Текст книги "Сердце Эухеньо (СИ)"

Автор книги: Августин Синяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Синяков Августин Степанович
Сердце Эухеньо

Видишь ты дом вон за тем перелеском?

Живет в этом доме Э. Похуеску.

Дом одиноко стоит на опушке,

Вокруг безмятежно кукуют кукушки.

Выглядит все идеально снаружи,

Все живописно и красочно дюже.

Белки на зиму орех запасают,

Толстый медведь под сосной зависает,

Заяц пуховый с лисичкой флиртует,

Мимо олень большерогий кочует,

Волки-веганы растят помидоры,

Бабочка пляшет, как Терпсихора.

На первый взгляд все совсем идеально:

В мире животных уклад коммунальный,

Словно с картинки, пряничный домик...

Но Э.Похуеску – не сказочный гномик.

Давай же, читатель, заглянем в окошко -

Об Э.Похуеску узнаем немножко.

Вот он сидит, в себя погруженный,

Думает думу свою напряженно.

Да, есть о чем Похуеску подумать.

Съел он последний запас Каракума,

Вымыл полы и погладил рубашки,

Убрал он за кошкой мочу и какашки.

Но все эти действия – лишь полумеры.

Жизнь Похуеску – сплошные химеры.

С детства ему нелегко приходилось.

Судьба Похуеску хуево сложилась...

***

Была его бабка румынской цыганкой

И обладала прекрасной осанкой.

Резво на стол она карты метала -

Даже Фортуна бы ей проиграла -

Своей красотой всех сражала мгновенно

И двадцать пять лет прожила охуенно,

Но двадцать шестой ей принес неудачу.

В тот день небосвод был закатом охвачен.

Услышав о ней, один гематофил

Раскинуть картишки ее пригласил.

Пришла она в замок по старой дороге,

И Дракула там поджидал на пороге.

Спустились они по гранитным ступеням,

Спугнув по дороге пяток привидений.

За карточный стол сразу сели они,

Поставили на кон какой-то хуйни.

С вампиром игра напряженной была,

Но женщина все же его превзошла.

Пять раз проиграв, он пиздец разозлился,

И зуб его в шею ее приземлился.

Читатель! Конечно, ты знаешь, любезный:

Вампира укус – он не очень полезный.

В себя приходя, она вдруг ощутила,

Что очень большие клыки отрастила.

И жизнью вампирской она зажила,

Но только животных обычно жрала.

(Она была, в принципе, очень добра,

Но на животных ей было посрать).

Однако все люди ее избегали.

Вампиров в то время не так понимали -

До Сумерек было еще далеко -

И ей приходилось совсем не легко.

В то время в Америке рабство царило,

И много рабов беглых всюду тусило.

Один из рабов оказался в Румынии.

Он был одинок и страдал от уныния.

И раб тот во сне под высокой сосною

Увидел вампиршу своею женою.

Ее вознамерился он отыскать,

Сел на коня и пустился скакать.

Сто дней непрерывно он только скакал,

И птиц на лету аж живьем поедал -

Настолько любви он навстречу спешил.

И вот, наконец, выбиваясь из сил,

Увидел он вдруг небольшой хуторок.

Цыганка сидит, напивается впрок,

Но не воды, а куриной крови...

И сердце его замерло от любви.

"Йоу, это ты, моя дева из сна!

Будь мой любовница, будь мой жена!"

В объятии они долгожданном слились,

Потом напились, а потом подрались.

Шло время вперед. Подрастала их дочь,

Что жажду крови не смогла превозмочь:

Однажды голодные годы настали -

Родители пищей для девочки стали.

Осталась малышка на свете одна.

Конечно, раскаялась горько она.

Как только ей двести исполнилось лет,

Она в США прикупила билет.

Совесть терзала ее без конца.

Родня убиенного ею отца,

Быть может, еще в Батон Руже живет,

Копает плантации и блюзы поет.

Ну что ж, пароход ее резво несет.

Плывет она месяц, плывет она год...

И вот – показалась земля вдалеке.

Скользнула слеза по вампирской щеке.

Но тут налетел ужасающий шквал,

И весь пароход он к хуям разъебал!

Все паниковали, и только она

Спасала людей с океанского дна.

В мгновение ока спасла она всех

И вдруг поняла, что прощен ее грех.

Едва отдышавшись, она побрела

На поиски крови – ну, или бухла.

Она прогулялась вдоль моря чутка

И вдруг увидала вдали мужика.

Мужик был снаружи не очень казист

И, судя по взгляду, большой эгоист.

Но выбор людей был совсем невелик.

В момент покритичней пойдет и мужик.

Вздохнув, она робко к нему подошла

И по-английски с ним речь завела:

"Хелло, хау ар ю?" – вопросила она.

В ответ он, взглянув, как на кучу говна,

Отборным покрыл ее вмиг матерком -

Но не английским совсем языком:

"Чупа ми берга ту, иха де пута!

Но те эмпьеса конмиго диспута!"

И потом холодным покрылась она:

Что это за берег и что за страна?

И снова у девы из слезных желез

Полился неистовый слезный понос

(Иначе, читатель, нельзя и сказать:

В слезах можно было хоть полк искупать -

Так много лилось их). Смягчился мужик,

Подумал, придумал – и за воротник

Немедленно ей предложил заложить -

И лучшего ей он не мог предложить!

Он сбегал до дома и слазил в подвал,

В подвале бухлишко он вмиг отыскал.

И, выпив примерно по паре рюмах,

Они целовались, забыв о словах.

Умыт океаном, дремал Юкатан,

О берег скалистый прибой рокотал.

Одно лишь, читатель, вампирша не знала:

Она с непростым мужиком выпивала.

Мужик был не бедный убогий рыбак,

А воин удачливый – четкий чувак.

Известный он был мексиканский герой,

Прослойки ни капли на нем жировой.

Сто сорок два подвига он совершил,

Пятнадцать ужасных чудовищ убил,

Одиннадцать дев от драконов он спас

И клад обнаруживал двадцать пять раз.

Поэтому мог он позволить себе

Бухать, сквернословить и сильно смердеть.

Все это любви, впрочем, не повредит -

Другая проблема ждала впереди:

Великий герой в беспрестанных боях

В числе прочих монстров сражал в пух и прах

Вампиров, и знал бы он правду о ней,

Она бы уж рыбок кормила на дне.

Но встал между ними барьер языка

И им помешал объясниться пока.

В ту первую ночь был ребенок зачат.

Потом ежедневно случался разврат.

И секс был отличный, и свадьба была...

Вот только невеста кота сожрала.

И тут же все понял великий герой.

О жидкости он пожалел семенной.

Из укулеле он выломал гриф:

Ножом зверобойным его заточив,

С собою прихватил его в первую ночь,

Желая окститься невесте помочь.

Однако невеста в ту ночь не спала -

Случился внезапный конфуз и коллапс:

Был слишком мохнат ею съеденный кот,

И шерстью клыкастый наполнен был рот.

Весь вечер той шерстью плевалась она -

Ей было, читатель, совсем не до сна.

Не смог муж свирепый ее замочить.

Обороняясь, пришлось закусить

Вампирше героем, а после бежать,

Чтобы в Румынии сына рожать.

В обратной дороге несладко пришлось.

Вампирша плыла, как шальная лосось.

Но вот – позади голубой океан,

И нежности стоны, и чувств ураган,

И боль от утраты, и горечь стыда...

Беременным главное – это еда!

Вампирша с утра успевала съедать

Двух кроликов и перепелок штук пять,

Обед состоял из большого лося,

Запитого водочкой (грамм пятьдесят).

За это весь лес ненавидел ее.

Доволен в лесу оставался лишь еж -

Он думал, колючки помогут ежам,

Их съесть помешают, однако хуй там!

Тот еж как-то вышел погреться на луг

И был безмятежен и весел, как вдруг

Вампирская тень пролетела над ним,

И был он укушен укусом зубным.

С тех пор знали звери: не будет житья,

Пока здесь лютует вампиров семья.

Носила когда вампиреныша мать,

Она уже знала, как сына назвать.

Ее посетило однажды видение

Лица по ТВ теннисиста Евгения.

Евгений усиленно матч побеждал

И возглас победный лицом исторгал.

Достойное имя – достойный чувак!

Однако казалось, что что-то не так.

Дух Мексики в имени должен был быть,

И имя пришлось ей слегка изменить.

Решивши сынка Эухеньо назвать,

Она побежала скорее рожать.

Ребенок в итоге окреп и подрос,

И звери в лесу наблюдали курьез:

Животных он кушать совсем не хотел,

От мысли об этом лицом багровел.

Что ж, выучил он комариный язык,

В тусню комаров он успешно проник,

И клык был не нужен, а только слова...

Вампирша считала, что сын туповат,

Пыталась его на охоту водить,

Раскаялась, что поспешила родить.

Но все ж материнский довлел над ней долг.

Хотя и не вышел из сыночки толк,

Она прожила с ним достаточно лет,

Махнула рукой и купила билет

В один конец в Мехико. Там ее ждал

Тот, кто ее сердцем давно обладал,

Законнейший муж, мексиканский герой,

Немножко обросший седой бородой.

Укус ее сделал вампиром его.

С тех пор не желал он уже ничего,

Помимо горячей и алой крови.

Стал к монстрам с тех пор он довольно терпим,

Вступил в переписку он с беглой женой

О лучших вариантах диеты мясной,

Она ему выслала фото сынка.

Он будто бы снова влюбился слегка.

Почти каждый день письма слали они:

Он пишет ей – ради бога, вернись,

Она отвечает – вот сын подрастет...

И вот, наконец, восемнадцатый год.

Простились они, и уехала мать.

Остался один Похуеску страдать.

Хозяйство он вел и зверей привечал,

Построил он баню, гараж и спортзал,

Деревьев еще посадил дохрена.

По лесу с утра совершал променад,

А вечером он с комарами тусил,

И кровь, как комар, минимально он пил.

Со всеми был вежлив приятен и мил,

Бухать не бухал и вообще не жестил.

И так год за годом он существовал,

Но под конец все ж задепрессовал.

Любому из нас, как бы ни был он плох,

Всю жизнь одному провести западло.

Оставил он дом и зверей позади

И одиночный поход учудил.

***

Был лес живописен, и сосны крепки,

И кланялись вслед молодые дубки.

Порхали стрекозы вокруг, и пчела

Жужжала задорно, летя по делам.

Увы, постепенно темнело вокруг, ═

И чаща сгущалась. Промчался барсук – ═

Скорее укрыться в норе средь корней,

В норе безопасной согреться скорей.

И страх одолел Эухеньо в глуши.

Уже скоро ночь, а вокруг ни души,

Но чу! – кто-то палой листвою шуршит

И веткой поломанной дерзко хрустит.

Застыл Похуеску на месте, дрожа,

От страха собрался ежа он рожать.

Тут, ветви раздвинув, навстречу ему

Шагнул человек, по гражданству удмурт,

По возрасту бабка, по гендеру – Ж,

С пропиской на тридцать восьмом этаже.

Она собирала грибы в том лесу,

Чтоб их добавлять в суп, там, или мацу.

Короче, обычный, читатель, грибник.

Факт этот, однако, не сразу постиг

Наш Э.Похуеску. Он грозно завыл

И бабку от страха за грудь ухватил.

Старушка сама не преставилась чуть:

Хоть женщина в возрасте, все-таки грудь...

К тому ж, незнакомец был темен лицом,

Сверкал он безжалостным белым клыком,

За ним мириады неслись комаров,

И красным светило из узких зрачков,

Разило от чудища за километр.

И ясно ей стало, что он людоед.

Она собралась его ебнуть клюкой,

Как вдруг чудо-юдо открыло рот свой,

И тенором бархатным молвило ей:

"Здорово, бабуля, хотите портвейн?

Мне мама оставила полбутыля,

Хотя я непьющий совсем экземпляр.

Портвейн прихватил я однако с собой,

А также вкуснейший пирог овощной,

Чтобы в дороге друзей угощать,

Которых надеюсь скорей повстречать".

Но бабку, похоже, портвейн не прельстил.

Она завопила вдруг что было сил:

"Изьвер и бакань, дурьяськыны, лакыр,

Сгинь, отвратительный мерзкий вампир!"

Наш Эухеньо слегка огорчился

И, жестко обломанный, в лес удалился.

Белку погладив, утешился он,

В итоге решив, что карга моветон

Удмуртский бессовестно предприняла

И этим мрак в душу ему пролила.

Но мысль в его подсознание впилась:

"Быть может старуха – бездушная мразь,

Но вдруг и со мною чего-то не так?

Вдруг я урод? Или, может, дурак?"

И, мысль эту прочь от себя прогоняя,

Уснул Эухеньо, бобра обнимая.

Наутро проснулись они под кустом,

Укрыты заботливо палым листом.

Бобер Похуеску дал крови глоточек,

А сам скушал аленький нежный цветочек.

Погладив живот, Эухеньо спросил:

"Бобер мой бобер, что крови мне налил,

Не знаешь ли ты, где друзей мне искать?"

Бобер отвечает: "Мне, в общем-то, ссать.

Но так уж и быть, я тебе подскажу.

Ты в каждую руку возьми по ежу,

Затем отправляйся на юго-восток.

Пройдешь по тропинке еще метров сто

И выйдешь из леса. Увидишь ты луг.

На нем тебя встретит твой будущий друг,

Цыган. Он любитель отведать ежа.

Когда он представится, лучше не ржать.

Тебя тут же в табор он свой отведет,

И чарку наполнит, и песню споет.

И весь табор станет с тобою дружить,

Ежа поедать, песни петь, водку пить".

Бобру Эухеньо спасибо сказал,

Пирог и портвейн в благодарность отдал,

Нашел двух ежей пожирнее на вид,

Чтобы цыгану ежом удружить.

И вот, он выходит из леса на свет.

Пред ним стоит парень – шикарно одет,

С цигаркой во рту и хитринкой в глазах,

И мысль очевидно его о ежах.

Ежей Похуеску ему протянул.

Цыган на него благосклонно взглянул,

Сказал: "Незнакомец, представься скорей!

Спасибо за этих жирнейших ежей".

"Меня Эухеньо зовут, Похуеску,

Я в доме живу вон за тем перелеском".

Ну а меня же зовут Аполлон

Бабкин-Козёл. Я цыганский барон".

Наш Похуеску сдержался с трудом,

Зная: нельзя ржать над этим Козлом.

Молча кивнул он и следом пошел.

Гордо вышагивал Бабкин-Козёл.

Вскоре они добрались до цыган.

Происходил у цыган балаган,

Но только узрели цыгане ежей,

Как стали, конечно, еще веселей.

Песню цыганскую спели они

О том, как ежей их текстура манит:

Колючий еж

Наш украсит борщ,

И лягушка сладость придаст.

А кто не любит ежей,

Кто не хочет ежей,

Тот изменник и педераст!

Затем развели они жаркий костер,

И нож был разделочный очень остер.

Закинув крапивы, ежей и лаврушки,

Для вкуса добавили лапки лягушки.

Дымится над полем душистый супец.

Съев ложку, решил Эухеньо: пиздец

Пришел ему – дико живот прихватило,

К тому же не очень и вкусно-то было.

По табору бешено он заметался,

В кусты сиганул – так он там и остался.

Лишь вечером выбрался он из кустов.

Подходит к костру – уже ужин готов,

И он подозрительно пахнет ежом.

Но был Эухеньо опять молодцом:

Попробовал ужин – и снова в кусты,

И вновь порождает позора цветы.

Всю ночь разносилась над табором вонь.

Копыта отбросил украденный конь,

Земфира забыла вообще как гадать,

Алеко забыл как детей воровать,

Опоры прогнили у ярких шатров,

И стал Аполлон злей всех прочих Козлов.

Он утром к себе Похуеску позвал

И плеткой по жопе его отхлестал.

И наш Эухеньо усвоил урок.

На завтрак глотнул лишь воды он глоток,

В обед он за ногу коня укусил

И к ужину вроде довольный тусил.

Однако Видок заприметил его,

И возмутилось его естество:

"Я думал, что ты настоящий цыган,

А ты учинил безобразный обман!

На ужин похлебка была из ежа,

Но ты не спешил ее с нами вкушать!

Попробуй, приятель, теперь доказать,

Что ты три тарелки сумеешь сожрать,

Иначе окажешься ты педераст.

Цыганский совет тебя казни предаст!"

Принес он котел и похлебки налил.

И зря Похуеску пощады просил:

Пришлось ему снова скрываться в лесу,

Цветами позора усеять росу.

И табор, не став его даже искать,

Чтобы по правилам казни предать,

От вони спасаясь, в небо ушел.

Во главе – Аполлон Бабкин-Козёл.

***

И вот Эухеньо, в начале тропы

Подумал: "Быть может, цыгане тупы,

Но вдруг и со мною чего-то не так?

Вдруг педераст я? Иль, может, мудак?"

Но все ж, утеревши скупую слезу,

Поднялся с кортов и укрылся в лесу.

И солнце светило, дарило тепло,

Немного вампира оно припекло.

Уселся под дубом он, чтоб отдохнуть,

Подумать о жизни и, может, вздремнуть.

Трава шелестела слегка на ветру,

И вонь доносилась аж в хатку к бобру,

И рыба в реке кверху пузом всплыла.

Бобер респиратор достал из дупла,

Надел его, высунул морду на свет,

Чтоб выяснить, кто ему портит обед,

И видит, что рядом сидит Похуеску.

Бобер заявил ему твердо и резко:

"Коль ты собираешься дальше вонять,

Прошу свое тело отсюда убрать!"

Но был Похуеску настолько уныл,

Что сразу бобер гнев на милость сменил.

Сказал: "Эухеньо, помойся сходи -

В реке все равно рыбу уж не удить,

Ее умертвила ужасная вонь,

Которую ты, добр будь, урезонь".

"Прости, что воняю, мой мудрый бобер,

Но я ощущаю великую скорбь.

Ты дал мне отличный и ценный совет,

Но оказалось, я не ежеед".

И волны реки уносили с собой

Печаль Похуеску и запах дурной.

Весь лес, наконец, с облегченьем вздохнул,

И с морды бобер респиратор стянул.

Бобру Похуеску сказал про цыган.

Бобер за портвейном спустился в чулан.

Рюмашку налив себе, он объявил:

"Мои опасения ты подтвердил.

Ты, Эухеньо, слишком раним,

Нежен и брезгуешь крепким спиртным.

Цыганская мудрость ни капли не лжет:

Ежей кто не ест – педерастом слывет!"

Но наш Похуеску ему возразил:

"Я в жизни еще никого не любил,

Тем паче, мужчин. Ты не прав, мой бобер.

Такие предъявы – уже перебор!"

Бобер лишь плечами с ухмылкой пожал:

Он-то всю правду ужасную знал.

Негра-цыгана-румына жалея

(Страшный как черт, да к тому ж диарея),

Дал он еще один ценный совет:

"Ты же вампир, наряжайся в вельвет

И в замок иди. Не забудь черный плащ.

И о цыганах, мой друг, ты не плачь.

Будешь с вампирами весело жить,

В мышь превращаться и кровушку пить".

Бобра наш вампир в благодарность обнял.

Довольный, он к замку стремглав побежал.

Купил по дороге он плащ в Эйч-энд-Эм.

Но плащ не спасал от моральных проблем:

Решил Эухеньо: "Бобер молодец,

Он самый главный животный мудрец,

Вот только меня педерастом назвал

И этим безмерно меня взволновал".

В раздумьях таких к замку он подошел.

Звучал из окон заводной рок-н-ролл,

Кружился гигантский в дверях дискобол,

Вампир пожилой потреблял валидол,

Лежа на ступеньках. Шагнувши к нему,

Сказал Эухеньо: "Доблестный муж!

Эу Эухеньо, нуме Похуеску.

Акаса моя вон за тем перелеском.

Клык мой аскутит фоарте, клянусь!

В замке за дело любое возьмусь,

Только примите в коммуну свою.

Свое я присутствие обосную".

Вампир на него долго-долго смотрел,

И, наконец, свой вердикт прокряхтел:

"Что ж, мы, вампиры, большая семья.

Кржиж – наш отец, мы его сыновья

(Не в прямом смысле, но суть такова -

Царит он над нами – венец мастерства).

Но в нашу коммуну не просто попасть,

А то б вся Румыния к нам подалась.

Поэтому должен ты нам доказать,

Что стоит тебя в ряды наши принять".

Вампир показал рукой засранный двор:

Повсюду валялись обломки и сор,

Трава подбиралась вплотную к двери.

Вампир приказал: "Ты нам двор убери,

Коль справишься за ночь, подумаем мы,

Принять ли тебя. Ты вообще-то румын?

Уж очень ты черен лицом и губаст,

И, судя по виду, еще педераст".

Эухеньо не ждал от вампира отказ.

Хотел возразить он, что не педераст,

Но скрылся из виду за дверью вампир

И через плечо сообщил: "Кашемир -

Вот ткань для вампирьего суперплаща.

А ты, Похуеску, видать, обнищал".

Обижен был несколько наш Похуеску -

Его разозлила подобная резкость,

Ему непонятен был этот снобизм,

Презренье и гонор, а также расизм.

Он развернулся и ринулся в лес,

И этим он выразил жесткий протест.

И запах сосны Эухеньо вдыхал,

А жизнь его жалила тысячей жал.

Был Похуеску несчастен и слаб,

Но всхлип его вскорости вылился в храп.

Спустя два часа пробудился вампир,

И по-другому взглянул он на мир.

Лунные блики на стеклах оконных,

И флюгер на шпиле торчит золоченый...

Решил Похуеску, что выбора нет.

Коль хочет вампирский иметь партбилет

Он, то убираться у замка придется.

Ну что же, клыками он в дело вгрызется,

И будет к утру двор, как блюдце, сиять,

Не будь он вампир и румын, твою мать!

И взял он в работу загаженный двор.

Развел посередине он жаркий костер.

Трещали поленья, и в пламя бросал

Наш Э. Похуеску все, что замечал.

Уборка успешно и весело шла.

Весь мусор сгорел, наконец-то, дотла:

Стал пеплом разбитый бачок санузла,

И даже расплавилась бензопила,

Золой Похуеску удобрил кусты.

К рассвету кусты подарили плоды:

Айву, ананас, абрикос и арбуз,

И маракуйю, плохую на вкус.

И вот, наконец, солнце в небе взошло,

И время решения засим подошло.

Под рок-н-ролл из раскрытых ворот

Вышел опухший вампирский народ

В количестве трех. Вот же их имена:

Сосо де Подсос – его туша жирна,

Брюс де Перекус – носитель рейтуз,

Флориан Недокус – настоящий француз.

Воззрились вампиры на убранный двор.

Вдали догорал мусор сжегший костер,

Плоды наполняли корзины собой,

Стоял Похуеску с улыбкой зубной.

Вампир, что вчера его так оскорбил,

Сказал: "Что ж, уборку ты нам сотворил.

Пожалуй, дружок, в наш вампирский дворец.

Там встретишь ты Кржижа – творенья венец".

И наш Эухеньо к крыльцу подошел.

Свой трепет и страх он с трудом поборол,

Открыл дверь – и видит пустой коридор.

Чихнул он и ноги об коврик протер.

В углах паутина и крысы шуршат,

Летучие мыши рожают мышат.

Зашел Похуеску и дальше идет,

Предчувствуя, как он теперь заживет.

В конце коридора увидел он люк,

Который со скрипом раздвинулся вдруг

И бархатным мраком дыхнул на него.

Но был Эухеньо немного тугой -

У люка он встал и слегка затупил,

Но Брюс Недокус его поторопил:

Пинком Эухеньо был послан во мглу,

Где сел и сидел в самом дальнем углу.

Решил он: "В ловушку я тут угодил,

И жизнь я бездарно свою загубил.

Мне холодно, страшно, почти я погиб..."

Но тут раздался ужасающий скрип,

И сердце застыло в могучей груди.

Собрался от страха ежа он родить.

Но вот, к темноте попривыкли глаза.

Увидел он странный довольно пейзаж.

Стоит раскладушка по центру, а в ней

Лежит пожилой и мохнатый еврей,

И брови его, будто ветки сосны,

Кустятся на лбу, достают до десны,

Но это бы было еще ничего,

Когда бы не жуткие ногти его:

Желтые длинные когти скребли

Край раскладушки, тонувший в пыли,

А самый длиннющий на левой ноге

Мог стать беспроблемно героем легенд:

В длине достигал он, ну, метров пяти

И мог потолок неустанно скрести.

Так омерзел наш вампир в тот момент,

Что тут же, позорный оставив презент,

В летучую мышь обратился и вверх

Взметнулся – искать рядом психдиспансер. ═

Его поймал тут же Сосо де Подсос,

Крыло заломал и пнул больно под хвост,

Чем вновь Эухеньо в себя превратил,

И длинным ногтем у виска покрутил.

"Ты что, вампиреныш, не понял, урод?

Ты временно туп, иль вообще идиот?

Это же Кржиж, всех вампиров отец,

Клыков и когтей бесподобный творец!"

"Кто? Этот страшный мохнатый еврей?"

"Ты сам на себя посмотри, грязный гей!"

И так, слово за слово, шел диалог,

Пока Недокус не принес молоток.

Он тем молотком пригрозил Эухеньо,

И тот перешел от борьбы к отступленью.

"Послушайте! Все мы друг другу родня.

Раз я был неправ, то простите меня.

Я Кржижа клянусь почитать и любить,

Массаж ему делать и ногти пилить".

На том порешили. Вернулись наверх.

Пришел к Эухеньо нежданный успех.

С вампирами он на весь день затусил,

Шутил искрометно и радостен был.

Флори, Сосо, Брюс – все прониклись к нему

И все рассказали ему посему.

Из них самым древним вампиром был Кржиж,

Сосо был грузин, а вот Брюс был латыш,

Флори был любитель откушать коньяк,

Писал раньше под псевдонимом Бальзак -

Теперь, отойдя от писательских дел,

Он скрылся от мира и в замке осел.

Сосо был российским эстрадным певцом,

Потом был укушен вампирьим клыком

И стал вечно толст и акцент сохранил,

Мечтал сделать запись себя на винил.

А Брюс имя раньше другое носил

И телеведущим себя проявил,

Однако попал он вампиру в клыки,

И приняли в замок его мужики.

И в замке зажил с этих пор Похуеску.

Повесил на окна везде занавески,

Фиалки сажал и варенье варил,

И в общем и целом неплохо тусил.

В гостиной устроил салон красоты,

В делах маникюра достиг высоты.

Брюс и Сосо выбирали шеллак

И маникюр по-французски Бальзак,

Даже Кржижу сделал он маникюр.

Кряхтел тот и матом орал без купюр.

Затем педикюр стал осваивать он,

Чтоб ноготь зловещий был им побежден.

Девять ногтей удались на ура,

И вот меганогтя настала пора.

Но тут Эухеньо ждала западня:

Пытался он ноготь отрезать полдня,

Он несколько ножниц уже поломал,

А Кржиж же по-прежнему матом стонал.

Отчаявшись, взял Эухеньо топор

И этим себе подписал приговор.

Неладное чуя, открыл Кржиж глаза,

А после и рот, и проклятье сказал:

"Лех тизда"ен, мерзкий, страшный урод!

Взял мои когти ты в свой оборот,

Но я не стану и дальше терпеть.

Я пожелаю тебе умереть!

И замок пускай этот нахер падет

И под собою вас всех погребет!

А я улетаю, пожалуй, на Марс.

Делай, что хочешь, больной педераст!"

Ногтем он принялся резко крутить,

И это ему помогло воспарить.

После такой страшный вихрь приключился -

Наш Эухеньо лежал и молился.

Когда получилось немного привстать,

Земля стала резко под ним проседать,

Весь замок затем стал скрипеть и шататься.

Решил Эухеньо: время съебаться.

В мышь обернулся тогда Похуеску,

Крылом отшвырнул ногтевые обрезки,

Лавировал он меж летящих камней,

Но вспомнил внезапно про новых друзей.

В итоге он вытащил всех из руин.

Сосо становился не мышь, а пингвин,

Поэтому он не сумел улететь,

А мог только басом стонать и кряхтеть.

Брюс Перекус жертвой занят был сильно

И камнепад не заметил обильный.

Удар получив, он с сознаньем простился,

А жертва очнулся, восстал, удалился.

А Флориан был сознательный очень,

И кинулся он на спасение прочих.

Колонной однако задавлен был он

И возлежал среди падших колонн.

Всех Похуеску ускоренно спас,

А также извлек золотой унитаз.

Вампиры тотчас же затеяли спор.

Сказал Перекус: "Ты изменник и вор!"

Сосо прохрипел: "Может, ты педераст?!"

Заметил Флори: "Он же вытащил нас!"

Подсос произнес: "Ну валите вдвоем!

Остался сарай, для двоих места в нем

Достаточно. Брюс и я будем здесь жить,

Приличных невинных девчонок ловить".

Флори с Похуеску отправились прочь.

Весь день они шли. Вот настала и ночь.

Сказал Похуеску: "Ты знаешь, дружок,

Ведь я золотой унитаз уволок".

"Ого, так давай же закажем такси!" -

Флори Похуеску тотчас попросил.

И вот Дача Логан за ними пришла

И их на себе до Парижа несла.

***

В Париже в Марэ сняли хату они.

Весельем наполнены были их дни.

Ходили они в магазин и в кино,

Французское употребляли вино,

На башню забрались и в Лувр пошли,

И покурили чуть-чуть конопли.

Решил Похуеску, он – космополит,

И жизнь свою странствиям он посвятит.

Но мысль одна все терзала его:

"Может, я пидор, а может – того.

Сосо, хоть и мерзкая жирная мразь,

Но, может, не зря он втоптал меня в грязь,

Возможно, со мною чего-то не то.

Я признаю, что отнюдь не святой,

Но вдруг я совсем безобразный урод?

Хотел бы я милым быть, словно енот!"

Прошло две недели. Такой гедонизм

В душе Похуеску родил похуизм.

Он перестал опасаться и злиться

И начал к себе хорошо относиться.

Однажды сосед к Эухеньо зашел.

Он был педераст и японский посол.

Сакуры ветку ему он вручил

И на парад геев его пригласил.

Настал день парада. Эухеньо побрился,

Помылся, подстригся и в плащ нарядился.

Из дому он вышел воодушевлен.

На звуки музла резво ринулся он.

Подумав чутка, он зашел в магазин

Одежд для нетрадиционных мужчин.

Хотел прикупить он красивый комплект:

Шляпу, трусы и две штуки штиблет.

Товар продавец для него завернул

И было покупки ему протянул,

Но тут посмотрел Эухеньо в глаза,

Поморщился, сплюнул и тихо сказал:

"Советую маску я вам прикупить,

Чтоб на параде чудесно тусить. ═

В этом году очень маски модны,

В масках придут все большие чины,

В маске загадочность вас окружит

И окружающий люд возбудит".

Наш Эухеньо внял продавцу,

Маску купил и приделал к лицу.

Везде серпантин и букеты цветов -

Париж был давно уж к параду готов.

Прохожие в воздух пайетки бросали

И радужным флагом усердно махали.

И наш Эухеньо в центр пришел,

Телом красивым фурор произвел,

По Елисейским прошелся полям -

Весел, шикарен, роскошен и прям.

Стал танцевать он – сначала слегка,

Но разошелся, нашел мужика,

И танцевать они стали вдвоем,

Потом втроем, а потом вчетвером -

Всех Эухеньо манил, как магнит

(Почти как цыган еж жирнейший манит).

"Же суи Эухеньо, мон ном Похуеску.

Стоит ма мезон вон за тем перелеском."

"Же суи Оливье по фамилии Атак. ═

Я продавец длинношерстных собак."

"Же суи Жульен по фамилии Ашан.

Люблю отдыхать ездить я в Киргизстан."

"Же суи Фуа Гра-Круассан де Карфур.

Я дальнобойщик, властитель я фур."

Представившись, вновь они в танце сошлись

И между делом слегка напились.

Парад был в разгаре и радовал глаз.

Признал Похуеску, что он педераст.

Ему приглянулся сначала Жульен,

Жульен Эухеньо стал вожделен,

Но и Оливье был отнюдь не урод,

Скорее совсем даже наоборот,

Да и Фуа Гра-Круассан де Карфур

Манил красотой прессовых кубатур.

И сам Похуеску казался им мил,

И каждый его ущипнуть норовил.

И вот, самый смелый (Ашан иль Атак)

Сорвал с него маску и глядь – вурдалак!

И страшен ужасно, сверкает клыком

И щурится в них вертикальным зрачком.

Бежали Ашан, Круассан и Атак,

Орали: "О боже, скорее в кабак!

Пускают тут всякую мразь на парад!

От них баррикаду построить пора!"

Воинственность распространилась в толпе.

Толпа завела Марсельезы припев

И двинулась соорудить баррикад.

Мальчики, сладкие как рафинад,

Прочь уносились, терялись вдали.

Где-то костер вдалеке развели,

Кажется, даже девчонку сожгли,

После чего, наконец, разошлись,

А маска печально лежала у ног.

Остался герой наш совсем одинок.

***

Грустно побрел он сквозь мрачный Париж

И превратился в летучую мышь.

Он пролетел Нотр-Дам де Пари,

Лувр, Сорбонну и Сад Тюильри,

Низко над Сеной пикировал он

И без билета влетел в Одеон,

Пьесу мою о Жиде посмотрел,

А посмотрев, снова жить захотел.

Гулять пошел он после на рю д"Алжир,

На автостоянке узрел автожир.

Тот тарахтел, собираясь взлететь.

Решил Эухеньо слегка обнаглеть

И к автожиру помчался скорей,

Сел на шассю, мимикрировал к ней.

Пилот автожира не видел его,

Поскольку не видел вообще ничего:

Был увлечен автожиром своим,

Приготовляясь к полетам ночным,

Кроме того, песню он напевал

И между строк каберне попивал.

И Эухеньо, почти не дыша,

Слушал, и пела вампира душа.

Текст этой песни я здесь опишу.

Ее раз услышав, я плодоношу

Прекрасной поэзией, прозой крутой.

Попробуй, любезный читатель, напой:

Если б ты на свете был,

Ами, я бы тебя любил,

Я бы нежил тебя, обнимал,

Крепко бы с тобой дружил.

Если б ты на свете был,

Будь ну ты хоть урод какой,

Вурдалак, мексиканец, румын,

Педераст или негроид.

Ну где же ты, мой друг?

Если б ты на свете жил,

Ами, я бы с тобой пиздел,

Я секреты тебе бы открыл,

В глаза твои всегда смотрел.

Если б ты на свете жил,

Я был бы счастлив, как дебил.

Ну услышь же меня, мон ами,

Приходи в мой автожир.

Ну где же ты, мой друг?

Наш Эухеньо был тронут и рад.

Он позабыл неудачный парад.

Вновь превратился в летучую мышь,

Помчался к пилоту, сказал ему: "Слышь,

Пока я не узнал тебя,

Как рыба на глубоком дне,

Плавниками своими гребя,

Тужил я на своей волне.

Теперь же я узнал тебя

И другом быть твоим хочу.

Я с тобой сейчас в рай или ад

На автожире полечу.

С тобой, мой милый друг.

Как видишь, я цыган-румын,

Вампир и мексиканец я,

Я негроид, представитель меньшинств,

И очень мне нужны друзья".

Взлетал автожир, лопастями вертел.

Пел Похуеску, пилот тоже пел:

Теперь мы вместе навсегда,

Нас автожир несет в ночи.

Ни к чему нам еда и вода,

Когда дуетом мы звучим

С тобой мой милый друг.

А город под ними огнями сиял.

Пилот автожиром легко управлял.

Был наш Эухеньо умиротворен.

Подумав немного, представился он:

"Меня Эухеньо зовут, Похуеску,

Я в доме живу вон за тем перелеском."

"Боян мене звати, Шарикописало,

Кохаю горилку, галушки и сало!

А также люблю очень свой автожир.

На нем я желаю объехать весь мир.

Уже посетил я достаточно стран,

Хотя и не перелетал океан.

В Испании был я, в Уэльс я слетал,

Китай облетел и Вьетнам посещал,

Бывал в Лихтенштейне, видал Ватикан,

Еще мужиков подвозил в Казахстан.

Но вот в понедельник пораньше я встал

И на Беломорско-Балтийский канал

На автожире своем полетел

И вскоре об этом пиздец пожалел.