Текст книги "Карта небесной сферы, или Тайный меридиан"
Автор книги: Артуро Перес-Реверте
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Гамбоа явно наслаждался беседой. Он любил поговорить, тема была ему близка, и он подробно рассказал Кою о месте Кадиса в истории кораблекрушений. С 1500 по 1820 год здесь затонуло от двухсот до трехсот судов, на борту которых было десять процентов всех драгоценных металлов, вывезенных Испанией из Америки. Однако мутная вода, ил, песок и подозрительность испанского правительства препятствовали поискам. Даже военным морякам – тут он скорчил гримасу – удалось с большой точностью установить места нескольких кораблекрушений, однако некоторые старички-адмиралы считают затонувшие суда могилами, покой которых тревожить не следует.
– Как прошла ваша встреча с Палермо? – спросил Кой.
– Любезность и осмотрительность с обеих сторон. – Директор обсерватории какое-то мгновение пристально смотрел на Танжер, потом снова повернулся к Кою:
– А вы его и правда знаете?
Кой шел, засунув руки в карманы, и в ответ только пожал плечами, но потом сказал:
– Она несколько преувеличила. На самом деле у меня с ним был самый поверхностный контакт.
Гамбоа явно заинтересовался.
– Как это – контакт?
– Просто контакт.
– А что значит «поверхностный»?
– Да то и значит. – Кой снова пожал плечами. – Дальше поверхности не пошел.
– Он ударил Палермо головой в нос, – сказала Танжер.
Ветер трепал ее волосы, и между золотистыми прядями мелькнула легкая улыбка. Гамбоа даже приостановился и по очереди посмотрел в упор на Коя и на Танжер.
– В нос? Вот это да, – сказал он Кою с уважением. – Расскажите об этом, дружище. Я просто умираю от любопытства.
Кой коротко, без подробностей рассказал. Собака, «Палас», нос, комиссариат. Когда он закончил, Гамбоа смотрел на него с веселыми искорками в глазах, но при этом задумчиво почесывал бороду.
– Черт возьми. А ведь даже тому, кто не знает о прошлом Палермо, ясно, что человек он опасный…
Да еще эти его разноцветные глаза сбивают с толку, просто непонятно, на какой глаз ориентироваться. – Он снова взглянул на Коя, словно оценивая его способности к разбиванию носов. – Значит, поверхностный контакт? Хм. Действительно, поверхностный.
Он еще посмеялся, а Кой посмотрел на Танжер, и она не отвела глаз, а продолжала слегка улыбаться.
– Я рад, что этот наглый козел наконец-то получил урок, – сказал Гамбоа, когда они снова двинулись в путь. – Я уже говорил, что он явился сюда, как все они. Напускал туману и заметал следы: расспрашивал про флоридские острова, про Саару-де-лос-Атунес, Санкти-Петри, Лагуну-Диаманте… Даже про устье Виго и знаменитые галеоны.
Они ушли от моря, углубились в старые улочки вокруг Кафедрального собора, рядом с кирпичной башней и стенами церкви Санта Крус. Площадь уходила вниз, из ниши в стене на них смотрел распятый Христос, очень старинные дома с облезшей от ветров и морской влажности побелкой показывали им свои балконы, фонари, жалюзи и горшки с геранью.
Здесь уже почти все ушло в тень, последние лучи закатного солнца убегали по крышам. Мостовая на площади, специально для Коя отметил Гамбоа, была выложена камнями Нового Света – балластом с кораблей, приходивших из Западных Индий.
– Вернемся к Нино Палермо, – продолжил он. – Как я уже говорил, ему не удалось застать меня врасплох, я позволил ему выкрутасничать, сколько ему угодно, но никакой стоящей информации не дал.
– Большое тебе спасибо, – сказала Танжер.
– Тут дело не только в тебе. Эта акула мне сильно подгадила однажды. Он тогда разыскивал четыреста слитков золота и серебра с «Сан Франсиско Хавьер», хотя, по другим сведениям, их там было полмиллиона… Но в таких случаях лучше не поднимать скандалов, от которых никому никакой пользы не будет, лучше промолчать, но крепко запомнить. Да-да, мы тоже не лыком шиты.
Они пробирались между запаркованными машинами и постоянно сталкивались с весьма подозрительными личностями. В этом квартале было множество затрапезных таверн, заполненных безработными рыбаками, бродягами и нищими. Какой-то парень в спортивных тапочках и с таким видом, будто только что преодолел стометровку с хорошим результатом, довольно долго шел за ними, не отрывая глаз от сумки Танжер, и в конце концов Кой вышел на мостовую, повернулся и так свирепо посмотрел на парня, что тот предпочел изменить курс.
Танжер из предосторожности прижала сумку локтем, а раньше она свободно висела у нее на плече.
– О чем конкретно просил тебя Палермо?
Гамбоа остановился, чтобы прикурить, предварительно предложив сигареты Танжер и Кою, но они отказались. Дым утекал между пальцев из лодочки его ладоней.
– О том же, о чем ты. Ему нужны были чертежи. – Он сунул зажигалку в карман и повернулся к Кою. – Для любой работы, связанной с затонувшими кораблями, чертежи имеют первостепенное значение. По ним можно понять устройство корабля, вычислить размеры и так далее… Под водой очень трудно ориентироваться, все это выглядит совсем не так, как в кино, – просто куча гнилых досок, да зачастую еще и занесенная песком. И потому очень полезно знать, где корма, какая длина трюма, где шкафут… С чертежами и рулеткой уже можно осмысленно искать. – Он пристально посмотрел на Танжер. – Конечно, в соответствии с тем, что именно собираешься найти.
– Речь идет не о том, чтобы искать что-то под водой, поначалу во всяком случае. Пока это просто исследовательская работа. Оперативная фаза наступит позже, если вообще наступит.
Гамбоа выпустил струйку дыма в щель между прокуренными передними зубами.
– Ну да, конечно. Оперативная фаза… – Он хитро прищурился. – А что за груз был на «Деи Глории»?
– Хлопок, табак и сахар из Гаваны. И тебе это прекрасно известно.
– Угу. – Гамбоа почесал в бороде. – Как бы то ни было, но если удастся найти корабль и перейти… Как ты сказала? К оперативной фазе, то все будет зависеть от того, что именно разыскивается. Если это документы или что-то недолговечное, то пиши пропало.
– Разумеется, – ответила она с непроницаемым видом, будто играла с ним в покер.
– Бумага размокла, и привет.
– Разумеется.
Гамбоа снова почесал в бороде и затянулся.
– Так же как гаванский хлопок, табак и сахар, верно?
Прозвучало это весьма насмешливо, и Танжер подняла руки, как пай-девочка.
– Так указано в судовой декларации. Она не так уж хорошо сохранилась, но все-таки дает возможность составить довольно точное представление о грузе, который находился на борту.
– Тебе очень повезло, что ты ее нашла.
– Действительно, повезло. Она прибыла с Кубы в тысяча восемьсот девяносто восьмом году, когда после Парижского договора оттуда вывозились испанские архивы. И попала не в Кадис, где, скорее всего, сгорела бы во время пожара, а в Эль-Ферроль и потом в Висо-дель-Маркес, где я нашла ее в отделе торгового мореходства.
– Большое везение, – снова сказал Гамбоа.
– Я пошла просто наудачу, порыться в архиве, и вдруг – эта декларация. Название корабля, дата, порт, груз, судовая роль.. Все.
Гамбоа не сводил с нее внимательного взгляда.
– Или почти все, – сказал он с подковыркой.
– А почему вы думаете, что на «Деи Глории» есть что-нибудь еще? – задал Кой и свой вопрос.
Явно испытывая удовольствие, Гамбоа улыбнулся и покачал головой.
– А я и не думаю, дружище. Мне достаточно понаблюдать за сей юной дамой… И учесть, что Нино Палермо тоже заинтересовался этим делом. И еще сообразить – а я все-таки много лет в этом варюсь и вообще не вчера родился, – что от прямого перехода Гавана – Валенсия без захода в Кадис сильно попахивает секретной операцией, что бы там ни говорилось в гаванской грузовой декларации, которую каждый может без труда получить в Висо-дель-Маркес. А если еще учесть даты и личность арматора, то становится совершенно очевидно – на «Деи Глории» далеко не все было чисто. Да и этого потопленного корсара можно называть как угодно, но уж никак не простофилей.
Тут директор обсерватории прищурил глаз, рассмеялся и снова выпустил дым между передними зубами.
– И ее, впрочем, тоже, – добавил он, глядя на Танжер.
Она вдруг рассмеялась, совсем так же, как раньше, с той же мягкостью, храня при этом вид интеллигентный, таинственный и заговорщический. Гамбоа совсем не обиделся, казалось, его это развлекает, он был терпим к ней, как взрослый к плохой девчонке, которая почему-то вызывает у него симпатию.
Кой отметил: помимо многого прочего, что она умела, она и смеялась именно так, как надо; при этой мысли он снова почувствовал смутную досаду и неловкость, ощутил себя лишним. Скорее бы мы оказались там, в море, подумал он. Далеко ото всех, наедине, где ей просто придется смотреть только на меня.
Она и я. И какая разница, что искать – золото, серебро, слитки, черта в ступе…
Гамбоа, видимо, понял его состояние и дружелюбно посмотрел на него.
– Я не знаю, что она ищет, – сказал он. – Я даже не знаю, знаете ли это вы. Однако мало есть вещей, которые могут пролежать на дне два с половиной века и не испортиться. Древоядные черви пожирают древесину, железо ржавеет и покрывается отложениями…
– А что происходит с золотом и серебром?
Гамбоа ехидно взглянул на него:
– Она говорит, что не ищет ни золота, ни серебра.
Танжер слушала молча. На мгновение Кой перехватил ее спокойный взгляд – казалось, разговор этот ей не интересен.
– Так что происходит с золотом и серебром? – упорствовал Кой.
– Золото и серебро имеют то преимущество, – объяснил Гамбоа, – что море практически не наносит им вреда. Серебро темнеет, а золото… В общем, золото – это самое лучшее, что бывает на затонувших кораблях. Оно не окисляется, не зеленеет, не теряет блеск и цвет… Его поднимают со дна таким же, каким оно туда попало. – Он снова подмигнул и поглядел на Танжер. – Но мы уже говорим о сокровищах, а это слова запретные. Правильно?
– Никто не говорил о сокровищах, – сказала она.
– Конечно. Никто. И Нино Палермо не говорил.
Но такой стервятник и шагу не сделает из любви к искусству.
– Это касается Палермо, а ко мне не имеет никакого отношения.
– Ну разумеется, – теперь Гамбоа обращался к Кою и весело ему подмигнул. – Разумеется.
«Проезд Пиратов», прочитал Кой табличку на углу.
Эта узкая улочка с обшарпанными белыми стенами домов называлась не более и не менее, как проезд Пиратов. Он снова, не веря своим глазам, прочитал надпись на изразцовой табличке, проверяя, правильно ли он прочитал Он и раньше бывал в Кадисе, но он знал портовый район, в особенности ныне уже не существующие бары на улице Плосия, во времена «экипажа Сандерса» они частенько туда захаживали, но в этой части города он не бывал. Во всяком случае, здесь, в этом проезде, с этим названием, из-за которого он чуть было не расхохотался. Хотя что уж тут такого фантастического. Более подходящего названия не придумаешь для этой улочки и для нашей компании – моряк без корабля и искательница затонувших кораблей в древнем финикийском Гадире, откуда уже тысячелетия, век за веком, столько кораблей и столько людей уходили в плавание, чтобы никогда не вернуться В конце концов, в этом есть смысл. Если пираты и корсары шагали по этим темным, обкатанным временем камням, бывшему балласту в трюмах кораблей, которые везли золото из Южной Америки, то, может быть, призраки «Деи Глории» и его экипажа, покоящегося на дне морском, Танжер и он сам затронули какие-то нужные струны этого места. Может быть, то, что казалось прочно связанным с книгами и картинками, с владениями детства, с областью мечтаний, все же хоть в какой-то степени возможно и в жизни. Или, может быть, некоторые мечты и сновидения ждут своего часа в шорохе морской гальки и бумажных страниц, в камнях и старых стенах, пожираемых морем, в книгах, которые как распахнутые " приключение двери, в кипах пожелтевших бумаг, где прячутся начала волнующих и опасных морских странствий, превращающих одну жизнь во множество жизней, и в каждой – свой стивенсоновский и мелвилловский период и неизбежный период Конрада. «Я избороздил океаны и библиотеки», – прочитал он уже много лет назад. А вполне вероятно, что все гораздо проще: в этот мир можно попасть только таким образом и никаким иным – когда смысл ему придает женщина. Ведь наступает такая минута, когда, пройдя определенную точку в пространстве и времени, мужчина оставляет часть своей жизни на другой стороне земной сферы, и только женщина, та самая женщина, может побудить его посмотреть назад. Только она и может стать единственно возможным искушением.
Он посмотрел на Танжер, которая шла рядом с Гамбоа; прижимая сумку локтем и глядя вниз, она, все еще со спутанными морским ветром волосами, созерцала мостовую перед своими кожаными сандалиями, не обращая внимания на табличку с названием улицы – ей не нужны были таблички, она шла по своим собственным улицам. Проблема в том, думал он, что мореходная наука не помогает, когда ходить надо по суше и рядом с женщиной. Нет таких морских карт, по которым можно было бы прокладывать эти пути. Потом он спросил себя: какое же золото ищет Танжер – магическое золото детских снов или вполне конкретный, желтый и блестящий металл, не подвластный ни времени, ни морю?
– В любом случае, – говорил Гамбоа, обращаясь к Кою, – всякие поиски на морском дне без разрешения властей незаконны.
И пояснил, что законодательство относительно затонувших кораблей рассматривает самые разные аспекты: принадлежность судна и груза, исторические права, территориальные это воды или нейтральные, культурное значение и так далее. Великобритания и Соединенные Штаты обычно способствуют частной инициативе, рассматривая главным образом деловую, а не культурную сторону вопроса. Но в Испании, Франции, Греции и Португалии государство более сурово, у нас законодательство основано на римском праве и «Партидах», своде законов короля Альфонса Мудрого.
– Формально, – сказал Гамбоа под конец, – поднять со дна осколок амфоры без разрешения властей – уже преступление. Даже искать этот осколок – преступление.
Они вышли на площадь, над эспланадой возвышался Кафедральный собор с двумя белыми башнями и неоклассицистским фасадом. Под пальмами прогуливались супружеские пары и мамаши с колясками, детишки бегали между столиками открытых кафе. Свет дня постепенно меркнул, и голуби летели к карнизам собора, чтобы провести ночь между ионическими пилястрами. Один голубь чуть было не чиркнул Коя крылом по лицу.
– На этом этапе у нас нет никаких проблем.
Проводить исследования никому не запрещается, – сказала Танжер.
Гамбоа снова с удовольствием улыбнулся, показав передние зубы со щелью. Видно было, что он наслаждается. Ну-ну, обводи меня вокруг пальца. Меня-то, человека, пожившего на этом свете, да и капитана первого ранга к тому же.
– Ну конечно нет, – сказал он.
– Мы ничего не нарушаем.
– Вот-вот, и я говорю то же самое.
Танжер невозмутимо сделала несколько шагов вперед. Она по-прежнему смотрела на дорогу перед собой. Кой взглянул на линию ее склоненной шеи.
Впечатление обманчивой хрупкости. Бросив взгляд на Гамбоа, он понял, что тот с интересом изучает его.
– Может быть, позже, – сказала она, не поднимая головы, – если получим какие-то результаты, мы подадим серьезную заявку..
Кой услышал, что Гамбоа тихонько смеется.
И продолжает смотреть на него.
– Если Палермо не опередит.
– Не опередит.
Они проходили мимо дряхлого здания с железным заржавевшим балконом над входной дверью.
Кой прочитал, что написано на привинченной к стене мраморной доске: «В этом доме от последствий ранения, полученного на борту корабля „Принсипе де Астуриас“ во время памятной Трафальгарской битвы, скончался главнокомандующий королевским флотом дон Федерико Гравина-и-Наполи»…
– Обожаю уверенных в себе девушек, – сказал Гамбоа.
Кой взглянул на него. Гамбоа говорил именно ему, а не ей; Кою не понравилась дружелюбная ирония, которая светилась в норманнских глазах директора. Ты еще поймешь, во что ввязался, говорили они. Знаешь ты это или нет, но я бы на твоем месте Держал ухо востро. Или: малый вперед, промеряй глубину. Под килем у тебя не семь футов, кругом скалы, эта женщина знает, что ищет, а я очень сомневаюсь, что и ты об этом осведомлен. Достаточно послушать, как она говорит и как ты молчишь.
Достаточно посмотреть на тебя и на нее.
Они распрощались с Гамбоа и шли по старому городу в поисках места, где можно было бы перекусить.
Солнце скрылось некоторое время назад, оставалось лишь светлое пятно на западе, за крышами, спускавшимися к Атлантическому океану.
– Вот здесь это было, – сказала Танжер.
Когда они остались одни, она, казалось, стала иной. Более спокойной и естественной, словно сдала какую-то вахту. Иногда она останавливалась, показывала ему что-нибудь примечательное. Сумку, висевшую на плече, она по-прежнему прижимала локтем, синяя юбка мягко колыхалась в такт шагам.
Они шли по старым улочкам, и неверный свет фонарей отражался в ее темных зрачках.
– Здесь был замок Гуардиамаринас, – сказала она.
Они остановились на улице, которая взбиралась вверх к римскому театру и старой крепостной стене, рядом с руинами, на которых стояли каменные колонны и две стрельчатые арки, давно уже не поддерживавшие никаких сводов. Дальше была третья арка, под которой был вход в узкую улочку. Пахло соленым морским воздухом, слышно было, как неподалеку бьются волны, а еще пахло древними камнями, мочой и нечистотами. Пахло так, сказал себе Кой, как пахнет в закоулках заброшенных портов, где нет осветительных мачт с гроздьями галогенных ламп, куда так и не заглянул век пластика и технологий, где все погружено в мертвые времена, неподвижные, как вода между пристанями, где бродят кошки и стоят мусорные баки, где светят подслеповатые фонари, где в темноте мелькают огоньки сигарет, под ногами хрустят бутылочные осколки, где проще простого найти кокаин по сходной цене и снять женщину на пятнадцать минут. Но и в порту Кадиса, находящемся в другой части города, уже ничего такого не было, прежние бордели и матросские пансионы сменились респектабельными барами и гостиницами. Не валялись под навесами и портовыми кранами скорлупки каштанов, не разыскивали свое судно на рассвете пьяные моряки, не шагали патрули морской полиции, не дрались американские матросы. Все это переместилось в другие точки земного шара, да и там выглядело теперь иначе. Оставались еще такие порты, как Буэнавентура в Колумбии, с узкими улочками, лотками фруктов, баром «Бамбо», борделями и женщинами в столь облегающих и легких нарядах, что они кажутся нарисованными на коже. Или Гуайякиль в Эквадоре с креветочными коктейлями и игуанами, лазающими по деревьям в центре города под бой всех четырех часов Кафедрального собора, ночными стражниками с фонарями и ракетницами у пояса, чтобы отпугивать грабителей. Но это уже исключения. Теперь порты располагаются за пределами городов, они превратились в подъездные пути для автофур, суда причаливают точно по расписанию, выгружают из трюмов контейнеры, а матросы, филиппинцы и украинцы, из экономии не спускаются на берег и смотрят телевизор.
– Вот здесь, где мы сейчас стоим, проходил кадисский меридиан, – говорила Танжер. – Хотя так было всего лишь двадцать лет после тысяча семьсот семьдесят шестого года, потом его провели по обсерватории Сан-Фернандо Однако уже с середины восемнадцатого века он заменил собой на испанских морских картах традиционный меридиан острова Йерро – французы заменили его на парижский, а англичане на гринвичский.. Это значит, что если в то утро на «Деи Глории» определяли долготу по этому меридиану, то корабль затонул в четырех градусах и пятидесяти одной минуте от того места, где мы сейчас стоим. Если внести поправки по таблицам Перона, то точное местоположение затонувшего судна – пять градусов двенадцать минут восточной широты.
– То есть в двухстах пятидесяти милях отсюда, – сказал Кой.
– Да.
Они сделали несколько шагов и оказались под аркой. Фонарь с разбитым стеклом отбрасывал блики желтоватого света на окно с решеткой. Дальше, уже под открытым небом, Кой заметил культи разрушенных колонн. Здесь царило полное запустение.
– Первую обсерваторию здесь основал Хорхе Хуан, – сказала Танжер. – В башне, которой ныне уже не существует. Она находилась вот здесь, на территории, где сейчас коллеж..
Она говорила тихим голосом, словно место к этому обязывало. Или тьма, едва разбавленная желтыми бликами разбитого фонаря.
– Это все, что осталось от старого замка. А замок был построен на развалинах римского амфитеатра, в нем располагалась Академия гардемаринов.
Преподавали в ней и работали в обсерватории знаменитые моряки, настоящие ученые, такие, как Хорхе Хуан и Антонио де Уллоа, опубликовавшие свои труды по измерению градуса долготы на экваторе, Масарредо, великолепный морской тактик, Тофиньо, сделавший гидрографический атлас испанского побережья… – Она повернулась вокруг своей оси, разглядывая все, что ее окружало, и грустно прибавила:
– А после Трафальгара всему пришел конец.
Они прошли чуть дальше по этой улочке. На перекинутых через балконы веревках сушились простыни, как недвижные в ночи саваны.
– Но в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году здесь все было по-другому. Тогда закрылся иезуитский мореходный коллеж, его собрание книг отошло к обсерватории, библиотека которой пополнялась и за счет покупок в Париже и Лондоне.
– Книги, который мы сегодня видели.
– Да, именно их ты и видел в витринах обсерваторской библиотеки. Трактаты по астрономии, мореходству и путешествиям. Это изумительные книги, и они до сих пор хранят свои тайны.
На старых камнях и оголенных кирпичах стен их тени соприкасались. На лицо Кою упала капля воды с повешенной сушиться простыни. Он поднял глаза и в темно-синем прямоугольнике неба увидел сияющую звезду По времени и по положению звезды Кой понял, что это Регул, передние лапы Льва, созвездия, которое перешло уже северное полушарие, как ему и положено.
– Академия находилась в замке, пока ее не перевели в другое место, а потом на остров Леон, ныне Сан-Фернандо, но обсерватория оставалось тут еще несколько лет, до тысяча семьсот восемьдесят девятого года. Тогда и меридиан Кадиса переместился на двадцать километров восточнее.
Кой дотронулся рукой до стены. Гипс распался под его пальцами.
– Что произошло с замком?
– В нем разместили казармы, а позже – тюрьму и в конце концов снесли. От него осталось две стены и арка. Вот эта арка.
Они обернулись и снова посмотрели на низкий темный свод.
– Что ты ищешь? – спросил он.
Он услышал, что она тихо, очень спокойно рассмеялась. На ее лице играли тени.
– Ты это знаешь. Я ищу «Деи Глорию».
– Я не про то. И не про сокровища и тому подобное… Я спрашиваю, чего ищешь ты для себя.
Он подождал, но ответа не последовало. Она молчала и не двигалась. По ту сторону арки появился свет фар, выхватил кусок улочки и снова скрылся. На мгновение он обрисовал ее профиль на стене.
– Ты знаешь, что я ищу, – сказала она наконец.
– Ничего я не знаю, – вздохнул он.
– Знаешь. Ты видел мой дом. Ты видел меня.
– Ты ведешь нечистую игру.
– А кто ведет чистую игру?
Она вдруг дернулась, словно хотела бежать, но все-таки осталась рядом с ним. Она была на расстоянии шага от него, и ему казалось, что он чувствует тепло ее кожи.
– Есть такая старая загадка, – помолчав, сказала она. – Ты хорошо отгадываешь загадки, Кой?
– Не слишком.
– А я хорошо. А эта – одна из моих любимых…
Есть где-то остров, на котором живут только рыцари и оруженосцы. Оруженосцы всегда лгут и предают, а рыцари – никогда. Понимаешь?
– Конечно. Рыцари и оруженосцы. Чего ж тут не понять!
– Хорошо. И вот один обитатель острова говорит другому: «Я тебя обману и предам…» Слышишь?
«Обману и предам». Вопрос: кто это сказал – рыцарь или оруженосец… Ты как думаешь?
Он растерянно потрогал нос.
– Не знаю. Это надо обдумать.
– Конечно. – Она смотрела на него прямо и твердо. – Обдумывай.
Она шла совсем рядом. У Коя закололо в кончиках пальцев. И голос его звучал хрипло:
– Чего ты от меня хочешь?
– Чтобы ты отгадал загадку.
– Я не об этом.
Танжер склонила голову набок и пожала плечами.
– Мне нужна помощь. Я не могу все сделать сама.
– На свете много мужчин.
– Вероятно. – Она помолчала. – Но у тебя есть некоторые достоинства.
– Достоинства? – Это слово озадачило его. Он было хотел найтись и ответить ей, но в голову ничего не пришло. – Наверное…
И остановился с полуоткрытым ртом и насупленными бровями. Тогда Танжер снова заговорила:
– Ты не хуже, чем большинство мужчин, которых я знаю.
А после паузы закончила:
– И даже лучше некоторых.
Не правильный какой-то разговор, раздраженно подумал Кой. Не такой разговор нужен был ему в ту минуту. Совсем не такой. А раз так, то лучше вообще обойтись без разговоров. Просто идти рядом с ней, молчать, угадывая теплоту ее веснушчатой кожи.
Лучше всего сейчас было бы спрятаться с подветренной стороны молчания, хотя языком молчания она владела куда лучше, чем он. Она владела им с незапамятных времен.
Он повернулся к ней и увидел, что она смотрит на него. Ниже светлой челки поблескивали ее темно-синие глаза – А ты, Кой, чего хочешь ты?
– Наверное, я хочу тебя.
Наступило долгое молчание, и он вдруг понял, что сказать это оказалось совсем просто, особенно вот так, в темноте, которая как бы набрасывала покрывала на лица и даже на голоса. Это оказалось настолько просто, что он услышал свои слова, прежде чем успел подумать, а потом чувствовал лишь некоторую неловкость и слегка покраснел, чего Танжер видеть, конечно, не могла.
– Уж слишком ты предсказуем, – прошептала она.
Она не отодвинулась от него, даже когда он наклонился к ней и протянул руку к ее лицу. Она только произнесла его имя, словно предупреждая, словно ставя крестик, обозначающий опасность на белизне морской карты. Кой, сказала она. И повторила: Кой. Но он только очень медленно и очень печально покачал головой.
– Я пойду с тобой до конца, – сказал он.
– Я это знаю.
И в этот миг, почти уже протянув руку, чтобы погладить ее по голове, он посмотрел через ее плечо и замер Под аркой в конце улочки он различил чью-то невысокую и смутно знакомую фигуру. Этот человек стоял и спокойно ждал. И тут автомобильные фары снова на мгновение осветили улицу, под аркой тени метнулись из стороны в сторону, и Кой узнал – узнал меланхоличного недомерка.
