермудцам меж тем обращался:

"Ай эм Эухеньо, сернейм Похуеску,

Май хаус из зеар, за тем перелеском.

Ви крэшд ин зе оушен наш автожир.

Вон тот человек был его командир,

А я пассажир. В небесах мы неслись,

Упали мы в воду, но мы не сдались.

Поймали дрейфующий катамаран.

Вон тот человек стал его капитан,

А я пассажир. Мы приплыли сюда.

Ушло у нас много на это труда.

А в данный момент мой товарищ Боян

Перепроектирует катамаран.

Но вы не волнуйтесь, май диар мадам.

Ценность творения этого нам

Понятна, и мы Пикассо сохраним,

В винты автожира его превратим".

Сказала мадам: "Привет, Эухеньо!

Спасибо за возвращение творенья.

Без разницы: катамаран, автожир.

Давайте отметим! Устроим мы пир!

Я, кстати, дружок, островам голова,

Мисс Супербермуды-2002,

Люблю очень торт апельсиновый Захер,

Зовут меня Анастасия Нунахер".

Боян встрепенулся и бросился к ней

С желанием облобызать ей ступней,

Но вовремя понял, что с ней незнаком

И может себя проявить дураком.

Почти припадая к желанным ногам,

Сказал: "Охуенно! Спасибо богам,

Что наш автожир на Бермуды попал

И я Вас, прекрасную, здесь повстречал!

Я слышал, фамилия Ваша Нунахер.

Я Вам сочинил небольшой амфибрахий:

Моя дорогая Нунахер!

У Ваших валяюсь я ног!

Я Вам сочинил амфибрахий

И выдумать лучше не мог!"

Нунахер была уж не очень красна,

Но в этот момент воспылала она.

И слова промолвить она не могла.

Всю жизнь она страсти любовной ждала,

И вот появился пред ней кандидат -

Не то чтоб красив и не то чтоб богат,

Но, в целом, совсем нехуев был в сравнении

С другом своим, Похуеску Эухеньо.

Поели они и попили они.

Сказал Эухеньо Бояну: "Женись!

Не смей упускать ты девицу такую!

Дай я вас обоих скорей расцелую!"

Чтоб не целоваться, Боян возопил:

"Смотри! Автожир я тут соорудил!

С Нунахер еще побеседовал я.

С тобою мы все-таки типа друзья...

Поэтому я предлагаю вариант:

Давай соберем поскорей провиант.

К родителям я тебя сопровожу,

Вернусь на Бермуды лежать на пляжу,

Коктейли хуячить, Нунахер любить,

Коктейль "Секс на пляже" чтоб в жизнь воплотить".

Что ж – наш Эухеньо расстроился очень,

Но виду не подал, поплакал лишь ночью.

Наутро они собрались улетать

И Пикассо арт-объект испытать.

Наш Эухеньо был мрачен совсем.

Он понял: французский распался тандем.

В тиши автожир океан пролетел

И в Мексике грустно и медленно сел.

В глазу Эухеньо блестела слеза.

Бояну он очень печально сказал:

Нет, никогда...

Нет – и пусть пройдут года -

Никогда не забыть

Мне тебя и наш с тобой полет...

Грустить не входило в великие планы

Пилота Шарикописало Бояна.

Пиафский мотив к сердцу не возлежал,

И Шарикописало напевно сказал:

Мой Похуеску, мой Эухеньо,

Ради Бога не грусти.

Ты посещай нас на день рождения

И маму с папой посети.

Вздохнул Эухеньо, Бояна обнял,

Стремглав развернулся и вдаль убежал.

Боян в автожир погрузился, взлетел,

И через часок небосвод опустел.

***

И вновь Похуеску остался один.

Подумал: "Шарикописало-то, блин!

Оставил меня он совсем одного.

Но, может, найдется причина того?

Может, со мною чего-то не так?

Вдруг я зануда иль, может, ай сак?

Может, я чем-то обидел его?

Может, убогое я существо,

И невозможно со мною дружить?

Родителей что ли об этом спросить?"

За этими мыслями наш Эухеньо

Шел, как сомнамбула, как привиденье.

И вот, в Акапулько он вскоре пришел

И приключение на жопу нашел. ══

***

Читатель! Я знаю, тебе интересно:

Г. Акапулько – опасное место.

Там 169 убийств ежегодно,

Разбой – это круто, грабеж – это модно.

Брел наш Эухеньо по калле Эндевор,

Где воровства ощутил он шедевр.

Двое парней показались вдали

И из дали к Эухеньо пришли.

Молча достав из кармана калаш,

Один сообщил: "Ты сейчас нам отдашь

Все, что в карманах лежит, и плащ свой,

И скажешь спасибо еще, что живой".

Сказал Эухеньо: "Что ж, я бы и рад,

Да только мой плащ – небогатый наряд, ══

И денег я напрочь, ребята, лишен

И в самое сердце судьбой уязвлен.

Покинул меня самый преданный друг,

Еще пережил я ужасный недуг,

Цыгане не приняли в табор, увы,

Не стал другом я и вампирской братвы,

Когда с горя я посетил гей-парад,

Ни один пидор там не был мне рад, ══

Едва я подрос, меня бросила мать,

Всю жизнь все старались меня избегать.

Не знаю, в чем дело: пусть я не красив,

Зато я умен и со всеми учтив,

Открыт я к общению, к новым друзьям,

Готов первый шаг всегда сделать я сам,

Однако никто не желает дружить

Со мной, и не знаю я, как с этим жить.

По жизни я вроде чувак не тупой,

Возможно, конечно, не очень крутой.

Я думал частенько: ну что же не так?

И вот, отнимают последний пиджак.

Пойду в Рио Гранде скорей утоплюсь -

Все лучше, чем к матери голый явлюсь.

Летел я к ней долго через океан,

Серьезный в пути пережил ураган,

И похуй теперь мне, поверьте, ворье.

Возьмите скорее мой плащ и белье!"

Преступники грозно глядели сперва,

Но проняли их Эухеньо слова.

К концу его речи один был в слезах,

И трясся калаш у другого в руках.

Первый сказал: "Меня бросила мать,

И начал тогда я людей ограблять,

Душой очерствел, стал жестоким козлом,

Нормальную жизнь променял на бухло!"

Молвил второй: "Ну а я педераст,

Чем был удручен – и украл контрабас.

Пойду я его музыкантам верну,

Окщусь и на мир по-другому взгляну".

И хором сказали они Эухеньо:

"Спасибо за помощь при перерождении!

Оставь себе плащ и, конечно, белье,

Возьми мое пончо, сомбреро мое.

Еще мы подарим тебе инструмент.

Поверь, это просто бесценный презент.

Ты сможешь признание в народе найти,

Играя на площади после шести".

Отдав ему пончо, сомбреро, гитару,

Бандиты достали большие сигары

И, их закурив, удалились в закат

И песню запели. Мотив был пиздат.

Знаком он тебе, мой читатель, поверь.

Услышав его, стих пишу я, как зверь:

Мы заведем себе и кол, и двор,

Пойдем Энрике выплатим налоги.

Калаш не нужен, больше я не вор,

Романтик я, но не с большой дороги.

Мы желаем жить – эх! – по-другому,

Мы желаем жить – эх! – по-другому.

Больше не лентяи,

Чао, жизнь блатная!

Тем, кто дружен, не страшны тревоги!

И в этот момент поглотил их закат,

И стал Эухеньо гитарой богат.

Совету бандитов он сразу же внял:

На площадь пошел и тотчас заиграл.

Он вскоре собрал небольшую толпу.

Послушать его собрались: лилипут,

Старушка, алкаш, аллигатор и кот,

Колдун деревенский и дама в трико.

Сказал лилипут: "Как он классно поет!"

Мяукнув, согласие выразил кот.

"Играет хуево", – сказала старушка.

"Но очень душевно", – заметил пьянчужка.

И лишь аллигатор устало зевнул

И жопу к Эухеньо свою повернул.

А дама сказала: "Как славно поет!

Как жаль, что мотивчик с проглотом сосет".

Колдун зашептал себе что-то под нос

И палец кривой к Эухеньо поднес.

Магическим светом его обдало

От ног до макушки, включая ебло.

И тут зазвучал из гитары соляк -

Крутое музлишко, а вовсе не шлак:

Один я скитался по свету,

Никто меня не любил.

Однажды гитару эту

Прохожий мне подарил.

Когда он меня увидел,

Он изменился в лице

И стал совсем безобиден

И опустил прицел.

Акапулько-ай-яй-яй-яй...

В краю достичтимых мексов

Прохожий бандитом был,

Работал с другом совместно,

А друг тот мужчин любил.

И очень они страдали,

Хотели меня пристрелить,

Однако речам моим вняли

И честно решили жить. ═

Акапулько-ай-яй-яй-яй...

Аплодисмент Эухеньо сорвал,

А также собрал небольшой капитал.

На следующий день он поехал в гастроль.

Унял ненадолго сердечную боль.

Везде принимали его на ура.

Шампанское употреблял он с утра,

Фанатов он в номер к себе приглашал

И там дополнительно их ублажал.

И вот заработал он много бабла,

Но знал, что бабло не спасает от зла.

Думал Эухеньо: "Теперь я богат,

С мужчинами часто имею приват,

Но все ж я лишен настоящей любви.

И пусть популярен я и даровит,

Мне кажется, что-то со мною не то.

Быть может, родители скажут мне что".

Закончил свою Эухеньо гастроль,

Фанатам раздал дорогой алкоголь,

Гитару слегка на хую повертел,

Купил билет в Мехико и улетел.

***

Тако с буритто, пивко с халапеньо

Сожрал в самолете наш Эухеньо.

К пище такой он совсем не привык -

От острого вспух у вампира язык.

Сходя с самолета, он сильно страдал,

Опухший язык меж клыками торчал.

Таксисту он адрес не смог объяснить -

Пришлось до родителей пехом пилить.

Путь занял ни много ни мало три дня.

На третий героя ждала западня.

Когда в Сочимилько Эухеньо пришел,

Зайти он решился в огромный костел.

Пред ним распахнулась дубовая дверь,

И вышла к нему мексиканская дщерь.

Промолвила: "Странник, скорей заходи

И веру в Иисуса в душе породи!"

Наш Эухеньо шагнул за порог

И ощутил возгорание ног,

А сразу затем – возгорание рук,

Как будто прижали электроутюг.

В этот момент уяснил Похуеску,

Что вурдалакам в костеле не место.

И вскоре вампир наш усердно бежал,

И плащ знаменитый на нем полыхал.

Темпом таким он добрался за час -

Лишь у дверей плащ несчастный угас.

Свисал изо рта орган речи опухший,

Взгляд, как и плащ, тусклый был и потухший.

Последним усилием воли герой

Нажал на звонок подуставшей рукой.

Открыла ему незабвенная мать.

Хотел он ее крепко расцеловать,

Но мать отстранилась, лицо скривил страх,

Спросила: "Неместный вы в наших местах? ═

Я вас не припомню, вы новый сосед?

Завтра придите ко мне на обед".

Сказал Эухеньо: "Мам, это я!

Хотел, чтоб воссоединилась семья -

И вот, я приехал. Был путь мой не прост.

К вам с папой имею серьезный вопрос.

Однако сначала позволь мне войти,

Обедом приятным меня угости.

Скучал я отчаянно, мама, поверь,

Открой же пошире сердечную дверь!" ═

Мамаша смутилась, впустила его.

Вошел Эухеньо крадучись, как вор.

Отец приподнялся с дивана и вдруг

Узнал в Эухеньо свой личный продукт.

Смешался совсем он, не знал, что сказать -

В сыночке видна мексиканская стать,

Однако при этом лицом он темней,

Чем сто двадцать восемь безлунных ночей,

А рот полон острых огромных клыков,

И в красных глазах не хватает белков.

"Сынок! – он в итоге сумел произнесть. -

Не верю глазам! Наконец-то ты здесь!

Давно я хотел повидаться с тобой,

До этого видел лишь снимок я твой,

Но он передать не способен того,

Сколь... необычное ты существо".

Хотел Эухеньо переспросить

И о необычности поговорить,

Однако вмешалась в беседу их мать,

Чтоб на обед охуенный позвать.

Был на обед окровавленный стейк

С подливой из фиников и трюфелей. ══

Герой наш расслабился, живость обрел,

Активно беседовал, кушал и цвел.

Родители нравились сильно ему,

В связи с чем он не понимал, почему

Они не хотели с ним вместе в глуши

Румынской тусить (где тусить просто шик)

И в Мексику также не взяли с собой.

Возможно, любовь их была непростой,

Однако теперь страсти все улеглись,

И линии судеб их пересеклись.

Уверен был наш Похуеску: отныне

Будет любим он хоть кем-то и принят

Хоть где-то хоть как-то. Решил он сказать:

"Спасибо, что стали меня угощать!

Давно не встречал я столь теплый прием!

Давайте теперь мы втроем заживем.

Я буду работать. Пойду на завод,

Достигну я там небывалых высот.

Гордиться, поверьте, вы будете мной.

Недаром отец мой – великий герой!"

Так незаметно неделя прошла.

Мать Эухеньо слегка заеблась:

Сынок за ней следовал в дом и во двор

И без остановки твердил всякий вздор.

Он про вампиров пиздел, про Париж,

В повествовании возник некий Кржиж,

Цыгане какие-то, с ними ежи...

Не ясно, как много во всем этом лжи.

Отец оставался всегда в стороне

И становился холодным к жене.

В семье начинался внезапный разлад,

И мать понимала, кто в нем виноват.

Терпеть она больше уже не могла

И Эухеньо вопрос задала:

"Сынок, а не хочешь ли ты посетить

Каких-нибудь памятников, навестить ═

Канкун, Чичен-Ицу, иных пирамид?

Кстати, сосед наш отличнейший гид".

Не дожидаясь ответа от сына,

Она поспешила идею продвинуть

И к гиду его повела сей же час,

Чтоб на экскурсию сделать заказ.

Был Похуеску немного растерян.

Мать поспешил он скорее заверить,

Что время желает с семьей провести

И пирамид он еще посетить

Успеет. Быть может, на будущий год...

Но тут дверь открыл уж им экскурсовод.

"Ми номбре Пчелиньо, я гид, корифей

Майя и всяких подобных вещей. ═══

Пройдемте скорее со мною, дружок!

Вам будет приятно, ведь я же знаток".

Успел Эухеньо рукою махнуть,

Матери вслед удрученно взглянуть,

Но думал он: через пару деньков

Снова увидит своих родаков.

Пчелиньо мгновенно достал телефон -

Автобус прогулочный вызвонил он.

Зашел Эухеньо, куда-то присел.

Пчелиньо схватил микрофон и запел:

Сейчас тебе я покажу Чичен-Ицу

Там хорошо-о-о-о... и весь мир я к черту разверну – да! -

Когда примем мы там экстази.

Давай же вперед! Давай же,

Ведь я экскурсовод, бля, экскурсовод, бля!

Я Пчелиньо, я гений пирамид,

Я знаток, я могу показать тайны вечности.

Я, как черный уж, проскользну по вотчинам майя.

Я молодец-дец-дец.

Вижу ты горишь

Желанием узнать – да! -

Секрет пирамид,

Который очень майя берегли!

С тобой мы тот секрет найдем!

Со мной ты станешь майя суперзнатоком!

Давай же вперед! Я ведь экскурсовод, бля,

Я экскурсовод!

Давай же вперед!

Если хочешь к пирамидам, Пчелиньо споет!

Давай же вперед! (ведь я экскурсовод, бля!)

Давай же вперед! (да, я экскурсовод, бля!)

Я очень заебатый гид!

Не знал Похуеску куда его мчит

Веселый Пчелиньо, прекраснейший гид.

За окнами вился крутой серпантин,

Поэму свою продолжал Августин.

Но вот, наконец, тормознуло ТС

Среди живописных и памятных мест.

Герой наш сошел. Солнце било в глаза.

Пчелиньо, откашлявшись, громко сказал:

"Ну что ж, бьенвенида, мой друг Похуеску,

В царство культуры, богов и бурлеска!

Давай в пирамиду скорее пойдем,

Пока бог дождя не обдал нас дождем".

Зашли в пирамиду вампир и Пчелиньо,

И наш Эухеньо увяз в паутине,

Пчелиньо, однако, как дома тут был,

И мигом туриста он освободил,

Достал из кармана карманный фонарь,

А также другой гидовской инвентарь:

Брошюру, блокнотик, флажок, микрофон...

У входа стоял ягуаровый трон.

Наш Эухеньо устало зевнул,

К нему подошел, на него посягнул.

Пчелиньо тотчас закричал: "Твою мать!

Не смей, Эухеньо, на трон посягать!

Тебя Чак-Мооль может сильно проклясть!

Раз ты так устал, то садись лучше в грязь".

Вздохнул Похуеску и на пол присел.

И голос Пчелиньо над ним зазвенел:

"Смотри, это статуя Чака Мооля,

Богом дождя он работать изволил.

Чаша в руках у него непростая – ═══

Туда сердца жертв приношения кидают...

Ох, что это я! Не кидают – кидали.

Уж многие годы тут не убивали.

Но можешь энергию ты ощутить.

Для этого надо отвара отпить.

Я знаю древнейший индейский рецепт.

Шаманской науки я младший адепт.

Как только отвара ты выпьешь, мой друг,

Твой станет богами украшен досуг. ══

Но ты не волнуйся, они уж не те,

Не требуют крови, сердец и костей.

Просто красивый цветной пантеон.

Ну что ж, выпей и закуси. Вот лимон".

Флягу Пчелиньо ему протянул.

Герой из нее обреченно глотнул,

Долькой лимона отвар закусил,

Снова присел и совсем затупил.

Скоро уж стало казаться герою,

Что все шевелилось вокруг, как живое.

Чак подмигнул и немного привстал,

Трон ягуаровый громко урчал.

На ноги поднялся наш Эухеньо,

И началось тут светопреставление.

Чудищей стадо неслось по стене,

Голос Пчелиньо под сводом гремел:

"Чак, добрый вечер! Я жертву принес!

(Я молодец, я такой виртуоз!)

Ты посмотри на него, дорогой -

Он же вампир и к тому ж голубой,

Негр, румын и цыган, полагаю.

Его я покушать тебе предлагаю!"

Тут осознал Эухеньо обман:

Гид оказался совсем хулиган.

Снова с предательством встретился он,

Вновь был нещадно судьбой ущемлен.

Тут уж не выдержал наш Похуеску -

Заговорил он достаточно дерзко:

"Буенос ночес, божественный Чак.

Вы в жертву хотите меня или как?"

Чак громогласно ответил ему:

"В жертву хочу и, конечно, приму!"

Хоть жертвой стать Похуеску боялся,

Жить средь предателей он заебался,

Поэтому тоном суровым изрек:

"Что ж, очевидно, исчерпан мой срок!

Давай, Чак Мооль, вырви сердце мое.

Оставь себе плащ, левый клык и белье.

Пчелиньо, предатель, козел и мудак!

Хотя бы родителям ты передай,

Что я до последнего думал о них.

Они мне последние скрасили дни".

Исторг Эухеньо большую слезу,

Пальцем еще ковырнулся в носу,

Слюни пустил, а затем продолжал:

"Мир этот мерзкий меня заебал! -

После чего злобно выдавил прыщ. -

Пусть я убог, но душою не нищ!

Однако смеется судьба надо мной!

Где бы я ни был, везде я чужой.

Друга пытался не раз завести,

Даже порою друзей коллектив -

Не суждено было сбыться мечтам,

Были мечты мои всем по хуям.

В душе не осталось мечты никакой.

Давай же убей меня, бог, боже мой!"

Чак удивленно бровями махал

И Похуеске ушами внимал.

"Что же не так? – продолжал Похуеску. -

Я ведь не груб, и совсем я не дерзкий.

Вежливость я проявляю всегда,

Не обижаю людей никогда.

Чак, ты ведь бог – не известно ль тебе,

Что изменить мне в унылом себе,

Чтобы найти хоть каких-то друзей?

Если не знаешь, скорее убей!

Жить потому что уж так нету сил.

Может урод я, а может дебил?

Может в моем воспитании пробел?"

Чак от такого вконец охуел.

Он в темноту кулаком погрозил

И громогласнейше провозгласил:

"Жрец мой Пчелиньо! Что это за хрень?!

Что, бля, за негроподобный олень?

Жрать я такое сейчас не могу.

Вдруг я желудок перенапрягу?

Храбрых сердец я вовек лишь вкушал,

Статных, красивых я воинов жрал.

Это унылое черное чмо

Хуже, блять, чем помидор с ГМО.

Думаю, что, его плоти вкусив,

Я могу стать неприятен и вшив. ══

Давай-ка отправлю его я к хуям.

Другие пусть им занимаются там,

А ты приведи мне кого повкусней,

А то станешь сам скоро жертвой моей!"

Тут Чак-Мооль заклинанье сказал,

И наш Похуеску мгновенно пропал.

Что стало с Пчелиньо, не знает никто.

Однако, читатель, я думаю, что

Все льется кровь жертв по ладоням Пчелиньо,

Как льется задорно строфа августинья.

***

Во тьме Эухеньо летел и молился

И вскоре на гору цветов приземлился.

Там сад бурно цвел, колосилась трава.

Услышал герой наш такие слова:

"Ты что здесь забыл, мерзкий ты человек?!

Ты что, целиком потерял интеллект?

Единолично я тут нахожусь,

К верховным богам дохуя отношусь!

Светится лихо мое оперенье.

А ты кто такой?" Отвечал Эухеньо:

"Я тут оказался по воле чужой.

Послал меня к вам один бог дождевой.

Зовут Эухеньо меня, Похуеску.

Должен сказать, ваши перья прелестны.

Да и жилище вообще ничего.

Похоже, великое вы божество".

Змей в оперении был удивлен.

Очень давно жил изгнанником он

И не слыхал много лет добрых слов.

Привык быть воинственен, зол и суров

И даже не знал, что ему отвечать,

И в этой связи предпочел промолчать.

Тогда Эухеньо решил продолжать:

"Змей, дорогой, меня бросила мать, ═══

Когда был юнцом я. Приехал я к ней,

Однако она не желала гостей.

Меня на экскурсию сопроводила,

И сразу, похоже, меня позабыла.

А экскурсовод оказался адепт

Бога Мооля, фанат непотребств.

Вот этот жрец меня ввел в заблужденье,

И вместо архитектур посещения

Я чуть не погиб, был отправлен сюда,

И здесь мне случилось тебя увидать.

Скажи мне, прекрасный пернатый колосс,

Кто ты? Куда меня рок перенес?"

Змей отвечал ему: "Кетцалькоатль

Кличут меня. Я, как видишь, пернатый

Змей. Почитал меня весь континент,

Стол мой ломился от яств и от жертв.

Потом некий Тескатлипока явился

И на меня ни за что ополчился.

Был я наивен, мой друг Эухеньо,

С радостью принял его подношение.

Зельем он мерзким меня опоил, ═════

После чего я позорно тусил.

Я танцевал и показывал жопу,

Потом укатил из страны автостопом

И вот живу теперь тут, на горе,

Сажаю какао, лежу на ковре.

Я очень желал бы вернуться в народ,

Да только никто меня, братец, не ждет.

Время богов уж давно позади,

Мне интереса в них не возбудить.

Знать, оставаться навеки мне тут", -

Кетцалькоатль изволил вздохнуть.

Руку тогда протянул Эухеньо,

Перья погладил без всяких сомнений

И произнес: "Я ведь тоже изгой.

Знаться никто не желает со мной.

Средь моих предков цыганы, вампиры...

Прошу тебя, бог, ты проанализируй:

Может, остался хоть где-то на свете

Тот, с кем все сложится в этом сюжете?

Я ведь уже побывал в куче мест!

Табор цыган улетел до небес,

Замок вампирский вообще взорвало,

Когда дело до гомосеков дошло,

Они испугались чего-то во мне.

Я горе топил во французском вине,

Но встретил в тот день же я на рю д"Алжир

Душу родную, а с ней автожир,

В том автожире летали вдвоем,

Но вскоре упали вдвоем в водоем

И оказались в Бермудах. А там

Друг променял меня сразу на дам -

Даму, точнее, аж мэра Бермуд

(Анастасия Нунахер зовут).

В Мексику он меня все же довез

И улетел. Не увидел он слез,

Что проливал я в бермудской ночи

Под грохот грома и в свете свечи.

После внезапно я стал знаменит.

В этом помог мексиканский бандит -

Он подарил мне гитару свою.

Кстати, давай и тебе я спою!

Непонятно мне, как я попал

В место где живет Кетцалькоатль.

Я всю жизнь друзей себе искал,

А нашелся богозмей пернатый.

Хорошо, что он попался мне,

Потому что он такой хороший,

Этот всемогущий богозмей.

Я надеюсь, что он мне поможет.

Надежду в него я обрел,

И удачу сулит наша встреча.

Я песню ему произвел,

Чтоб он не забыл этот вечер.

Внимал ему змей, чешуею шурша.

Решил он, что в песне имеется шарм.

К тому же он знал, как вампиру помочь:

К тем людям, чьи лица темнее, чем ночь

Послать он его собирался. В своей

Премудрости вот что узрел богозмей:

В Америке, в городе на берегу

Увидел он: негры готовят рагу,

Один руку поднял себя почесать,

И понял змей: нечего больше искать -

Под мышкой у негра средь черных волос

Родинка, желтая, как абрикос,

И провиденье ему подсказало,

Что на Эухеньо такая ж торчала.

Змей набрал воздуху в мощную грудь

И песню изволил засим затянуть:

Знаю, Эухеньо, не забыть

То, что твои губы мне пропели.

Я тебя ═могу переместить

В черные рабочие артели.

Там живет еще твоя родня -

Деда твоего потомок дальний.

Ну, прощай, и помни же меня,

Чтоб я оставался актуальным.

Лети же, Эухеньо, скорей.

Там твой правнучатый племянник.

Лети же, (подмышки побрей)

Улыбкой украсив ебальник.

И Похуеску тотчас воспарил.

Кетцалькоатль слезу распустил,

Упала слеза в черноземный комок,

И вырос оттуда прекрасный цветок.

Еще много лет он впоследствии цвел,

И змей утешение в нем приобрел,

Холил, лелеял его, поливал...

Но этот сюжет Августин не писал.

***

Вернемся, читатель, к герою скорее.

Летит он, подмышки все бреет и бреет,

Улыбку еще примеряет к еблу.

И вот, подлетает к большому котлу.

Рагу варят негры, усевшись вокруг,

Лежат в отдаленьи мотыга и плуг.

Царило затишье, но тут наш герой

Фурор произвел среди негров собой.

Подмышку как раз Эухеньо добрил

И родинку взорам всеобщим явил,

Посадку свершив аккурат у котла

И всех ослепляя улыбкой ебла.

Вскочил один негр и громко вскричал:

"Ох, еп твою мать! Брата я повстречал!"

Подмышку он тут же представил публично,

И родинку все рассмотрели отлично.

Она, как две капли воды, походила

На ту, что чудовище с неба носило.

Тот вечер вампира удался вполне.

Он кушал рагу, привыкая к родне.

Внучатый племянник был счастлив и рад

И так выражался, используя мат:

"Щыт, мазафака, вот это сюрприз!

Ну, Эухеньо, ты авантюрист!

Сколько тебе пережить довелось,

Прежде чем встретиться нам удалось!

Но ты об этом теперь позабудь.

К нам предлагаю тебе я примкнуть.

Сегодня мотыгу тебе подберем,

Завтра работать с тобою пойдем.

Поле не пахано вовсе еще!"

Родственник сжал Эухеньо плечо.

Спал Похуеску всего полчаса.

Снилось ему, что он хочет поссать.

Вдруг был разбужен он дерзким пинком.

Солнце едва поднялось за окном.

"Вставай, мазафака, работать пора!