Текст книги "Заклинатель змей и другие эстонские сказки"

Автор книги: Аугуст Якобсон

Соавторы: Юхан Кундер,Яан Вахтра,Фридрих Роберт Фельман,Юри Парийыги,Якоб Кырв,Маттиас Йоганн Эйзен,Фридрих Рейнгольд Крейцвальд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Аугуст Якобсон
Смерть работает кузнецом

В давние времена было на свете семьдесят семь болезней и семьдесят семь смертей. У каждой болезни своя смерть, у каждой смерти угольно-черные крылья.

Однажды в тяжелый неурожайный год послал Старик на землю сразу все семьдесят семь смертей и сказал каждой смерти, сколько людей она должна свести в могилу.

Семьдесят шесть смертей без всякой пощады выполнили приказ Старика, но семьдесят седьмая смерть никак не могла справиться со своей задачей. Дело в том, что она была слишком мягкосердечна: то ей было жаль одного человека, то другого, то она не решалась умертвить того, то другого, кто был нищетой и голодом, казалось, обречен смерти. Вот ей и пришлось еще долго после своих подруг бродить по земле потому, что ей не хватало еще одной души, а без этой недостающей души нельзя было и думать появиться перед Стариком.

Однажды она собралась с силами, ожесточила свое сердце и явилась в дом старого столяра, единственного сына которого она уже давно заприметила. Она подошла к изголовию кровати мальчика, как это в таких случаях было принято у нее и ее подруг. Больному мальчику сразу стало очень плохо, и он потерял сознание.

Бедные родители громко плакали и молили судьбу, чтобы она пощадила их единственного ребенка. И от этой жалобной мольбы в сердце семьдесят седьмой смерти растаяла холодная жестокость, она не выдержала, отошла от изголовья ребенка и встала в ногах. И больной сразу стал выздоравливать и уже на следующий день благополучно встал с постели.

Семьдесят седьмая смерть не знала, что теперь делать, и решила:

– Будь что будет, пойду сейчас прямо к Старику и расскажу, как это случилось!

Выслушав семьдесят седьмую смерть, Старик очень разозлился – он сердито топнул ногой, снял со стены огромные ножницы и обрезал угольно-черные крылья семьдесят седьмой смерти. Потом погрозил пальцем и сказал:

– Смотри у меня, вот ты что наделала! А теперь не иначе как придется тебе сразу вернуться на землю, стать человеком и научиться жестокосердию! Как только научишься, вернешься сюда и получишь свою прежнюю должность.

Семьдесят седьмая смерть покорно поклонилась и сделала, как было приказано. Вернулась на землю, бродила по свету, искала, где бы научиться жестокосердию.

Но это оказалось не так-то легко! Где бы она ни странствовала, к кому бы ни приглядывалась, никак ей не удавалось встретить того, кто ни разу не пожалел о содеянном, чье сердце всегда оставалось холодным.

Наконец добралась семьдесят седьмая смерть до какой-то деревенской кузницы. Остановилась у двери, заглянула: высокий бородатый мужик ковал кусок раскаленного железа и делал это так хладнокровно и решительно, словно и не слышал, как железо стонало под ударами молота и тысячи искр с шипением разлетались и в отчаянии угасали на полу или на кожаном фартуке кузнеца. И тогда семьдесят седьмая смерть решила попроситься к кузнецу в подмастерья и научиться быть такой же решительной и хладнокровной, каким ей представлялся старый бородатый кузнец.

Семьдесят седьмая смерть встала рядом с кузнецом к горну и проработала в кузнице целых три года. Всякая работа у нее спорилась – ковала ли она большим молотом огромные куски железа, делала ли тонкую кузнечную работу, поддувала ли мехи, так что они только стонали и ухали, закаляла ли горячую сталь, не боясь жалобного шипения холодной воды, тем временем как над горном роились облака пара! Старый кузнец был очень доволен своим подручным и платил больше, чем прежним помощникам.

Только одно по-прежнему тревожило семьдесят седьмую смерть: крылья у нее все еще ни чуточки не вырастали! И в конце концов она решилась рассказать о своей беде кузнецу. Сказала, кто она такая, и объяснила, на каких условиях Старик позволит ей вернуться на прежнюю работу.

Бородатый кузнец внимательно выслушал своего подручного, задумчиво опустил голову и сказал:

– Ох, дружище, выходит, что ты напрасно тратишь время. У нас, кузнецов, тебе нечему учиться. Мы куем железо и делаем из него разные вещи не от жестокости, а от любви. И совсем не правда, что железо у нас под руками страдает, что наковальня стонет под ударами молота, что мехи охают, жалуясь на усталость – все это тебе только кажется! Все они поют от радости! Мой тебе совет – махни рукой на свою прежнюю должность и оставайся навсегда кузнецом! Жаль было бы потерять тебя и отпустить на твою прежнюю замогильную должность.

Семьдесят седьмая смерть подумала-подумала и махнула рукой на свою прежнюю должность: пусть ею занимаются те, кто больше ни на что не годен! И разве возможно научиться жестокосердию, если у тебя в груди доброе, любящее сердце.

Говорят, что кузнецы такие сильные люди и так долго живут именно потому, что они своим тяжелым трудом приносят людям много добра.

Аугуст Якобсон
Как старый Яагуп обманул смерть

Водном селе жил когда-то очень хитрый и умный дед. Звали его Яагуп. Когда Яагупу исполнилось сто лет, пришла за ним Смерть. Пришла, значит, за ним – вошла во двор, постучала в окошко и позвала громким голосом:

– Яагуп, эй, Яагуп, ты меня слышишь?

Яагуп сильно испугался, но виду не подал и ответил:

– Слышу, слышу, тетенька Смерть. Носишься-носишься тут, как овод… Разве за тобой кто-то гонится?

– Твое время пришло, давай, собирайся! – сказала Смерть.

А Яагуп был еще крепким и здоровым стариком, и ему было жаль расставаться с жизнью. Поэтому он попытался спорить:

– Нет, тетенька Смерть, мое время совсем не пришло. Рановато мне собираться, рановато!

– Не говори глупостей, какое там рановато! Ты и твоя старуха отжили на свете за нескольких людей. Таким жадным тоже нельзя быть! – возразила Смерть.

Когда Яагуп понял, что спором тут не поможешь, он решился на хитрость. Пригласил Смерть в дом, усадил ее на стул, спросил, как поживает ее семья, предложил из своего кисета табаку. И наконец униженно взмолился, чтобы Смерть дала ему время хотя бы поставить пиво, чтобы люди могли угоститься, когда будут справлять по нем поминки.

Сначала Смерть возражала, а потом махнула рукой, улыбнулась и согласилась:

– Ну, так и быть, раз тебе хочется, чтобы после твоих похорон соседи напились твоим пивом! Только поторапливайся, чтобы мне из-за тебя неприятностей не было.

– Да что ты! Знаешь пословицу: бери быка за рога, а мужика лови на слове, раз я обещал, то уж не подведу тебя, – засмеялся Яагуп. – У меня солод с Иванова дня остался, так что завтра к утру пиво будет обязательно готово.

И Яагуп действительно к утру наварил пива, да такого, какого не приходилось пробовать даже тем соседям, что в городах побывали.

Только наступил вечер, Смерть вновь явилась под окно и, как и в прошлый раз, позвала:

– Яагуп, эй, Яагуп, ты меня слышишь?

– Слышу, тетенька Смерть, почему бы не слышать, ведь не глухой же я! – ответил Яагуп. – Значит, ты уже прибыла?

– Прибыла, прибыла. Только вот готово ли твое пиво, если готово, то мы сразу отправимся.

– Пиво-то готово. Только ты зайди в дом, подожди, пока я новые лапти надену, ведь путь-то у нас не к соседу на беседу.

– Путь не малый, что правда, то правда, – согласилась Смерть и вошла в дом.

– Посиди, отдохни, – сказал Яагуп. – И может быть, согласишься отведать моего ячменного пивца?

– Что же, это можно! От суеты да спешки в горле пересохло! – охотно согласилась Смерть, уселась за стол и одним духом выпила целую кружку пива.

Но этого ей показалось мало и до смерти усталая Смерть попросила добавки. Она осушила вторую кружку, потом третью – было жарко, и Смерти приятно было освежиться.

Так, с удовольствием попивая крепкое пиво Старого Яагупа, Смерть скоро совсем опьянела, хохотала так, что стены дрожали, стучала кулаком по столу, распевала песни и наконец позвала Яагупову старуху плясать. Когда она совсем опьянела, Яагуп поставил на стол еще одну большую кружку пива, угостил Смерть соленой салакой и попросил, чтобы Смерть дала ему еще хоть немножко пожить.

Смерть была в очень веселом настроении. Она притопнула костлявой ногой, и наслаждаясь своей властью, сказала:

– Знай себе клянчишь! Ну, скажи-ка, братец, откровенно – сколько бы ты хотел еще пожить?

– Ну, немного, я бы был рад, если мы со старухой пожили еще хотя бы годков сто, – ответил Яагуп.

– Ладно! Вот моя рука, дружище Яагуп!

– Будь здорова и большое спасибо, тетушка Смерть!

Смерть пировала у Яагупа до восхода солнца, потом тут же, за столом, немного вздремнула и, наконец, горланя песню, отправилась своей дорогой. А хитрый старый Яагуп со своей старухой жил да поживал и не боялся ни болезней, ни неожиданных бед. Он был твердо уверен, что договор заключен крепко-накрепко.

Но вот минуло еще почти сто лет, и Яагуп опять стал опасаться, что Смерть вскоре снова постучит к нему в окошко! Он не находил покоя и в великом смятении пошел к мудрецу посоветоваться.

Мудрец внимательно выслушал старого Яагупа, но отнесся к его рассказу недоверчиво.

– Выходит, значит, что вам со старухой по двести лет?

– Совершенно верно, нам по двести лет, – ответил Яагуп.

Мудрец подумал-подумал, нахмурился, почесал в затылке и, наконец, сказал:

– Не бойся, хитрец, раз уж ты сумел уговорить Смерть сам, без посторонней помощи, то уж теперь-то мы вдвоем обязательно придумаем, как помочь беде. Отправляйся спокойно домой и закажи у кузнеца самый прочный железный стул. Когда придет день смерти, обкури стул полынным дымом и натри его корнем лапчатки, растопи печку и поставь стул так, чтобы на него светил огонь из печи. Потом пригласи Смерть погреться у очага – она ведь тощая, постоянно зябнет… тогда и посмотрим, что из этого выйдет.

Яагуп поблагодарил мудреца и сделал все, как тот велел: заказал у кузнеца железный стул, обкурил его полынным дымом, натер корнем лапчатки, затопил печку и подвинул стул к печной дверке. Потом выглянул в окно, посмотрел на дорогу и увидел, что Смерть уже шагает с горы.

Смерть вошла во двор, постучала посохом в окно и позвала:

– Яагуп, эй, Яагуп! Ты меня слышишь?

– Слышу, тетушка Смерть, слышу. У меня на то и уши, чтобы слушать! – ответил Яагуп.

– Ну-ка, поторапливайся, да поживее, и давай-ка побыстрее отправимся в дорогу, – ведь и эти сто лет миновали!

– Да, миновали, нечистая сила, или как тебя величать! – кивнул Яагуп, – присядь-ка, отдохни маленько, погрейся у печки, а я пока саван надену.

Уставшая с дороги Смерть охотно согласилась, уселась на стул к печке, а Яагуп тем временем отправился в каморку надевать саван. Вскоре он вернулся в комнату и сказал:

– Ну, тетушка Смерть, теперь пошли!

– Прекрасно, друг Яагуп, пошли! – воскликнула Смерть и хотела встать со стула.

Но не тут-то было! Хочет она встать, но ничего из этого не выходит: ноги словно приросли к земле, спинка стула обхватила, словно клещами. Попыталась Смерть встать, еще раз попыталась – никакого толку. И, наконец, взмолилась:

– Что это за шутки, Яагуп! У тебя в бороде седина, а ведешь себя как мальчишка! Будь добр, освободи меня!

– А чем ты, тетушка, меня отблагодаришь, если я тебя вызволю из беды? – спросил Яагуп, раскуривая трубку и улыбаясь.

– Получайте еще по пять лет жизни – и ты и твоя старуха! – предложила Смерть.

– Не хочу, этого нам мало, – ответил Яагуп.

– Ну, тогда по десять! – предложила Смерть.

– Все равно мало, – ответил Яагуп.

– Бери по двадцать! – предложила Смерть.

– Ну какая разница – пять или двадцать! Эти годы пролетят, как птицы, – ответил Яагуп. И торговался до тех пор, пока Смерть не пообещала еще по сто лет жизни. Только после этого старик отправился к мудрецу, привел его к себе и попросил отпустить Смерть.

Смерть ужасно рассердилась за то, что ее так провели, плюнула и пошла своей дорогой. Только в воротах она обернулась, погрозила костлявым пальцем и сказала:

– Плут, старый Яагуп, большой плут! Разве можно так подводить друзей! Погоди-погоди, уж ты, плут, меня больше не проведешь, когда я через сто лет за тобой явлюсь.

Хитрый старый Яагуп и его старуха прожили без всяких забот еще сто лет. Вокруг них рождались, вырастали, старели и умирали люди, а они все жили и жили, не боясь ни болезней, ни бед.

Когда же миновали и эти сто лет, Яагуп почувствовал себя настолько уставшим от долгой жизни, что сказал своей старухе:

– Ладно, теперь достаточно и мне да и тебе!

– Достаточно, Яагуп, достаточно! – согласилась старуха.

И когда Смерть в третий раз пришла к ним, они встретили ее у ворот и поздоровались с гостьей за руку.

И Яагуп сказал:

– Ну, пошли, пора в дальнюю дорогу! Ты не сердись, дружище Смерть, что я тебя столько раз подводил, но ведь жить и трудиться на земле так хорошо.

– Ну что ты, Яагуп, с чего бы мне на тебя сердиться! И я кое-что вижу и понимаю… И откуда взяться шутке, если мы сами не пошутим! – дружелюбно заявила Смерть.

И побрели три старых шутника по дороге, что вела на гору. Новые лапти Яагупа поблескивали в лучах вечернего солнца – ведь путь был не ближний, не в старых же лаптях отправляться в такой путь.

Якоб Кырв (1848–1916)
Подводные жители

Однажды в давние времена ехал мужик с маленьким сыном по льду озера. А озеро только-только замерзло. Едва выехали они на середину, как лед затрещал, а мужик и мальчик вместе с лошадью и санями провалились под лед. Встречает их там сердитый седой старик и говорит:

– Раз попал сюда по своей же вине, то навсегда здесь и останешься. Дам тебе серую лошадь и сани с золотыми полозьями. Будешь у меня каждую осень ездить по молодому льду вниз головой да позвонче греметь санями, чтоб какой-нибудь глупец из Верхнего мира не проломил нежную крышу моего подводного царства. А сына твоего отпущу с лошадью в Верхний мир. Они ведь не по своей воле сюда попали, а по твоей глупости.

Сказал это Водяной, посадил мальчика в сани, схватил вожжи, и в тот же миг сани очутились на льду. Водяной велел мальчику домой ехать. И еще сказал:

– Смотри, из саней ничего не вырони. И об отце не печалься. Под водой у нас красиво, жизнь тут легкая, и богатства всякого видимо-невидимо.

Мальчик весь дрожал от холода и страха – с тулупа вода текла. Не до разговоров было малышу. Доехал он поскорей до своего дома и только тут заметил в санях два больших куска льда. Мальчик очень устал, но все-таки решил выбросить льдины. Сбросил их у самого крыльца, но они не раскололись, а как были, так и остались. Удивился мальчик, подошел посмотреть на них и видит, что это чистое серебро.

Вырос мальчик. Зажил богато и счастливо. Но каждый год, когда озеро замерзало, он выходил на берег: все хотел увидеть своего любимого отца. Но не сбывалось его желание. Только лед иногда трещал и ломался у самого берега – будто и отец знал о тоске сына и рвался к нему.

Прошло много лет. Мальчик стал стариком и весь поседел. Однажды ходил он по берегу озера во время ледостава и думал о своем отце. Никогда ему еще не было так тоскливо. Прижал он руки к сердцу и сел на камень возле устья реки. По щекам его катились крупные слезы. Вдруг поднял глаза и видит: в самом устье реки стоят серебряные ворота с золотым плетением. Встал он с камня, подошел к воротам и тронул их. Ворота легко открылись. Старик постоял немного, подумал и решил идти дальше. Доходит он до сумрачной железной улицы, а на ней – опять такие же ворота. Только гораздо больше первых. Перед воротами стоит карлик – в большой каменной шапке на голове, в железном кафтане, подпоясанном медным кушаком. А в руках у карлика саженный медный топор.

– Вижу, хочешь своего отца повидать, – спросил он приветливо гостя.

– Да, голубчик, – ответил старик. – Не проводишь ли меня к нему? Хотелось бы на старости лет с родителем свидеться. Одолела меня тоска.

– Обещать не могу, – сказал карлик, – родитель твой занят: слышишь, как ездит на серой лошади в золотых санях по нежной серебряной крыше нашего царства, чтобы кто-нибудь ненароком не проломил крышу, пока она еще не окрепла? Но раз уж ты у нас в гостях, раз уж ты осмелился прийти сюда, покажу тебе дома и дворцы подводного царства. Сейчас в домах никого нет, все разбрелись кто куда, и мы без помех осмотрим хоромы и внутри и снаружи.

Карлик прикоснулся пальцем к воротам, и они тут же открылись. Затем ввел он старика в большой стеклянный дворец. Здесь не было так безлюдно, как только что говорил карлик. Здесь были мужчины и женщины, подростки и дети. Кто стоял, кто ходил, кто занимался своим делом, а другие о чем-то беседовали, шутили, смеялись. И никто не взглянул на вошедших, не сказал им ни словечка. Карлик дал старику осмотреться и повел его дальше. Вся утварь здесь была из чистого золота и серебра, высокий потолок был из сверкающего стекла, а пол из яркой меди. Чем дальше они шли, тем все ярче и ослепительнее становилось вокруг. Зданию и конца не было. От ослепительного света у старика закружилась голова, и он захотел выйти на улицу.

Карлик сразу же вывел его и сказал:

– Хорошо, что ты вовремя спохватился. Еще не такое увидишь. В другом нашем дворце все так горит и сверкает, что вам, людям из Верхнего мира, и смотреть не под силу. Там живет наш всесильный король со своей щедрой королевой, а вместе с ними – другие могучие владыки нашего подводного царства.

Старик набрался храбрости и спросил карлика:

– Ты сказал, будто все сейчас ушли из дому, а кто же эти люди, что ходят здесь, как тени? Старики все о чем-то говорят, молодые веселятся, дети играют. Разве это не ваши люди?

– Не совсем они наши, – ответил карлик. – Люди эти из Верхнего мира. Пришли они сюда в разное время, кто когда. Жить им тут хорошо. Никто не хочет уходить назад, в Верхний мир, да их и не отпустили бы: кто уж попадет в наши хоромы, тот навсегда в них и остается.

– И я тут останусь? – с испугом спросил старик, хоть и сам не знал, чего ему бояться.

– А разве тебе наш дом не по душе? Но ты не бойся. Сегодня ты можешь уйти, если захочешь. Как я тебя привел сюда, так и уведу. Но никогда еще смертные не уходили от нас в Верхний мир.

– Значит, отца я так и не увижу? – сказал старик, и на глазах у него навернулись слезы.

– Сейчас – нет. Приходи сюда недели через три, когда лед окрепнет. К тому времени он освободится и сможет весь год жить вместе со всеми в свое удовольствие. А потом опять больше месяца будет ездить подо льдом.

– И так на веки вечные? Каждый год ездить и снова вспоминать о своем несчастье? – грустно спросил старик. Карлик на это ответил:

– А что поделаешь? Твой отец должен ездить под осенним льдом до тех пор, пока другой ротозей из Верхнего мира не испортит хрупкую крышу нашего царства и не провалится в воду. Тогда мы новичка пошлем ездить по тонкому льду, а твоего отца освободим от этого дела.

Разговаривая, старик и карлик незаметно подошли к воротам. Здесь они посмотрели друг на друга, и карлик понял, чего хотел старик. Дружески улыбнулся ему, протянул две медные палочки и сказал:

– Если снова придешь к этим воротам и тут буду не я, а кто-то другой, тогда палочкой о палочку постучи. Я услышу, приду и выполню твое желание.

Он выпустил гостя через большие ворота на железную улицу и провел его к меньшим воротам. Открыл их, и старик снова очутился на берегу озера, возле того камня, на котором сидел. Ворота исчезли, но медные палочки остались. «Значит, все, что было, – правда», – решил старик, сунул волшебные палочки за пазуху и пошел домой как в полусне. С тех пор нигде он не мог найти покоя и ничто его уже не радовало. Три недели ходил он к устью реки изо дня в день и сидел, как во сне, на камне, пока наконец не исчез, будто сквозь землю провалился. И больше никто его с тех пор не видел.

IV

Наши предки пытались найти объяснение жизненным явлениям, отправлялись на поиски истины, порой находили крупицы ее, однако часто смешивали истину с вымыслом.

Все верования нашего народа свидетельствуют о его поэтическом складе. Мировоззрение народа говорит о высоком полете его фантазии. Под влиянием силы поэзии разум, неотделимый от мира фантазии, считает все поэтические образы продуктом реального мира и живет в соответствии с этим представлением.

Маттиас Йоганн Эйзен

Аугуст Якобсон
Три сорванца деда-мороза

Как-то весенним вечером в баньку бобыля зашел чужой человек и попросил:

– Люди добрые, пустите путника переночевать. Я проделал немалый путь и смертельно устал.

Бобыль спросил:

– Сколько же ты прошел и из каких ты краев?

Прохожий ответил:

– Я пришел из северных краев, а сам я сын деда-мороза. Ты наверное видел, как иногда по вечерам в небе светится северное сияние?

– Видеть-то видел, как можно не заметить северного сияния! Так, значит, на твоем Севере его и устраивают?

– Правильно, хозяин, именно там его и устраивают.

– А куда же ты теперь направляешься?

– Да пока еще точно не знаю, – сказал гость. – Вышло, что я упустил подходящее время – ведь весна нынче ранняя, везде уже тепло – и у вас тут да и в наших краях, потому-то я и не успел закончить все свои дела. Теперь приходится спешить. Ну, так как же все-таки? Пустишь переночевать?

– Еще никогда не бывало, чтобы я отказал путнику в ночлеге, – сказал бобыль, пригласил путника к себе и предложил лечь спать на печке.

Путник вежливо поблагодарил хозяина и залез на горячую печку, а старый бобыль улегся в каморке.

Утром, когда хозяин вышел в баньку, там было настолько холодно, что в углах белел иней, а с потолка свисали длинные сосульки. Бобыль сразу озяб, по телу побежали мурашки, а зубы застучали от холода. Он быстро вернулся в каморку, надел овчинный жилет и шубу, обул шерстяные носки и валенки и, потихоньку от старухи, выпил стакан перцовой настойки – только после этого ему удалось согреться.

Возвратясь в избу, хозяин изумился, увидя, что путник сбросил с себя даже тонкую рубашку и сидел совершенно голый на ледяной глыбе, которая под ним образовалась.

Наш бобыль вообще-то был не из робкого десятка, но тут он принялся громко кричать:

– Послушай, приятель, вставай-ка поскорее и оденься потеплее! Глянь-ка, за ночь так похолодало, что в избе все трещит от мороза. За дверь я еще не успел выглянуть, но, думаю, там должна быть лютая стужа.

Путник сердито нахмурил брови.

– Не болтай ерунду, дяденька! У меня до сих пор голова трещит от жары, которую ты мне здесь на печке устроил. Всю ночь ворочался с бока на бок, только под утро кое-как уснул. На кой черт ты свою печку так сильно топишь, что она у тебя прямо раскаленная?

– Не смейся над старшими! – рассердился бобыль. – В волчьем логове и то теплее, чем сейчас в моем жилье!

Путник натянул через голову рубашку и захохотал так оглушительно, словно громадные голубоватые льдины с треском налетели друг на друга.

– Иди ты со своей болтовней о волчьем логове! Здесь прекрасно можно жить и без рубашки, а вот по-настоящему выспаться в такой духоте и впрямь невозможно.

Говоря это, путник оделся, слез с печки, уселся за стол и с аппетитом принялся за лепешки и молоко. А бобыль тем временем вышел во двор и остолбенел от ужаса: за ночь от мороза все кругом потускнело и поблекло, листья на деревьях завяли и свернулись, всходы на клочке его земли почернели, словно обуглились, и толстый слой инея покрывал землю.

Бобыль понуро побрел домой и решил поговорить с гостем о случившемся, спросить его совета.

Но путника уже и след простыл. О нем напоминали только оставшиеся на столе заиндевелые лепешки и замерзшие капли молока.

– Гм-гм, исчез как вор, даже доброго слова не сказал за ночлег, за хлеб-соль, – сердито проворчал бобыль. – Черт бы побрал эту молодежь. Они и понятия не имеют о вежливости или о том, что за доброе дело следует «спасибо» сказать!

Прошло несколько недель. И вот как-то вечером в дверь баньки снова постучали, только на этот раз так сильно, что потолочные балки заскрипели.

– Кто это там ломится в мое жилище? – громко спросил бобыль.

Но голос, отвечавший ему из-за двери, был еще громче. И этот громкий голос загрохотал, как скалы во время обвала:

– Открывай, хозяин! Я пришел издалека и так устал, что шагу ступить не могу – к тому же несколько бессонных ночей меня совсем доконали.

– Ну, а тебе от меня что надо? Здесь не корчма и не постоялый двор, мы и так живем, как селедки в бочке! – проговорил бобыль.

– Ну, ничего, хороших баранов в хлев много помещается. К тому же я маленького роста и человек нетребовательный – главное, чтобы крыша над головой была, а то под открытым небом полная луна покоя не дает! – ответил прохожий.

Бобыль впустил позднего гостя в избу, предложил присесть, спросил:

– Из каких ты краев будешь?

Путник махнул рукой, весело засмеялся и сказал:

– По правде говоря, не из дальних и не из ближних. Я средний сын хозяина Севера. Оттуда, где светится северное сияние. Тебе, небось, не раз приходилось его видеть.

– Как же, приходилось, еще бы не приходилось видеть, как северное сияние небо освещает! Может, ты брат того мужика, который недавно у меня ночевал, как раз когда ночной заморозок нас всех разорил? – спросил бобыль.

– Это верно. Мой младший брат и впрямь несколько недель тому назад пошел на работу, возможно, что именно он у тебя и побывал.

– А куда ты путь держишь? – спросил хозяин.

– Я еще и сам точно не знаю. Весна была теплая, ничего по-настоящему не удалось сделать, да ведь сам знаешь, как говорится: что сегодня не доделал, завтра все придется сделать. Я тебе сказал, что устал как собака. Отвечай, прошу, пустишь ли меня переночевать?

– Пущу, пущу! Куда же тебе идти, когда на улице густой туман и сильный ветер.

Хозяин пригласил гостя в избу и велел ложиться спать на печке, а сам вместе со своими старенькими родителями и с детьми отправился спать в каморку.

Когда хозяин утром вошел в баньку, там было так холодно, что бревна в стенах потрескались от мороза. Вода в кадке замерзла до дна. Лед образовался во всех углах, голубоватым льдом до самой трубы была полна даже печь.

Хозяин очень испугался. Он решил, что его гость в этой стуже обязательно должен был замерзнуть. Он сильно разволновался и громко крикнул:

– Приятель, эй, приятель!

– В чем дело, дяденька, ведь уж давно наступило утро и я уже не сплю, – ответил с печки хриплый, знакомый со вчерашнего вечера голос. И гость принялся браниться, кряхтя и отдуваясь после каждого слова.

– Что у тебя тут за житье-бытье, прямо зло берет! Удивительно, что у меня еще душа в теле – эта жара совсем меня доконала. Всю ночь ворочался с боку на бок и пот с меня тек градом, только с минуту и удалось вздремнуть. Какого черта ты так раскаляешь свою избенку, хозяин?

Хозяин рассердился.

– Ага, по доброте душевной ты его пусти переночевать, а он еще издевается над тобой. Изба уже давно толком не топлена – где мне взять денег, чтобы дров купить! Мать-отец ворчат, что я, мол, хочу их до смерти простудить, а он тут не стыдится над моей бедностью насмехаться.

Гость снова засмеялся.

– Ну, не сердись, дядя! Выходит, где мне жарко, там тебе холодно, а когда тебе тепло, я потом истекаю.

При этих словах гость слез с печки, поставил на стол котомку с хлебом, уселся, поел досыта хлеба и ржаных лепешек, запивая их кислой сметаной и снятым молоком. Угостил и хозяина, а затем встал и сказал:

– Спасибо за ночлег. Правда, у тебя здесь жарко, как в настоящей бане, и от твоего пара у меня едва кожа не потрескалась, ну, да ладно – расстанемся друзьями.

Сказал, крепко пожал хозяину руку и, крупно шагая, исчез в березовой роще за холмом.

– Ну, этот парень был немного иной, чем тот, первый. Не поскупился на доброе слово, – пробормотал хозяин и взялся за свои дела.

Пришла зима, выпал снег. И однажды светлой морозной ночью снова постучали в дверь баньки – постучали так сильно, что сковорода на очаге подпрыгнула и у единственного стула отскочили ножки.

– Что за разбойник тут безобразничает? – спросил хозяин, и голос его прозвучал свирепо.

Но хотя он говорил очень громко, все же голос ответившего ему был в десять раз громче. И этот зычный голос проговорил сквозь смех:

– Не сердись, папаша, на бедного путника! Устал я, спать хочу, оттого и терпенье потерял. Не позволишь ли ты переночевать где-нибудь на чердаке?

– Одурел ты, что ли? На дворе бревна трескаются от мороза, а ты вздумал спать на чердаке. У нас в избе, правда, тесновато, но ты входи, входи к нам.

– Нет, спасибо, уж в баню я ни за что не пойду. На дворе сейчас так привольно и уютно, небо – что твой бархат, воздух – шелк.

Хозяин задумался и, наконец, спросил:

– Из каких ты краев?

– С Севера, с Севера. Я самый старший сын деда-мороза. Мы из тех краев, где полыхает северное сияние.

– А-а, – протянул хозяин. – С твоими братьями я уже знаком. Младший за ночлег даже «спасибо» не сказал, средний отломил кусочек лепешки, да при этом она так замерзла, что только к Иванову дню оттаяла и то после того, как я ее три недели над очагом грел. А куда же ты путь держишь?

– Путешествую – приходится следить, достаточно ли прочные мосты наведены на морях-озерах, на топях-болотах. Сам знаешь, какие теперь зимы, ручьи и ключи не замерзают невесть до каких пор.

– Это верно, нынешние зимы ничего не стоят! – кивнул хозяин. – Ну, если уж ты пришел с таким добрым намерением, то ночуй у меня где захочешь. И будь добр, не упусти из виду мосты на наших болотах. Вот уже несколько лет через эти топи-трясины не пробраться ни на вырубку, ни на покос ни одному пешему, не говоря уже о телегах.

– Буду иметь в виду, дяденька, не беспокойся, – ответил из-за двери зычный голос.

Старший сын деда-мороза улегся на сеновале, а хозяин забрался на печь, чтобы погреться, и приготовился ко сну.

Утром бобыль проснулся. Он продрог до того, что кости ломило от холода, и согрелся только тогда, когда не менее часа со всех ног побегал вокруг дома, взад и вперед по большой дороге. Когда, наконец, зубы перестали стучать от холода, полез он по лестнице, заглянул на сеновал – и не поверил своим глазам: гость, раздетый догола, храпел, лежа на сене, а вокруг него все было покрыто инеем, да таким толстым слоем, словно это было ворсистое одеяло, от одного взгляда на которое мурашки бежали по телу.

Услышав скрип лестничных перекладин, гость проснулся, сел и сказал, зевая:

– Ах, так это ты, дяденька! Прости, что я тут без штанов сплю. Но мне уже давно не приходилось так удобно и приятно отдыхать, как этой ночью у тебя в гостях.

Хозяин опять очень озяб, он подул на руки и стал переступать с ноги на ногу. И едва шевеля закоченевшими губами, с трудом пробормотал:

– Н-но-о, неужели ты здесь не продрог?

– Иди ты, чудак-человек, разве ж это холод? Ты бы посмотрел когда-нибудь на моего отца, самого деда-мороза, когда он работает. Дунет раз – и олень замерзает на бегу! Дунет второй – целое стадо мгновенно превращается в ледяные глыбы и каждое животное застывает в таком положении, в каком его настигла стужа. Только вот стареет мой родитель, стареет! Зиму напролет рыскает без дела по тундре и Ледовитому океану и играет, как мальчишка, а летом отправляется на Северный полюс и сидит на нем, как ворон на перевернутой бочке. И только к началу новой зимы топает обратно к дому.