Текст книги "Фарфоровый домик"

Автор книги: Август Вильям Дерлет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

– Мой уважаемый брат, – произнес Солар Понс утром одного из осенних дней, когда я спустился вниз, чтобы позавтракать, – располагает разумом, в несколько раз более восприимчивым, чем мой собственный, однако не обладает особым терпением в области умозаключений. И хотя сейчас, конечно же, ничто не свидетельствует об этом, он прислал с нарочным этот пакет с бумагами задолго до того, как вы проснулись.

Едва прикоснувшись к еде, приготовленной миссис Джонсон, Понс отодвинул тарелки назад и сидел, изучая несколько рукописных страниц, возле которых лежала обыкновенная визитная карточка с именем Рэндольфа Кэрвена, украшенная нарисованным красными чернилами внушительным вопросительным знаком.

Заметив направление моего взгляда, Понс продолжил:

– Карточка была прикреплена к этим бумагам. Кэрвен является, или, скажем точнее, был, специалистом в области международных отношений, и Министерство иностранных дел нередко использовало его знания в области тайнописи. Будучи вдовцом шестидесяти девяти лет от роду он проживал в одиночестве на Кэдоган-Плейс, Белгрейвия[1]1
  Фешенебельный район Лондона, расположенный неподалеку от Гайд-парка.


[Закрыть], отойдя от общественных дел девять лет назад после кончины жены. Детей у него не было. Утверждали, что он располагает значительным состоянием.

– Так, значит, он умер? – спросил я.

– Не удивлюсь, если узнаю, что это действительно так, – ответил Понс. – Я просмотрел утренние газеты, однако в них нет ни слова о нем. Вскрылась важная информация относительно Кэрвена. Эти бумаги представляют собой фотокопии некоей конфиденциальной переписки между сотрудниками Министерств иностранных дел Германии и России. Они кажутся невинными, и, возможно, были присланы Кэрвену для того, чтобы тот обследовал их на предмет наличия кода.

– Я предполагал, – произнес ледяной голос за моей спиной, – что ты сумеешь составить надлежащее мнение об этой информации.

Оказалось, в комнату неслышно вошел Бэнкрофт Понс, совершив тем самым деяние вполне незаурядное, учитывая его вес. Его проницательные глаза не отрывались от Понса, а на суровом лице застыла бесстрастная маска, еще более усиливавшая впечатление, производимое его фигурой.

– Что с сэром Рэндольфом? – спросил Понс.

– Он мертв, – ответил Бэнкрофт. – Но мы пока не знаем причины смерти.

– А бумаги?

– У нас есть причины предполагать, что готовится восстановление отношений между Германией и Россией. Мы хотим знать, что нас ждет. Мы обратились к Кэрвену, как к одному из наших искуснейших дешифровальщиков. Бумаги ему рассыльный доставил вчера в полдень.

– Насколько я понимаю, он получил оригиналы.

Бэнкрофт коротко кивнул.

– Кэрвен всегда предпочитал работать с оригиналами. Тебе предоставили возможность ознакомиться с ними.

– Не похоже, чтобы бумаги были зашифрованы, – заметил Понс. – Пока я вижу здесь всего лишь дружескую переписку между двумя министрами иностранных дел, хотя налицо значительное потепление отношений.

– Кэрвен должен был позвонить мне сегодня рано утром. Не дождавшись звонка от него, в семь часов я позвонил сам, но никто не ответил. Поэтому мы послали к нему Дэнверса. И дом, и кабинет оказались заперты. Конечно же у Дэнверса были при себе отмычки, которые и позволили ему войти. Он обнаружил Кэрвена мертвым – в кресле, за столом, перед разложенными бумагами. Все окна были закрыты, кроме одного, прикрытого сложенной ширмой. Дэнверсу показалось, что он уловил запах какого-то химического вещества; отсюда следовало, что кто-то мог сфотографировать документы. Но ты сам увидишь Кэрвена. Там ни к чему не притрагивались. Внизу ждет моя машина. До Кэдоган-Плейс ехать недалеко.

Дом на Кэдоган-Плейс показался мне суровым. Теперь он находился под надежной полицейской охраной; констебль стоял на улице перед домом, другой находился у двери, еще один занимал пост у двери кабинета, располагавшегося в углу фасада, причем одна пара окон смотрела на улицу, а другая была обращена к отделенной от дома кустарником невысокой каменной стене между соседними участками. Дом был построен в георгианском[2]2
  Георгианский стиль сложился во время правления четырех королей Георгов (с I по IV) и просуществовал с середины XVIII по тридцатые годы XX века.


[Закрыть] стиле и обставлен подобным же образом.

Когда дверь кабинета отперли, за ней обнаружились уставленные книгами стены, книжные полки разделяли только окна и камин. Стены обрамляли то, что было целью нашего прихода, – огромный стол посреди комнаты, все еще зажженную лампу и недвижную фигуру сэра Рэндольфа Кэрвена, осевшего в своем кресле, руки свесились вперед, голова откинулась назад, лицо искажала гримаса агонии. Возле него, словно бы на страже, застыл человек, которого Бэнкрофт Понс представил нам как Хилари Дэнверса.

– Мы ни к чему не прикасались, сэр.

Бэнкрофт коротко кивнул и указал рукой на тело. – Это сэр Рэндольф, Паркер. Ваша епархия.

Я немедленно обошел стол, чтобы обследовать тело. Сэр Рэндольф был человеком худым и даже тощим. На верхней губе торчали седые усы, редкие седые волосы едва прикрывали скальп. Пенсне с разбитым стеклом свисало на черном шелковом шнурке с его шеи. Похоже было, что смерть его сопровождалась конвульсиями, однако на теле его не было заметно ни одной раны.

– Сердце? – спросил Понс.

Я отрицательно качнул головой, и он оставил меня с моими исследованиями и кошачьей походкой прошелся по комнате. Одно за другим Понс осмотрел окна, опробовал экран на приоткрытом окне, выходившем в садик, и наконец остановился перед камином, опустившись на одно колено.

– Здесь что-то сожгли, – заметил он. – Часть оригинала?

Бэнкрофт с раздражением бросил:

– Поверхностное исследование заставляет предполагать, что кто-то сжег здесь исписанные цифрами листки, как ты и сам можешь видеть. Но не сомневайся, мы соберем этот пепел и исследуем его.

Понс распрямился, обошел стол и замер перед ним, внимательно разглядывая и ни к чему не прикасаясь. Большую часть стола занимали бумаги из Форин Офис; они были разделены на две стопки, их разделял один лист, очевидно тот самый, который Кэрвен читал за мгновение до смерти. Возле этого листка лежал блокнот, в котором не было ни единой пометки. По краю стол был заставлен самыми разными предметами, выстроившимися в ряд, заканчивавшийся небольшим белым, раскрашенным розами фарфоровым домиком, возле которого стояла открытая коробочка с благовонными пастилками. Кресло Кэрвена было чуть отодвинуто от стола и повернуто вбок; он словно бы попытался подняться, ощутив приближение смерти.

– Итак, Паркер? – спросил Понс нетерпеливым тоном.

– Какой-то припадок, – ответил я. – Однако боюсь, что точную причину смерти может определить только вскрытие. Но в качестве догадки могу предположить отравление.

Понс взглянул в сторону брата.

– Ты говорил про какой-то запах.

– Мы полагаем, что источником запаха была курильница для благовоний, – ответил мистер Дэнверс.

– Ах, вот эта, – проговорил Понс, ладонь которого застыла в воздухе над на фарфоровым домиком. Он вопросительно посмотрел на Дэнверса.

– Мы проверили ее на наличие отпечатков пальцев, мистер Понс. Но присутствуют только отпечатки самого сэра Рэндольфа.

Понс поднял домик с подставки, на котором в маленькой чаше лежали недогоревшие остатки пастилок. Пригнувшись к чашке, он понюхал, посмотрел вверх сузившимися глазами, взял подставку домика в руки и протянул в мою сторону.

– Что это за запах, как по вашему, Паркер?

Последовав его примеру, я принюхался.

– Миндаль, такие пастилки приготовляют с самыми разнообразными запахами.

Прикрыв фарфоровый домик крышкой, Понс взял коробочку с пастилками.

– А написано «сирень», – сухо проговорил он.

– Комната была заперта, мистер Понс, – вставил Дэнверс. – Сюда никто не мог войти, если вы хотите предположить, что кто-то вошел внутрь и отравил сэра Рэндольфа.

– Детские игры, – нетерпеливо пробормотал Бэнкрофт. – Что такого мог он отыскать в этих бумагах, чтобы его захотели убить? Или сжечь открытую им информацию?

– Ты сегодня не в духе, – заметил Понс. – Ничто не указывает на то, что Кэрвен вообще что-либо отыскал в этих бумагах.

– Напротив, все явным образом предполагает, что некто сумел как-то войти в эту комнату, убить сэра Рэндольфа и сжечь его заметки.

– Почему он не мог прихватить их с собой? Если ему хватило ума войти в запертую комнату и оставить ее, ничем не выдав себя, он, конечно, понимал и то, что пепел тоже может сохранить какие-то сведения. По-моему, бумаги, оставшиеся в камине, были сожжены самим сэром Рэндольфом. Он оторвал исписанные листки от блокнота, добавил к ним все то, что скопилось в корзинке для мусора под столом, высыпал бумаги в камин и поджег их. Пепла там много. Среди него я вижу страницу-другую из Таймс, сжигать которые иностранному агенту просто нет причин. Это вы, в Форин Офис, видите во всем интриги и шпионаж.

– Действительно, – бросил Бэнкрофт.

Понс вновь повернулся к фарфоровому домику.

– Если можно, я хотел бы прихватить эту вешицу к себе на Прэд-стрит. – Он взял в руки коробочку с пастилками. – И вот это.

Бэнкрофт посмотрел на него так, как если бы у него не оставалось сомнений в том, что Понс утратил рассудок.

– Костяной[3]3
  Разновидность тонкостенного и твердого фарфора, изготовляемая с добавлением костяного пепла.


[Закрыть] фарфор, – произнес Понс с тенью улыбки на лице. – Домик изготовлен в Стаффордшире, я бы сказал – в начале девятнадцатого столетия. Этот прозрачный фарфор способен вынести удивительно сильный нагрев.

– Ради бога, избавь меня от лекций, – ледяным тоном произнес Бэнкрофт. – Бери.

Понс сухо поблагодарил его, опустил коробочку с пастилками в карман и передал мне фарфоровый домик.

– Будьте осторожны с ним, Паркер. Исследуем на досуге в нашей квартире 7В. – Он вновь повернулся к брату. – Сэр Рэндольф жил в одиночестве. Конечно, у него были слуги?

– Дважды в неделю убрать в доме приходила миссис Клаудиа Мелтон, – ответил Бэнкрофт. – Днем здесь находился слуга, Уилл Дэвинсон. Он готовил трапезы сэру Рэндольфу и был привратником. Он здесь, если ты хочешь допросить его. И в таком случае не станем медлить с этим.

Бэнкрофт дал знак констеблю, стоявшему у порога, и тот повел нас из комнаты в заднюю часть дома. В комнате, использовавшейся в качестве кухни и помещения для завтрака, находился мужчина средних лет, который, заметив нас, немедленно вскочил, прищелкнув каблуками, и выпрямился как деревяшка.

– Мистер Дэвинсон, – произнес констебль, – мистер Солар Понс хотел бы задать вам несколько вопросов.

– К вашим услугам, сэр.

– Прошу вас, садитесь, мистер Дэвинсон.

Дэвинсон опустился в кресло и замер, выжидая. В бодрых глазах его еще угадывались отзвуки юности, которой уже нельзя было заметить во всех остальных частях тела.

– На войне вы были ординарцем сэра Рэндольфа? – вдруг спросил Понс.

– Да, сэр.

– Значит, вы должны великолепно знать его привычки?

– Да, сэр.

– Похоже, он был любителем жечь благовония.

– Он жег их все то время, что я его знал.

– Значит, у вас была возможность определить количество пастилок, которое он обыкновенно сжигал за день.

– Сэр, он прибегал к благовонному дымку, только когда уходил к себе в кабинет. Обыкновенно это случалось вечером. И он редко сжигал более трех штук, обыкновенно дело ограничивалось двумя.

– Его любимый запах?

– Сирень. Однако у него были пастилки, надушенные розой, миндалем, тимьяном и, как мне кажется, лавандой. Он всегда покупал их про запас.

Понс прошелся взад-вперед по комнате. Несколько мгновений он простоял молча, с закрытыми глазами, теребя рукой мочку уха.

– Сэр Рэндольф был склонен к уединению?

– Он встречался с немногими людьми.

– Кого он принимал за последние две недели?

Дэвинсон на миг сосредоточился.

– Свою племянницу, мисс Эмили Кэрвен. Она прибыла в Лондон из своего дома в Эдинбурге и пришла к нам по приглашению. Это было чуть более двух недель назад.

– Неважно, – сказал Понс. – Продолжайте.

– Мистер Леонард Лавсон из фирмы «Лавсон & Фитч», что находится в Хай Холборне. Он явился по делу. Сэр Рэндольф владел закладной на часть их дела.

– А не владел ли сэр Рэндольф другими закладными?

– Я не был доверенным лицом сэра Рэндольфа, сэр, однако полагаю, что они у него были.

– Продолжайте, мистер Дэвинсон.

– Ну, потом был его внучатый племянник, Рональд Линдолл, сын сестры мисс Эмили, тоже эдинбуржец; он посетил дом шесть дней назад с визитом вежливости, насколько я понял.

– А кто-нибудь еще?

– Да, – неуверенно проговорил Дэвинсон. – Два дня назад был еще какой-то юрист, нервный и взбудораженный. Они переговорили, но недолго. Сэр Рэндольф утешал его, а потом отослал прочь. По-моему, речь шла о какой-то другой из принадлежавших сэру Рэндольфу закладных.

– Он был жестким человеком?

– Нет, сэр. Наоборот. Он неоднократно уменьшал причитающийся ему процент… даже совсем отказывался от него. Нет, сэр, с ним было слишком легко иметь дело. Некоторые из его партнеров просто пользовались им.

Понс еще раз прошелся по комнате.

– Среди этих людей кто был привычным посетителем? – спросил он.

– Мистер Лавсон.

– Вы прежде не встречались с мисс Эмили?

– Нет, сэр. Сэр Рэндольф упоминал о ней, однако за все время моего пребывания в доме она ни разу не посещала его.

– Вы впускали ее?

– Да, сэр. Сэр Рэндольф никогда не открывал двери. И если меня не было дома, когда встреча не назначалась заранее, он даже не подходил к ней.

– А не попытаетесь ли вы припомнить визит мисс Эмили? Какой она вам показалась?

– Я не совсем понимаю вас, мистер Понс.

– Она вела себя сдержанно… или была печальна, весела и так далее?

– Она показалась мне чуточку возбужденной, если можно так сказать. Но такой она показалась мне только, когда уходила, мистер Понс. Входила-то она как истинная леди.

– Они с дядей поссорились?

– Этого я сказать не могу. – Дэвинсон внезапно сделался чопорным.

– А теперь о мистере Линдолле.

– Он держался несколько грубовато, однако извинился за причиненное сэру Рэндольфу беспокойство. Они мило поговорили. Сэр Рэндольф показал ему дом и сад, после чего мистер Линдолл отбыл.

– А мистер Лавсон. Не знаете ли вы, велика ли сумма закладной, если она не была оплачена?

– Я не знаю, однако у меня возникло впечатление, что она достаточно велика. – Дэвинсон сглотнул и откашлялся. – Я должен еще раз подчеркнуть, мистер Понс, что, хотя сэр Рэндольф не делился со мной сведениями о собственных делах, я вправе сделать некоторые собственные выводы.

– Трудно ожидать чего-то другого от столь давнего товарища.

Дэвинсон чуть наклонил голову, словно бы скромно принимая легкую похвалу.

– А джентльмены из Форин Офис, – заметил Понс. – Вы впускали их?

– Нет, сэр. Они явились уже после того, как я отправился к себе на квартиру.

– Находясь здесь, вы отвечали на телефонные звонки. Не припомните ли вы какие-нибудь встречи, назначенные в последние две недели на ваше нерабочее время?

– Три дня назад звонил один иностранный джентльмен.

– Он называл свое имя?

– Нет, сэр. Он попросил соединить его с сэром Рэндольфом. Он говорил с германским акцентом. Сэр Рэндольф находился в своем кабинете. Я нажал на кнопку звонка, и сэр Рэндольф поднял трубку. Я подождал, чтобы убедиться в том, что разговор состоялся.

– Так вы слышали его?

– Сэр, я только понял, что сэр Рэндольф был очень удивлен, и при этом приятно. Закончив разговор, он вышел и попросил меня приготовить сандвичи и поставить охлаждаться бутылку вина. Поэтому я понял, что он ожидает вечером гостя. И предположил, что им будет иностранный джентльмен.

Понс кивнул.

– Вы сами предложили ему свои услуги, мистер Дэвинсон?

– Нет, сэр. Просто так захотел сэр Рэндольф. Он никогда не любил, чтобы ему прислуживали. Однако ему был нужен человек, который следил бы днем за домом.

– У вас есть собственные ключи?

– Да, мистер Понс.

– Сэр Рэндольф был скрытным?

– Только в отношении работы. Он был джентльменом, который, я бы сказал, предпочитал собственное общество всем остальным. Он обращался со мной очень хорошо. В самом деле, если я могу так сказать, меня не удивит, если окажется, что он упомянул меня в своем завещании. Несколько раз он сам намекал мне на такую возможность, а это может служить доказательством того, что он не любил излишних секретов.

– Благодарю вас, мистер Дэвинсон. Возможно, вы снова потребуетесь мне.

– Охотно сделаю все, чем могу помочь вам, сэр. Я был очень привязан к сэру Рэндольфу. Мы с ним были, если я могу так сказать, чем-то вроде сводных братьев.

– Не странно ли он сказал? – спросил Бэнкрофт, когда мы возвращались из кухни. – Обычно говорят: мы были как братья. Вот уж, сводные братья!

– Возможно и нет, с точки зрения Дэвинсона, – заметил Понс. – На мой взгляд, этим он хотел сказать, что они были как братья, на ступеньку отстоящие друг от друга на общественной лестнице. Сэр Рэндольф находился на ступеньку выше, а он на ступеньку ниже.

Бэнкрофт возмущенно буркнул:

– Итак, ты потратил полчаса. К каким же выводам ты пришел?

– Смею сказать, что для выводов время еще не настало. Тем не менее можно утверждать, что сэр Рэндольф был убит человеком, которого не имел причин опасаться. Похоже, он всегда был осторожным человеком и не проявлял беззаботности в общении с публикой.

– Вне сомнения, ты уже обзавелся какой-нибудь изобретательной теорией, объясняющей, как убийца вошел в запертую комнату и вышел из нее, – раздраженным тоном бросил Бэнкрофт.

– Я бы так не сказал. Сэр Рэндольф впустил его, сэр Рэндольф и выпустил, заперев за ним двери. До вскрытия мы не можем в точности определить, каким образом сэр Рэндольф расстался с жизнью.

– Мы еще раз тщательно просматриваем бумаги.

– Напрасная трата времени. У вас, в Министерстве иностранных дел принято думать крайне обыкновенными штампами. На мой взгляд, бумаги не имеют никакого отношения к его смерти.

Бэнкрофт запротестовал:

– Ты берешь на себя слишком много, полагая, что смерть сэра Рэндольфа приключилась при работе над этими бумагами лишь благодаря случайному совпадению?

– Совпадение действительно возмутительное, – проговорил Понс. – Но я вынужден поверить в него.

– Что-нибудь еще у тебя есть? – спросил Бэнкрофт.

– Если это возможно, я бы хотел, чтобы к нам в квартиру 7В без всякого промедления прислали копию завещания сэра Рэндольфа.

– Будет сделано.

Оказавшись у нас дома, Понс отправился вместе с фарфоровым домиком и коробочкой пастилок в тот уголок, где он держит свои химикалии, а я приготовился отправляться в обход. Когда я покидал квартиру 7В, он как раз разламывал одну из благовонных пастилок, а когда вернулся два часа спустя, он успел разломить уже все до одной и встал из-за стола, причем глаза его светились торжеством:

– Сэр Рэндольф принял смерть от собственной руки.

– Самоубийство!

– Я бы так не сказал. Нет, в одной из пастилок я обнаружил цианистый калий. Ее приготовили и опустили в коробочку на столе втайне от него. Поскольку в день он использует не менее двух пастилок и не более трех, а в коробочке обычно умещается две дюжины пастилок, можно предположить, что отравленную ему подложили не более двенадцати дней назад. Судя по пеплу, оставшемуся в фарфоровом домике, можно сказать, что яд поместили в горючую восковую оболочку, которую далее покрыли обыкновенным составом. Сэр Рэндольф угодил в смертоносную ловушку, расставленную лицом, которое знало его привычки и имело доступ в его кабинет.

– Я так и думал, что он отравлен. Но каким был мотив совершения преступления?

– Безусловно, не бумаги. Это было очевидно с того самого мгновения, когда я установил, что причиной смерти сэра Рэндольфа послужила жаровня для благовоний. Об этом свидетельствовал – помните – тот слабый аромат миндаля.

– Значит, дело в его деньгах?

– Посмотрим. Всего за несколько минут до вашего возвращения мне прислали копию завещания сэра Рэндольфа. Я как раз намеревался заняться им.

Он подошел к столу, взял лежавший сверху запечатанный конверт и открыл его. Понс ненадолго замер на месте, изучая развернутую им бумагу.

– Удивительно ясный документ, – пробормотал он. – Верному слуге Уиллу Дэвинсону – двадцать пять сотен фунтов. Мисс Эмили, обеспеченной иным образом, – сумму в пять сотен фунтов. Миссис Клаудии Мелтон – две сотни фунтов. Основную часть состояния равными долями разделить между пятью благотворительными заведениями. Все закладные простить!

– Ну, здесь, с точки зрения мотива, едва ли можно что-нибудь усмотреть, – проговорил я.

– Убивали и за десять фунтов, – возразил Понс. – И даже за меньшую сумму. Однако едва ли с такой тщательностью и предусмотрительностью. Могу представить, что речь шла о значительно большей сумме, чем две или пять сотен фунтов.

– Мотив и возможность были у Дэвинсона.

– Он не отрицал этого, – заметил Понс, криво улыбнувшись.

– Он знал о том, что упомянут в завещании. И сказал нам об этом.

– Назовите мне главное возражение против того, что это именно он спланировал смерть сэра Рэндольфа.

– Помню, как вы нередко говаривали, что, если отбросить все невозможные варианты, оставшийся, сколь бы неправдоподобным он ни выглядел, должен оказаться истиной. Дэвинсон упоминал об иностранце… немце, который посетил сэра Рэндольфа всего за несколько дней до его смерти.

– Мы знаем об этом только из уст Дэвинсона, – заметил Понс.

– Если бумаги из Форин Офис не предоставляют нам мотива, таковым может стать только состояние сэра Рэндольфа, – указал я уже чуть резким тоном.

– Похоже, что состояние его было надежно распределено.

– А держатели закладных! – воскликнул я.

– Я думал о них. Еще до того как я увидел этот документ, мне стало ясно, что в отношении их следует провести некое расследование. Однако осмелюсь предположить, что оно засвидетельствует нам, что сэр Рэндольф не был владельцем большого числа невыплаченных закладных и что общая их сумма, например, не столь велика, как предполагал Дэвинсон.

– А как насчет Лавсона?

– Я не забыл о нем. Его завещание может дать нам крупнейшую цифру среди залогов. Возможно, что помимо возможности он обладал и мотивом. Однако возможность совершения им невелика, поскольку ему, конечно же, было ясно, если только мысль об убийстве сэра Рэндольфа вообще приходила ему в голову, что мотив этот будет незамедлительно обнаружен. Более того, мы располагаем свидетельством Дэвинсона о снисходительном отношении сэра Рэндольфа к своим кредиторам, что в достаточной мере подтверждается условиями завещания сэра Рэндольфа, в котором он прощает сделанные по закладным долги. Нет, здесь кроется нечто другое, о чем мы пока не имеем ни малейшего представления, нечто, способное заставить убийцу совершить немалый труд, чтобы приготовить смертоносную пастилку и тайно подложить ее в коробочку на столе во время визита в дом сэра Рэндольфа – возможно тайного, если дело обстояло именно так – да еще постараться благополучно оказаться вдали от жертвы, когда она волей случая воспользуется отравленной пастилкой. Все было очень тщательно продумано; я не вижу ничего импульсивного. Поэтому-то, очевидно, бумаги не имели никакого отношения к убийству: тот, кто подложил пастилку в коробочку, сделал задолго до того, как сам сэр Рэндольф узнал, что получит их для анализа. Аналогичным образом дедуктивный процесс свидетельствует о том, что у иностранного гостя – если таковой существовал – мотива не было.

– А если нет?

– Тогда, боюсь, придется заняться Дэвинсоном. Однако у нас нет особых оснований сомневаться в рассказанной им истории. Сэр Рэндольф вполне мог принять иностранного гостя. К тому же Дэвинсон не кажется мне способным на создание столь замысловатого плана.

– Так кто же?

– Мы должны учитывать то, что Дэвинсон в тот вечер уже ушел. Сэр Рэндольф находился в одиночестве. И он мог открыть дверь любому угодному ему гостю, вне зависимости от мнения своего слуги.

– В таком случае мы вновь возвращаемся к мотиву.

– А разве нет? – И с этими словами Понс погрузился в задумчивость, из которой вышел только для того, чтобы с озабоченным выражением на лице поглотить ленч, который прислала наверх миссис Джонсон. Когда я отправился в постель, он еще сидел, выкуривая трубку за трубкой своей отвратительной махорки.

Прикосновение руки Понса к моему плечу пробудило меня от сна, когда было еще темно.

– Паркер, можете ли вы уделить мне день? – спросил он, когда я сел в постели. – У нас осталось времени ровно столько, чтобы успеть попасть на четырехчасовой поезд от Кингз-Кросс[4]4
  Крупный лондонский вокзал, обслуживающий в основном север Великобритании.


[Закрыть] до Эдинбурга.

– До Эдинбурга? – переспросил я, выбираясь из постели.

– Я испытываю настойчивое желание узнать, о чем разговаривал покойный сэр Рэндольф со своей племянницей. Отправившись позже, мы потеряем день. А четырехчасовой поезд прибывает в Эдинбург в половине второго. Мы получим вполне достаточную возможность побеседовать с мисс Эмили Кэрвен. А вы доспите свое в вагоне.

– Мисс Эмили! – воскликнул я. – За пять сотен фунтов? Немыслимо!

– Маловероятно, конечно, но чтобы немыслимо не сказал бы, – возразил Понс. – В конце концов, яд в основном является женским оружием, поэтому мы вправе подозревать и ее.

Понс уже вызвал кэб, который ожидал нас внизу. Как только я оделся и договорился со своим коллегой, чтобы он заглядывал к моим пациентам в ближайшие два дня, мы отправились на вокзал Кингз-Кросс, куда прибыли как раз вовремя, чтобы успеть на уходящий в Шотландию поезд.

Мы оказались в своем купе, поезд тронулся, направляясь на север из Лондона. Понс вновь погрузился в размышления, а я решил продолжить прерванный им сон.

Проснулся я, когда утро уже почти закончилось, и Понс сидел, вглядываясь в скользивший за окном сельский ландшафт. Мы пересекли шотландскую границу, вот-вот перед нами должны были проплыть знакомые высоты Артурова Трона[5]5
  Artures Throne – холм, расположенный невдалеке от Эдинбурга.


[Закрыть], скал Солсбери, Брейд-Хиллз и Корсторфин-Хилл. Там и сям в лощинах еще прятались крохотные клочки тумана, однако солнце ярко светило и день обещал выдаться отменным.

Спокойное выражение на лице Понса ничего не говорило мне.

– Но вы же не можете серьезно предполагать, что мисс Кэрвен отравила своего дядю, – проговорил я.

– Положение еще не позволяет мне обратиться к этому предположению, – ответил Понс, отворачиваясь от окна. – Однако любопытная цепь событий просто требует нашего внимания. Ничто не указывает на то, что мисс Эмили посещала своего дядю до своего недавнего визита к нему. Потом она приезжает, они ссорятся, и она в расстройстве и спешке покидает дом. Что все это говорит вам?

– Очевидно, они поссорились.

– Но из-за чего? Два человека, которые, насколько нам известно, не видели друг друга много лет, едва встретившись, вряд ли будут иметь много оснований для ссоры.

– Если только между ними не стоит какой-то старый конфликт.

– Замечательно! Замечательно, Паркер, – глаза Понса блеснули. – Однако какой старый конфликт может разделять дядю и племянницу?

– Возможно, внутрисемейная неприязнь?

– С подобной возможностью следует считаться всегда, – согласился Понс. – Однако в подобном случае мисс Эмили едва ли приехала бы к нему без приглашения и извещения, как было в данном случае.

– Быть может, Дэвинсону не было известно о приглашении, – проговорил я.

– Быть может. Но я сомневаюсь в этом. Мисс Эмили покорилась порыву, требовавшему встретиться с дядей и попросить у него о какой-то милости. Отказ в этой милости рассердил Эмили, и она бросилась вон из дома.

– Но это едва ли согласуется с той преднамеренностью, которую обнаружило тщательное приготовление отравленной пастилки, – не мог не заметить я. Как обычно, скепсис оказался излишним.

– Согласен, Паркер. Однако ничто не мешает проявить подобную предусмотрительность на тот случай, если в милости, которой она добивалась от дяди, будет отказано.

– И что же это была за милость, если, не получив ее, мисс Эмили могла удовлетвориться только его смертью? – возразил я. – Если вопрос был давним, почему он не мог подождать еще? Нет, Понс, не складывается, никак не складывается. Боюсь, что вы позволили присущему вам тайному недоверию к женскому полу повлиять на ваше мнение о мисс Эмили Кэрвен.

Понс искренне расхохотался.

– Куда мы направляемся? Вам это известно?

– Мисс Эмили проживает в доме своего отца на Нортумберленд-стрит, в Новом городе. Вчера я потратил некоторое время, чтобы установить этот и прочие факты. Они с сестрой оказались единственными детьми Эндрю, брата сэра Рэндольфа. Сестра Эмили вышла замуж неудачно, и муж промотал ее значительное наследство. Оба старших Линдолла давно умерли, семью представляет единственный сын Рональд, который работает в книжном магазине на Торпичен-стрит. Однако мы уже приехали, вот и Эдинбург.

Через час мы уже стояли на крыльце дома на Нортумберленд-стрит. Понс три раза позвонил в колокольчик, после чего дверь приоткрылась и в щели появилось вопрошающее лицо.

– Мисс Эмили Кэрвен?

– Да?

– Мистер Солар Понс, из Лондона, к вашим услугам. Мы с доктором Паркером приехали, чтобы переговорить с вами по поводу смерти вашего дяди.

На какое-то мгновение воцарилось красноречивое молчание. Потом дверь широко распахнулась, и в ней появилась мисс Кэрвен уже целиком, несомненно шокированная и удивленная.

– Неужели дядя Рэндольф скончался? Я видела его в этом месяце. Воплощение здоровья! – воскликнула она. – Но простите меня. Входите, джентльмены, входите.

Мисс Эмили провела нас в гостиную старомодного дома, некогда вне сомнения служившего обителью благосостояния. Ей было уже под пятьдесят, однако фигура еще оставалась хорошей, а тщательно ухоженные каштановые волосы и косметика свидетельствовали о старании сохранить как можно более молодой вид.

– Прошу вас, садитесь, – сказала она. – Расскажите мне о смерти дяди. Что произошло? Несчастный случай?

– Возможно, в известной мере вы правы, – проговорил Понс. – Его обнаружили мертвым в собственном кабинете.

– Бедный дядя! – воскликнула она без особенной горечи в голосе. Глаза мисс Эмили никак не могли остановиться ни на мне, ни на Понсе. Руки ее деловито поправляли одежду, пальцы то соединялись, то оказывались вдруг возле губ.

– Кстати, вы знаете, что он оставил вам пять сотен фунтов?

– Нет, не знаю. – Тут взгляд ее вдруг прояснился. – Бедный, милый дядя! Он мог бы и не делать этого. Теперь, когда его не стало, я получу все! Все!

– Примерно две недели назад вы посещали своего дядю, мисс Кэрвен.

– Да, я была у него. – Она скривилась.

– Вы нашли, что он хорошо выглядит?

– Полагаю, что я уже говорила это, сэр.

– Вы вышли от него в расстройстве. Он был с вами не любезен?

– Сэр, это старая история. И теперь она уже улажена.

– Не изволите ли вы рассказать нам о ней?

– О, здесь нет никакого секрета, уверяю вас. Здесь, в Эдинбурге, о ней все знают. – Дернув головой, она повела плечами, на мгновение отдавшись жалости к себе. – Дядя Рэндольф был не менее жестким человеком, чем мой отец. Моя старшая сестра Сесили, с точки зрения отца, крайне неудачно вышла замуж. Он выделил ей ее долю наследства, и когда увидел, как Артур обошелся с ним, сделал все, чтобы я не могла поступить подобным образом. Посему он поместил мою долю наследства, пятьдесят тысяч фунтов, под опеку, поручив ее дяде Рэндольфу. Я могла только получить годовое пособие на жизнь, сущие гроши. Однако мир изменился, и всякий знает, что теперь не так-то легко жить на ограниченный доход, как было двадцать пять лет назад, когда умер мой отец. Но теперь все это закончено. Дядя Рэндольф скончался, и мое вернется ко мне без его или чьего-либо контроля.