Текст книги "Жизнь должна быть чистой"

Автор книги: Ауримас Шведас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Разговор III
«Что произошло с миром?»

Теперь придется обратиться к самому тяжелому и страшному этапу Вашей жизни – Холокосту.

Приказ о переселении в гетто был издан, кажется, 15 июля[68]68
  Указ коменданта Каунаса Ю. Бобялиса и бургомистра Казиса Пальчяускаса о переселении евреев в Вилиямпольское гетто был издан 10 июля 1941 г. На переселение давался месяц: с 15 июля по 15 августа.


[Закрыть]. Главная моя забота в то время была – где и как раздобыть еду. Хотелось помочь и тете Эде, и ее сыну Лёвиньке. Они были совершенно растеряны… Ведь в магазинах для евреев не было практически ничего, одни пустые полки! Приходилось снимать с одежды уже обязательную в то время звезду Давида[69]69
  По указу от 10 июля 1941 г. всем жителям Каунаса еврейской национальности было предписано с 12 июля носить на левой стороне груди желтую звезду Давида размером 8-10 см.


[Закрыть] и идти в литовский магазин. Меня спасало то, что я прекрасно говорила по-литовски. Купив буханку хлеба, я несла ее или бабушке с дедом, или тете… Чаще всего это удавалось, хотя несколько раз доводилось слышать: «Вон отсюда, жидовка!» Вспоминая это, думаю – без иронии – как же мне повезло, что меня не застрелили, не сдали белоповязочникам…

Тогда мы еще не до конца осознавали всю опасность своего положения. Мой дядя Юргис Штромас не уехал в Россию, потому что его сын Алик был в Паланге в пионерском лагере. Вдобавок он не хотел покидать пожилых родителей и мою маму, которая лежала в больнице после операции… Так он и остался.

Дядя Юргис был директором кооператива «Парама»[70]70
  Кооператив „Parama“ («Поддержка»), директором которого был Ю. Штромас, держал хлебопекарню в Каунасе и сеть булочных по всей Литве, торговавших продукцией кооператива.


[Закрыть]. Невзирая на антисемитскую атмосферу, уже с понедельника охватившую Каунас, он пошел в кооператив сдать ключи: «Люди же есть захотят, им нужен хлеб!» Как только он появился на работе, его немедленно взяли. А в среду или в четверг (то есть 25 или 26 июня) выгнали на работу вместе с другими арестованными евреями – что-то копать возле советского посольства в начале Лайсвес-аллеи. Я совершенно случайно увидела его там, подошла и говорю: «Дядя, бежим!» На самом деле тогда бежать было еще очень легко. Но он отвечал: «Не могу, нас ведь всех пересчитали. Если я убегу, у охранника будут неприятности. Меня и так отпустят, я же ничего плохого не сделал».

Как я уже сказала, никто из нас не представлял себе, какая над нами нависла опасность. В том числе мой любимый, умный дядя. В пятницу он вместе с другими был зверски уничтожен в гараже,Lietukis“[71]71
  Уничтожение евреев в гараже «Лиетукис» произошло 27 июня 1941 г. Точное число жертв неизвестно, но считается, что было убито около 60 человек. По словам Кристофа Дикмана и Саулюса Сужеделиса, «огромный резонанс этого события был вызван не столько масштабом этого убийства, сколько его невероятной жестокостью» (Christoph Dieckman, Saulius Suziedèlis, Lietuvos zydii persekiojimas ir masinés zudynés 1941 m. vasarq ir rudent: saltiniai ir analizé / Prosecution and Mass Murder of Lithuanian Jews during Summer and Fall of 1941, Vilnius: Margi rastai, 2006, p. 32; 121).


[Закрыть]. Я узнала об этом только после войны. Сторож нашего дома все видел своими глазами… Алику, слава Богу, удалось вернуться в Каунас невредимым, ведь он себя не выдал, не был похож на еврея, учился в атейтининкской гимназии[72]72
  «Атейтининкай» («будущники») – католическая молодежная организация, учрежденная в 1911 году.


[Закрыть]. Но большинству еврейских детей не суждено было вернуться из этого лагеря домой…

История Каунасского гетто потрясает. 18 августа 1941 прошла «акция интеллигентов», 26 сентября «акция 1000», а 4 октября ликвидировано Малое гетто[73]73
  Организованные групповые убийства жителей Каунасского гетто в IV и IX фортах носили название «акций». 18 августа 1941 г. в ходе «акции интеллигентов» было уничтожено 534 человека; 26 августа была подожжена больница, а больные, общим числом 1608 человек, расстреляны. 4 октября было ликвидировано Малое гетто, уничтожено 1845 человек.


[Закрыть]. Без малого за три месяца была уничтожена половина населения гетто. Это всего лишь пара эпизодов, не претендующих на исчерпывающий обзор истории Каунасского гетто. Однако и этих нескольких фактов достаточно, чтобы задать вопрос: как в пору таких пограничных экзистенциальных переживаний удавалось тем, кто остался в живых, сохранить здравый рассудок и не сломаться?

Не всем удавалось в таких условиях сохранить здравый рассудок. Осмысляя собственный опыт, могу сказать одно: многое определялось просто-напросто инстинктом самосохранения – никогда мне так не хотелось жить, как в гетто! А когда охота выжить, стараешься сосредоточиться на том моменте, в котором находишься, к примеру: «Надо раздобыть чего-нибудь поесть, чтобы были силы пойти на работу!» Одним из главных стимулов уцелеть было желание когда-нибудь поведать миру, что пришлось пережить мне и моим близким. Ведь здраво осознать безмерность происходящего убийства было невозможно…

Желание цепляться за жизнь усиливала и любовь к близким.

По правде сказать, я и сейчас, говоря с вами, сама ищу ответы на многие вопросы. И на некоторые не нахожу, хотя не раз спрашивала себя: «Как в Освенциме десять тысяч заключенных стояли и смотрели на казнь детей?» Я имею в виду эпизод из рассказа Эли Визеля «Ночь»[74]74
  Элиэзер «Эли» Визель (1928–2016) – еврейский писатель (автор 57 книг) и политический активист, родился в Трансильвании (на территории современной Румынии). За свое творчество и деятельность удостоен Нобелевской премии Мира. В 1957 г. вышла первая книга Элиэзера Визеля “La Nuit” («Ночь»), основанная на воспоминаниях о пережитом в концлагерях – Освенциме, Буне, Бухенвальде.


[Закрыть]. Столько народу, ведь они могли бы победить эсэсовцев, всего несколько десятков. Несмотря на это, огромная толпа стояла безгласно и бездействовала, когда казнили трех изголодавшихся детей… В какой-то момент прозвучал вопрос: «А где сейчас Бог?»

Скорее всего, каждый из стоявших в той толпе до последней минуты жил надеждой, что именно ему в последний момент удастся спастись, и в то же время сознавал, что малейшая попытка бунта тут же убьет эту надежду.

Но все это лишь предположения. Я никогда не стояла над ямой и не знаю, что чувствуют люди в такой ситуации. Обвинять их за непротивление, по-моему, глупо и даже жестоко.

Думаю, нашу судьбу во многом определяли случайные совпадения. Мы жили в постоянном страхе и никогда не знали, какие последствия будет иметь то или иное решение. Жизнь превратилась в какую-то лотерею. Так, например, во время «акции интеллигентов» мой старший двоюродный брат Вальдемар Гинзбург хотел попасть в число 500 евреев, отобранных эсэсовцами якобы для работы в каунасских архивах, но… Всех их сразу расстреляли. Брата не взяли, так как в списках он был, кажется, 513-м. И он по случайности остался жив.

Эти совпадения так же сложно объяснить, как и то, о чем я уже говорила, – бессилие огромной толпы перед безнаказанным произволом нескольких десятков негодяев, пусть даже вооруженных.

Раз уж я начала о совпадениях, надо рассказать еще одну историю. Поначалу в Каунасе было два гетто – Большое и Малое[75]75
  Территория Каунасского гетто была поделена на два – Большое и Малое гетто, связанные мостом через ул. Панерю. Малое гетто было ликвидировано 4 октября 1941 г.


[Закрыть]. В Малом работала инфекционная больница. Отец моего друга Яши Браунса доктор Моисей Браунс был врач-инфекционист[76]76
  Моисей (Мозес) Браунс – врач, отец Якова Браунса. Яков (Йокубас, Джек) Браунс – врач, сын Моисея Браунса. Его воспоминания о Каунасе см. в кн.: Recollections and Reflections: How I Turned Despair into an Appreciation of Life, Portland: Vallentine Mitchell, 2007.


[Закрыть]. Он часто брал с собой на работу сына-подростка. Как-то утром, это было 4 октября 1941 года, они на пару минут опоздали, и ворота Малого гетто оказались закрыты. Эта случайность спасла им обоим жизнь: именно в тот роковой день нацисты спалили больницу со всеми пациентами и персоналом… Ясно, что существует какая-то судьба, но понять, каким образом она действует, а тем более говорить об этом – невероятно сложно.

Были такие случайности и в моей жизни. Меня раз десять могли пристрелить, но попадались такие белоповязочники или эсэсовцы, которые отнимали часы, издевались, унижали, но не убивали…

Еще один страшный удар по Каунасскому гетто – «Большая акция» 28 октября 1941 года. Расскажете, как Вам удалось выжить в этой бесчеловечной «лотерее» смертного часа[77]77
  «Большая акция», самая масштабная акция по уничтожению евреев за весь период нацистской оккупации Литвы, была проведена 29 октября 1941 в IX форте. Было расстреляно 9200 человек.


[Закрыть]?

Перед этой акцией трудоспособным и работающим выдавали так называемые «йордановские удостоверения»[78]78
  Удостоверения евреям-ремесленникам выдавал комендант Каунасского гетто Фриц Йордан.


[Закрыть]. Все верили, что эти удостоверения – что-то вроде гарантии спасения, и стремились их получить, чуть ли не дрались за них.

Когда была объявлена «Большая акция», на площадь Демократов должны были выйти все, от мала до велика, и трудоспособные, и больные обитатели гетто. Стараясь выглядеть как можно более взрослой (мне тогда было тринадцать), т е. способной работать, я оделась в мамину одежду, надела ее лифчик и напихала в него каких-то чулок, чтобы грудь казалась как у взрослой женщины.

Помню, как мы стояли колоннами, разделенные, как правило, по местам работы, а мимо нас шел гестаповец Хельмут Раука[79]79
  Хельмут Альберт Раука (1908–1983) – эсэсовец, военный преступник, причастный к убийству 11584 евреев – мужчин, женщин и детей – в Каунасе во время Второй мировой войны. После войны Х. Рауке удалось скрыться и избежать ответственности за свои преступления. Обнаруженный в 1982 г. в Торонто (Канада), он был арестован и умер в тюрьме, не дождавшись суда.


[Закрыть] и командовал, кому из евреев отойти налево, кому направо. Иными словами, одних посылали на смерть, другим еще давали временную возможность пожить. Было очень холодно. Мы стояли целый день, с раннего утра, ожидая, пока Раука с приспешниками дойдет до нашей колонны. Нас начали «сортировать» уже в сумерках, после четырех. Я видела, как Вальдемара, тетю Полю и дядю Самуила[80]80
  Имеется в виду Самуил Гарзон.


[Закрыть], ее мужа, отправили «в хорошую сторону», потому что они выглядели еще здоровыми и могли работать.

Бабушке с дедушкой было уже за 70. Выглядели они плохо, однако я не теряла надежду спасти их. Когда Раука подошел к нам, я смотрела ему прямо в глаза, наверное, с такой гипнотической силой, что он их даже не заметил. Я слышала, как он сказал: «У этой девушки красивые глаза. Направо!» Помню, как я тащила бабушку с дедушкой, как бабушка на бегу умоляла: «Детка, не спеши. Я уже не могу бегать!» – а я продолжала тянуть их за собой с почти сверхъестественной силой… В тот раз нам еще суждено было вернуться в свое жилище…

С ноября 1941 по октябрь 1943, по словам Вальдемара Гинзбурга, автора потрясшей читателей книги «И Каунас плакал», которая здесь уже упоминалась, в гетто был период сравнительного затишья. Вы заговорили о «высших моментах». Было ли это тогда же, в сравнительно спокойный период, когда в гетто стала организовываться культурная жизнь?

Мы были молоды…

Кажется, в 1942 году в гетто был создан оркестр. У меня был друг, Буби Розенбаум[81]81
  Мозес «Буби» Розенбаум (1924–1942) погиб в концлагере Дахау.


[Закрыть], он очень любил музыку. Мы ходили с ним слушать оркестр или к нему домой крутить пластинки, и в эти моменты я снова чувствовала себя человеком. Ведь то, о чем я сегодня рассказывала, не только пугало и тяготило, но и заставляло задаваться вопросом: «За что евреев, в том числе и меня, так жестоко преследуют?» В пограничной ситуации волей-неволей начинаешь думать: «А вдруг в нас, евреях, в том числе и во мне, действительно есть что-то такое отталкивающее или дурное, что определило теперешнее наше положение?»

Я уже говорила, что музыка развеивала такие мысли, предположения и сомнения. Как и литература. В гетто была организована подпольная школа. Помню, как мы читали там баллады Шиллера. Там говорилось о дружбе, добре, любви, благородстве, правде и верности. Читая возвышенные строки немецкого поэта, я чувствовала, как возрождается и растет во мне вера в человека и в жизнь.

Разговор IV
«Простить и строить будущее – предназначение живых»

Теперь хотелось бы услышать о том, как Вам удалось бежать из Каунасского гетто.

Долгое время бытовало ошибочное убеждение, что, если мы будем полезны Рейху, нам позволят выжить. С течением времени стало ясно: все евреи гетто обречены на смерть, наша гибель – только вопрос времени. Поэтому все стали искать выход. Кто-то из молодежи ушел в партизаны. Хотя, честно говоря, никто их там с распростертыми объятиями не ждал – одно из обязательных условий для того, чтобы попасть в советские партизаны, было наличие оружия. А где его взять? Другие пытались найти себе или детям убежище в литовских семьях. Это тоже была нелегкая задача: ведь нацисты валили в одну яму и евреев, и тех, кто их спасал. Кроме того, пропаганда нацистов и ЛФА сильно влияла на общественное мнение – на евреев смотрели как на виновников всех обрушившихся на Литву несчастий[82]82
  Литовский фронт активистов (ЛФА; Lietuvos aktyvistu frontas, LAF) – организация антисоветского сопротивления, действовавшая в 1940–1941 гг., подготовившая и осуществившая Июньское восстание 1941 г. В ней объединились самые разные антисоветские движения: в Каунасе ядром ЛФА стала подпольная студенческая коалиция, в Вильнюсе – бывшие литовские военные, в Берлине организатором стал бывший литовский посол Казис Шкирпа. По политическим соображениям руководство берлинского ЛФА сотрудничало с немецкой военной разведкой и Главным управлением вооруженных сил. В идеологии ЛФА был силен антисемитский элемент.


[Закрыть].

Я сама не хотела покидать гетто. Еще живы были дедушка, тетя, другие родственники и друзья. Но летом 1943 года я получила письмо от Онуте Багданавичюте-Стримайтене.

Онуте работала в Государственном лотерейном агентстве моего отца. Я ее очень любила, знала всю ее семью. Ее отец работал органистом в Кудиркос-Науместисе, иногда летом я ездила к ним в гости. Дружила с ее братьями и сестрами. В 1938 году Онуте вышла замуж. Нас с мамой пригласили на свадьбу, есть несколько фотографий с этого праздника. Муж Онуте, Юозас Стримайтис, был военный[83]83
  Юозас Стримайтис (1910–1979) – литовский инженер и военный.


[Закрыть]. Его послали учиться в Бельгию, и они с женой поехали туда еще до первой советской оккупации. Таким образом они избежали депортаций. Война застала Юозаса и Онуте в Бельгии.

В Каунас они вернулись в 1942 году.

Я предполагаю, что в Бельгии они общались с моим папой. Папа, как вы уже знаете, в то время жил в Брюсселе с литовским паспортом. Думаю, именно он заговорил с ними обо мне.

Как бы то ни было, вернемся к письму. Его передал мне кто-то из бригады гетто, работавшей в городе. Онуте сообщала, что для меня готовятся документы, что мне надо бежать из гетто, где меня ждет только гибель. Прочитав письмо, я долго думала, что же мне делать. Не хотелось бросать близких. Правда, Алик и Мара[84]84
  Маргарита (Мара) Штромайте-Каган (Маргарет Каган) (1924–2011) – славистка, предприниматель, общественный деятель.


[Закрыть] уже тоже готовились к побегу. В конце концов близкие убедили меня решиться на побег: всем вместе уйти все равно не удастся, придется спасаться поодиночке.

Наконец было решено, что 7 ноября 1943 года я с вечерней бригадой выйду из гетто. С евреем-полицейским заранее договорились, что меня не сосчитают, что я сниму с одежды звезду Давида, которая будет не пришита, а только приколота, и сразу за воротами выйду из колонны.

Помню, как долго, кажется, в будке полицейского у ворот гетто, мы ждали бригаду, которая задерживалась. Обычо вечерняя бригада на городские работы выходила в четыре, а в тот день она вышла только после шести. Уже как следует стемнело. Сопровождал колонну один вооруженный белоповязочник, а может быть, литовец-полицейский.

Вроде бы все складывалось хорошо… Самым страшным был момент выхода из колонны. Если бы охранник заметил – само собой, пристрелил бы на месте. Помню, как шагнула из колонны в сторону переулка. Ощущение такое, будто в спину нацелено дуло. Я медленно шла в сторону переулка, а в голове одна мысль: «Без паники! Не спеши! Спокойно! Не выдай себя!» Слава Богу, охранник не заметил, и я повернула с улицы Крикщюкайтиса на Юрбаркскую, которая вела к мосту. На мосту меня должна была встретить Онуте, но в условленном месте я ее не обнаружила, ведь, как уже сказано, опоздала на встречу на целых два часа.

Каунас я знала отлично, так что пошла туда, где жили Онуте и Юозас. С легкостью нашла нужный дом в начале улицы Донелайтиса, и тут вдруг поняла, что не знаю номера квартиры.

Пришлось постучаться в первую попавшуюся дверь – как оказалось позже, прямо к сторожу дома. Встреча могла оказаться роковой, ведь большинство сторожей сотрудничало с гестапо. И снова, должно быть, спасло меня хорошее знание литовского. Сторож ничего не заподозрил, правда, Онуте и Юозас, узнав, что я вначале постучалась к нему, перепугались насмерть. Всю ночь, наверное, не спали, а ранним утром мы с Юозасом поспешили на дизель Каунас – Вильнюс. Так я оказалась в Вильнюсе, и начался вильнюсский период моей жизни. С 8 ноября 1943 года я стала виленчанкой!

В Вильнюсе Юозас отвел меня к своей сестре. Она жила в Жверинасе. Это была милейшая женщина, правда, не без оснований напуганная, что из-за меня она попадет в беду. Все три ночи, что я была у нее, она не сомкнула глаз. Было очевидно, что надо искать приюта у кого-то другого. Так я оказалась у Пранаса, брата Онуте. Я любила его с детства. Это был удивительный человек, необычайно добрый, с прекрасным чувством юмора. Хирург по профессии, Пранас обладал писательским талантом, интересовался и другими искусствами, особенно театром[85]85
  Пранас Багданавичюс (1900–1992).


[Закрыть]. У него собирались интереснейшие люди, такие, как Шкема, Качинскас, Юкнявичюс, Лукошюс[86]86
  Антанас Шкема (1910–1961) – писатель, один из главных новаторов литовской литературы 20 века. Иеронимас Качинскас (1907–2005) – литовский композитор, яркий представитель модернизма в музыкальной культуре Литвы межвоенного периода. Ромуальдас Юкнявичюс (1906–1963) – литовский театральный режиссер и актер. Балис Лукошюс (1908–1879) – литовский актер.


[Закрыть]. Жили мы во дворце Ходкевичей, где сейчас Вильнюсская художественная галерея. (В моей комнате теперь кабинет вице-директора Национального художественного музея, моего бывшего студента Витаутаса Бальчюнаса[87]87
  Вильнюсская картинная галерея находится по адресу: ул. Диджёйи, 4. Витаутас Бальчюнас – музейный работник, заведующий Вильнюсской картинной галереей.


[Закрыть]). Всем, кто заходил к Пранасу в гости, говорилось, что я его родственница из деревни. Очень интересно бывало устроиться в уголке и слушать их разговоры. Жаль, что ничего не записывала.

У Пранаса было очень хорошо. Однажды он выдал мне деньги на перманентную завивку – чтобы я, по его словам, выглядела, «как все молодые девушки». Но то была ошибка: с вьющимися волосами моя внешность стала еще более еврейской.

Жила я у Пранаса с документами Ирены, дочери Феликсаса Трейгиса, директора Мариямпольской гимназии[88]88
  Феликсас Трейгис (1886–1948) – математик, педагог, директор Мариямпольской гимназии. Его дочь Ирена Трейгите во время войны находилась в Мариямполе. Документы И. Трейгите достали для Ирены Вейсайте Ю. и О. Стримайтисы.


[Закрыть]. Сама я г-на Трейгиса не знала, скорее всего, Стримайтисы попросили его помочь, и он согласился. Так я легализовалась в Вильнюсе.

Мне помогла устроиться на работу в круглосуточные ясли (на ул. Субачяус, д. 16), санитаркой к доктору Изидорюсу Рудайтису, Марцеле Кубилюте, замечательный человек, большая патриотка Литвы. Впоследствии я узнала, что она была литовской разведчицей[89]89
  Изидорюс Рудайтис (1911–1995) – врач.
  Марцеле Кубилюте (1898–1963) – литовская общественная и государственная деятельница, разведчица (сотрудница литовской военной разведки). Подробно об этой женщине исключительной судьбы см.: Dek, sirdie, ant amzinojo aukuro…: Marcelès Kubiliutès 100-osiomsgimimo metinéms (1898-07-28 – 1963-06-13) paminéti, sud. Nastazija Kairiukstytè, Vilnius: Zara, 1999.


[Закрыть].

В яслях я кормила детишек, мыла пол и убирала в палатах, меняла белье, стирала. Где-то через неделю после начала работы в палату вбежала старшая медсестра Габрюнене с расспросами: «Кто ты? Откуда? Как твоя фамилия?» Мне показалось, что она спрашивает сердито, подозревая, что я еврейка. Я, конечно, на все вопросы ответила и сразу рассказала о нашем разговоре Пранасу и Марцеле. Оказывается, среди персонала пошел слух, что я еврейка, но доктор Рудайтис это категорически отрицал, и теперь все в порядке. Правда, доктор Рудайтис тоже не знал всей правды: Марцеле сказала ему, что я «еврейка наполовину».

Так что все вроде бы успокоилось. Однако ровно через неделю в палату вбежала медсестра и сообщила, что здание окружено гестаповцами. Я была уверена, что это за мной. Лихорадочно думала: «Что же теперь делать?» Пыталась совладать с эмоциями… Зашла в туалет, спустила воду и попробовала мыслить логически. Если пытаться сбежать, точно поймают. Притом я ведь зарегистрирована у Пранаса, значит, пострадает и он. Если останусь на рабочем месте – не выдам себя. А если все же возьмут, будет хотя бы возможность объяснить гестапо, что Пранас ничего не знал о моем происхождении, потому и сдал мне комнату. Взвесив все «за» и «против», я вернулась в палату, взяла манную кашу и стала кормить какого-то ребенка, было время обеда. В этот момент по коридору загрохотали военные сапоги. В палату вошел доктор Рудайтис и с ним несколько гестаповцев. Лиц не помню, память сохранила только прекрасно начищенные сапоги. Не вполне уверена, но мне показалось, что войдя в палату, доктор Рудайтис подмигнул мне. А гестаповцы, осмотрев помещение, вышли. Как я узнала позже, приходили они по доносу, что в яслях есть еврейские дети. Раненым немецким солдатам не хватало донорской крови, и еврейских детей хотели использовать в качестве доноров. Доктор Рудайтис не сдал гестаповцам ни одного ребенка. Правда, во время проверки было обнаружено несколько обрезанных мальчиков, но доктор Рудайтис сказал, что это дети не еврейские, а караимские.

Можно сказать, что визит гестапо в ясли легализовал меня. Я обрела «благонадежность» и проработала там до конца нацистской оккупации.

Каждый день я шла на работу по улице Субачяус. В нынешнем доме под номером два располагался бордель, обслуживавший немецких солдат. Четверг был выходной, и девицы, в основном польки, сидели на подоконниках и задирали прохожих. Так что, ходя мимо этого дома, я получила исчерпывающее сексуальное образование.

Как я уже сказала, после гестаповской проверки в яслях наступило сравнительное спокойствие. Я продолжала жить у Пранаса, однако с течением времени стало ясно, что оттуда надо перебираться. У Пранаса была в Шяуляй невеста Яне, и ей не очень-то нравилось, что у ее будущего мужа живет дома какая-то девушка. В наших с Пранасом отношениях никакого подтекста не было, но в Шяуляй поползли слухи, что Янин жених живет с какой-то девицей. А мне ведь было уже пятнадцать…

Но главная причина, из-за которой мне пришлось съехать, была связана с незначительным на первый взгляд происшествием. Как-то вечером у Пранаса, как обычно, собралась богемная компания. Кто-то принес довольно примитивный альбом репродукций голландского художника Винсента Ван Гога, и вся компания его с интересом листала. Я очень любила Ван Гога, видела в Париже его картины, поэтому как-то забылась и во всеуслышание заявила: «Ван Гог мой любимый художник!» Конечно, все удивились – откуда деревенской девчонке знать французского художника?

Не сомневаюсь, что никто из гостей Пранаса не выдал бы меня, но все они были любители приложиться к рюмочке. А выпивший человек нередко расскажет такое, чего трезвый не рассказал бы. Так что оставаться в этом гостеприимном доме стало небезопасно. Пришлось мне уйти.

Мои спасители – Онуте и Юозас – договорились с такой Марией Мешкаускене (она жила на проспекте Гедиминаса в доме номер 32), что я поселюсь у нее[90]90
  Мария Мешкаускене (нач. 20 в. – 1983).


[Закрыть]. Ее муж, полковник литовской армии, в первую советскую оккупацию был арестован и вывезен куда-то в Россию, в заключение[91]91
  Чесловас Мешкаускас (1904–1942) – литовский военный. После оккупации Литвы советами в 1941 г. был осужден на 8 лет лагерей и вывезен в лагерь возле Печоры (респ. Коми), где и погиб.


[Закрыть]. У г-жи Мешкаускене была десятилетняя дочь Сауле и прислуга Ядвига. В той же квартире жила и Марцеле Кубилюте. С ней я наконец-то могла поговорить, что называется, по душам. У Мешкаускене я прожила два месяца, но по разным причинам чувствовала себя не особенно уютно, хотя очень благодарна за предоставленное убежище и понимаю, как сильно она рисковала. Смею предположить, что г-жа Мешкаускене решила помочь мне, так как была глубоко верующей, кроме того, за меня просил ксендз Скурскис, совершивший надо мной таинство крещения в костеле Св. Игнотаса[92]92
  Норбертас Скурскис (1904–1972) – литовский священник.


[Закрыть].

Чтобы не возбудить подозрений и не отличаться от всех, я должна была каждое воскресенье ходить на службу. Между прочим, это не было «спектаклем». Я действительно чувствовала себя там очень хорошо… Ведь Христос любит страждущих даже больше, чем счастливых, и им воздастся на небесах. Так что в костеле я чувствовала себя полноценным человеком, которого Бог любит и опекает, а не каким-то отщепенцем, который хуже других. По крещению мое имя Мария, а по конфирмации – Котрина. Конфирмацию я получила у епископа Мечисловаса Рейниса[93]93
  Мечисловас Рейнис (1884–1953) – литовский католический и общественный деятель, архиепископ, педагог.


[Закрыть].

Долгое время, даже и в советские годы, я была очень верующей и постоянно ходила на службы.

Каунас, 1930. С этим медвежонком связана целая история. Ирене очень хотелось сестру или брата, и однажды она по секрету сообщила подружкам, что у нее родился братик. Когда подруги пришли в гости, Ирена показала им спящего в кровати медвежонка

Дедушка Ирены Лазарь Вейс перед Первой мировой войной

Она Штромайте, Эугения Штромене, София Штромайте-Вейсене, Каунас, 1926

Ирена первая слева. В центре стоит ее дедушка Хиель Штромас. Каунас, 1933

День рождения двоюродного брата Ирены, Лёвы Штромаса. Каунас, 1934.

Ирена сидит первая справа. За ней стоит бабушка Хая, вторая слева мама Ирены София

Ирена с мамой. Каунас, 1938. Фотостудия Зинаиды Блюменталь

Каунас, 1938. 2 сентября 1943 эта фотография была подарена Яше Браунсу. Желая сохранить фотографию, он зарыл ее на территории Каунасского гетто, и после войны она была найдена

Отец Ирены Изидорюс Вейсас.

Брюссель, 1949

Юргис Штромас, Эугения Штромене, Маргарита Штромайте. Берлин, около 1936

София Вейсене, Ирена Вейсайте, Алик Штромас на переправе через Неман возле Бирштонаса, 1939

Маргарита Штромайте. Каунасское гетто, 1942

Спасители Ирены: Юозас Стримайтис и Она Багдонавичюте-Стримайтене. Брюссель, 1938

Мария Ладигайте, дочь Стефании Ладигене, и Ирена Вейсайте. Москва, 1947

В парке Вингис, 1947

Стефания Палюлите-Ладигене, 1920. Весной 1944 она приняла Ирену в семью

Ванда Заборскайте, классная руководительница Ирены. Вильнюс, 1947

Вальдемар Гинзбург. Около 2008

Пранас Багдонавичюс, приютивший Ирену в Вильнюсе в 1943 г. Нью-Йорк, 1970-е

Школьные подруги, медалистки. Слева направо: Сигита Палецките, Ирена Вейсайте, Бируте Баужайте, Лиля Бокшицките. Вильнюс, 1947

Ирена с Бетти и Моисеем Браунсами. Вильнюс, 1947

Около 1947

Ирена и Гене – студентки Вильнюсского университета. 1947

Литовские студенты МГУ, Ирена Вейсайте в центре. 1951

Литовские студенты МГУ Ирена вторая слева в первом ряду, Александрас Штромас первый справа во втором. Москва, 1951

С Еленой Маркович. Паланга, 1952

Профессор Мария Тронская, научный руководитель кандидатской диссертации Ирены Вейсайте.

Ленинград, около 1960

1954. Фото Б. Залесской (?) из архива А. Герасимовой

С Тадасом Масюлисом на берегу реки Нерис по возвращении Масюлиса из 11-летней ссылки. Вильнюс (Валакампяй), 2-я половина 1950-х

С дочкой Алиной.

Вильнюс, около 1958

Яков Бум, Алина, Ирена. Вильнюс, начало 1960-х

Слева направо: Ирена Вейсайте, Йонас Юрашас, Калью Хаан. Внизу: Аушра-Мария Слуцкайте-Юрашене. 1960-е

С дочерью Алиной и Александрасом Штромасом в Тарусе. 2-я половина 1960-х

Ближайшая подруга Ирены Татьяна Николаевна Абрикосова, начало 1970-х

На заседании «Театральной мозаики» в Вильнюсском Педагогическом институте, 2-я половина 1970-х. Фото: Она Паедайте

Первая встреча с отцом после войны. Лос-Анджелес, 1968

Николай Оттен. Таруса, около 1966

Григорий Кроманов в Таллинском русском драматическом театре, 1982

С Григорием Кромановым. Нида, около 1972

Казис Сая и Григорий Кроманов на репетиции спектакля «Святое озеро». Таллин, 1971

С Томасом Венцловой на вечере в Союзе писателей Литвы. Вильнюс, около 1976

Арво Пярт, Ирена Вейсайте, Григорий Кроманов. Таллин, около 1976

Григорий Кроманов и Ирена Вейсайте во время съeмoк фильма «Отель „У погибшего альпиниста“». Казахстан, 1978

Макет скульптуры Барборы Радвилайте во дворе у Владаса и Марите Вильджюнасов.

Вильнюс, около 1981

С Юозасом Грушасом у него в саду. Каунас, около 1985

Сцена из спектакля «Пиросмани, Пиросмани…», режиссер Эймунтас Некрошюс.

Владас Багдонас и Ирена Кряузайте. 1981. Фото: Аудрюс Завадскис

Театральная секция, встреча с актрисой Нийоле Гельжините (вторая слева в первом ряду).

Ирена Вейсайте стоит первая слева. Вильнюс, 1986

«Калигула», режиссер Йонас Вайткус. В роли Калигулы Валентинас Масальские. 1983

«Улыбнись нам, Господи», режиссер Римас Туминас. Слева направо: Витаутас Григолис, Андрюс Жебраускас, Сигитас Рачкис, Витаутас Шапранаускас. 1994. Фото: Дмитрий Матвеев

Ирена Вейсайте и Ив Плассеро. Вильнюс, 1990-е

Ирена Вейсайте и Александрас Штромас на сьезде «Сантара-Швеса» в Аникщяй, 1995 Фото: Антанас Суткус

В одном из двориков Вильнюсского университета, 1990. Фото: Антанас Суткус

С Джорджем Соросом. Вильнюс, около 1995. Фото: Антанас Суткус

Возле отцовского дома. Каунас, 1990-е

Ирена Вейсайте с внуками и литовской делегацией в Национальном центре Холокоста Бейт Шалом (Beth Shalom). Первый справа – директор и создатель центра Стивен Смит.

Великобритания, 1998

С Кшиштофом Чижевским в Ниде, около 2000

С Аудрой Жукайтите. Тракай, 2001

Ирена Вейсайте, Арво Пярт и его жена Нора. Берлин, 2002

Виолета Толейкене, Витаутас Толейкис, Ирена Вейсайте. Зубишкес, около 2008

Ирена Вейсайте выступает от имени Литвы, присоединившейся к Евросоюзу.

Берлин, у Бранденбургских ворот, 1 мая 2004

Ирена с дочерью Алиной, внуками Майклом и Даниэлeм Славински. Лондон, около 2010

С Ниной Демуровой, около 2010

С бывшим студентом и близким другом Марюсом Микалаюнасом. Вильнюс, Рождество 2018

Дома в Вильнюсе, 2016. Фото: Артур Морозов

Ирена Вейсайте и Ауримас Шведас. Последний эпизод разговорного марафона.

Май 2015, у Ирены дома. Фото: Альгимантас Александравичюс

Как вы, должно быть, заметили, мы беседуем в комнате, где стоит менора[94]94
  Менора – семисвечник, один из главнейших и древнейших символов иудаизма.


[Закрыть], а на стене – крест. В спальне у меня тоже есть и менора, и Св. Мария. Позднее меня отпугнули от церкви проповеди ксендзов… Слишком много в них было стереотипного мышления. Года с 1949-го я на службы ходить перестала. Но до сих пор напряженно ищу ответы на вопросы нашего бытия, и, если можно так выразиться – ищу Бога…

Вернемся, однако, к тому событию, которое заставило меня искать нового пристанища. Онуте и Юозас, как я уже говорила, нашли мне приют у Марии Мешкаускене. Меня положили в комнате, полной всякого барахла, одежды, коробок. В общем, это было что-то вроде склада. Открыв туда дверь, и не догадаешься, что где-то в глубине, возле окна, стоит кровать. Последнее обстоятельство меня и спасло. Ибо в один прекрасный день к г-же Мешкаускене явилось гестапо. Не знаю, что они искали, но, сунув нос в комнатку, где в тот момент спала я, они меня не заметили.

Как только гестаповец ушел, г-жа Мешкаускене сказала, что я должна немедля покинуть ее дом. Не помню, где я провела несколько дней, скорее всего у сестры Юозаса в районе Жверинас, но потом Юозас и Онуте отвели меня к г-же Стефании Ладигене на ул. Траку[95]95
  Стефания Палюлите-Ладигене (1901–1967) – литовский педагог, общественный деятель, публицист. В 1920 г. вышла замуж за военного Казиса Ладигу. Весной 1944 г. приняла в семью Ирену Вейсайте. Подробно: Esame: Stefanija Ladigiené: dienorastis, atsiminimai, laiskai, publikacijos, sud. Ema Mikulènaitè, Vilnius: Lietuvos gyventoju genocido ir rezistencijos tyrimo centras, 2003.


[Закрыть]. Был вечер, вся семья сидела за ужином. У г-жи Ладигене было шестеро детей, хотя трое с ней уже не жили. Старший сын Альгис сторожил семейную усадьбу в Гульбиненай, Линаса вывезли на работы в Германию, а Ирена учительствовала, кажется, в Варене[96]96
  Альгис Марийонас Ладига (1922–2011) – литовский художник. Линас Пранас Ладига (1929–2010) – литовский военный, капитан торгового судна (в Польше). Ирена Ладигайте-Эйва – в Литве изучала историю искусств, в США работала на швейной фабрике. Не названы еще трое детей Стефании Ладигене и Казиса Ладиги: Бенедиктас Ладига (1929–2011) – заведующий механическими мастерскими экспериментального хозяйства Литовского научно-исследовательского института земледелия; Мария Ладигайте-Вильджюнене – литовский график, иллюстратор; Иоана Ирена Ладигайте – филолог.


[Закрыть].

Когда я пришла, г-жа Ладигене усадила меня за стол и сказала детям: «Я привела вам Ирену – это ваша сестренка, прошу любить и жаловать!» Позже она любила говорить, что у нее две дочки Ирены – белая и черная (по цвету волос).

В доме г-жи Ладигене работала пожилая прислуга Агнета. В тот вечер она испекла лепешки со шкварками. Я села за стол и заметила, что г-жа Ладигене положила мне немного больше лепешек, чем своим детям. Очевидно, она поняла, что я здорово проголодалась. Мне даже трудно передать, насколько острым было чувство голода, сопровождавшее меня все годы нацистской оккупации! Доброта хозяйки меня чрезвычайно тронула. После ужина мы долго сидели за столом и разговаривали: дети Ладигене – Марите, Йоне, Бенедиктас, – и я.

В том доме было принято, чтобы мама перед сном подходила к каждому из детей, целовала и мизинцем чертила на лбу крестик.

Меня положили в кровать вывезенного в Германию Линаса. Подойдя ко мне, г-жа Ладигене поцеловала и меня и начертила на лбу крестик. Невольно глаза мои наполнились слезами. Ладигене очень испугалась и стала спрашивать, что же меня так обидело или огорчило. А я спросила: «Вам не противно целовать еврейку?» Тут уж она и сама расплакалась. Той ночью ни я, ни она не спали, проговорили до рассвета. Так она стала моей второй матерью, а я – ее дочерью. Я оставалась с семьей Ладигене и после прихода советов, пока ее не сослали в Сибирь.

Вы, наверное, хотите спросить, почему я расплакалась и почему у нас состоялся такой драматический разговор. Здесь очень важно сказать одну вещь: когда человек постоянно окружен презрением и ненавистью, постоянно подвергается гонениям и преследованиям, это очень сильно влияет психологически. И я, живя в этом страшном потоке ненависти, чувствовала, что в сердце завелся червь сомнения: «А вдруг со мной и в самом деле что-то не так?»

В семье г-жи Ладигене я чувствовала себя замечательно, меня окружили любовью и заботой. Она была глубоко верующим человеком, но никогда этого не демонстрировала и всегда была к себе требовательнее, чем к другим. Все ее существо было проникнуто духом любви к ближнему. Вместе с тем она была вполне светской художественной натурой. А как прекрасно декламировала стихи! Помню, как по вечерам мы всей семьей рассаживались в гостиной, и она читала нам Саломею Нерис, Бернардаса Бразджёниса или Майрониса, а то и по-русски – Пушкина, Апухтина и других[97]97
  Саломея Нерис (1904–1945) – одна из ярчайших фигур литовской поэзии межвоенного периода, личность неоднозначной, трагической судьбы. Бернардас Бразджёнис (1907–2002) – один из главных литовских поэтов, сформировавшихся в период независимости. В годы оккупации обрел статус народного поэта, его поэзия, как в свое время поэзия Майрониса, оказала влияние на становление литовского национального самосознания. А.С. Пушкин (1799–1837) – великий русский поэт. Алексей Апухтин (1840–1893) – русский поэт.


[Закрыть].

Я очень удивилась, когда однажды она подарила мне баночку румян, чтобы я не выглядела такой бледной. Для католической литовской семьи это было совершено непредставимо! Девушка, которая пользуется румянами и пудрой, по тогдашним временам считалась по меньшей мере несерьезной. Но Ладигене умела отличать веру от поверхностной набожности. Главной движущей силой была для нее, как я уже сказала, любовь к ближнему. Никто не уходил из ее дома голодным, каждый, кто обращался за помощью, был уверен, что найдет сочувствие и понимание. Помню, изредка между г-жой Ладигене и Агнетой возникала дискуссия. «Может, не стоит гостей угощать? – ворчала Агнета. – Завтра же детей нечем кормить будет!» «Не волнуйся, Господь подаст», – был ответ. Как ни странно, г-жа Ладигене оказывалась права. Глядишь, на следующий день кто-нибудь привезет из деревни сала, яиц, муки или картошки, так что семья, вопреки опасениям Агнеты, не голодала.