Механизм желаний Федора Достоевского (главы из романа)

Текст добавлен: 14 сентября 2016, 23:54

Текст книги "Механизм желаний Федора Достоевского (главы из романа)"

Автор книги: Ася Пекуровская

Жанр:

Русская классическая проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

О тайном увлечения Достоевского другим товарищем по фамилии Бережицкий вспоминает А.И. Савельев, разумеется, оставив вопрос о возможных гомосексуальных мотивах за пределами своего рассказа, в связи с чем позволю себе оговорку, что термин этот будет употребляться мною условно за исключением тех случаев, когда эротические мотивы Достоевского будут обсуждаться в контексте теорий Фрейда (глава 9). С Бережицким, вспоминает А.И. Савельев, делился досуг, совместные чтения, уединенные часы и робкая страсть вперемешку со страхом подпасть под чужое влияние. На стороне Бережицкого было то, чего Достоевский был от рождения лишен – "Бережицкого считали за человека состоятельного, он любил щеголять своими богатыми средствами (носил часы, бриллиантовые кольца, имел деньги) и отличался светским образованием, щеголял своею одеждою, туалетом и особенно мягкостью в обращении".

"Я имел у себя товарища, – читаем мы о Бережицком в письме Достоевского к брату от 1 января 1840 года, – одно созданье, которое так любил я! Ты писал ко мне, брат, что я не читал Шиллера. Ошибаешься, брат! Я вызубрил Шиллера, говорил им, бредил им; и я думаю, что ничего более кстати не сделала судьба в моей жизни, как дала мне узнать великого поэта в такую эпоху моей жизни; никогда бы я не мог узнать его так, как тогда. Читал с ним Шиллера, я поверял над ним и благородного, пламенного дон Карлоса, и маркизу Позу, и Мортимера. Эта дружба так много принесла мне и горя и наслаждения! Теперь я вечно буду молчать об этом" (58).

Не исключено, что в списке лиц неженского пола, так или иначе покоривших сердце Достоевского, мог оказаться и сам Плещеев, тем более, что список этот, вероятно, мог бы быть пополнен еще и такими именами как Д.В. Григорович, А.И. Пальм и, наконец, Н.А. Спешнев, которому, со слов Л.И. Сараскиной, автора книги "Одоление демонов", к которой мы еще вернемся, Достоевский отдал "всю страсть благоговейного ученичества, всю муку преданного обожания, доходящего до идолопоклонства, всю боль духовного подчинения". Наличие гомосексуальных влечений у Достоевского было оспорено Игорем Волгиным, построившим свой аргумент против теории Л.И. Сараскиной и находящегося на ее позиции Бориса Парамонова на базе наблюдений за характером писателя. Указав на тенденцию Достоевского не подчиняться, а подчинять и отсутствие у него "женственности и пассивного ожидания" Волгин настаивает на необоснованности мысли о гомосексуальных мотивах, хотя и указывает на наличие лесбийских (уже не в характере, а в сочинениях). Надо думать, вопрос этот требует иного фокуса.

"Заметим попутно, – пишет И.Л. Волгин, – что лесбийские мотивы (коль скоро о них зашла речь) неизменно сопряжены у Достоевского с именем Катя. Стоит вспомнить юную княжну, носящую это имя в "Неточке Незвановой" – ее нежную дружбу с главной героиней романа. О Катерине Ивановне в "Братьях Карамазовых" было говорено выше. Эти "Катерины" всегда "аристократичнее" тех, кто служит объектом их чувственных изъяснений. Такой иерархический акцент, по-видимому, не случаен. Не связан ли выбор "лесбийского" имени с императрицей Екатериной II?" (59).

3. "Она впадала в болезненный кризис".

Но если допустить, как, кажется, все же допускает Волгин, наличие лесбийских мотивов в сочинениях Достоевского, разве так уж невероятно предположить, что за женскими именами, вовлеченными в лесбийские фантазии, могли стоять мужские прототипы, заимствованные автором из собственного опыта. Почему Петрашевский мог пожелать отправиться в церковь, переодевшись женщиной, а Достоевский не мог пожелать стать рассказчиком от лица женщины? Припомним гипотезу Антония Храповицкого о том, что Карамазов-отец, по первоначальному замыслу автора, от которого он впоследствии отказался, должен был подвергнуть Смердякова "Содомскому осквернению". Учитывая, что в окончательной версии жертвой карамазовского сладострастия становится не мальчик, а девочка, Достоевский мог тем не менее иметь в виду мальчика. Короче, не исключено, что в эротических мечтаниях Неточки Незвановой, сироты, воспылавшей страстью к княжне Кате, возможны отголоски гомосексуальных увлечений самого автора, тоже вступившего в новый мир сиротой, посягнувшей в своих увлечениях на интимный контакт с лицами из недосягаемого для него социального круга. Заметим, что в любви Неточки Незвановой к Кате, представленной рассказчиком как первый эстетический опыт, повторяется литературный подтекст истории увлечения Достоевского Бережицким.

"Да, это была любовь, настоящая любовь со слезами и радостями, любовь страстная. Что влекло меня к ней? Отчего родилась такая любовь? Она началась с первого взгляда на нее, когда все чувства мои были сладко поражены видом прелестного, как ангел, ребенка. Все в ней было прекрасно; ни один из пороков ее не родился вместе с нею ... Все любовались ею, все любили ее, не я одна ... Может быть, во мне первый раз поражено было эстетическое чувство, чувство изящного, первый раз сказалось оно, пробужденное красотой, и вот – вся причина зарождения любви моей" (60).

Как и сам Достоевский, Неточка Незванова оказалась в чужом и непонятном ей мире представителей родовой знати. Оба отличались болезненностью и нелюдимостью. Подобно Неточке, подпавшей под очарование резвой, красивой и своевольной Кати, Достоевский был покорен аналогичными чертами Бережицкого, Шидловского, Григоровича и пр. В арсенале средств обольщения Неточки Незвановой, равно как и Достоевского, оказались лишь усидчивость, наблюдательность и страсть к чтению. История влечения этих двух существ, Неточки, и Кати, изложена в терминах борьбы за подчинение, как и история всех увлечений реального Достоевского.

"Катя выдумала, что мы будем так жить: она мне будет один день приказывать, а я все исполнять, а другой день наоборот – я приказывать, а она беспрекословно слушаться; а потом мы обе будем поровну друг другу приказывать; а там кто-нибудь нарочно не послушается, так мы сначала поссоримся, так, для виду, а потом поскорее помиримся" (61).

В историю любви вплетается фетишистский мотив, к которому нам еще предстоит вернуться в другом контексте, ставший сигналом а, возможно, и символическим воплощением эротической энергии.

"Тихонько, дрожа от страха, целовала я ей ручки, плечики, волосы, ножку, если ножка выглядывала из-под одеяла. Мало-по-малу я заметила, так как я не спускала с нее глаз целый месяц, – что Катя становится со дня на день все задумчивее ... Она стала раздражительна...", – рассказывает Неточка Незванова (62).

"У вас башмак развязался, сказала она мне – давайте я завяжу, – читаем мы дальше.

Я было нагнулась сама, покраснев, как вишня, от того, что, наконец-то, Катя заговорила со мной.

– Давай! сказала она мне нетерпеливо и засмеявшись. Тут она нагнулась, взяла насильно мою ногу, поставила к себе на колено и завязала. Я задыхалась. Я не знала, что делать от какого-то сладостного испуга. Кончив завязывать башмак, она оглядела меня с ног до головы" (63).

Не исключено, что мотив укрощения свирепого бульдога влюбленной Катей мог перекочевать в романтическую повесть Достоевского из мужского мира, повторяя жест Петрашевского, который вызвался "выпить целую бутылку шампанского с единственной целью, чтобы Толль после ужина остался дома, а не ехал куда-нибудь кутить". "Княжна с торжеством стала на завоеванном месте и бросила на меня неизъяснимый взгляд, взгляд пресыщенный, упоенный победою". Возможно, по модели Ф.Н. Львова, взявшего на следствии вину Н.А. Момбелли на себя, строится мотив выгораживания. Взяв на себя вину Кати, впустившей бульдога в покои старухи-княжны, Неточка тешит себя мыслью, что несет наказание за нее. Конечно, Достоевский, как и его героини, сам мог оказаться под влиянием романтических авторов. В перечисленных произведениях есть не только косвенные, но и прямые ссылки на Вальтер Скотта и героиню "Сен-Ронанских вод", Клару Мовбрай, которая могла послужить прототипом всех трех женских персонажей романтических повестей. Однако, если понятие "мечтателя" действительно было сформулировано Достоевским с оглядкой на "соблазнителя" Вареньки Карепина-Быкова, что представляется мне очевидным, то трудно представить себе, что Достоевский отказался от мысли продолжить автобиографическую линию. Имя красавицы Кати в "Неточке Незвановой" могло быть заимствовано Достоевским из того же автобиографического материала, из которого была взята тема Карепина-Вареньки. Катей была единокровная сестра матери Достоевского от второго брака их деда.

"Я помню ее девочкой, почти товаркой мне по летам, – пишет

о ней Андрей Достоевский. – До самого ее замужества я называл ее просто Катенькой, а она меня – Андрюшенькой. В детстве она была очень красивенькой девочкой, а когда подросла, стала просто красавицей. Не помаю греха, что в юности я был влюблен в нее без памяти" (64).

Но какую роль могла реальная "Катенька" сыграть в возможных гомосексуальных фантазиях Достоевского? Припомним, что она воспитывалась, как и сестра Достоевского, Варя, в одном и том же доме, у родственников Куманиных и, как Катя в "Неточке Незвановой", была красавицей и потенциальной соперницей сестры Вари, в вопросах брака.

"Она, бедная, целый вечер просидела у себя наверху, не показываясь вниз, – пишет Андрей Достоевский о вечере, в продолжение которого ожидалось карепинское предложение о браке. – а как уж ей хотелось посмотреть на жениха. Но это было ей не дозволено, это было не в правилах... Ну, а как в самом деле, жених, увидевши другую взрослую девушку, пленится ею больше, нежели своею невестою, и сделает предложение не нареченной невесте, а другой личности..." (65).

Заметим, что хронология "Неточки Незвановой" нарушена с самого начала. Рассказ о смерти отчима предшествует рассказу о детстве, после чего "вспоминаются" события после его смерти, в частности, вступление автора в мужской мир и "лесбийский" роман с Катей, вслед за которым возникает коллизия треугольника между Неточкой и супружеской парой, Петра Александровича и Александры Михайловны, в судьбе которой находит отражение авторское восприятие судьбы матери. В известном смысле, в "Неточке Незвановой" завершен цикл, начавшийся с обстоятельств, связываемых автором с тайной смерти отца, и кончившийся подробностями смерти матери, тоже окруженными таинственными обстоятельствами, к которым вернемся в третьей главе. Роль мужа, хранящего тайну романтического увлечения жены и подвергающего ее изощренному наказанию под видом любви, отведена в "Неточке Незвановой" прототипу П.А. Карепина. Супруги представлены лишь по имени и отчеству, то есть, как Петр Александрович и Александра Михайловна (заметим частичное именное сходство с Петром Андреевичем и Варварой Михайловной Карепиными), причем у Петра Александровича намечается близкое портретное сходство с Карепиным. "С виду это был человек высокий, худой и как будто с намерением скрывавший свой взгляд под большими зелеными очками", – читаем мы в "Неточке Незвановой. Как и Карепин, Петр Александрович является управителем имений князя. Как, возможно, и в случае Карепиных, непроизносимая тайна, тяготеющая над супругами, остается не раскрытой до того момента, пока в супружеские отношения не вмешивается рассказчик, читай, сам Достоевский. Повествование ведется от лица Неточки Незвановой, пытающейся, как, возможно, и Достоевский, разгадать механизм брачных отношений супружеской четы, любимой Александры Михайловны (сестры Вари) и нелюбимого Петра Александровича (опекуна Карепина)..

"Меня поражало ее необыкновенное внимание к нему, к каждому его слову, к каждому движению; как будто бы ей хотелось всеми силами в чем-то угодить ему.... Она как будто вымаливала у него одобрения: малейшая улыбка на его лице, полслова ласкового – и она была счастлива; точно как будто это были первые минуты еще робкой, еще безнадежной любви", – читаем мы в "Неточке Незвановой (66).

За подчиненностью Александры Михайловны своему мужу, в подтексте, подчиненностью Вареньки Карепину, стоит идея неравного брака, в котором каждый играет отведенную ему роль. Петр Александрович (Карепин) притворяется благодетелем, Александра Михайловна (Варенька) притворяется облагодетельствованной. Заметим, что даже в мемуарах Андрея Достоевского, в которых отражаются лишь поверхностные стороны жизни, эта игра отведенных каждому ролей прослеживается с момента сватовства Карепина к Вареньке.

"Сестру Вареньку одели чуть ли не по бальному, даже и мне велели надеть новый сюртучок ... Бабушка разнесла карты и начали игру в преферанс ... По правую сторону жениха усадили в стороне сестру Вареньку. После второй сдачи жених распустил карты, показывая их сбоку сидевшей невесте. Но ей, бедной, вероятно, было не до карт; она и действительно не знала никакой игры, но в настоящую минуту, я думаю, короля от валета едва ли бы отличила!.. В самом деле... видеть человека в первый раз в жизни и сознавать, что этот человек есть ее жених, ее будущий муж... Но при всяком развертывании веером карт сестра радушно улыбалась и показывала вид, что ее интересует игра, – описывает Андрей Достоевский вечер сватовства Карепина к сестре Варе (67).

Дважды в рассказе описывается срыв таинственных отношений, выразившийся истерикой Александры Михайловны. Судя по тому, что вторая истерика, возникшая в преддверии смерти, в супружеской тайне персонажей прослеживаются элементы родительской тайны в семье доктора Достоевского, о которой в следующей главе.

"Но не могу забыть нескольких вечеров в нашем доме (в целые восемь лет, двух-трех, не более), когда Александра Михайловна как-будто вдруг вся переменялась. Какой-то гнев, какое-то негодование отражались на обыкновенно тихом лице ее, вместо всегдашнего самоуничижения и благоговения к мужу. Иногда целый час приготовлялась гроза; муж становился молчаливее, суровее и угрюмее обыкновенного. Наконец больное сердце бедной женщины как-будто не выносило. Она начинала прерывающимся от волнения голосом разговор, сначала отрывистый, бессвязный, полный каких-то намеков и горьких недомолвок; потом, как будто не вынося тоски своей, вдруг разрешалась слезами, рыданиями, а затем следовал взрыв негодования, укоров, жалоб, отчаяния, словно она впадала в болезненный кризис" (68).

Выяснение тайны связано в повести с прочтением Неточкой (в подтексте самим Достоевским) письма, оставленного в романе Вальтера Скотта "Сен-Ронанские воды". Знакомство с документом, адресованным к Александре Михайловне молодым любовником, именующим себя "неровней", наводит юную Неточку на мысль о погубленной репутации Александры Михайловны как основании ее союза с нелюбимым мужем. В реальной жизни тайна сестры Вари, вероятно, по мысли Достоевского, имитирующей счастливый брак с Карепиным, остается неразгаданной автором "Неточки Незвановой". Судя по некоторым деталям повести, Достоевский мог размышлять о тайне брачного контракта Карепиных по аналогии с тайной родительского брака. Как и в реальной истории родителей, брачная тайна которых приоткрывается незадолго до смерти матери, развязка событий в "Неточке Незвановой" наступает в преддверии смерти Александры Михайловны. Не исключено, что разрешению родительской тайны посвящены зрелые романы Достоевского. Однако, если тайна союза Карепиных действительно была вплетена в контекст "Неточки Незвановой, что представляется мне несомненным, то Достоевскому принадлежит заслуга частичного ее разглашения.

Заметим, что судьба Вари Достоевской весьма таинственна. На ее долю почему-то выпало уединенное детство вдали от братьев и сестер. 10-ти лет отроду ее одну отправляют "погостить" к тетке Куманиной. А между тем в письме доктора Достоевского к жене, датированном августом 1833 года, имеется таинственное упоминание ("жаль мне дочки, она бедная душою тоскует"). Если учесть, что в 1833 году дочь Вера была еще младенцем, а Саше еще предстояло родиться, то речь без сомнения должна была идти о "дочке" Варе. "Не могу разьяснить, про какую дочку здесь упоминается, вероятно, это какое-нибудь иносказание", – делает примечание к слову "дочка" Андрей Достоевский, опубликовавший это письмо в мемуарном тексте. Однако, уже само признание эзоповского слоя в переписке родителей ("иносказание") говорит о наличии в ней неразглашенной тайны. И если продолжить мысль Андрея Достоевского об иносказании, то оно должно было, скорее всего, относиться не к слову "дочка", а к определению "бедная" и "душой тоскует". Но о чем могла тосковать душой Варвара Достоевская в возрасте 13 лет? И тут достойно внимания то обстоятельство, что возраст Вари Достоевской близок и к возрасту таинственно изнасилованной девочки, упомянутой в салоне Философовой и в гостиной Корвин-Круковских, а также описанной в цензурированной М.П. Катковым главе "Бесов".

В спектакле жизни Карепиных, как и в спектакле жизни персонажей "Неточки Незвановой", лидируюшая "роль" была сыграна мужем, вовлеченным в акт надевания масок.

"Точно так же, как теперь, он остановился перед зеркалом, и я вздрогнула от какого-то неопределенного, недетского чувства, – рассказывает Неточка. – Мне показалось, что он как-будто переделывает свое лицо. По крайней мере, я видела ясно улыбку на лице его перед тем, как он подходил к зеркалу; я видела смех, чего прежде никогда от него не видела, потому что (помню, это всего более поразило меня) он никогда не смеялся перед Александрой Михайловной ... Посмотревшись с минуту в зеркало, он понурил голову, сгорбился, как обыкновенно являлся перед Александрой Михайловной, и на зыпочках пошел в ее кабинет" (69).

Но и о самом Достоевском известны эксперименты с собственным отражением в зеркале, о которых сообщает нам мемуарист Риезенкампф. Но как объяснить тот факт, что ненавистному опекуну Достоевский пожелал подарить привычки, интимно знакомые ему самому? Конечно, вполне можно допустить, что инициатором в подделывании собственного облика был Карепин, в каковом случае Достоевский лишь вернул ему заслуженное авторство. Как бы то ни было, но если наблюдения Неточки Незвановой за мужем Александры Михайловны представлены как навязчивая идея, то эмоции самого Достоевского, создававшего один за другим карепинских двойников, могут подпадать под ту же категорию. Обратим внимание, что в кульминационный момент читатель узнает, что Александра Михайловна подозревает Петра Александровича в тайной страсти к Неточке Незвановой. Не исключено, что в подсознательном своем желании Достоевский видел в Карепине мужа Вареньки, воспылавшего гомосексуальной страстью (ненавистью) к нему самому.

В "Преступлении и наказании" роль соблазнителя (спасителя) девушки, запятнавшей себя в глазах общества нарушением нравственного табу, отводится персонажу, повторяющему карепинский стандарт. К 1865-1866 г.г., то есть когда Достоевский работал над "Преступлением и наказанием", в его жизни произошли два события, скорее всего возродившие в нем память о Карепине, получившим свой титул опекуна родительского наследства кв результате смерти отца и матери. Внезапная кончина двух близких людей, брата Михаила и жены, Марии Димитриевны, могли вернуть Достоевского к мысли о повторении судьбы. Возвращались долги и "безнадежность расплаты в будущем", то есть страх голода, выселения из квартиры, долговой ямы, тюрьмы и необходимости отказаться от сочинительства. К марту 1866 года долги Достоевского по векселям составляли сумму в 13.636. К этому времени относится принятие Достоевским убийственных обязательств, предложенных издателем Стелловским, конец любовного романа с Аполлинарией Сусловой, предложение руки и сердца Анне Корвин-Круковской – темы, к которым нам еще предстоит вернуться.

Однако, в "Преступлении и наказании", как и в "Бедных людях", карепинская тема, то есть тема раскаявшегося волокиты, сначала соблазнившего, а затем женившегося на "сестре Вареньке", повторяется как эквивалент темы нищеты при всех имеющихся разночтениях. Петр Андреевич Карепин, как и Петр Петрович Лужин (заметом все то же частичное именное сходство) оказался женихом Дуни стараниями покровителей, которым он приходится дальним родственником. Снова повторено портретное сходство.

"Правда ему уже сорок пять лет, но он довольно приятной наружности и еще может нравиться женщинам, да и вообще он человек солидный и приличный, немного только угрюмый и как бы высокомерный", – пишет Достоевский в "Преступлении и наказании".

"В комнату вошел мужчина лет сорока или с лишечком, видный, выше среднего роста, стройный, очень красивый и развязный, – вспоминает Андрей Достоевский в мемуарах.

Петр Петрович Лужин был "как следует принят, пил кофе, а на другой же день прислал письмо, в котором весьма вежливо изъяснял свое предложение и просил скорого и решительного ответа", – читаем мы в "Преступлении и наказании".

"Посидев затем немного и сделав, конечно, предложение, и получив тут же согласие, жених вскоре уехал, оставив во всех самое выгодное о себе впечатление, или, лучше сказать, обворожил всех, – читаем мы в мемуарах Андрея Достоевского.

О Лужине сказано, что он "положил взять девушку честную, но без приданого и непременно такую, которая уже испытала бедственное положение; потому, как объяснил он, муж ничем не должен быть обязан своей жене, а гораздо лучше, если жена считает мужа за своего благодетеля".

"Помню, в один из масленичных дней ... тетушка ... сообщила мне, что Бог посылает моей сестре Вареньке 'судьбу', то есть, попросту сказать, приличного жениха, который, может быть, будет и нам, сиротам, подпорою, как более близкий родственник ..." – читаем мы в мемуарах Андрея Достоевского (70).

Не исключено, что и сам Достоевский, как известно, принужденный раскрывать перед опекуном и "соблазнителем" сестры собственные карты, объяснял свое унизительное положение статусом "бедного сироты". Мотив борьбы Достоевского с Карепиным, проходящий под знаком стремления подчинить его своей воле, звучит в подтексте бессильных упреков Раскольникова сестре Дуне и матери (читай – сестре Варе и тетке Куманиной), единодушно принявших Карепина за благодетеля.

"Что ж они обе, не видят что ль этого, аль нарочно не замечают? И ведь довольны, довольны! И как подумать, что это только цветочки, а настоящие фрукты впереди! Ведь тут что важно: тут не скупость, не скалдырничество важно, а тон всего этого. Ведь это будущий тон после брака, пророчество ... Не хочу я вашей жертвы, Дунечка, не хочу, мамаша! Не бывать тому, пока я жив, не бывать, не бывать... (71) .

Надо думать, женские персонажи, скорее всего, сочиненные Достоевским с намерением разобраться в собственных эмоциях, не возникли у него произвольно: "у Достоевского меж тем не бывает случайной семантики", повторим мы наблюдение Волгина. Приняв на себя обет молчать о прошлом гомосексуальном опыте ("Эта дружба так много принесла мне и горя и наслаждения! Теперь я вечно буду молчать об этом"), Достоевский мог остановиться на женской модели, взяв за образец сестру Варю, выбравшую неравный брак с Карепиным как средство освобождения семьи от грядущей нищеты. Ведь в единоборство с Карепиным-Быковым, Карепиным-Лужиным и Карепиным-"Петром Александровичем", вступает хрупкая женщина, уже запятнавшая свою репутацию таинственной историей в прошлом. В любовном треугольнике Карепину отводится роль расчетливого соблазнителя. Карепин, посягнувший на родительское наследство с целью унизить нищего наследника Достоевского, выбравшего и для брака невинную и бедную жертву.

И последний вопрос. Если Достоевский испытывал потребность, как, впрочем, и его брат-мемуарист, вернуться к мысли об отце в самые мучительные моменты жизни, в чем могло заключаться духовное завещание доктора Достоевского?

Н.А. Добролюбов поставил Достоевскому в заслугу создание особого типа, доходящего "от болезненного развития самолюбия и подозрительности ... до чрезвычайных уродств и даже помешательства", указав в качестве примера на г. Голядкина и Фому Фомича. Эти персонажи "могут под эту рубрику уместиться, потому что у обоих действительно до болезненности развиты самолюбие и подозрительность", согласился с Н.А. Добролюбовым Н.К. Михайловский, однако сделал существенную оговорку. "Но не гораздо ли важнее этого сходства то различие, что один – мучитель, а другой мученик? Как же это критик отметил такую уж слишком общую, расплывающуюся черту сходства и просмотрел такую специальную, резкую, яркую разницу?" – писал он (72). Но разве так уж трудно себе представить, чтобы и "мучитель", и "мученик" могли совмещаться у Достоевского в одном лице? Не достаточно ли для этого вспомнить о самом сочинителе, унаследовавшем от отца контракт богатого нищего, переписанный им на разные лады?

1. Цитируется по Топоров В.Н. Миф, ритуал, символ, образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995, с. 118.

2. Цитируется по публикации И.С. Зильберштейна. Литературное наследство. М., 1973, с. 121.

3.Волоцкий М.В. "Хроника рода Достоевских". М., 1935, с. 17.

4. Достоевский Ф.М. Полное собр. соч., Л. 1985, т. 28, т. 1, с. 58.

5. Там же, с. 60.

6. Цитируется по Бурсов, Б.И. Личность Достоевского. Л., 1979, с. 259-260.

7. Достоевский А.М. Воспоминания, М. 1999, с. 88-89.

8. Там же, с. 124.

9. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1995, с. 132.

10. Достоевский Ф.М. Полн. Собр. соч., Л., 1985, т. 28, ч. 1, с . 46.

11. Там же, с. 49.

12. Достоевский Ф.М. Полн. Собр. соч., С.-П., 1894, т. 2, с. 402.

13. Там же, с. 226.

14. Бурсов Б.И., Личность Достоевского. Л., 1979, с. 115-117.

15. Достоевский, А.М. Воспоминания. Л. 1999, с. 124.

16. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л. 1985, т. 28, ч. 1, с. 200.

17. Цитируется по Волгин. Родиться в России. М., 1991, с. 288.

16. Достоевский Ф.М. Полное собр. соч. Л., 1985, т. 28. ч. 1, с. 51-52.

19. Достоевский Ф.М. Литературное наследство, т. 86, с. 362.

20. Достоевский Ф.М. Полное собр. соч. Л., 1985, т. 28. ч. 1, с. 221-222.

21. Бурсов, Б.И. Личность Достоевского, Л., 1979, с. 247-248.

22. Достоевский А.М. Воспоминания, Л., 1999, с. 356.

23. Достоевская, Л.Ф. Достоевский в изображении своей дочери. М.-П., 1922, с. 10.

24. Бурсов Б.И. Личность Достоевского. Л., 1979, с. 255.

25. Волгин. И. Родиться в России, М., 1991, с. 260, 261.

26. Достоевский Ф.М. Полн. Собр. соч., т. 29, кн. 1, с. 197.

27. Там же, с. 297.

28. Достоевский А.М. Воспоминания, М., 1999, с. 72.

29. Достоевский Ф.М. Полн.собр.соч. Л., 1986, т. 29, кн, 2, с. 76.

30. Достоевский А.М. Воспоминания, М., 1999, с. хх.

31. Так же, с. 72.

32. Белинский В.Г.. Взгляд на русскую литературу 1846 года.

33. Анненский И.Ф. Книги отражений. С.-П., 1906, с. 56.

34. Nicolas Abraham Maria Torok. Le verbier de l'Homme aux loups (1976); L'Ecorce et le noyau (1978)..

35. Достоевский, Ф.М. Полн.собр. соч. С.-П., 1894, т. 2, с 89.

36. Цитируется по книге Волгин. И. Родиться в России, М., 1991, с. 26 7-269.

37. Достоевский Ф.М. Полное собр. соч., С.-П., 1894, т.2, с. 126.

38. Там же, с. 64-65.

39. Достоевский А.М. Воспоминания. Л., 1999,, с. 407.

40. Достоевский Ф.М. Полн.собр. соч. Л. 1985, т. 28 ч. 1, с. 55.

41. Достоевский А.М. Воспоминания, М., 1999, с. 134.

42. Миллер О.Ф. "Материалы для жизнеописания Достоевского. С.-П., 1883, с. 52.

43. Там же, с. 52-53.

44. Там же, с.53.

45. Волоцкой М.В. "Хроника рода Достоевского", М., 1935, с. 18.

46. Достоевский Ф.М. Письма, IV, с. 247

47. Там же. с. 449.

48. Там же, с. 450.

49. Там же, с.

50. Там же, с.

51. Достоевский Ф.М. Полн. Собр. соч. Л., 1985, т. 28, кн., 1, с. 276. Отцовство сестры Саши как раз и подвергалось сомнению доктором Достоевским в переписке с женой лета 1835 года – тема, к которой мы еще вернемся.

52. Достоевский Ф.М. Письма, т. 4.

53. Достоевский Ф.М. Новые материалы и исследования. Литературное наследство, М., 1973, т. 86, с. 373.

54. Там же, с. 374.

55. Достоевская Л.Ф. Достоевский в изображении своей дочери. С.-П., 1992, с. 38.

56. Русская старина. 1918, # 1,2, с. 13.

57. Достоевский Ф.М. Полное собр. соч., т. 28, кн. 1, с. 68.

58. Там же, с. 69.

59. Волгин. Пропавший заговор. М., 2000, с. 280.

60. Достоевский Ф.М. Полн. Собр. соч., С.-П., 1894, т. 2, с . 141.

61. Там же, с. 159.

62. Там же, с. 145.

63. Там же, с. 147.