Текст книги "Жених благородных кровей"
Автор книги: Аурелия Хогарт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
3
Они познакомились в День святого Патрика в Дублине.
За несколько месяцев до этого Роберта, выпускница колледжа, объявила домашним, что жаждет побывать в Европе. Мартин хотел, чтобы она продолжила учебу и пошла в магистратуру. Роберта же мечтала доказать ему, но прежде всего себе, что стала достаточно взрослой и умеет приспосабливаться к иной жизни, сходиться с людьми других культур. Ей не терпелось собственными глазами взглянуть на крепость Суоменлинна, Букингемский дворец и Дублинский замок. Провести Ночь костров с Вивьен в Лондоне, встретить Новый год в лапландском Рованиеми, а в День святого Патрика посходить с ума с настоящими ирландцами. Новые друзья и увлечения, знакомство с чудесами, известными лишь по книгам и телепередачам, – желание претворить мечту в жизнь заявляло о себе столь требовательно, что не удовлетворить его было никак нельзя.
Приехав в Дублин ранней весной, она в первый же день отнесла резюме в кадровое агентство, что занималось подбором временного персонала, а в начале следующей недели вышла на работу в издательство вместо секретарши, у которой начался двухмесячный отпуск, и вскоре сдружилась с помощницей редактора Элен Маккинли. В День святого Патрика Элен зашла за Робертой с друзьями и вся компания отправилась на костюмированный парад. В разгар праздника к ним подключились литераторы, в том числе и Джеффри О’Брайен.
Роберта уже не раз слышала о нем в издательстве: талантливый, пишет сильно, внятно без туманного многословия и мудреностей, очаровывает с первых строк глубоким пониманием того, о чем толкует. Высказывали и другие мнения: видит-де мир в слишком мрачных красках и даже нудноват. Не привыкшая судить о чем бы то ни было с чужих слов, Роберта успела прочесть первую книгу О’Брайена и даже немного в него влюбиться. Точнее, в главного героя, журналиста, что в августе девяносто восьмого года волей случая оказался в городе Ома и стал свидетелем зверской террористической расправы, перевернувшей его представление о жизни, о человеческой сущности и о том, ради чего мы являемся на свет.
Роберта рисовала себе О’Брайена неулыбчивым, суровым, рано постаревшим мудрецом, что поглядывает на окружающих снисходительно и с осуждением. И ошиблась. Джеффри О’Брайен оказался человеком весьма приятной наружности: крепкого сложения, с густыми русыми волосами, зоркими, все подмечающими и вместе с тем ласковыми глазами и родинкой на левой щеке, что придавала всему его мужественному облику теплоту и душевность.
Вся компания была кто в рыжих, кто в зеленых забавных париках – их в этот день продавали повсюду, – журналистка Кэт Дикинсон нарядилась в одежду и шляпу Леприкона, вымазала лицо зеленой краской, а к запястьям привязала по зеленому воздушному шарику. Смеялись и шутили на каждом шагу.
Роберта с любопытством наблюдала за разгулявшимися литераторами. Большинство были личности яркие и запоминающиеся и не без удовольствия выставляли себя напоказ: щеголяли книжными словечками и выспренними тирадами, демонстративно пили виски прямо из горла, передавая бутылку по кругу, и то и дело отпускали колкости в адрес товарищей по перу, которых, разумеется, не было рядом. С уст же О’Брайена за целый день не слетело ни единого ядовитого словца, а для виски он купил в ближайшем ларьке стаканчики. Один предложил Роберте, второй взял себе, третий протянул Элен, остальные отдал долговязому Эрни, который нес их до ближайшей урны и между делом выбросил. В отличие от приятелей О’Брайен не вливал в себя виски рекой – пил умеренно, почти не пьянел, но веселился не меньше других и с охотой провозглашал тосты.
Роберта была покорена О’Брайеном. Чутье подсказывало ей, что и она ему пришлась по сердцу. Пытливее и чаще, нежели на остальных, и как будто даже с большей мягкостью он смотрел на нее; всякий раз, когда взгляд его серых глаз останавливался на ней, Роберте приходила странная мысль: ближе человека у меня нет во всем Дублине. А может, на земле. Впрочем, сказать наверняка, что он ею заинтересован, было нельзя. Город отдыхал: тут и там разноголосо гомонили и хохотали, играли оркестры и волынки, кто-то свистел, верещали обалдевшие от обилия развлечений дети, мелькали трилистники, национальные флаги, поднимались кружки с пивом. В иные минуты казалось, что каждый влюблен во всех вокруг.
Роберту стал открыто обхаживать двадцативосьмилетний Алекс Кэшер, бывший одноклассник Элен, – невысокий, с довольно симпатичным лицом, на котором, однако, уже лежала печать прожигателя жизни. На комплименты Алекса Роберта отвечала шутками, при всякой удобной возможности отходила от него подальше, а когда он якобы дружески клал руку ей на плечи, тотчас ее убирала.
Вечером в небе вспыхнули разноцветные букеты салюта и начался музыкальный фестиваль.
– Итак, потанцуем! – возгласил захмелевший Эрни, когда компания остановилась на центральной площади рядом с троицей лихо отплясывавших старичков.
Минуту спустя заиграла медленная мелодия, и Эрни, дурачась, схватил за руки Роберту и Алекса, притянул их друг к другу и втолкнул в море бегающих бликов, где кружились парочки. Роберта успела заметить, как Эрни с улыбкой преуспевающей свахи обнимает Джеффри и подводит его к Элен. Через мгновение те присоединились к танцующим.
Алекс что-то без умолку говорил, но она его не слушала; разгоряченные танцоры-старички, продолжая двигаться в том же быстром темпе, выделывали затейливые па, отчего все кругом умирали со смеху, но Роберта всего этого будто не видела. Она смотрела в сторону, притворяясь, что погружена в мысли, сама же краем глаза наблюдала за Элен и Джеффри.
Лицо Элен светилось той особенной радостью, какая приходит лишь с первыми признаками влюбленности. За все время, что Роберта ее знала, она ни разу не видела ее такой взволнованной. Они с Джеффри о чем-то непрерывно говорили – Элен улыбалась и живо кивала. Временами улыбался и Джеффри. Радость Роберты померкла, и праздник мечты вдруг перестал быть праздником.
Едва мелодия закончилась, она убрала руки с плеч Алекса и без слов пошла туда, где остальные из их компании потешались над неугомонными стариками. Дабы не демонстрировать своей печали и надеясь взбодриться, Роберта взяла у Эрни бутылку виски и сделала такой большой глоток, что чуть не захлебнулась. Спиртное лишь обожгло горло, но спасительный хмель не явился. Вложив бутылку в чью-то протянувшуюся из толпы руку и отойдя в сторону, Роберта присела на корточки и с безразличным видом скрестила руки на груди. О чем тотчас пожалела. Отсюда Джеффри и Элен, что продолжали танцевать, были видны еще лучше.
Только не раскисай! – велела себе Роберта, злясь, что не может справиться с собственными чувствами. Да, он вскружил тебе голову и лучше него, пожалуй, нет парня в целом мире, но это вовсе не значит, что и ты кажешься ему самой прекрасной на свете... Он всего лишь смотрел на тебя, несколько раз улыбнулся и спросил: «Ты американка? Если нужен гид по Ирландии, обращайся». Не глупо ли напридумывать себе бог знает что, когда человек просто повел себя как радушный хозяин? Не смешно ли в ничего не значащих улыбках рассмотреть намек на желание сблизиться? Выбрось из головы разный бред! Веселись и танцуй, можно даже пококетничать с Алексом – быстрее забудешь про Джеффри.
Алекс крутился поблизости, но Роберта, не взглянув на него, снова посмотрела на озаренное светом лицо Элен. Сердце, не прислушиваясь к самовнушениям, сжалось от горького отчаяния. Элен, хоть я знаю ее лишь без году неделя, порядочная и честная, упорно продолжала она разговор с собой. И не скрывает, что ищет свою половинку, так почему бы не порадоваться за нее? Я все равно скоро уеду. Если Джеффри больше по вкусу Элен, значит, мне суждено другое и убиваться нет ни малейшего смысла...
Она уверяла себя, что не должна вешать нос, пока не стихла вторая медленная мелодия и не зазвучала быстрая. Вмиг прогнав тоску, она в два прыжка подскочила к старикам, с которыми уже пустились в пляс Эрни, Алекс, Кэт и остальные. Один из дедков с седыми, как борода у лапландского Санта-Клауса, волосами и молодыми горящими глазами схватил ее под руку, и они под аплодисменты и смех расступившихся друзей принялись выписывать замысловатые коленца.
Замелькали лица, парики, кепки. Печаль как рукой сняло, показалось, будто вернулось детство – минуты, когда сидишь на разогнавшейся карусели и нечем дышать, но хохочешь от счастья. Наконец выбившись из сил, седоголовый танцор остановился и галантно поднес к губам руку молоденькой партнерши. В этот миг Роберта вдруг заметила среди зрителей Джеффри и Элен. Они улыбаясь смотрели на Роберту. Об их медленном танце не напоминало ничто.
Взгляды Роберты и Джеффри встретились, и ей снова показалось, будто их объединяет такое, о чем, дабы уберечь всю прелесть тайны, лучше не говорить. Хватит глупить! – одернула она себя, смакуя разлившееся в душе блаженство и боясь его.
Потом долго танцевали все вместе – свои и чужие, – то обнявшись за плечи, то взявшись за руки, кто во что горазд. Но вот быструю мелодию опять сменила медленная и танцоры, тяжело дыша, остановились для отдыха.
Тут случилось невероятное. Впрочем, в ту минуту Роберта ни капли не сомневалась, что иначе и не может быть. Забыв обо всех вокруг, они с Джеффри одновременно повернули головы и взглянули друг на друга. Он протянул ей руки – словно ребенку, который хорошо его знает, любит и только и ждет приглашения, чтоб скорее обвить ручонками крепкую шею и спрятаться на широкой груди. Роберта пошла к нему так же просто – без лишних слов, притворства и глупых стеснений. А на полпути чуть подпрыгнула от радости и этой детской непосредственностью окончательно покорила его сердце.
– Ты отбила его у меня! – заявила Элен, встретив Роберту утром в коридоре издательства.
Роберта, проснувшаяся сегодня совсем другой женщиной, покачала головой.
– Поверь, если бы он выбрал тебя, я б ни за что на свете... – Она замолчала. Что было говорить? Очевидно, Элен сама все понимала, просто пока не могла смириться с недоброй судьбой.
Они не общались полдня, даже в кафе во время ланча ходили порознь, а после перерыва Элен сама подошла к Роберте и, выражая и тоном и видом готовность примириться, произнесла:
– Я позвонила Синди. Она играет в среду, начало спектакля в семь. – Тетка Элен выступала в Гейт-театре, и Роберта, узнав об этом, загорелась желанием увидеть ее на сцене. – Если хочешь, я составлю тебе комп... – Элен умолкла на полуслове, и по ее лицу пробежала едва уловимая тень. Но она быстро взяла себя в руки и, стараясь казаться безразличной, продолжила: – Ой, я совсем забыла. На среду меня пригласила сестра. Значит, в театр пойдешь одна. Ну или... – Она мгновение поколебалась и прибавила как можно небрежнее: – Или с О’Брайеном.
Роберта, не чувствуя за собой никакой вины, но терзаясь при виде мучений Элен, коснулась ее руки кончиками пальцев.
– Элен, клянусь, я не...
– Знаю. – Взгляд Элен вдруг сделался до того серьезным, печальным и вместе с тем спокойным, что Роберта, хоть и не перестала сочувствовать ей, тоже немного успокоилась. – За меня не волнуйся. – Элен внезапно посмотрела прямо Роберте в глаза. – Признаться, я давно мечтала влюбить в себя Джеффри, но в издательстве видела его лишь мельком и он никогда не останавливал на мне взгляд. По-видимому, я не в его вкусе. А вчера, если уж начистоту, я сразу заметила, что ему приглянулась ты. Но когда Эрни отправил нас танцевать и Джеффри заговорил со мной с такой легкостью и столь дружелюбно, то я как будто слегка тронулась умом... – Она шевельнула бровью и невозмутимо прибавила: – А с дураков, сама понимаешь, спрос небольшой.
– Ну что ты такое несешь! – Роберта негромко засмеялась и потрепала ее по плечу. – Вовсе ты не дура.
– Была бы умной, не набросилась бы сегодня на тебя с тупыми упреками. – Элен извинительно улыбнулась. – Простишь ненормальную?
– С ненормальными я не знаюсь! А тебя мне прощать не за что. – Она печально вздохнула, вдруг вспомнив, как сама не могла найти себе места, наблюдая вчера за танцующими Элен и Джеффри. – И прекрасно тебя понимаю.
– Значит, решено: ты и Джеффри – мои друзья, а про глупости давай забудем, – бодро воскликнула Элен, и Роберта вздохнула с облегчением.
В театр они ходили вдвоем с Джеффри. Сидя в полутемном зале было здорово сознавать, что он рядом, чувствовать, что происходящее на сцене трогает его сердце не меньше, чем ее, а потом, бродя по широким улицам тайком любоваться им.
Роберта влюблялась в него сильнее с каждым шагом, что они делали бок о бок, с каждым словом, что слетало с его губ. Наедине с ней он был куда разговорчивее, чем в большой компании. Его речь лилась как ручей – негромкая, ясная, – ею хотелось утолить жажду, но напиться было невозможно.
Джеффри любил рыбачить и спускаться на лыжах с высоких заснеженных гор, особенно если вокруг ни души. Обожал свою зеленую страну и изъездил ее всю, потому прекрасно знал ее прелести и изъяны. Не терпел телевизионных трюков и газетной нахрапистости, потому телевизор почти не смотрел, газеты читал с оглядкой, благо сам был журналистом и умел отличить правду от лжи, с репортерами старался по возможности не сталкиваться. Однако говорил даже о том, против чего выступал, сдержанно и без агрессии, не мог оставаться спокойным, лишь когда речь заходила о насильственной смерти, но о ней он предпочитал писать.
Могла ли устоять перед ним ненавидевшая фальшь бесстрашная Роберта? В ее ли силах было не сойти с ума под мягким и вместе с тем по-ирландски мятежным взглядом серых глаз? И стоило ли противиться мощному, как штормовой вал, чувству?
Она и не думала сопротивляться любви. Окунулась в нее очертя голову. И впервые в жизни взглянула на себя со стороны, загоревшись желанием стать лучше, достойнее и даже покладистее.
Наверное, временами я бываю слишком вспыльчивой, размышляла она, когда считала минуты до новой встречи. И, пожалуй, даже резковатой. Надо бы скорее перевоспитать себя, а то, не дай бог, не сдержусь и повышу голос в беседе с Джеффри. Ну и мысли! Неужели это я? Сказали бы мне месяц назад, что я сама захочу стать более податливой, я заявила бы: чушь собачья!
В следующую же субботу, с утра пораньше – со Дня святого Патрика минула неделя, – они вдвоем поехали на юг, в Корк. Идея побывать в замке Бларни пришла им в голову накануне вечером. Роберта полюбопытствовала, когда Джеффри решил, что должен стать писателем, и он смеясь ответил: через несколько дней, после того как ухитрился поцеловать камень Бларни. Нормальным людям он дает дар красноречия, а из меня трибуна не вышло, но проклюнулась страсть писать.
Корк оказался симпатичным городком с обилием ярких – зеленых, красных, синих – в основном двух– и трехэтажных зданий. Они прошлись по центральной улице, подкрепились в пабе и поехали дальше – к замку Бларни с встроенным в стену камнем, который, по преданию, всякому, кто его поцелует, дарит талант умело заговаривать зубы.
– Есть желание стать великим оратором? – спросил Джеффри, когда они забрались наверх по узкой винтовой лестнице и он указал на знаменитый камень.
– Понятное дело! – Взволнованная обилием впечатлений Роберта потерла руки. – Только... Наверное, это не так просто...
– Боишься?
– Я? – Роберта смело шагнула к стене. – Ни капельки!
Джеффри негромко засмеялся.
– Тогда ложись на спину, голову свесь и тянись к камню губами. Я подержу тебя.
Разумеется, упрямая Роберта дотянулась до магического Бларни. Спустившись вниз, они долго бродили у стен замка, потом вокруг холма, на котором он стоял. Тут все было умиротворяюще серым либо зеленым: каменные башни, бархатистый мох, трава, причудливых форм стволы и ветви деревьев. Лишь проблески желтого солнца да клочки синего неба, что то и дело показывались из-за дымчатых туч и снова прятались, разбавляли серо-зеленую пастораль.
Именно здесь, среди волшебно-диковатой вековечной благодати, они впервые поцеловались. Когда слились их горячие дыхания и губы, Роберта вдруг почувствовала себя неотъемлемой частицей ирландской сказки. А несколькими часами позже, лежа во тьме и слушая дыхание Джеффри, на удивление ясно и просто ощутила, что они одно целое и теперь, наконец повстречавшись, порознь уже не смогут. Она долго не могла уснуть. Облизывала набухшие от жарких поцелуев губы, наслаждалась музыкой своей влюбленной души и боялась пошевелиться, дабы не потревожить сон того, чей покой и счастье стали для нее едва ли не дороже собственных.
Наступила иная жизнь. Или, может, той, прежней вовсе не было. Суетливые дни без Джеффри казались теперь до того далекими, что почти не походили на правду. Настоящее было лишь здесь, в той одурманивающей любви, что велит ничего не жалеть и брать все без остатка.
Роберта не заметила, как уплыла в туманные дали грез. Но и во сне до той самой минуты, пока не раскрыла глаза, чувствовала всем своим существом лежавшего рядом Джеффри.
На следующей неделе они встречались каждый вечер. На уик-энд снова отправились в путешествие – вниз по побережью. Роберта не могла насмотреться на холмы, обилие зелени, синие волны и невообразимо яркие радуги в полнеба. А когда видела большие дома средь изумрудных трав, гадала, что за люди в них обитают, и то и дело представляла, будто и у них с Джеффри такой вот дом и жить в нем отрадно и весело.
Новая жизнь баловала открытиями и счастливой беззаботностью всего три недели. Но вот настал день, когда Джеффри внезапно заговорил о своей семье, о которой прежде либо не заводил речи вовсе, либо упоминал только вскользь.
– Родители недовольны, что я пишу книги. Находят их чересчур замысловатыми, а само это занятие – бестолковым и недолговечным. – Он замолчал, и в тоске, что промелькнула в его глазах, Роберта заметила отражение собственных страданий из-за непонимания с матерью. – Видишь ли, отец всю жизнь мечтал, что я займусь политикой – пойду по его и дедовым стопам. – Он мрачно усмехнулся. – Лучше было родиться в обычной семье вторым, третьим или четвертым по счету, тогда на тебя не возлагали бы столь больших надежд, не мучили бы нудными лекциями о долге и прочих скучнейших вещах...
Роберта в недоумении сдвинула брови. В душе шевельнулось пока еле ощутимое предчувствие беды.
– Твоя семья не обычная?
Джеффри вздохнул, будто собираясь сообщить, что его родители наследственные убийцы.
– Мы представители старинного ирландского рода. – Он на миг задумался, после чего, гордо расправив плечи и устремив взгляд вдаль, снова заговорил: – Во времена великого голода в середине девятнадцатого века мои предки едва не уехали в Америку, но остались-таки здесь и делали все, что было в их силах, дабы не подчиняться Англии, а жить на собственной земле вольно, как душе угодно.
Роберта вдруг почувствовала, что идет бок о бок с человеком, чью любовь к родным краям вовек не сломить ни угрозами, ни оружием. И, на миг ощутив себя немного ирландкой, тоже приподняла подбородок. Тут ей вспомнился родной Нью-Йорк, и в груди защемило.
– Если бы твои предки все же уехали в Америку, мы с тобой, может, давным-давно встретились бы.
Суровость сошла с лица Джеффри. Он светло улыбнулся.
– Мы встретились бы с тобой, где бы ни родились, куда бы ни подались наши предки. Но, скорее всего, не раньше чем теперь.
Роберта задумчиво кивнула.
– Пожалуй, ты прав. – Она нахмурилась и изумленно взглянула на него. – Что-то я ничего не пойму... Ты с такой гордостью говоришь о своих непокорных пращурах, но будто недоволен, что родился именно в этой, а не в обычной семье, где о предках почти ничего не знают, а на традиции плевать хотели.
– Не то чтобы недоволен... – пробормотал Джеффри, снова грустнея. – Меня не устраивает лишь напористость, с которой родители стараются навязать мне их представления о жизни. И мать, и отец, и остальные родственники были бы счастливы, если бы я послушно стал политиком, жил бы вместе с ними, красовался на их дурацких приемах, соблюдал все принятые в этом кругу правила, общался с детьми их друзей, корчил из себя светского льва... Не по душе мне все это.
Роберта скривила рот.
– Прекрасно тебя понимаю. – Она попыталась нарисовать в воображении мать Джеффри. Перед глазами возник расплывчатый образ чопорной дамы, от взгляда строгих глаз которой повеяло холодом и стало до того не по себе, что захотелось тотчас забыть и о великих предках Джеффри, и вообще об этом разговоре.
В пятницу Джеффри заехал за Робертой в издательство и увез ее за город. Они шли по мельчайшему песку широкого пляжа, которому не было конца и края, подставляли лица вольному ветру с океана и наблюдали, как огромные чайки ужинают выброшенными на берег крабами.
– Гостиную в доме моих родителей украшают написанные в позапрошлом веке портреты, а в семейной библиотеке есть старинные книги на гэльском, – сказал Джеффри.
Его слова так заинтриговали Роберту, что образ строгой дамы перед глазами тотчас растворился.
– Правда? – Она хлопнула в ладоши и, приостановившись, подпрыгнула на месте. – Вот было бы здорово взглянуть на эти портреты и полистать книжки... Правда, по-гэльски я не знаю ни словечка, но, если ты расскажешь хотя бы о чем в этих книгах, мне будет безумно интересно даже просто подержать их в руках.
– Тогда завтра же навестим их, – невозмутимо, будто речь шла об очередной прогулке в окрестностях Дублина, произнес Джеффри.
Заливаясь краской стыда, она легонько шлепнула себя по губам.
– Ой! Прости, пожалуйста... Выходит, я сама напросилась к тебе в гости. – Она решительно покачала головой. – Нет-нет. Лучше съездим куда-нибудь еще.
– Почему? – удивился Джеффри.
– Ты ведь сам говоришь: твои родственники строго следуют принятым в вашем кругу нормам. С одной стороны, мне большинство условностей кажутся нелепыми, с другой же – не хочется оскорблять чувства твоих родителей. Они в глаза меня не видели, слыхом обо мне не слыхивали...
– Еще как слыхивали, – возразил Джеффри, хитро улыбаясь. – Миссис О’Брайен узнала о тебе буквально через несколько дней после Дня святого Патрика.
– Откуда?
– Я рассказал, – просто ответил он. – У моей обожаемой матери помимо страсти ко всему великосветскому есть ряд других скверных привычек, – ворчливо, но с очевидной любовью в голосе прибавил он, поднимая руку и загибая палец. – Во-первых, ей все время кажется, будто я голодаю, хоть я вечно твержу ей: голод, вне всякого сомнения, облагораживает, но я, здоровенный детина, если бы не ел, не мог бы писать свои «ужасные» книжки. – Он усмехнулся и загнул второй палец. – Потом мама считает своим долгом донимать меня через день звонками. В общем, я при первой же возможности сказал ей, что в следующий раз хотел бы приехать домой не один.
Страшно смутившись, Роберта прижала к щеке прохладную руку. Другая на ее месте радовалась бы, узнав, что уже небезызвестный писатель, с которым она встречается, еще и наследник знатных, явно не бедствующих родителей, и лезла бы из кожи вон, лишь бы укрепить связь, прийтись по вкусу его семье и благополучно выскочить замуж. Роберту же, которая признавала лишь отношения с человеком – не с деньгами, положением в обществе либо влиянием – и всей своей сутью полюбила не успехи Джеффри, а его самого, новость о его родовитости лишь сбила с толку.
– И все же... – пробормотала она, придумывая, как бы отсрочить предстоявшую поездку. – Было бы гораздо лучше, если бы мы предупредили твоих родных заранее: будем такого-то в такое-то время.
Джеффри улыбнулся и потрепал ее по щеке.
– Я давно приучил родителей, что не желаю и не могу жить по их бредовым светским законам. Большей частью они ведь правда нелепые. И мама и отец до сих пор пытаются доказать, что я ошибаюсь, но я твердо стою на своем. В общем, не переживай, очень прошу. Нагрянем без предупреждения – все равно обрадуются. Я же как-никак их единственный сын. А без тебя мне теперь никуда.
От последних слов у Роберты приятно защекотало в груди. Она улыбнулась, но, представив, что входит в дом О’Брайенов – царство неискренности, изящных манер и вещиц, – поежилась и прикусила губу. Джеффри, заметив, что она до сих пор колеблется, умильно засмеялся, остановился и крепко ее обнял.
– Хорошо, если так тебе будет спокойнее, я завтра рано утром позвоню маме и скажу, чтобы нас ждали. По рукам?
Роберта заглянула в любимые серые глаза – правый был с коричневым пятнышком у самого зрачка, – острее обычного почувствовала, что, дабы глаза эти век светились радостью, она готова не то что съездить в гости к старшим О’Брайенам, а встретить лицом к лицу любое злосчастье, и без слов кивнула.
