Текст книги "Грех"

Автор книги: Ася Калиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Ну, может быть, и не так интересно, может, мы и не пойдем, нагуляемся, на качелях покачаемся и вернемся пораньше домой, – отступая от прежних убеждений, застрекотали девочки.Уж так им хотелось хоть один-два танца с лейтенантами оттанцевать! Помчались они к площади, но качели их сегодня вовсе не интересовали. Мороженого в киоске не было, купили леденцов и лимонаду, уселись на скамейке поближе к танцплощадке и стали с нетерпением ожидать «своих» лейтенантов. Ждали-ждали, уже третий танец закончился. А тех все не было.

– Будем ждать, пока кино не кончится, – Лариска решительно не собиралась отступать.

Сеанс закончился, народ из клуба стал выходить на площадь, обсуждая фильм. Девчонки хоть краем уха пытались уловить, о чем кино, – вдруг мать расспрашивать начнет.

Примчались и быстренько спать улеглись. Но не до сна им было, опять принялись шептаться да гадать, отчего же это лейтенанты сегодня не пришли?

– Меня мама в следующий выходной уже не отпустит, дел у нас много и к экзаменам нужно готовиться. Точно не отпустит!

– Да ладно, я пойду, там возле штаба или возле Военторга погуляю, может, кого-нибудь из них встречу.

– И что, подойдешь? Заговоришь сама? Лариска, это же страшно! О чем ты говорить будешь?

– Ну, я просто поздороваюсь, может, они сами разговор начнут. Если спрашивать будут, что сказать? Если «твой» о тебе спросит?

– Не знаю. Но не говори, где я живу, что мы коз и кроликов держим, ну… ну, что мы бедные.

Девочка тихонько всхлипнула и вдруг – от переживаний, ожидания, да и встала она ни свет ни заря – заснула на полуслове.

Утром Зайнап по привычке проснулась с восходом солнца, тихонько оделась, чмокнула спящую подружку в щеку и бесшумно выскочила за порог.

Прошла еще неделя, Зайнап с мамой съездили в училище, сдали документы. Оказывается, там еще и конкурс есть! Нужно хорошо готовиться, чтобы поступить и чтобы стипендию дали. Девочка в приемной комиссии понравилась всем, и отметки у нее в свидетельстве об окончании школы были хорошие, всего две четверки. Но все равно готовиться нужно серьезно. Днями забежала Лариска, мать ее и отец решили, что она должна закончить десятилетку, а потом поступать в институт, вот ездили в новую школу, документы сдавали.

Лариска училась слабее Зайнап, вообще, если бы они сидели на разных партах, ей бы не у кого было списывать домашнее задание и диктанты. А на контрольных Зайнап сначала делала задание для нее, по ее варианту, а потом успевала сделать все для себя.

Зато Лариска была доброй, всегда делилась с подружкой завтраками, ей мать бутерброды с сыром и колбасой делала. А иногда или ленточку, или заколку дарила. И иногда не смеялась, что Зайнап в обносках ходит. Дружба у них была хорошая, независтливая – с самого первого класса.

Лариска влетела в калитку, увидела подружку и ее маму и застрекотала:

– Здравствуйте, тетя Галя, вам мама привет передавала и спасибо за гостинцы. Как вы вкусно брынзочку делаете, никто так не умеет. Мама на базаре покупает, она мокрая и вонючая, папа ее не ест, и мне не нравится. А вашу мы за два дня съели, спасибо, тетя Галя!

И потащила Зайнап за калитку, и нашептывать стала, что видела тех лейтенантов, они с какими-то взрослыми девушками были. Но когда вдруг увидели Лариску, подошли к ней и стали спрашивать, где это мы пропадаем?

– Мой меня под руку взял, а твой все спрашивал, где ты? Я пообещала, что мы в субботу к началу танцев придем, они нас будут ждать.

– А эти взрослые девушки? Они красивые? А какие у них платья? А серьги какие?

– Да было мне время их рассматривать! Главное, что наши парни будут нас ждать! Давай придумывай что-нибудь, чтоб мать тебя отпустила!

– Лариса, Зайнап, идите сюда, девочки, где вы там спрятались? – голос матери прервал разговор.

– Ой, тетя Галя, у нас в воскресенье будут гости, мама просила, чтобы вы свежую брынзочку сделали, а Зайнап в субботу привезет. Мама деньги заплатит.

– А чего ж до субботы ждать. Бери сегодня, я как раз свежую сделала, она спокойно два дня пролежит, а денег никаких не нужно. Погоди, я сейчас из погреба достану.

– Нет-нет, тетя Галя! У нас такие важные гости будут! Нужно все свежее, еще и кролика мама просила забить, – девочка врала так истово и так прямо смотрела в глаза, что не поверить ей было нельзя.

– Хорошо, – согласилась мама Зайнап, – я перед субботой собью свежую брынзу и кролика приготовлю, пусть твоя мама гостей с почетом принимает.

Лариска от восторга наступила своей сандалией на босую ножку Зайнап, та от боли взвыла, но тут же все простила своей подруге, и они вместе захохотали и закружились, взявшись за руки.

Исполнилось желание, Зайнап мчалась в городок, укорачивая путь – прямо по горячему песку, босиком. Когда ножка наступала на кустик чудом проросшей травки, ощущение прохлады приятно щекотало ее ступни, которые, несмотря на беготню босиком, оставались нежными и розовыми.

Очень Катя удивилась щедрому и неожиданному подарку, деньги Зайнап по маминому велению никак не стала брать. Подумала Катя и придумала: что-нибудь надо из нарядов Лариски подарить Зайнап. Стали примерять, все ей подходило, во всех платьицах она была как цветочек – то полевой тюльпанчик, то звонкий колокольчик, то скромная незабудка.

Лариске, глядя на нарядную подружку, вдруг стало жалко отдавать свои красивые вещи, она загрустила, опустила голову и вышла в другую комнату, а Зайнап, стягивая с себя яркий штапельный сарафанчик, устыдившись желания получить подарок, застенчиво сказала:

– Не нужно мне, тетя Катя, мне мама обещала купить.

Стыд за свои старенькие, отстиранные почти до бесцветности платьица и за скудность своей одежды, за то, что ей приходится принимать подарки-подачки, пунцовым цветом залил и лицо, и шею, и все тело ее запылало.

Позже Лариска пришла в себя, стала просить, умолять подружку взять хотя бы этот сарафанчик, дело даже до слез дошло.

– Мне мама не разрешит надеть чужую вещь. Скоро Соня приедет, тоже какую-нибудь обновку привезет. Спасибо, тетя Катя, спасибо, Лариса, – тихо, но очень твердо произнесла Зайнап.

Ладно, помирились, поцеловались. Нужно же было выполнять намеченное, идти на встречу с лейтенантами. И тут Лариска не растерялась:

– Мамочка, тогда мы пойдем погуляем, на качелях покатаемся, мороженого поедим, а то Зайнап такая печальная!

Ах, качели, вы качели! Так высоко они взлетали, что дух захватывало! Легонькие платьица то наполнялись ветром и казались маленькими парашютиками, то плотно облепляли стройные фигурки.

Вдруг снизу, с земли, раздался резкий заливистый свист, девчонки стали высматривать, кто же это их освистывает, и обнаружили своих золотопогонных знакомых.

Качели уже не раскачивались так сильно, а вот и совсем остановились. Галантные кавалеры подали девочкам руки, помогая выйти из «лодочек», удивив их тем, что они как бы перепутали девочек.

Так на самом деле и было, Петр уговорил друга уступить ему Зайнап, на что были две причины: во-первых, она ему понравилась, он все время вспоминал ее серо-зеленые распахнутые глаза, пухлые губы и ее застенчивость. Во-вторых, он очень хорошо понимал, что связываться с Лариской, дочкой старшего офицера, опасно, не только погоны папаша снимет, а башку оторвет, ежели что. А Виктор никаких крамольных мыслей не имел, он сопровождал своего приятеля. Ему черненькая тоже понравилась, но на что ему эта малолетка, если только потанцевать. А танцевать все равно с кем.

Начались танцы. Петр уверенно взял за руку Зайнап, кивком указал приятелю на Лариску, и они все вместе вышли на «круг». Петр крепкой рукой обвил талию девочки, прижал ее к себе и заговорил: «Славненькая ты и, видно, совсем не испорченная, да не бойся ты, не дрожи, не съем я тебя», – и еще крепче прижимал девчушку к своему крепкому мускулистому телу.

Страшно стало Зайнап, страх переходил в ужас, и не дотерпев до окончания танца, она вырвалась из рук мужчины, подскочила к Лариске, потянула с танцплощадки, в панике оглядываясь, не догоняет ли ее Петр.

Лариска хотела потанцевать, но ей было очень обидно, что кавалеры их поменяли, не спросив их самих, она разозлилась на Петра, потому что уже считала его «своим» – он ведь в прошлый раз так к себе прижимал, так на нее смотрел! А Виктор просто двигался в такт музыке, даже не разговаривал ни о чем, просто никакого внимания к ней не проявлял. И покрасивее Петр был, и повыше – очень он Лариске понравился!

Домой девчонки шли молча: Зайнап от испуга, Лариска от обиды на Петра, которая плавно переходила на Зайнап-разлучницу.

Попили чаю, улеглись, Помолчали-помолчали, потом Зайнап зашептала:

– Он меня так сильно к себе прижимал, по-взрослому, как в кино. И дрожал. Мне отчего-то страшно стало.

– Он и меня в прошлый раз прижимал. А чего тебе было страшно? Что он мог с тобою сделать на танцплощадке? Там опасно, если знакомые увидят и родителям расскажут, а так что может случиться? Но уж гулять с ним вечером точно не стоит! И чего это он меня бросил, на тебя поменял? Ты что, красивее меня?

– Ну что ты, Ларисочка, конечно, нет, и одета ты лучше, и беленькая вон какая. А я уже загорела, мама говорит, скоро на негру буду похожа. Ты, конечно, красивее. Да я вообще больше на эти танцы не пойду, не нравится мне это. Я теперь не скоро к тебе приеду, лучше ты ко мне, мама твоя пусть на базар едет, а мы с тобой и попляшем, и попоем.

Чуть свет Зайнап вскочила, чмокнула подружку и тихонько выскользнула за порог. Она припустилась домой, зная, как много дел ей предстоит переделать, бойко шлепая босыми ножками по еще прохладному песку.

Зайнап успешно сдала все экзамены, ее зачислили в училище, теперь она выучится и станет учительницей начальных классов. Она все время проводила дома, радуя свою маму безотказностью, добротой и заботой – сильно стали у матери руки болеть и спина, да на сердце она стала чаще класть левую руку, будто уговаривала его биться ровнее и не болеть. Соня все обещала, но так пока и не приехала, а мать очень нуждалась и в помощи ее, и в советах.

Так случилось, что Зайнап решила на весь день отогнать коз к самому арыку – и наедятся, и травы она впрок нарвет, и накупается. Рано-рано утром, еще только зорька занялась, она привязала коз на веревку и, пока еще город не проснулся, повела свое стадо на дальний выпас, на сочную травку возле самого арыка. Там и кустики росли, и деревца невысокие, тень от них была хоть и не густая, а все же солнце не так пекло.

Вбила девочка колышек в землю поглубже, привязала коз, принялась траву резать, почти полный мешок набила, притомилась. Сняла с себя платьице – место дикое, никого не было, и стесняться было некого, накупалась в арыке. Потом съела кусок лепешки, запила молоком прямо из бутылки, привалилась к спрятанному в тени мешку со свежей, душистой травой и задремала.

Оттого она встрепенулась, что носу и губам было щекотно, сквозь сон отмахнулась раз, другой, открыла глаза и с ужасом увидела сидящего рядом с нею лейтенанта, только он сейчас без формы был, в простых брюках и в тенниске. Вскочить хотела, платьице натянуть, да крепкая рука придержала ее, не дала подняться.

– Ну что, бегунья? Спряталась от меня? Что это ты на танцы не ходишь? Козы не отпускают? – насмешливо спрашивал парень. – Я вот из города возвращаюсь, искупаться хотел, а тут ты, сладенькая, лежишь.

Девочка задергалась, пытаясь вырваться, но силенок у нее было мало. Парень навалился на нее, выдохнул густым перегаром и стал целовать извивающуюся в попытках вырваться девушку. Вдруг он впился в ее пухлые губки умелым, натренированным поцелуем, одна его рука придавливала Зайнап к земле, другая шарила по ее шейке, по упругим грудкам, по животу. Он стянул, разорвал ее трусишки, навалился всем своим весом на девочку, она извивалась и плакала, а распалившийся еще больше насильник грубо раздвинул ее ноги и вдруг как будто пригвоздил ее к земле, вонзив в нее что-то большое и твердое…

Зайнап лежала растерзанная, обессиленная, слезы ручьями стекали из плотно закрытых глаз, ей было стыдно и очень больно, но она не проронила ни одного слова и не сделала ни одного движения.

– Ладно, не реви! Ну не нужно было сегодня мне под руку подворачиваться, так уж вышло. Такая ты сладенькая, такая аппетитная, да еще почти голышом, не удержался я. Ну не реви, – повторил он. – Давай подрастай, женюсь на тебе, а пока помалкивай, никому ничего не говори. Ну, я пошел?

Козы смотрели на них своими растопыренными глазами, кажется, что они осуждали насильника и жалели несчастную девушку.

Мерзавец застегнул штаны, затянул ремень, отряхнулся и пошел в сторону городка. Издали, обернувшись, он крикнул:

– А хочешь, приходи завтра вечером, я тебе лимонаду и пряников куплю, сладенькая моя, Змейка моя! – громко засмеялся и пошел дальше.

Растоптанная, униженная девочка продолжала молча плакать. Встала и пошла неверной походкой к арыку, вошла глубоко-глубоко на быстрое течение и ушла с головой под воду. Стала захлебываться и задыхаться, и как будто на самом деле, мамины руки вытолкнули ее из глубины, как будто мамин голос звал ее:

– Зайнап, Звездочка моя, а как же я? Иди домой, доченька, иди, я жду тебя!

Девочка сидела на берегу арыка, уставившись взглядом в одну точку, не чувствуя, что солнце уже сжигает ее кожу. Потом по-старушечьи, опершись на руку, встала боком, натянула платьице, отвязала коз и пошла с ними домой.

Так она и шла, не видя ничего, прямо по мостовой и по тротуару, шарахались от нее и ее коз и пешеходы, и водители. Благо уже был полдень, большинство народу отсиживалось или отлеживалось в тени, на сквознячке. Но те, что оказались на улице, смотрели на девочку с козами с немым удивлением и даже не кричали на нее и не ругались, настолько она казалась странной и потерянной.

Мать сильно удивилась, что Зайнап возвращалась по самому солнцепеку, спросила:

– Что ты так рано? Надо было жару переждать, пусть бы козы до вечера траву пощипали. А мешок где? Трава где? – но взглянув на дочку, резко замолчала.

Сама загнала коз в тенистую клеть, дала им воды. Наполнила корыто теплой водой из бочки:

– Иди, Звездочка, я тебя выкупаю. Что случилось? Расскажи. Тебя кто-то обидел?

Девочка руками закрыла лицо и отрицательно покачала головой.

– Доченька, кто, кроме матери, тебя поймет? Кто пожалеет? Скажи, что-то случилась?

– Потом, мама, потом. Можно я немного полежу. А потом тебе все расскажу.

Как могла маленькая еще совсем девочка рассказать о том, что с нею случилось?

– Полежи, кизим, полежи, отдохни, вон как устала на жаре!

Мать нутром чувствовала беду, с утра места не находила, а увидела дочку, поняла – случилось что-то страшное, но не стала ни кричать, ни допросы устраивать. Знала, что доченька ее сама ничего плохого совершить не могла, что она успокоится и расскажет, что ее так сильно испугало. И не пришла ей мысль, что беда была страшнее страшной…

Уже стемнело, Зайнап попросила мать не включать свет, они сидели в задней комнатке, мать сидела возле стола, а девочка забилась в самый уголок кровати – она не могла смотреть в материнские глаза. Чистая девочка, не видевшая ничего плохого ни у себя дома, ни у Сони, ни в Ларискином доме – а где она еще бывала? Самое нескромное – поцелуй на экране и сцены любви в книгах, вот и все, что она знала. В те времена целомудрие было нормой, а уж в их доме, где мужчин не было вообще после смерти отца и Сабира, что могла узнать девочка? Кроме участкового, в дом ни один мужчина не вошел, мать сама чинила клетки, забор, сама вбивала гвозди, мазала и белила дом. Никого в помощники не звала и не впускала.

И девочка, просвещенная только Лариской, рассказывавшей ей об «этом», до смерти испугавшаяся близости с мужчиной на танцплощадке, интуитивно почувствовавшая опасность, стремглав сбежавшая от нее, эта девочка безбоязненно ходила за травой в безлюдные места, а мама не предупредила ее, что может случиться беда, не предупредила, потому что никогда ничего подобного в этих местах не происходило. А может быть, и случалось, но никто и никогда об этом не говорил…

Девочка сидела в полной темноте, даже лучика света нигде не было видно. Мать спросила спокойно, без угрозы, без злобы:

– Что случилась, Звездочка? Расскажи. Не бойся, все рассказывай.

Почти шепотом, запинаясь и всхлипывая, девочка начала рассказ от того момента, когда они с Лариской впервые побывали на танцах, как потом она перестала бегать в гарнизон, и не потому, что мама не отпускала, а потому, что ей стало отчего-то страшно. Она не могла объяснить, она сама не понимала, что это было животное чувство самосохранения, опаска того, о чем она в своей жизни не имела никакого представления. Тогда она избежала беды, а сегодня эта беда подкралась среди бела дня и в самом неожиданном месте. Девочка сбивчиво рассказывала, как все случилась и что с нею сделал лейтенант.

Железным раскаленным обручем сжало сердце матери, сдавило, обожгло. Она резко и шумно вздохнула, сползла со стула и рухнула на пол.

Зайнап вскочила, зажгла свет, подбежала к матери, стала трясти ее и кричать громко и пронзительно.

С соседнего подворья подошли люди, засуетилась, побежали к телефону, вызвали «скорую помощь», которая приехала очень быстро. Врач определил – инфаркт. Мать бережно уложили на носилки, она была в беспамятстве, и ее увезли. Девочка цеплялась за носилки, кричала, просила поехать с мамой. Врач строго сказал:

– Везем в реанимацию, туда все равно не пустят. Да и довезем ли, тяжелая она. Оставайся дома. Есть кто-нибудь взрослый?

– Да нет, они вдвоем живут, другие дети – кто где. Мы ее сегодня к себе заберем, или наша старшая дочка с нею переночует, а завтра уже сообщим родственникам. Поезжайте, дай ей бог выжить, девочка еще совсем маленькая, а кому она будет нужна, кроме матери? – ответили соседи врачу.

Наутро Зайнап побежала в ближайшую больницу – никто не знал, куда ее мать отвезли. Матери в этой больнице не оказалось.

Медсестра сначала отвечала строго, потом увидев потерянность и ужас в глазах девочки, сжалилась, отложила свои дела, позвонила в «скорую», выяснила, куда доставили поздним вечером больную женщину; и туда перезвонила, все узнала и сказала девочке:

– В краевой больнице мама твоя, в реанимации. Состояние у нее тяжелое, но она пришла в сознание. Врачи обещают ее выходить, но сейчас к ней не пустят, не езди попусту.

А потом объяснила девочке, где эта больница находится и как туда можно добраться.

Зайнап пришла домой, разыскала конверт с Сониным адресом, решила написать ей письмо. Соседка подсказала, что письмо долго идти будет, затеряться может, а телеграмма точно дойдет.

Две другие сестры Зайнап жили в Самарканде, они с матерью никогда к ним не ходили, те сами навещали их – одна редко, через силу, все боялась, что мать помощи будет просить. Другая бывала почаще, являлась после очередного семейного побоища со своими всегда голодными детишками, плохо одетыми и пугливыми; эта не просто ждала, а просила помощи и денег, и винограда, и вообще всего, что дадут. И каждый ее ребенок от бабушки что-то нес: кто авоську с овощами, кто забитого кролика, кто виноград, а мать их яйца несла сама, чтоб не перебили по дороге.

Где их искать, знала только мать. Соне телеграмму отправили – ответа не последовало. Отправили вторую – Сонины соседи телеграфировали, что Соня с мужем отдыхают в санатории.

Через несколько дней матери стало полегче, ее перевели в палату, и теперь Зайнап не уходила от нее, пока ее не выпроваживали. Девочка ухаживала за матерью, приносила ей свежий бульон, молоко, овощи и фрукты и чистое белье.

Мать очень переживала, что все дела по дому и по хозяйству легли теперь полностью на хрупкие плечики маленькой девочки, что мать ничем не может ей помочь, не может утешить ее, умерить ее страдания, успокоить – ни слов, ни сил на это не было.

А девочка, в свою очередь, во всем винила себя, это она, только она стала причиной тяжелой болезни матери.

Мать гладила склоненную голову Зайнап, ласкала и говорила тихим, обессиленным голосом:

– Ничего, доченька, не плачь. Я обязательно поправлюсь, как же ты без меня будешь? Поправлюсь, мы продадим всех коз и кроликов, пойдем в магазин, купим тебе новые платья, туфельки, будешь ты у меня красавицей, будешь учиться, потом сама станешь ребятишек учить.

И ни одного слова о случившейся беде.

Уже настал вечер, Зайнап возвращалась от матери. Вдруг в автобус ввалилась компания, шумная и веселая. Молодые люди были навеселе, разговаривали громко, девицы им подыгрывали и подхихикивали. В одном из вошедших Зайнап узнала Петра, своего обидчика. Она попятилась к задней двери, но он успел ее заметить, устремился за нею, смеясь и приговаривая:

– А вот и Змейка моя! Моя красавица! Да не убегай ты, подожди! От меня не убежишь, ты же знаешь!

Едва дверь автобуса открылась, девочка выскочила из него и бросилась в обратную сторону, а обидчик громко захохотал и засвистал ей вслед, как тогда, на танцплощадке.

Девочка стала осматриваться. Она никак не могла понять, где она находится, она никогда не бывала в этом районе, а вернуться на остановку она боялась. Вот и пришлось ей плутать по улицам, спрашивая прохожих, как пройти на свою улицу, а они иногда указывали ей путь в разные стороны, пока один пожилой мужчина, гуляющий с большой собакой, не предложил ей проводить хоть до начала ее улицы, а там уж она разберется.

А дома – дел непочатый край: козы не доены, и им, и кроликам травы надо добыть, а травы уже почти не осталось…

Добрые соседи сообразили, что теперь больная женщина и девочка не справятся с животными, и уже предложили выкупить все целиком для родственников из кишлака, правда, цену предлагали совсем маленькую.

Девчушка держалась из последних сил, но с матерью эти разговоры пока не разговаривала, а сама не понимала, как продавать, кому, за какие деньги, ее ведь запросто могли обмануть. Вот и ждала она Соню.

Через несколько дней пришло уведомление на переговорный пункт. Соня вернулась с лечения, соседи передали ей телеграмму из Самарканда, и она заказала телефонный разговор.

Зайнап сидела в уголке зала и ожидала вызова. Из крайней, ближней к ней кабины слышался голос, он ей показался знакомым. Этот голос то поднимался, то как будто оправдывался, затихал:

– Да, папа, хорошо, папа, я все понял, папа.

Из кабины вышел Петр, взмокший, багровый, какой-то побитый и злой.

Зайнап сжалась в маленький комочек, пригнув голову и закрыв ее руками. От испуга ее сердечко билось так неистово, что казалось, сейчас грудь разорвется, и оно выскочит и убежит.

– Кострома, на проводе Кострома, кто ожидает Кострому, пройдите в шестую кабину.

Зайнап не услышала в первый раз, а только на второй вызов сообразила, что это ее приглашают в ту шестую кабину, из которой несколько минут назад вышел Петр.

Девочка проскользнула через полуоткрытую дверь, взяла трубку, которая еще была теплой от рук Петра и пахла его одеколоном.

– Алло, алло! – голос Сони был взволнованным и громким. – Мама, это ты?

– Сонечка, это я, Зайнап. Мамочка лежит в больнице, у нее инфаркт. Приезжай скорее! – от пережитого страха за жизнь матери и животного дикого ужаса при виде Петра девочка разрыдалась и не могла больше вымолвить ни слова.

– Звездочка, девочка, не плачь, я завтра же вылечу к вам, я завтра буду с тобою, не плачь, Зайка моя маленькая!

Связь прервалась. Зайнап вышла из кабины, пошла к выходу. Вдруг ей представилось, что там, за дверью, ее поджидает Петр, и новая волна ужаса охватила ее, ноги обмякли, кто-то поддержал ее, вывел на улицу, посадил на скамейку под высоким чинаром, там была густая тень и обдувал легкий сквознячок.

Осмотревшись и не увидев поблизости Петра, девочка побежала к автобусу, почти на ходу вскочила в него, добралась до дома, вбежала в комнату и снова зарыдала, громко, со слезами и захлебами – пережитый страх, вина перед матерью, стыд – как рассказать Соне о случившемся? – такая тяжесть легла на ее маленькое сердечко!

Зайнап поутру набрала в огороде свежих овощей, слила в банку парное молоко, отыскала созревшую гроздь винограда, напекла лепешек, сложила все в корзину и стала у калитки в ожидании старшей сестры.

Соня подъехала на такси, не отпуская машину, внесла свой чемодан в дом, обняла маленькую сестренку:

– Какая ты худенькая! Ты, наверное, без мамы не ешь? Некому еду приготовить?

– Я, Сонечка, научилась бульон варить, врачи сказали, что маме полезно. Соседи курицу режут и ощипывают, а я варю. А лепешки меня мама научила делать, у нее, конечно, вкуснее, но мои тоже хороши, попробуй!

– Конечно, конечно, попробую, но позже. Сейчас быстренько садимся в машину и едем к маме.

Девочка сказала, где лежит мать; водитель знал город, как свои пять пальцев, и домчал пассажирок до места за двадцать минут, В машине Зайнап прижалась к сестре, как маленький котенок к матери.

На вопросы: как все случилось? когда? – Зайнап ответила несколькими словами. Не могла же она в присутствии чужого человека, тем более мужчины, рассказать всю историю. Она только виновато взглянула на Соню и заплакала беззвучными слезами. Сколько этих слез пролила она за две недели болезни матери! И сейчас они ручьями стекали из ее прекрасных глаз по похудевшим щечкам прямо на платье. Соня по-матерински утешали девочку, обняв ее и гладя по голове:

– Не плачь, Звездочка, мама поправится, мы ее домой заберем, поставим ей лежак под виноградом, свежий воздух ей быстрее поможет подняться и набраться сил.

Зайнап плакала еще горше, она начала всхлипывать, плач вот-вот мог перейти в истерику, и Соня строго приказала:

– Сейчас же прекрати! Мама не должна расстраиваться! На платок, вытри глаза – и никаких слез!

Девочка затихла. Соня для нее была не меньшим авторитетом, чем мама, ее слово, как и мамино, было законом. Но страх от предстоящего разговора, а он обязательно должен состояться, Зайнап все должна Соне рассказать, этот страх и стыд так сжали маленькое сердечко, что девочка задохнулась, схватилась за грудь, чем еще больше испугала Соню.

Мама уже могла ходить по палате, по коридору, она подавала лежачим больным воду, помогала их накормить – жизнь потихоньку возвращалась к ней.

Встреча со старшей дочерью была долгожданной, они не виделись больше года, теперь Соня не могла часто прилетать, путь был далеким и дорогим. Пока все шло, как шло, вроде и особой нужды в поездках не было. Она, конечно, очень скучала по маме и младшенькой, но муж отрицательно относился к поездкам, он считал более полезным свозить Сонечку еще на какой-нибудь курорт, где лечат от бесплодия.

Еще молоденькой девушкой Соня накупалась весною в арыке, вода еще была холодной, потом у нее долго и сильно болел низ живота. Мать ее отпаривала, сажая в таз с горячей водой, поила какими-то травяными отварами, клала на живот мешок с нагретым на сковороде песком. Острая боль вроде постепенно затихла, беспокоя ее изредка, когда у нее промокали ноги или если она посидит на сырой траве или холодном камне. Она лечилась и лечилась, муж очень хотел ребенка и не жалел денег на лечение. Один врач на курорте, осматривая Соню, сказал:

– Вы, матушка моя, с другими мужчинами не спали? Ну-ну, не возмущайтесь! – он сделал успокаивающий жест. – Иногда бывают виноваты мужчины, они могут быть бесплодными. Вы ребеночка хотите? Рискните, это не грех, это же ради ребеночка.

Соня рискнула. Ей так хотелось взять на руки своего младенца, приложить его к налитой молоком груди! И хотелось, чтобы у них была настоящая семья – ребенок, ее муж и она.

За молодой, красивой и здоровой женщиной мужики увивались и жужжали, как пчелы над цветущей липой, оставалось лишь выбрать. Она подобрала себе в партнеры высокого, красивого мужчину, осталась у него на ночь. Он стал ее жарко обнимать, целовать, нашептывать какие-то глупости про любовь, но она отстранилась и сказала резковато, но прямо:

– Мне нужен ребенок. Сделай мне ребенка!

Соня трижды прошла через это мучение – близость с молодым человеком, кроме угрызений совести, ничего не давала, ее организм не отвечал на старания и умелость партнера.

Она не зачала. Она действительно была бесплодна – простуда в раннем девичестве поставила жирный черный крест на материнстве. И теперь она ездила на курорты только с мужем, категорически отказываясь от всех процедур, от грязей, от прочего лечения. Сославшись на врачей, она объявила мужу, что детей у нее не будет никогда…

Мать в ожидании дочерей так разволновалась, что ей сделали успокоительный укол, и она задремала.

Соня и Зайнап тихонько вошли в палату, сердце у Сони заныло при взгляде на спящую мать, так сильно она изменилась, так постарела, такая печать горя отражалась на ее исхудавшем лице! Чтобы не разрыдаться, она взяла руку матери, наклонилась, поцеловала ее.

Мать открыла затуманенные лекарством глаза, увидела Соню, радость озарила лицо женщины, она улыбнулась, попыталась встать, но Соня мягко остановила ее:

– Лежи, мамочка, лежи, я здесь, я приехала, теперь все будет хорошо, я заберу тебя домой, дома ты быстрее поправишься. Все у нас будет хорошо!

– Ты немного поживешь у нас? Твой муж не рассердился, что тебе пришлось к нам лететь? Сонечка, детка моя, мне так тебя не хватает! И Зайнап все время только о тебе и говорит, тоже очень скучает, Звездочка наша, – глаза, видевшие столько горя, в них сейчас смешались и пережитая боль за маленькую, и счастье, что рядом была Соня, ее дочка, похожая на нее и лицом, и фигурой, и характером, спокойная и рассудительная ее старшая дочь, единственная, кому мать могла доверить и мысли свои, и тревоги и с кем могла она посоветоваться.

– Не плачь, мамочка, завтра я поговорю с твоим доктором, если будет можно, мы тебя завтра же и заберем.

Еще немного посидели, расцеловались, и сестренки отправились домой. Зайнап не нашла в себе силы, чтобы сегодня же поведать Соне о несчастье, приключившемся с нею, и о причине болезни мамы.

Конечно, пережив страшные смерти мужа и сына, наблюдая несчастливую и нищую жизнь второй дочери, ни разу не пришедшей к ней с улыбкой и радостью, ставшей к своим двадцати пяти годам многодетной, увядающей, нездоровой и нелюбимой женщиной; испытывая неприязнь третьей, благополучной дочери и ничего в течение двух лет не знавшей о судьбе младшего сына, от которого не было никаких вестей; эта несчастная мать жила только для того, чтобы поставить на ноги младшенькую, которой отдавала всю любовь; эта многострадальная женщина давно уже надорвала свое сердце. Беду, случившуюся с ее Звездочкой, мать тоже записала на свой счет: это ее вина, это она не остерегла, не предупредила, не уберегла маленькую. И эта взятая на себя вина была последней каплей, переполнившей изношенное сердце и чуть не разорвавшей его насовсем…