Текст книги "Водяра"

Автор книги: Артур Таболов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)

III

Мастерская художника Федора Сухова находилась в старом четырехэтажном доме на Неглинке, поставленном на капитальный ремонт. Всех жильцов давно выселили, но ремонт почему-то не начинали, дом разрушался, двор и лестницы заваливались невесть откуда взявшимся хламом – досками, картонными коробками, вспоротыми тюфяками. На трубах теплоцентрали в подвале пригрелись бомжи, в многокомнатных квартирах верхнего этажа, бывших коммуналках, поселились художники – и знаменитые «Новые реалисты», считавшиеся здесь старожилами, и народ попроще, прослышавший, что есть место, где можно на время перекантоваться. Большинство же квартир стояли пустые, с распахнутыми дверями, с выбитыми окнами.

Лампочек на лестнице не было, свет проникал только через грязные стекла эркеров на межэтажных площадках. Гоша весь изматерился, пока сквозь завалы хлама добрался до квартиры на четвертом этаже, где, как ему сказали, обитал Сухов. На двери красовались семь звонков, под каждым бумажки с полустертыми фамилиями, прочитать их не было никакой возможности. Да не было и нужды – старые жильцы, в комнаты которых были проведены звонки, давно уже переселились в спальные районы и вряд ли с умилением вспоминали свое коммунальное бытие. Семь звонков – семь комнат. В каждой комнате, как минимум, по два-три человека. Вот были очереди по утрам в туалет!

Гоша нажал верхнюю кнопку, прислушался. В глубине квартиры вроде бы что-то звякнуло. Он нажал еще раз, подержал подольше. Да, звонок работал, но никто на него не отозвался. Нажал вторую кнопку. И этот звонок работал. Все звонки работали, и все безответно. Гоша по очереди нажимал кнопки, а сам напряженно соображал, где же ему искать Сухова, если этот адрес окажется неверным.

Всю прошлую недели он вызванивал и объезжал знакомых, которые могли хоть что-нибудь знать о Ларисе Ржевской. И чем больше слышал, тем в большее недоумение приходил. Она появилась в Москве вдруг, ниоткуда и сразу стала ведущей моделью у знаменитого кутюрье Поля Войцеховского, который по популярности соперничал с Вячеславом Зайцевым. Посмотреть на нее съезжалась вся Москва. Она была ни на кого не похожа. Среди вышколенных, надменных, как дорогие проститутки, манекенщиц она выглядела неумелой невинной школьницей, но с такой скрытой сексуальностью, что самые известные модели по сравнению с ней казались надувными куклами из секс-шопа. Когда Поля спрашивали, где он нашел это чудо, он только растерянно пожимал плечами: «Позвонили, попросили посмотреть. Я посмотрел». Два сезона она демонстрировала лучшие коллекции знаменитого кутюрье, а потом исчезла так же внезапно, как и появилась. Говорили, вышла замуж за французского дипломата и уехала с ним в Париж. Мастер впал в депрессию и долго лечился у психоаналитиков.

Снова в Москве Лариса возникла года через три в роли невесты бешено популярного рок-певца. Но свадьба не состоялась. Певец, и до этого не гнушавшийся наркотиками, неожиданно умер от передоза. Потом она была любовницей крупного банкира, ездила в белом «линкольне» с водителем, появлялась в ночных клубах в бриллиантах. Банкир плохо кончил, его банк разорился, а самого банкира нашли в канализационном коллекторе с проломленным черепом. Видимо, какие-то деньги от него остались, она не нуждалась, снимала дорогую квартиру на Тверской. Одно время была натурщицей у Шилова, позировала Глазунову, но картин с ее изображением никто так и не увидел. И наконец сошлась с Суховым, чем поразила всю Москву, потому что трудно было представить более неподходящую ей пару, чем Сухов: мужиковатый, пьяница и матершинник, угрюмый затворник, когда работал. И главное – нищий, что она в нем нашла?

Все, с кем Гоша разговаривал, отмечали одну странность: с годами Лариса не изменилась, какой была в девятнадцать лет, когда впервые появилась в Москве, такой и осталась. Ни морщинки на шее, ни тени под глазами. Прямо портрет Дориана Грея!

Гоша потратил три дня, чтобы отловить Войцеховского. Мэтр охотно с ним встретился, так как с прессой всегда дружил, а Гоша был не последней фигурой в редакциях московских таблоидов. Подробно расспросив о новой коллекции мастера, Гоша перевел разговор на манекенщиц Поля и как бы кстати спросил о Ларисе Ржевской:

– Чудо как хороша была. Почему она развелась с французом, не слышали?

Войцеховского как подменили.

– Он застрелился, – буркнул кутюрье и попросил, поднимая на журналиста страдающие глаза: – Не надо о ней. Не могу, больно. До сих пор больно…

«Неплохой послужной список, – отметил Гоша, по очереди нажимая кнопки звонков и вслушиваясь в коммунальную симфонию. – Француз застрелился, певец схватил передоз, банкира убили. А Поль до сих пор не может отойти от шока. Что же за чары в этом невинном цветке?»

«Чары – вычурно, – по профессиональной журналистской привычке поправился он. – Лучше – дьявольщина. Да, лучше…»

Он уже хотел бросить терзать звонки, но тут в квартире что-то грохнуло, как если бы упал шкаф, грубый голос выматерился, с яростью прорычал:

– Ну, какого, какого трезвонишь?! Открыто!

Гоша вошел. На полу в коридоре лежал Сухов в обнимку с тумбочкой, которую по пути сшиб, безуспешно пытался встать. Он был в той же черной вязаной фуфайке на голое тело, как на вернисаже, без штанов, босой. Давно не стриженая борода торчала клочьями. Одежду заменял ему черно-красный плед, в котором он беспомощно путался. Каждое движение давалось ему с трудом, что увеличивало его ярость. Но попытку Гоши помочь пресек злобным:

– Не лезь! Сам!

– Два слова, и сразу хочется закусить, – заметил Гоша. – Керосинишь, маэстро?

Сухов не ответил. Наконец он поднялся, утвердился в вертикальном положении и подозрительно посмотрел на гостя:

– Ты кто? А, Гошка! Потом приходи. Сегодня я не при делах.

Цепляясь за стены, прошел в комнату в торце коридора, рухнул на продавленную кушетку, немного повозился, натягивая плед то на голову, то на босые ноги, и затих.

Гоша осмотрелся. Комната, когда-то, при барах, гостиная, была большая, светлая, с ободранными обоями, с остатками шкафов, которые в советские времена разделяли площадь на жилые закутки. Посередине стоял мольберт, валялись краски и кисти, листы ватмана с карандашными набросками, пустые бутылки. На мольберте холст с незаконченным портретом, написанным маслом. Лариса Ржевская. Но какая-то странная. Те же зеленые глаза, те же золотые волосы, те же белые хрупкие плечи. Но за ними пустота, безжизненность, скука. «Портрет подруги художника» был написан с восторгом перед тайной женственности, этот неоконченный портрет – с тяжелым равнодушием, чтобы не сказать – с ненавистью.

– Нравится?

Гоша оглянулся. В дверях стояла Лариса – в сером пушистом свитере, в брюках, заправленных в меховые сапожки, в наброшенной на плечи легкой дубленке. Уютная, домашняя, не похожая на свои портреты. Смотрела с легкой насмешкой, ждала ответа.

– Не комплимент, – оценил Гоша.

– Ты к Федору? У нас творческий кризис.

– Давно?

– Второй месяц.

– Дает же Бог людям здоровья! – искренне позавидовал Гоша. – Я скорее к тебе.

– Пойдем. Не раздевайся, у нас холодно. Топят, но плохо. Газ уже отключили, свет еще нет.

Она провела гостя в соседнюю комнату, поменьше и немного уютнее, но такую же неубранную, как и гостиная. В этом доме, похоже, не знали, что такое веник и пылесос.

– Как ты можешь жить в таком бардаке? – не выдержал Гоша.

Она удивилась:

– А что? Ты живешь не в таком же бардаке?

– Пожалуй. Если подходить к жизни с философской точки зрения.

– А как еще можно подходить к жизни?.. Выпить хочешь?

– Всегда. Но сейчас не буду. Мой работодатель не любит, когда я поддатый.

– Косячок?

– Это можно.

– Возьми, уже скручены… – Лариса поставила перед гостем шкатулку с сигаретами, набитыми травкой. – А я, пожалуй…

Высыпала на осколок зеркала немного белого порошка, выстроила дорожку кредитной картой «Виза», ловко втянула через трубочку от коктейлей. Посидела, запрокинув голову, ожидая прихода, промурлыкала:

– Кайф… Ну, с чем пришел?

Марихуаной Гоша баловался редко, от первых затяжек он поплыл, в голове стало безмятежно, и он даже не сразу вспомнил, что привело его в этот странный дом.

– Встретил на днях Поля Войцеховского, – сказал он первое, что пришло в голову. – Случайно заговорили о тебе. Он до сих пор не оклемался. Что между вами произошло?

– Произошло? – удивилась она. – Ничего.

– Да ладно тебе, дело прошлое.

– В самом деле ничего. Знаешь такое выражение? «Даже самая красивая женщина не может дать больше того, что она имеет». Если ты все же хочешь получить больше, кто тебе виноват? Скучно все это. Давай о чем-нибудь другом. Зачем ты пришел?

– Скажу. Почему бы и нет? Мой работодатель хочет знать о тебе все.

– Кто твой работодатель?

– Алихан Хаджаев. Тот, что купил твой портрет.

– Помню. А теперь он хочет купить меня?

– Возможно. Дальними планами он со мной не делился.

– Знаешь, Гоша, о чем я иногда мечтаю? – помолчав, спросила Лариса.

– Не знаю. Но хотел бы узнать. Мой работодатель тоже.

– Вот о чем. Оказаться на необитаемом острове, и чтобы вокруг не было ни одного козла!

– О'кей. Так я ему и передам.

Выслушав рассказ Гоши, Алихан кивнул:

– Что ж, это можно устроить.

IV

В первых числах февраля, когда Москву замутили небывалые снегопады и дороги превратились в сплошные пробки, Гоша приехал в дом на Неглинке, вызвал Ларису. Не заходя в квартиру, приказал:

– Оденься и спустись вниз.

Она удивилась:

– Зачем?

– Не спрашивай.

Внизу стоял черный шестисотый «мерседес» с молчаливым водителем. Он долго пробивался по Тверской и Ленинградскому шоссе и только за кольцевой набрал скорость.

– Куда мы едем? – слегка забеспокоилась Лариса.

– В Шереметьево-два.

– Зачем?

Гоша пожал плечами:

– Зачем едут в аэропорт?

– Куда мы летим?

– Ты летишь. Я, к сожалению, остаюсь.

– Куда я лечу? – не отступалась Лариса.

– Узнаешь.

В аэровокзале он передал ей плотный конверт:

– Здесь загранпаспорт и билеты. И деньги. На всякий случай.

– Загранпаспорт? – удивилась она. – Откуда у меня появился загранпаспорт? Так вот, значит, зачем ты брал у меня на время паспорт!

Она внимательно рассмотрела билеты. Туда – с датой вылета, обратный без даты. Аэропорт назначения – Лос-Аламос.

– Лос-Аламос – это где?

– Понятия не имею. Где-то на юге.

– Но туда нет рейсов.

– Есть. Это чартер.

– И что я там буду делать?

– Тебя встретят. И все объяснят.

– Кто встретит? Твой работодатель? Этот, Алихан Хаджаев?

– Да. Регистрацию уже объявили, пошли, а то опоздаем.

– А если я не хочу никуда лететь?

– Не хочешь? – с недоумением переспросил Гоша. – Я бы тебя понял, если бы тебя пригласили в Вологду. Или в какой-нибудь, прости господи, Красноярск. В самом деле не хочешь? Нет проблем, возвращайся на Неглинку, я тебя отвезу. Надеюсь, батареи еще не отключили.

– Ладно, уговорил, – решилась Лариса.

– Я ее уговорил! Никогда не понимал женщин. И ты среди них самая непонятная.

– Ты очень удивишься, если я скажу, что в нас нечего понимать?

– Эта мысль иногда приходит мне в голову, – серьезно сказал Гоша. – Но как-то не хочется в это верить.

«Боинг» принадлежал испанской авиакомпании, смуглые стюардессы хорошо говорили по-испански, хуже по-английски и совсем плохо по-русски. Все попытки Ларисы выяснить, что это за Лос-Аламос, заканчивались восторженными восклицаниями: «О, бьютифел! Вечная весна, сеньорита! Эдем, сеньорита!» Кроме нее, в салоне бизнес-класса летели несколько японцев, с ними разговора и вовсе не получилось, потому что из русских слов они знали только два: «Водка» и «Карашо». Она прошла по салону эконом-класса и сразу вернулась обратно. Весь самолет был заполнен русскими самой неприятной породы: преуспевшие бизнесмены с любовницами или с толстыми женами, бизнесвумен с молодыми любовниками. В разговорах несколько раз мелькнуло «Канары», названия отелей «Калимера», «Примасол», «Мажестик». «Вот, значит, куда мы летим – на Канары», – поняла Лариса.

Она почувствовала разочарование. На Канарах она однажды была, возил банкир. И все бы ничего, но он так настойчиво восхищался местными дивностями, словно хотел их продать, и ждал ответного восхищения от нее как бы в доказательство, что она ценит щедрость, которую он проявил. К концу недели Лариса уже слышать не могла про Эдем и край вечной весны. Не густо с фантазией у работодателя Гоши, мог бы придумать что-нибудь не такое жлобское.

Но она ошиблась. Встретив ее в аэропорту Лос-Аламоса, Алихан повез ее не в отель, а на другой маленький аэродром, где стояло несколько спортивных самолетов и вертолетов. Он был в белых полотняных брюках, в белой рубашке с короткими рукавами, в белой шляпе набекрень, придававшей ему плутоватый вид. По дороге заметил:

– Я думаю, жарковато в свитере. Почему бы вам его не снять?

– А в чем останусь? – возмутилась Лариса. – Я же ничего не взяла!

– А там ничего и не надо. – Он попросил водителя остановиться у супермаркета. – Купите себе что-нибудь легкое.

На аэродроме они подъехали к вертолету, в который четыре мулата грузили какие-то тюки и коробки.

– Дальше полетим на нем.

– Куда полетим? – не поняла Лариса.

– Недалеко. Всего сто пятьдесят километров.

– А там что?

– Необитаемый остров.

– Необитаемый что?

– Необитаемый остров, – повторил Алихан. – Вы же хотели оказаться на необитаемом острове? Через час окажетесь.

– Вы шутите?

– Нет.

– Что это за остров?

– Не знаю, я его еще не видел. Небольшой, около шестнадцати гектаров. И абсолютно необитаемый. Во всяком случае, так меня заверили в фирме. Может, какие-то мелкие зверюшки водятся, но они не в счет.

– Как он называется?

– Никак. Можете назвать его сами.

– Вы хотите сказать…

– Ну да, я его купил.

– Остров?!

– Чему вы удивляетесь? Сейчас все можно купить. Островов большой выбор: в Канаде, в Хорватии, даже в Эстонии на Балтике. Но я остановился на Канарах – из-за климата.

Лариса все еще не могла поверить.

– Купили остров… Господи Боже мой! За сколько?

– Не очень дорого. За двести сорок тысяч.

– Долларов?! – ахнула она.

– Евро.

– Алихан, вы сошли с ума. Но мне нравятся мужчины, которые так сходят с ума. Что ж, полетели на необитаемый остров!..

Мулаты уже попрыгали в салон, пилот махал рукой из кабины. Вертолет поднял пыль, накренился и потянул над бескрайним пространством воды в серебряной ряби волн.

Через час он завис над клочком суши, с виду неотличимой от рассыпанных в океане островков. С трех сторон были скалы, в центре густая темная зелень, с юга лагуна и полоска белого песка. Волны гасли в невидимых рифах, докатывались до берега медленно, лениво.

– Ой, я не взяла купальник! – вдруг спохватилась Лариса.

Алихан усмехнулся:

– Он вам не понадобится.

Вертолет приземлился на краю пляжа, мулаты сноровисто разбили палатки, одну большую, другую поменьше, перетащили в них груз. Алихан объяснил:

– Здесь продукты и вода, с запасом на две недели. Через восемь дней я прилечу. Если что-то случится – вот мобильник, звоните.

– Погодите, – растерялась Лариса. – А вы куда?

– Но ведь вы хотели оказаться на необитаемом острове, и чтобы ни одного козла поблизости. Так мне сказал мой сотрудник. Я неправильно его понял? Или он неправильно понял вас?

– Правильно. Но… Ладно, оставайтесь. Одного козла я как-нибудь вытерплю…

В первый день она до глубокой ночи бродила по кромке прибоя, сидела на валуне, хранящем дневное тепло. Алихан лежал на спальнике в палатке, рассеянно прислушиваясь к мерному шуму волн, к птичьей возне в окружающих пляж зарослях. Было полнолуние, тянул легкий бриз. В проеме палатки возникла словно бы бестелесная фигура с золотом волос на белых плечах. Как тень. Как сгусток лунного света.

– Не спишь? – окликнула Лариса и жалобно попросила: – Согрей меня, я замерзла…

Через две недели они вернулись в Москву, а еще полгода спустя поздно ночью в спальне Тимура Русланова раздался телефонный звонок.

– Тимур? – спросил незнакомый голос. – Это звонит пресс-секретарь вашего друга Алихана Хаджаева. Меня зовут Георгий. Не могли бы вы срочно прилететь в Москву?

– Как срочно?

– Завтра.

– Что случилось?

– Не знаю. С Алиханом творится что-то неладное…

Глава восьмая

I

Алихан Хаджаев относился к тому типу мужчин, для которых понятие «любовь» не наполнено никаким содержанием. Женщины могли возбудить в нем страсть, желание обладать ими, но дальше этого дело не шло. Привязанность к жене, хранительнице семейного очага, уважение к матери своих детей, благодарность за близость – да, это он понимал. А что такое любовь? Какой морок заставляет людей совершать безумные поступки, несовместимые со здравым смыслом и даже с инстинктом самосохранения? Стреляются, травятся, бросаются в реки с мостов. Молодые женщины – понятно, они не знают, чего хотят, им всегда мало того, что есть. Но мужчины? Ладно бы безбашенные юнцы, ладно бы поэты, профессия у них такая – токовать о любви. Но и вполне зрелые, крепко стоящие на земле люди вдруг сходят с ума, будто подхватив носящуюся в воздухе заразу. Нет препятствий, которые могли бы остановить африканского слона, бегущего к водопою. Так и человека, обуянного безумием любви, ничто не останавливает – ни поломанные судьбы близких людей, ни предательство партнеров, ни крах собственной карьеры.

Любовь, любовь!

Не понимал Алихан таких людей. И не хотел понимать. У него был характер горца, а для мужчины-горца женщина всегда на втором месте. Позволительно потакать ее прихотям, но подчинять ей всего себя – нет, это недостойно настоящего мужчины.

Две недели, проведенные с Ларисой на необитаемом острове, словно бы приоткрыли у Алихана дверцу в ту часть души, о существовании которой он даже не подозревал. Никогда у него не было такой страстной и умелой любовницы. Он поражался собственной ненасытности, а еще больше тому, что ни разу не испытал желания остаться одному, как всегда бывало после близости с другими женщинами. Он пил ее, как утреннюю росу с цветка, и не уставал любоваться самим цветком, бесхитростным и прелестным, как полевая незабудка. Ни разу в жизни он не испытывал такого погружения в женщину, слияния с ее душой и телом. Это было безумие, он понимал, что это безумие, и был счастлив, что способен это безумие испытать, поддаться ему. И особенно волновала мысль, что и в Москве, а не только в этом Эдеме с голубой лагуной и низкой луной над белой полоской песка, она будет принадлежать ему – вся, до последней клеточки тела, до самых глубин души.

Вернувшись в Москву, Лариса ушла от Сухова и переехала в квартиру на Сретенке, которую ей купил Алихан. Сухов ее ухода словно и не заметил. Вышел из мастерской в халате, перемазанном краской, с кистями в руках, молча посмотрел, набычившись, как она собирает вещи, спросил у Гоши:

– Поможешь?

Получив утвердительный ответ, кивнул:

– Ну, с Богом. Будь, старуха!

И вернулся к мольберту.

Теперь Гоша привозил ей билеты на концерты и вечера, а она решала, куда пойти. Алихан продолжал усваивать культурную программу с добросовестностью делового человека, который всегда выполняет все, что наметил. Но заметно было, что он тяготится длинными мероприятиями, даже норовит уйти в антракте, чтобы поскорей остаться наедине с Ларисой. Видать, что-то не очень у них получалось, на другой день Алихан был хмур, раздражался по пустякам. Он стал меньше заниматься делами, больше пить, при этом не пьянел, а как бы наливался тяжелой мрачностью и энергией, требующей выхода. А однажды Гоша заметил на стеклянной полочке в ванной следы белого порошка.

Кокс. Вот откуда раздражительность, перепады настроения.

Гоше это не понравилось. Сам он сторонился наркотиков. Иногда мог выкурить косячок, но не более того. Успел насмотреться, что делает с людьми эта зараза. И чем ярче, талантливее был человек, тем быстрее он переходил от травки к «колесам», а там уж недалеко до «марочек» с ЛСД и «герыча». Странной этой закономерности Гоша нашел объяснение. Это сколько же нужно работать музыканту, художнику или поэту, чтобы добиться признания – годы. А так получаешь все сразу, без всяких трудов – ощущение славы, уверенность в собственной гениальности. Правда, о твоей славе и гениальности знают очень немногие, чаще всего один ты и знаешь, но какая разница? Сознание свершенности уже само себе есть свершенность. Наркота делает реальностью будущее, и после этого к будущему уже не нужно стремиться. Зачем? Оно уже есть, сегодня, сейчас, с приходом от марочки или дозы.

Гоша не стал ничего говорить Алихану. Да и что он мог сказать? Не мальчик, должен знать что делает. А если не знает или не хочет знать, разговорами не поможешь. Гоша не понимал Алихана. Денег немеряно, здоровья и энергии хоть отбавляй. Чего еще надо? Если бы у него было столько денег, Гоша знал бы что делать. Ничего. Ездил бы по миру и болт на все забил. В душевном устройстве Алихана чувствовалась пустота в том месте, где расположены центры желаний не физических, а метафизических, связывающих человека с человечеством или даже с Богом, что, по мнению Гоши, было одно и то же. Немудрено, что он пытался заполнить эту пустоту Ларисой. Но не тот был человек Алихан, чтобы женщина заменила ему все. И Лариса была не та женщина.

Однажды он осторожно поинтересовался у нее:

– Ты не обратила внимание, что последнее время шеф какой-то не такой?

– Ты тоже обратил? – отозвалась она, закуривая косячок. – Будешь?

– Нет, спасибо. Может, тебе нужно быть с ним… как бы это сказать? Помягче, поласковее?

– О чем ты говоришь! Я с ним сплю. Что еще я могу для него сделать?

– Кокс. Это ты его к нему приучила?

– Иди ты к черту! – рассердилась Лариса. – Приучила! Что ты несешь? Как можно приучить к чему-нибудь человека, если он этого не хочет?

– А он захотел?

Она пожала плечами:

– Попробовал, понравилось… Господи, за что же мне это наказание? Все хотят от меня больше, чем у меня есть. И устраивают из этого трагедии! Нет у меня ничего. Что есть, то есть. Сплю, стараюсь. Мало?

– Может быть, им не хватает любви?

– Гоша, миленький, но мы-то с тобой знаем, что никакой любви нет! Это миф. Такой же, как демократия, свобода и права человека.

– Насчет демократии спорить не буду. А вот насчет любви… Не знаю, не знаю. Иногда мне кажется, что ты права. Но не хочется в это верить. Как-то неуютно жить без мифов.

– Зато спокойнее! – отрезала Лариса.

Неожиданно позвонил Сухов:

– Заскочи.

В доме на Неглинке царил полный развал. Во двор нагнали строительной техники. Милиция из подвала вытаскивала бомжей. Сухов ходил по окончательно разоренным комнатам, перебирал вещи, складывал в кучку то, что могло пригодиться. В квартире стояла холодрыга, как на улице.

– Батареи отключили, – объяснил Сухов. – Свет отключили. Воду еще не отключили. Так что если хочешь в сортир – это можно. А я валю. С концами.

– В Роттердам?

– В Штаты.

– А там что?

– Посмотрим. Найдется что-нибудь. Там меня знают. Я вот зачем тебе позвонил…

Сухов прошел в мастерскую, из прислоненных к стене картин выбрал небольшой холст, критически его оценил и протянул Гоше:

– Возьми.

Это был портрет Ларисы Ржевской – тот, незаконченный, Гоша видел его еще при первом появлении в доме. Он так и остался незаконченным. И снова, как и в прошлый раз, Гошу поразило исходящее от холста ощущение пустоты, безнадежности, скуки.

Он спросил:

– Зачем мне?

– Отдай хахалю Лариски.

– А ему зачем?

– Не знаю. Думаю, это поможет ему жить. А если не поможет, то ему ничего не поможет…

На другой день Гоша созвонился с Алиханом и вечером приехал к нему в Рузу. Весна была ветреная, дождливая, угрюмо шумели сосны. Обстановка, которую он застал, произвела на него тяжелое, даже болезненное впечатление. В гостиной сидел Алихан, один, и пил водку «Дорохово». В бутылке уже было на донышке, а шеф оставался ни в одном глазу, только словно бы потяжелел.

– «Хеннесси» получил отставку? – весело полюбопытствовал Гоша, хотя веселье далось ему с трудом.

– Если я травлю людей водкой, то будет справедливо, если я сам буду ею травиться, – рассудительно ответил Алихан.

– Но я не травлю людей водкой. Поэтому предпочел бы «Хеннесси». Или его запасы кончились?

– Что-то осталось, посмотри в баре…

– Вообще-то пить в одиночку – это как-то не очень, – осторожно заметил Гоша, пристраиваясь за столом с пузатой бутылкой коньяка. – Чокнуться с дьяволом – так это называется. Не боитесь? Дьявол не лучший собутыльник.

– Не умничай.

– Как скажете. Я вам кое-что привез. От Федора Сухова. Помните его?

– Да. Художник. Он написал портрет Ларисы. Что привез?

– Тоже портрет. Тоже Ларисы. Правда, немного не закончен…

Гоша распаковал холст и поставил его на стул у камина. Алихан некоторое время рассматривал его из-за стола, потом подошел, взял в руки. Гоша не видел выражения его лица, но когда он снова вернулся за стол, лицо у него тяжелое и словно бы безмерно усталое.

– Хороший художник, – без выражения произнес он. – Очень хороший. Господи, Лариса! Она может быть и такой. Ты купил портрет?

– Спасибо за комплимент, но мне не по карману покупать портреты у «Новых реалистов». Он вам его подарил.

– Зачем?

– Сказал, что это поможет вам жить. Понятия не имею, что он имел в виду.

Алихан потянулся за бутылкой, она была пустая. Кивнул:

– Достань. Там, в углу.

Обнаружив под баром целый ящик водки «Дорохово», Гоша восхитился:

– Вот это да! Мечта пьяницы: иметь свой ликероводочный завод. Шеф, вам люто завидует вся Россия!

Алихан поднялся, прошел в ванну. Через некоторое время вернулся, промокая нос свежим платком. Налил полстакана водки, молча выпил. Гоша даже головой покачал. Кокс с водярой, это круто.

– Последнее время у меня все чаще такое чувство, что должно что-то произойти, – произнес Алихан, прерывая затянувшееся молчание. – Что-то страшное, катастрофа… У тебя так бывает?

– Регулярно. С перепоя, – объяснил Гоша. – Естественная реакция организма. Боишься темноты, страшно выйти из дома. И правильно. Набрался – сиди дома, нечего шляться.

– И что ты делаешь?

– Завязываю. И как рукой снимает. Шеф, не мое дело вас воспитывать. Но не кажется ли вам, что вы слегка перебарщиваете? Кокс, водяра. Эти игры до добра не доводят.

– Не учи меня жить, – отмахнулся Алихан.

– Не буду. Да и чему я могу вас научить? Вы состоявшийся человек. А я так, болтаюсь, как цветок в проруби. Но знаете что утешает? У нас одинаковые проблемы. И мне, и вам не хватает любви. Что подтверждает старую банальную истину, что не в деньгах счастье.

– Нет, что-то случится, что-то обязательно случится, нутром чую, – повторил Алихан и надолго умолк, прислушиваясь к тревожному шуму сосен.