Текст книги "Терпеливый снайпер"

Автор книги: Артуро Перес-Реверте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

4. Балкон Джульетты

– Невероятно, – сказала Джованна.

Я не могла не согласиться. Именно так. Даже в городских музеях никогда не бывало такого наплыва публики. Дворик в доме Джульетты в центре Вероны был запружен людьми, и очередь через ворота выходила на улицу, где несколько полицейских пытались поддерживать порядок. Холод никого не пугал: под ледяной крупой, сыпавшейся с серого неба, жались бесчисленные туристы с зонтиками, в куртках с капюшонами, в шерстяных шапках; многие с детьми. В изобилии были представлены и веронцы, явившиеся взглянуть на то, что газеты и телевидение с оттенком шовинистического бесстыдства трое суток кряду называли «одной из самых оригинальных незаконных арт-интервенций, когда-либо устраиваемых в Европе».

– Как он умудрился? – спросила я. – Разве здесь нет охраны?

– В доме дежурит охранник, но он ничего не видел. А ворота на улицу были заперты.

Вся Верона обсуждала это. И даже карабинеры, которые вели дознание, не понимали, каким образом Снайпер проник во дворик дома-музея, посвященного шекспировской легенде, – на этом балконе произошло свидание юной Джульетты Капулетти и ее возлюбленного Ромео Монтекки.

– Может быть, он спустился с крыши?

– Может быть… А может, прятался в доме, дожидаясь, когда разойдутся посетители.

Я оглянулась. Уже довольно давно и патио, и портал превратились в миниатюрный тематический парк, посвященный любви, – решетки унизаны замочками с инициалами, стены исписаны романтическими надписями, покрыты самозародившейся разноцветной мозаикой жевательной резинки, из которой составлены нежные фразы и признания. И сувенирная лавочка, как и несколько других на прилегающей к дому Виа Каппелло, являла собой кошмарное скопище брелочков, наперстков, пепельниц, чашек, тарелок, миниатюрных статуэток Ромео и Джульетты, подушечек, открыток и всей дряни, какую только может измыслить дурновкусие, причем главенствовали тысячи разнообразных сердечек, от изобилия которых вскоре начинало мутить. И со временем эта безбрежная муть вытеснила интерес к балкону и к бронзовой статуе Джульетты в глубине двора: большая часть туристов предпочитала теперь фотографироваться не там, а на фоне необозримого разноцветного пространства – много сотен замочков, прикрепленных к перилам, тысячи надписей и мозаика жевательной резинки на стенах. Извращенная мутация стрит-арта, так сказать. Интерактив, не побоюсь этого слова. Хотя можно, разумеется, найти и другие слова, попроще, не такие обидные.

– Что бы там ни было, – заметила Джованна, – Снайпер – просто гений.

Я взглянула на то, к чему относилось ее замечание, – на причину того, почему в промозглом месяце феврале в этом маленьком городке на севере Италии многократно увеличился приток посетителей к балкону Джульетты. Стоявшая в глубине внутреннего дворика, перед решетками, унизанными обетами и любовными клятвами, и сувенирной лавкой, густо усыпанной сердечками, бронзовая статуя веронской барышни в натуральную величину, обычно отполированная до блеска прикосновениями тысяч рук (туристы, фотографируясь, непременно хватались за нее и стерли всю патину), сегодня выглядела необычно – вся фигура Джульетты была обклеена купюрами в пять евро, покрытыми лаком, а лицо скрыто под маской мексиканского борца, представлявшей одну из тех калак, которые Снайпер всегда использовал в своем творчестве. Чтобы авторство композиции не вызывало ни у кого никаких сомнений, пьедестал украшали его подписи и фирменный знак оптического прицела.

– Не знают, что с этим делать, – засмеялась Джованна.

Да, это было видно. И очевидно. Департамент культуры впал в глубокую растерянность. Как только новость распространилась по СМИ, туристы и местные толпой ринулись взглянуть на интервенцию Снайпера. Первое побуждение – содрать коросту купюр и маску с лица Джульетты – угасло под напором неслыханного коммерческого успеха, и теперь многие тысячи посетителей рвались увидеть проведенную в Италии акцию художника-нелегала, скрывающего свою личность по причинам, о которых целыми днями гадали газеты, радио и телевидение. Дошло до того, что над изваянием в целях защиты его от непогоды установили нечто вроде навеса из алюминия и пластика. Художественные критики и университетские профессора-искусствоведы засветились перед камерами, комментируя оригинальную акцию испанского уличного живописца (были, впрочем, и такие, хоть и в явном меньшинстве, которые обзывали его вандалом), о чьем присутствие в Италии было до сей поры неизвестно. И потому муниципальные власти, принимая решение, руководствовались желанием погреть руки на этой новости, громовым эхом раскатившейся по всему культурно-туристическому пейзажу Вероны, и потому выдали нужду за добродетель. Как уверяла редакционная статья, напечатанная в то же утро в газете «Л’Арена», посреди студеного февраля, экономического кризиса и мертвого сезона по милости Снайпера и Джульетты – бедного Ромео оттеснили на обочину – божья благодать снизошла на Верону.

Оставив позади длинный хвост очереди и бесчисленные вспышки фотокамер и мобильников, мы двинулись на площадь Эрбе. Было по-прежнему очень холодно. На влажной земле уже похрустывали превратившиеся в льдинки капли дождя, и площадь постепенно заволакивалась редкой белой завесой мельчайших хлопьев. Мы решили укрыться в кафе «Филиппини» и выпить чего-нибудь согревающего.

– И результат налицо, – сказала Джованна, стряхивая капли с шерстяной шали, прежде чем повесить ее на спинку стула.

Джованна Сант’Амброджо была элегантная, привлекательная женщина с темными большими глазами и длинноватым носом, а раскованные манеры ее, не будь она итальянкой, могли бы показаться даже вульгарными. Скрывая первую седину, свои иссиня-черные волосы она теперь красила. Мы познакомились лет десять назад, когда изучали историю искусства во Флоренции, где у нас во время летнего курса, посвященного капелле Бранкаччи, случился и краткий романчик: приятные прогулки по берегу Арно перемежались жаркими ночами на моей узкой кровати в пансионе на улице Бурелла. Спустя несколько месяцев Джованна собиралась выйти замуж, и потому мы расстались мирно, сохранив сердечную привязанность. Сейчас она была разведена и жила в Вероне, работала в Фонде Сальгари и на деньги крупной винодельческой компании в Вальполичелле издавала журнал «Вилла делла Торре».

– Вопрос в том, здесь ли Снайпер, – сказала я. – Упивается ли успехом.

Джованна помешивала ложечкой свое молоко с капелькой кофе. Macchiato, сказала она, когда мы уселись за столик. И еще один для синьоры. И добавьте чуть-чуть коньяку.

– Попробую выяснить, – сказала она после недолгого раздумья. – Я знакома с людьми, имеющими отношение к стрит-арту, и среди них есть райтеры… Поспрашиваю… За спрос денег, как известно, не берут.

Она еще немного подумала, прежде чем поднести чашу к губам.

– Есть у меня один друг. Поставил местный рекорд по штрафам за вандализм. Подписывается Дзомо. По этому тэгу на железнодорожных станциях и автовокзалах можно проследить его путь по всему северу Италии… Агрессивный, жесткий – вполне в стиле того человека, который тебе нужен.

Мне понравилось, как звучит этот итальянский тэг. Дзомо…

– Молодой?

– Да уже не очень. Под тридцать. В Вероне он не работает, потому что полиция глаз с него не спускает и последствия могут быть нешуточные, но иногда становится невтерпеж, и тогда он выходит на улицу, точнее – отправляется в карательные экспедиции по другим городам.

– Кажется, я видела что-то его в Интернете… Композиции с полицейскими – его ведь рук дело?

– Его, – засмеялась Джованна. – Он уже несколько лет как подсел на эту тему.

– Но это очень недурно.

Я вспомнила окончательно. В самом деле – на сайтах, посвященных граффити, попадались и его работы. Помимо обычных и привычных композиций, его конек – изображать итальянских полицейских и карабинеров в самом неприглядном виде: они у него то целовались взасос, то мастурбировали, то дрючили друг друга. Работал он с предварительно сделанными трафаретами, что позволяло быстро нанести рисунок и смыться: приложил шаблон к стене, залил краску, и ищи-свищи. Такая стремительная техника, естественно, уменьшала шансы на арест. Не один полицейский мечтал повстречать художника – и не за тем, чтобы попросить автограф. Многие хотели бы потолковать с ним по душам и без свидетелей.

Джованна рассказала мне, на чем она с ним познакомилась. Года два назад носилась с мыслью найти в Вероне место для стрит-арта – легальное, всем доступное и под патронажем все той же винодельческой фирмы. Приглашали бы известных райтеров, как в других странах. Идеальной площадкой показалась заброшенная фабрика на берегу реки, в южной части города. Люди бы приходили и, увидев наконец, как выглядят таинственные райтеры при свете дня, наблюдали бы за их работой под фанк, рэп, хип-хоп и прочее в том же духе. Однако в муниципалитете идея восторга не вызвала. Были споры, дискуссии, обсуждения, и в результате проект отвергли. Тем не менее Джованна познакомилась с Дзомо, которому предполагалось поручить организацию всего дела.

– Поддерживаешь с ним отношения? – осведомилась я.

– Да. Он неплохой парень. Немного прибабахнутый, но неплохой.

– Думаешь, он знает Снайпера?

– Мне говорили, в истории с Джульеттой он служил ему туземным проводником.

Я залпом прикончила все, что оставалось в чашке. Открываются интересные перспективы.

– Иными словами, если Снайпер сейчас в Вероне, Дзомо не может с ним не общаться?

Джованна загадочно улыбнулась. Ее рука – пальцы в серебряных кольцах, на безымянном сверкал перстень с крупным камнем из разряда совсем недорогих – лежала на столике рядом с моей. И наводила на воспоминания. Я взглянула ей в глаза, улыбнувшись в ответ. По тому, как чуть приоткрылись ее губы, поняла, что и она вспоминает.

– Вполне вероятно, – сказала она. – И, может быть, там есть кое-что еще… Прошел такой слушок.

Я встрепенулась, вытянула шею, насторожившись, как собака, внезапно учуявшая мозговую косточку.

– Какого рода слушок?

Джованна подняла руку, вытянула палец с длинным, выхоленным, идеально отлакированным ногтем, показывая на улицу, где снег повалил уже настоящими хлопьями.

– Снайпер еще не до конца разделался с Вероной. У него тут остались кое-какие дела.

– Какого рода дела? – Я отодвинула пустую чашку и облокотилась на стол. – Ты об этом что-нибудь знаешь?

– Да гуляет тут одна забавная история… Не исключено, что он готовит такое, после чего история с Джульеттой покажется всего лишь прологом.

– Новая интервенция?

– Возможно. Послезавтра – 14 февраля. В Испании ведь тоже отмечают день любви, верно?

И снова возникла эта уклончивая, рассеянная полуулыбка. Я спросила себя, есть ли сейчас у Джованны кто-нибудь, и если есть, то кто – мужчина или женщина? Интуитивно я склонялась ко второму варианту. Впрочем, не ко времени было бы убеждаться в своей правоте или ошибке. И потом… я никогда не возвращаюсь туда, где была когда-то счастлива. Вступают в дело иные факторы – те, что у тебя в тылу. Собственные понятия о верности, например.

– Точно! – сказала я. – День влюбленных. День святого Валентина.

– Ну вот. Стараниями Шекспира Ромео и Джульетта стали символом влюбленных. А Верона – городом любви. – Тут она снова повернулась к окну на площадь. – Любви, которая благодаря публике, глупости, социальной переимчивости, телевидению и всему, что включает в себя это понятие, в том числе сериалы и картины Федерико Моччиа[34] 34
  Федерико Мочиа (р. 1963) – итальянский сценарист, кинорежиссер и писатель; считается, что традиция в знак любви вешать во всевозможных более или менее знаковых местах навесные замки стала популярной благодаря его роману «Я тебя хочу» (Ho voglia di te, 2006) и его экранизации.


[Закрыть], превратилась в весьма популярное, в высшей степени коммерциализированное и донельзя пошлое публичное действо… И затея Снайпера метит именно туда.

– И?

– Поговаривают, что он еще не высказал все, что думает по поводу этой чуши. Готовит новый удар. Судя по всему, в Верону съезжаются райтеры со всей Италии. А собирает их он, Снайпер, как за ним водится. Мейлами, эсэмэсками и так далее.

Я сделала глубокий вдох, стараясь сохранять спокойствие. Иначе меня просто снесло бы со стула.

– И что он намерен делать?

– Это мне неизвестно. Но не удивлюсь, если через два дня мы все узнаем. И не мы одни.

Я посмотрела в зеркало у нее за спиной. И увидела себя – за столиком, в плаще с поднятым воротником, с шелковой косынкой на шее, с еще влажными от растаявшего снега волосами. Позади, у стойки, на фоне выстроенных на полке бутылок, видела других посетителей, тоже укрывшихся здесь от непогоды. Слышала гул голосов. Вздрогнув, подумала, что и Снайпер тоже может быть здесь. Сидит, пьет, как и я, macchiato с несколькими каплями коньяка и обдумывает вторую часть своей акции.

– Я должна увидеть Снайпера. Если он еще в Вероне, я должна с ним увидеться.

Она с сомнением качнула головой:

– Это очень непросто. Куда бы он ни шел, где бы ни был, приверженцы окружают его плотным кольцом безопасности. Однако этот самый Дзомо полностью в курсе, а попытка, как известно, не пытка. Другое дело, что я не вижу убедительных оснований для того, чтобы он захотел с тобой встречаться.

Я задумалась об этом. Об аргументах. О приманках и наживках. Снова взглянула в зеркало, а потом в запотевающее окно. Снаружи, в вертикальных полосах крупных, плавно валивших с неба хлопьев, снег уже укутал белым скульптуру в центре фонтана на площади.

– А если через этого Дзомо попробовать передать Снайперу письмо? Записку?

– Попробовать можно, гарантировать нельзя. Ничего. Даже того, что Снайпер ее получит.

Я подозвала официанта и попросила счет.

– С меня довольно будет и попытки.

Бывая в Вероне, я обычно останавливалась в отеле «Аврора» – он расположен в центре, и цены там приемлемые. Однако на этот раз расходы нес Маурисио Боске, так что мой 206-й номер за триста евро в сутки был в «Габбья д’Оро», но тоже в двух шагах от площади Эрбе. И в тот же день, утопая босыми ступнями в густом ворсе красивого старинного ковра, я села за ореховое бюро XIX века и написала письмо Снайперу. Несколько раз бросала и начинала заново, прежде чем нашла тон, который показался мне подходящим. Вот что у меня получилось:

Говорить сейчас, что я восхищаюсь вашим творчеством, кажется мне нестерпимой пошлостью. Так что пространное хвалебное вступление я опускаю. Но все же хочу сказать, что вы представляете собой одно из самых оригинальных и ярких явлений современного искусства и что ваши акции по-настоящему берут за душу: в обществе, стремящемся все приручить, купить и присвоить, подлинное искусство может быть только свободным, а следовательно, появиться только на улице, и, будучи уличным, должно быть нелегальным и в качестве такового двигаться по территории, свободной от ценностей, которые навязывает современное общество. Истинно как никогда старинное утверждение о том, что подлинное произведение искусства – превыше социальных и моральных законов своего времени.

Я обладаю достаточным опытом и нужными связями. Мне поручено предложить вам участие в проекте, способном позволить вам, не роняя достоинства, направить эту истину в самое ядро системы, с которой вы так энергично противоборствуете. И под любые гарантии безопасности, какие только вы сочтете необходимыми, я прошу вас о краткой встрече, в ходе которой могла бы изложить вам дело.

Я дважды перечитала последний вариант, вымарала из второго абзаца слова «не роняя достоинства», вставила между словами «эту» и «истину» слово «взрывчатую» и по электронной почте отправила письмо Джованне, чтобы та, в свою очередь, переслала его Дзомо. Потом включила телевизор – местный канал продолжал вещать об акции Снайпера в доме Джульетты, – улеглась на кровать и позвонила хозяину «Бирнамского леса» доложиться о своих успехах.

Мобильник Джованны ожил на следующий день, 13 февраля, посреди нашего с ней обеда. Мы сидели в траттории «Мазенини» напротив замка, и официант как раз убирал глубокие тарелки, когда она открыла сумку, достала телефон, ответила и, покуда слушала, адресовала мне улыбку, которая с каждым мгновением становилась все определенней и ярче. Наконец она сказала: «Спасибо, милый!» – дала отбой, спрятала телефон, и все это – не сводя с меня очень довольных глаз.

– Тебе назначено свидание, – провозгласила она.

У меня внезапно пересохло во рту. Недавно съеденные спагетти узлом завязались в желудке. Я протянула руку за бокалом вина, прилагая неимоверные усилия, чтобы она не дрожала.

– И когда же?

– Сегодня вечером, в одиннадцать ровно. На углу переулка Тре-Марчетти.

– Где это?

– Тут неподалеку. За Ареной, то есть за римским амфитеатром.

Я сделала крупный глоток. «Амароне Николис» 2005 года – и в эту минуту я особенно ясно поняла, чему это вино обязано своей славой.

– Дзомо звонил?

– Да. Предупредил, что ты должна быть одна, без диктофона, без фотоаппарата, без мобильника… Впрочем, на месте тебя в любом случае обыщут.

– Что еще он сказал?

– Больше ничего. Только это. – Она тоже взяла бокал и слегка приподняла его, как бы показывая, что пьет за меня. – Похоже, ты в конце концов получишь своего Снайпера.

Мы тихо чокнулись. Стекло вокруг вина цвета крови звякнуло отчетливо и чисто.

– Благодаря тебе, – сказала я.

Джованна глядела на меня ласково и ответила мягко:

– Я тут ни при чем.

Я опять заметила у нее на губах эту смутную ускользающую улыбку. Похожую на мою. Она вспоминает меня, поняла я. Она вспоминает нас.

Снег перестал, но густой белый ковер уже устлал улицы Вероны, и с крыш срывались тяжелые капли. Было без десяти одиннадцать. Поздний час, мороз и безветрие, тонущие во мраке фасады, призрачная бледность улиц, тишина – и оттого особенно громко скрипели по снегу мои подошвы. Я спустилась по улице Маццини, дошла до обширного белого пространства площади и свернула налево – к темной громаде античного амфитеатра. Там, совсем неподалеку от каменных двухтысячелетних арок, брал начало переулок Тре-Марчетти, тянулся под витым железом балконов, под вывеской траттории, сейчас уже закрытой.

Я остановилась на углу, огляделась. Хотя на небе не было ни луны, ни звезд, а часть уличных фонарей не горела – то ли за поздним временем, то ли из-за снегопада, – густо выпавший снег сверкал так ярко, что позволял рассмотреть в полутьме заснеженные автомобили у обочин, следы шин, превративших снежный наст в каток; одинокий фонарь неподалеку от Портоне-делла-Бра обрисовывал контуры далеких деревьев и массивные каменные тумбы с цепями, окружавшие котлован амфитеатра.

Прошло уже десять минут сверх срока, и от неподвижного стояния на холодной белой земле ноги у меня начали леденеть. Я терла руки в перчатках, подпрыгивала и топталась, чтобы согреться, и наконец пошла вокруг арены, но так никого там и не увидела. Иногда от фар автомобилей, медленно пересекавших площадь, ложились на снег длинные тени – и кое-какие из них принадлежали прохожим, которые, как и я, осторожно шагали по скользким тротуарам. Но ни один не направился мне навстречу. Мне сделалось как-то не по себе.

По собственным следам я пошла вдоль балюстрады до угла переулка, и тут внизу, в белой чаше амфитеатра, от одного из огромных каменных пилястров, поддерживающих арки, отделился чей-то силуэт.

– Снайпер? – тихо окликнула я.

Ответа не было. При звуке моего голоса силуэт снова замер. Стал бесформенным пятном и растворился во мраке под аркой.

– Я – Лекс Варела, – произнесла я.

Мне почудился короткий сдавленный смешок, но, возможно, то была игра воображения. Возможно, кто-то лишь сипло кашлянул. Потом темное пятно снова чуть выдвинулось из-за пилястра. Я стояла наверху, опершись о парапет балюстрады, а незнакомец – внизу, скрываясь в тени арки. Я огляделась, ища ступени, по которым могла бы спуститься за балюстраду в котлован глубиной метра два, и в этот миг раздался скрип снега. Шаги приближались: кто-то шел по мостовой. Я развернулась спиной к арене, присела на балюстраду. Сначала увидела только черную фигуру, четко выделявшуюся в белом пространстве. Потом, когда она уже почти поравнялась со мной, автомобильные фары на миг выхватили ее из темноты: женщина – высокая, тонкая, в шляпе, в длинной норковой шубе. Покуда фары еще освещали ее, я успела рассмотреть острое сухое лицо. Женщина прошла вдоль балюстрады и скрылась во мраке.

– Снайпер… – снова позвала я, повернувшись к арене.

Несколько мгновений ничего не было слышно: я испугалась, что он ушел. Но вот наконец различила внизу, во тьме, какое-то шевеление. Снова в проеме арки возник черный – на белизне снега – силуэт. Силуэт мужчины с закрытым лицом. Медленно, осторожно он двинулся вперед и остановился у моих ног.

– Где мне спуститься? – спросила я, перегнувшись через балюстраду.

Рука, темнея на фоне снега, поднялась, показывая на что-то справа. Дальше все пошло одновременно. Оттуда, где скрылась во тьме женщина в норковой шубе, послышались стремительно приближающиеся шаги, и вот я уже увидела ее совсем рядом с собой. Но на этот раз она не прошла мимо. Последовал жестокий удар по голове, сбоку – удар, нанесенный с такой силой и так внезапно, что у меня перед глазами, разрывая черноту ночи, вспыхнули и разлетелись во все стороны многоцветные огни. Я потеряла равновесие, ухватилась за балюстраду, чтобы не свалиться на арену, и, взглянув вниз, среди безумных сполохов, плясавших перед глазами, различила, как черный мужской силуэт резко рванулся за колонны, и в тот же миг появилось новое действующее лицо – возникло, двигаясь с необыкновенной быстротой, под пилястрами арок, ринулось к первому. Тут от нового удара – на этот раз по затылку, еще сильнее – я окончательно потеряла равновесие и с двухметровой высоты повалилась вниз, за балюстраду, с явным намерением воткнуться головой в камень арены.

Я не вполне ясно помню эти мгновения. Возникло ощущение, будто все передо мной исчезло, потом ужас падения, потом какой-то пустоты во всем теле, сменившейся болью. Потом – в тот миг, когда тело соприкоснулось с землей, – внезапной нехватки воздуха в легких. Думаю, что только благодаря густому слою снега, смягчившему падение, я не переломала себе все кости. Я лежала на боку, не в силах шевельнуться, и, хотя сознания не потеряла, была оглушена до такой степени, что даже не чувствовала боли. Открыла рот, чтобы закричать или вздохнуть поглубже, но не смогла произнести ни звука, впустить в легкие ни капли воздуха. Я вся одеревенела, потеряла чувствительность, словно меня внезапно разбил паралич, оставив возможность только видеть и слышать. Щекой я лежала на снегу. Разноцветные искры погасли, и я разглядела, как упал рядом со мной человек, что прятался под аркой. Я слышала шум короткой борьбы, какое-то урчание, стоны. Удары. Кто-то – без ожесточения, слегка – ногой перекатил меня на спину. Кажется, я слышала вблизи женский голос, но слов разобрать не могла. Ей отвечал мужской. Бесформенный куль рядом со мной перестал ворочаться – или мне так показалось. Узкий, как карандаш, луч фонарика осветил мне лицо и сейчас же нашарил человека, распростертого в шаге от меня. Над ним стоял мужчина: я рассмотрела широкое зеленое пальто, подстриженные усы, светлые глаза. Потом блеснул на миг и погас клинок ножа.

– Ч-черт… – услышала я.

Последовал приглушенный спор – быстрый обмен репликами, для меня лишенными всякого смысла. Потом свет погас, шаги удалились, и все стихло. Несколько минут спустя – на самом деле я не знала, сколько времени прошло, – я попыталась шевельнуться и не смогла. Я все еще была парализована, хотя ничего пока у меня не болело. И это внушило мне страх. Пусть бы лучше болело, подумала я. Тогда бы я, по крайней мере, знала, что не сломала себе хребет. Наконец мне удалось опереться ладонью о промерзшую землю и попробовать приподняться. И сейчас же легкие свела мучительная судорога. Я застонала.

И словно бы в ответ из уст лежавшего рядом тоже вырвался стон. Я ощупала неподвижное тело. Ощутила на пальцах холодную влагу. Будь это кровь, подумала я, она была бы теплой. Вероятно. Почувствовав мою руку, лежавший вдруг подал признаки жизни. Медленно шевельнулся и опять болезненно застонал.

– Снайпер? – окликнула я.

В ответ кратко и энергично выругались по-итальянски.

Я не успела даже осознать, почему по-итальянски, как новые события привлекли мое внимание. Мышцы уже слушались меня, а тело, хоть и ныло от затылка до пяток, обрело возможность двигаться. Я выпрямилась уж как смогла, осторожно ощупала себя, проверяя, все ли кости целы и на месте. Серьезных повреждений вроде бы не обнаружила, если не считать, что я сильно сотряслась от падения и голова болела так, словно мозги свободно болтались в черепе и бились о стенки. Кроме того, я тоже вся вымокла, а потому начала дрожать. Сделав еще одно усилие, привалилась к стене и потянула на себя этого человека, помогла ему подняться, взглянула в лицо.

Он снова выругался.

Никакой это не Снайпер, сообразила я наконец. Сукин сын Снайпер прислал вместо себя Дзомо.

– Может, в полицию заявить? – сказала я.

Дзомо курил, и раскаленный уголек сигареты раз за разом освещал красным нижнюю часть его лица. Услышав мои слова, он скривил губы.

– В задницу твою полицию.

Мы сидели почти в полной тьме на ступенях закрытого входа в кафе на площади. Избитые и сбитые с толку. Я пыталась привести в порядок мысли, глядя на призрачные очертания деревьев вдали и на внушительную угрюмую громаду амфитеатра. В слабом свечении снега виднелись сложенные штабелем столики и стулья на пустой веранде, а время от времени фары проезжавшей мимо машины на миг выхватывали нас из темноты. У Дзомо оказалось длинное и узкое – что называется, лошадиное – лицо. Шерстяная шапочка на бритой голове, на плечах флотский бушлат. У ног стоял маленький рюкзак.

– Так что же это вышла за хрень такая? – спросил он.

– Искали Снайпера.

– А ты тут при чем?

– Ни при чем.

– Не свисти.

– Честное слово, ни при чем.

Он глубоко затянулся сигаретой, удостоив меня лишь скептическим молчанием.

– С ним хотят свести счеты, – сказала я. – Вот он и прячется.

– Да знаю. Отец того малого, который сыграл с крыши в Испании… Давно уже идет охота… Но сегодня они перестарались… – Он вытянул ноги, тотчас осекся и закряхтел от боли. – Если ты не с ними заодно, – сказал он через мгновение, – чего тут делаешь?

– Они знают, что я его разыскиваю. И, кажется, следят за мной еще с Мадрида.

– Ох, мать… Значит, взялись за дело серьезно.

– А что тебе сказал Снайпер обо мне?

– Да ничего особенного не сказал. Сказал, какая-то баба жаждет с ним связаться. Сходи, повстречайся с ней, узнай, что ей нужно. Ну, вот я и сходил.

Он переменил позу, стараясь устроиться поудобней, и опять застонал. Тем не менее ему все же досталось меньше, чем мне: он не падал с двухметровой высоты на заледенелую землю. Голова по-прежнему просто раскалывалась, да и вообще казалось, что меня на славу отделал копытами взбесившийся мул. То и дело я ощупывала ребра и сама не верила, что умудрилась ничего себе не сломать.

– Такого я не ждал, – сказал Дзомо. – Да, сдается мне, и Снайпер тоже. Надеюсь, по крайней мере, что это и для него сюрприз… Эти скоты меня чуть не убили.

– Не верю, что он знал. Не могу его в таком заподозрить.

– Наверняка не знал… На него непохоже – послать товарища в ловушку… Снайпер – парень с понятиями.

– И поэтому вы все за него горой?

Автомобильные фары на миг ослепили нас. Дзомо ковырял носком башмака снег.

– Что такое вы все в нем находите? – напирала я. – Откуда такие горячие симпатии? С чего? Почему все о нем молчат и помогают чем могут?

Он ответил не сразу:

– Я же говорю: он правильный парень, он никого никогда не продавал. Он – настоящий истребитель, притом с гениальными идеями… Он сто раз плевать хотел с высокого дерева на все правила и законы. Его ничем не купишь. И еще есть у него такое, чего ни у кого больше нет.

– Что, например?

– Он знает людей. Знает подходцы к ним. Знает, как затронуть за живое.

– А где он сейчас? – решилась я. – Еще в Вероне?

Последняя затяжка высветила улыбку на его лице. Потом огонек описал дугу в воздухе и погас где-то далеко в снегу.

– Очень важно его увидеть, – настойчиво проговорила я.

– Кому важно? Тебе?

– Ему. А после того, что случилось, – особенно.

– После того, что случилось, сомневаюсь, что он вообще захочет кого-нибудь видеть. Да и я тоже.

Он подобрал рюкзак и с трудом выпрямился.

– Ты куда?

– Дела у меня.

Я тоже поднялась, держась за стену.

– Можно я с тобой?

– Да еще чего! Нет, разумеется. У меня своя дорога, а ты иди своей.

Молча и не очень твердо стоя на ногах, мы смотрели друг на друга в темноте. Похожи на двух боксеров, мелькнуло у меня в голове.

– Скажи ему: я тут совершенно ни при чем. И еще скажи, что мне нужно с ним увидеться.

Он на миг призадумался.

– Сказать – скажу, мне это нетрудно. Но дело не в том, что тебе нужно, а в том, чтобы ему было нужно.

– Передай ему, пожалуйста…

Он устало вскинул руку:

– Послушай… Я не знаю, кто ты, что ты и откуда, и знать не хочу. Пришел сюда сегодня, потому что Снайпер попросил. Меня измордовали до полусмерти, чудом не убили… Так что мне теперь и ты, и он до лампочки… И с тобой я это дело прекращаю. Сделал, что надо было, и сматываюсь.

Вблизи проехал еще один автомобиль. Очень медленно. Слишком медленно. Я следила за ним недоверчиво, но потом догадалась, что водитель просто осторожничает на обледенелой дороге. Свет фар исчез за площадью.

– Еще одно.

– Ну?

– Что будет завтра? Что припас Снайпер на День святого Валентина?

Он, кажется, удивился:

– А ты что знаешь?

– То, что ходит в Интернете и передается эсэмэсками. Людей созывают на акцию… Знаю еще, что история со статуей Джульетты – это были всего лишь цветочки. И что в Верону со всей Италии съезжаются райтеры.

Я говорила, а Дзомо открыл рюкзак и рылся в нем.

– Завтра уже наступило, – сказал он.

И вытащил из рюкзака два баллончика с краской. Встряхнул их, как полагается, и я услышала тихое звяканье шариков внутри. Потом повернулся к металлической рифленой шторе на витрине кафе и черным вывел на ней огромное сердце. Полюбовался на него, встряхнул второй аэрозоль, заполнил контур красной краской и сказал со смехом:

– День всех влюбленных.

Сунул баллончики в рюкзак, закинул его за спину и исчез во мраке.

По дороге в отель я наблюдала удивительное зрелище: от арены до Корсо Борсари улицу за улицей старой Вероны заполняли крадущиеся тени, которые выводили сердечки на каждом фасаде, на каждой стене, на каждом памятнике, что попадался им под руку. Слышала легкий топот, шепот в темноте, позвякиванье и свист, с каким краска выходит из баллончика, вдыхала ее свежий запах и видела, как кровью на снегу, забрызгивая стены, горят тысячи красных пятен. Кое-где на перекрестках пульсировали мигалки полицейских машин и рвался морозный воздух от воя сирен. Весь центр города оказался, что называется, в зоне боевых действий, наводнен отрядами стремительных безликих существ, за которыми тянулся неизгладимый след в виде красных сердечек всех размеров: они пестрели на Виа Маццини, на церкви Ла Скала, Сан-Томио, на улице, где стоял дом Джульетты, на пьедестале памятника Данте, на фасаде палаццо Маффеи, на колонне, увенчанной венецианским львом. Эта планомерная бомбежка не щадила ничего. И наконец, на площади Эрбе – заполненной в это самое время карабинерами в касках и с дубинками (специальные силы по борьбе с беспорядками) и кучками задержанных райтеров, поставленных лицом к стене – их рюкзаки с баллончиками валялись у ног, – я поняла, в чем дело: непостижимым образом кто-то (потом узнала, что это был Снайпер собственной персоной) сумел подняться на крышу ратуши, где высилась башня Ламберти, и у ее подножия, заметного издали, а теперь еще и подсвеченного на манер какой-то ультрасовременной инсталляции беспрестанным пульсированием полицейских мигалок, нарисовать огромное, вызывающе алое сердце с иллюзией трехмерного изображения, а ниже приписать: Vomito sul vostro sporco cuore, что значило: «Блюю на ваше грязное сердце».