Текст книги "Приключения Михея Кларка"

Автор книги: Артур Конан Дойл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)

 
Наш храбрый рыцарь, наш сэр Джон
Готов и к бою снаряжен.
Он сел на доброго коня
И вот к Монмаузу он мчится.
Восстанья веют знамена,
И кровь рекой струится.
Друзья, мы сильны, мы все можем
И короля теперь низложим.
 

Итак, спускайте поводья и давайте коням шпоры.

Мы пришпорили коней и помчались во весь опор, стараясь поскорее удалиться от позорного места. Удалившись от виселицы, мы почувствовали себя положительно счастливыми. И воздух показался нам более чистым, и запах вереска более приятным, чем прежде. Ах, дети мои, каким чудным миром был бы этот мир, если бы человек не омрачал его своими жестокостями и злобой!

Мы замедлили ход лошадей только после того, как отъехали от виселицы три или четыре мили. Вправо от нас, на отлогом склоне, стояла хорошенькая маленькая деревня. Из-за группы деревьев виднелась церковь с красной крышей. Утомленные однообразием степной местности, мы с удовольствием глядели на ветвистые деревья и на зелень садиков, окружавших дома. Все утро мы не видели ни одного живого существа, за исключением старой ведьмы около виселицы да нескольких рабочих, добывавших торф, которых мы видели только издали. Голод тоже начинал давал себя чувствовать, и воспоминания о съеденном завтраке становились все более и более отдаленными и неясными.

– Надо полагать, что эта деревня и есть Мир, миновать который мы должны перед тем, как добраться до Брутона. Значит, мы скоро очутимся на границе Сомерсета.

– Мне бы не до Сомерсета добраться хотелось, а до хорошего куска ростбифа, – жалобно воскликнул Рувим, – я почти уже издох с голода. Я уверен, что в этой хорошенькой деревушке есть сносная гостиница, хотя, по правде говоря, я во время своего путешествия такой гостиницы, как наш «Пшеничный сноп», не видал.

– Не будет нам ни гостиницы, ни обеда! – воскликнул Саксон. – Взгляните-ка на север и скажите мне, что вы видите?

На горизонте виднелся длинный ряд блестящих и сверкающих точек. Точки, искрясь и переливаясь, как бриллианты, быстро двигались, сохраняя, однако, свое взаимное расположение.

– Что это такое? – воскликнули мы оба.

– Это – кавалерия в походе, – ответил Саксон, – может быть, это наши друзья из Солсбери приближаются к Миру после тяжелого целодневного похода… Впрочем, нет, я склонен думать, что это другой конный полк. Солдаты находятся очень далеко, и то, что вы видите, – это солнечные лучи, играющие на их касках. Но едут они, если не ошибаюсь, именно в эту деревню. Благоразумнее поэтому будет, если мы не поедем в Мир, а то крестьяне пустят солдат по нашему следу. Итак, мимо и прямо в Брутон. Там мы найдем время и пообедать, и поужинать.

– Увы! Увы! Вот тебе и наш обед, – горестно воскликнул Рувим. – Я так исхудал, что тело мое катается по охватывающей его кольчуге, как горошина по стручку. И однако, друзья, все это я терплю для протестантской веры.

– Ладно-ладно, еще один хороший перегон, и мы будем в Брутоне, где и отдохнем, – сказал Саксон, – а теперь обедать нельзя. Плох тот обед, который надо кончать вместо молитвы беседой с драгунами. Лошади наши еще свежи, и через час с небольшим мы будем уже на месте.

И мы двинулись в путь, держась от Мира на почтительном расстоянии. Мир – это та самая деревушка, в которой Карл II скрывался после Ворчестерской битвы.

Дорога теперь была запружена крестьянами, уходившими из Сомерсетского графства, и подводами фермеров, которые везли на запад запасы провизии. Эти люди гнались только за деньгами и готовы были торговать хоть с королем, хоть с мятежниками, – одним словом, кто больше даст. У многих мы спрашивали о том, как дела, но ничего определенного никто нам сказать не мог. Все, впрочем, говорили, что восстание распространяется. Мы уже находились на одном из краев местности, охваченной мятежеом.

Места, по которым нам теперь приходилось проезжать, были чрезвычайно живописны. Низкие холмы пересекались равнинами, орошаемыми большим числом рек. Реку Брью мы переехали по хорошему каменному мосту, и перед нами раскинулся маленький провинциальный город, бывший целью нашего сегодняшнего путешествия. Город Брутон расположен среди лугов, плодовых садов и овечьих пастбищ. На площади мы остановили старуху и спросили, нет ли где поблизости солдат. Женщина ответила, что накануне через город прошла рота Вильтирской конницы, но что теперь в городе и его окрестностях солдат нет. Ободренные этими словами, мы смело направились в город и скоро очутились около главной гостиницы. У меня осталось смутное воспоминание о церкви, построенной на возвышенном месте, и о странном каменном кресте, который я видел, проезжая по базару, но признаюсь, что все это я припоминаю смутно. Главное, самое приятное воспоминание о Брутоне, оставшееся во мне, – это красивая хозяйка гостиницы и вкусные дымящиеся блюда с пищей, которые она не замедлила поставить перед нами.

Глава XIII
Знаменитый рыцарь Соррейского графства, сэр Гервасйй Джером

Гостиница была полна народа. Были там правительственные чиновники, курьеры, идущие с места мятежа и обратно, были и местные жители, пришедшие узнать новости и попробовать домашнего пива, приготовленного хозяйкой гостиницы вдовою Гобсон. Несмотря, однако, на всю суматоху и царивший повсюду шум и гам, хозяйка отвела нас в свою собственную комнату, где мы могли в мире и спокойствии поглощать все те прекрасные вещи, которыми она нас угостила. Это преимущество было нам оказано, благодаря хитрым маневрам Саксона, который о чем-то долго шептался с хозяйкой. Надо вам сказать, что Саксон, приобретший во время своих многолетних скитаний много познаний, имел особенный талант устанавливать быстро дружеские отношения с особами прекрасного пола, независимо от возраста, размеров и характера. Благородные и простые, церковницы или раскольницы, либералки или консерваторки, они были все для него равны. Если разумное существо носило юбку, то мой товарищ всегда успевал завоевать его благосклонность, чего достигал, усердно работая языком и принимая самые очаровательные позы.

– Мы будем вам вечно обязаны, мисстрис, – произнес он, когда хозяйка поставила на стол дымящийся ростбиф и пудинг из сбитого теста. – Мы лишили вас вашей комнаты. Сделайте нам честь и разделите с нами трапезу.

– О нет, добрый сэр! – ответила дородная дама, польщенная предложением. – Мне не к лицу сидеть за одним столом с людьми благородного происхождения.

– Красота имеет права, которые охотно признаются высокопоставленными лицами. Особенно же охотно признают эти права кавалеры, посвятившие себя военному делу! – воскликнул Саксон.

Его маленькие глаза засверкали, и, с удовольствием оглядывая пышную фигуру вдовы, он продолжал:

– Нет, честное слово, вы от нас не уйдете. Я запру дверь. Если вы не хотите кушать, то вы должны выпить с нами, по крайней мере, один стакан аликантского вина.

– Право, сэр, это слишком много чести! – воскликнула дама Гобсон, кривляясь. – Позвольте уж я схожу в погреб и принесу бутылку самого лучшего вина.

– Нет, клянусь своей храбростью, вы туда не пойдете! – воскликнул Саксон, вскакивая со стула. – Зачем же здесь находятся все эти окаянные ленивые слуги, если вам приходится самим исполнять такие обязанности!

Он усадил вдову на стул и, звякая шпорами, отправился в общую залу. Вскоре оттуда мы услышали его громкий голос. Он кричал на весь дом, ругая прислугу и изрыгая проклятия.

– Мерзавцы, лентяи, негодяи! – кричал он. – Вы пользуетесь добротой своей хозяйки и несравненной мягкостью ее характера!

Наконец Саксон вернулся, неся в обеих руках по бутылке.

– Вот и вино, прекрасная хозяйка! – воскликнул он. – Позвольте вам налить стакан. Прекрасное вино: чистое, прозрачное и самого правильного, желтого, цвета. Однако ваши плуты умеют поворачиваться, когда видят, что есть мужчина, который может им приказывать.

– Ах как хорошо бы было, если бы здесь всегда находился мужчина! – воскликнула хозяйка многозначительно и бросила на нашего товарища томный взгляд. – За ваше здоровье, сэр, и за ваше, молодые сэры, – продолжала она и пригубила рюмку. – Дай Бог, чтобы восстание поскорее кончилось, – прибавила она. – По вашему прекрасному вооружению я вижу, что вы служите королю.

– Да, мы едем по его делам на запад и имеем основание надеяться, что восстание скоро кончится.

– Дай Бог, дай Бог, – сказала вдова, качая головой. – вот только жалко, что кровопролитие будет. Здесь и теперь рассказывают, что у бунтовщиков уже семь тысяч человек, и они клялись никому не давать пощады. Такие кровожадные негодяи. Ох-хо-хо! Вот уж чего я не понимаю, сэр. Как это дворяне, люди благородные, и вдруг занимаются таким кровавым делом в то время, как они могли бы подыскать себе чистенькое, почтенное занятие. Ну, вот хоть как я, трактирное заведение, например, содержать. И какая жизнь военному человеку, посудите сами! Спит он на голой земле и должен ежеминутно готовиться к смерти. А тот, кто, скажем, хоть трактирное заведение содержит, спит себе в теплой кровати на пуховой перине, а под кроватью-то погреб, а в нем хорошие вина, вот хоть вроде тех, что вы сейчас пьете.

И, говоря это, хозяйка пристально глядела на Саксона, а мы с Рувимом толкали друг друга под столом.

– А что, моя прекрасная хозяйка, – сказал Саксон, – я полагаю, что восстание поправило ваши дела?

– Да, сэр, и как еще поправило, – ответила она. – О пиве я уж и не говорю. Его пьет простонародье. Больше ли его выйдет или меньше – тут разница небольшая, но теперь ведь, сэр, все большие дороги запружены разными офицерами, лейтенантами, дворянами, мэрами; все они спрашивают самые дорогие старые вина. В три дня я продала этих вин больше, чем прежде в целый месяц, и уверяю вас, сэр, что благородные люди пьют не эль и не спиртные напитки, а приниак, лангедок, тент, мюскадин, кианте и токайское. Никогда бутылки дешевле полгинеи не спросят.

– Вот как, – задумчиво произнес саксон. – Значит, вы имеете хорошенький домик и верный доходец?

Дама Гобсон поставила на стол рюмку и начала себе тереть глаза уголком носового платка.

– Ах, если бы мой бедный Петер был жив и мог радоваться всем этим удачам, – сказала она, – хороший он был человек, вечная ему память. Только уж, сказать по правде, – как друзьям вам говорю, – под конец он сделался толстый-претолстый и круглый, как бочонок. Ну да что! Дело не в толщине, а в сердце. Сердце главное. Брезговать женихами нельзя в наше время. Если каждая женщина станет выбирать мужчину, который ей нравится, то в Англии будет больше девушек, чем матерей.

– А скажите, добрая дама, какие мужчины вам больше нравятся? – лукаво спросил Рувим.

Вдова весело взглянула на круглого Рувима и ответила проворно:

– Толстые молодые люди мне не нравятся.

– Что, Рувим, попался! – рассмеялся я.

– Нет-нет, – продолжала вдова. – Не люблю я скорых на язык молодых людей. Мне нравятся мужчины серьезные, зрелые, опытные, знающие жизнь. Мне хотелось бы выйти замуж за мужчину высокого ростом и этакого худощавого, мускулистого, жилистого и, опять-таки, чтобы он поговорить умел. Разговорчивый муж и скуку скорее разгонит и сумеет благородного посетителя занять и бутылочку вина с ним разопьет. И, кроме всего, мужчина должен быть деловой, бережливый. Заведение у меня хорошее, дохода в год двести фунтов – надо, чтобы он все это берег. Да, если бы такой мужчина нашелся, Джен Гобсон пошла бы с ним хоть сейчас под венец.

Саксон чрезвычайно внимательно слушал эти слова хозяйки и, когда она замолчала, открыл рот, чтобы отвечать ей, но в эту самую минуту послышалось хлопанье дверей и суетня. Очевидно, пришел новый посетитель. Хозяйка допила вино и насторожилась.

В коридоре раздался громкий повелительный голос. Новый гость требовал отдельную комнату и бутылку хереса. Хозяйка вскочила. Чувство долга пересилило в ней желание толковать о своих делах, и она, извинившись перед нами, торопливо направилась встречать нового посетителя.

Когда хозяйка ушла, Децимус Саксон сказал нам:

– Ну что, ребята, видите, как дела повернулись? Мне, право, пришла мысль, уж не плюнуть ли мне на Монмауза? Пускай он собственными силами добивается королевства, а я раскину палатку в этом спокойном английском городке.

– Палатка действительно неплохая! – воскликнул Рувим. – Лучшей палатки и требовать нельзя. При ней имеется погребок, а в погребке – вино вроде того, которое мы сейчас пьем. Ну, вот только что касается спокойствия, мой светлейший, то на этот счет я готов ручаться, что, как только вы поселитесь здесь, вашему спокойствию мигом наступит конец.

– Вы видели ведь женщину, – сказал Саксон, глубокомысленно наморщивая лоб. – В ней много хорошего, но, впрочем, мужчина должен заботиться о себе сам. Двести фунтов годового дохода! Ведь это не шутка. Такую сумму не поднимешь на большой дороге в июньское утро. Конечно, для принца крови таких денег мало, но для меня, старого солдата, это уже нечто. Ведь я околачиваюсь на войне тридцать пять лет. Приближается время, когда мои члены утратят гибкость и мое вооружение сделается тяжелым для меня. Позвольте, как это говорит об этом ученый Флеминг? Он говорит: «an mulie»… Но стойте, что это за чертовщина!

Восклицание нашего товарища было вызвано шумом и легкой возней за дверью. Послышалось тихое восклицание:

– О сэр! Что подумает прислуга?» – затем возня затихла, дверь отворилась, и в комнату вошла красная как маков цвет вдова Гобсон, а за нею по пятам шел худощавый молодой человек, одетый по самой последней моде.

– Я уверена, добрые джентльмены, – произнесла хозяйка, – что вы не будете иметь ничего против того, чтобы этот молодой дворянин пил вино в этой комнате. Все остальные помещения заняты горожанами и простонародьем.

– Клянусь верой, я должен представиться сам, – произнес незнакомец.

Сунув под левую мышку свою шляпу, обшитую кружевами, и положив руку на сердце, он поклонился так низко, что чуть не стукнулся лбом о край стола, и произнес:

– Ваш покорный слуга, джентльмены! Сэр Гервасий Джером, его королевского величества знаменитый рыцарь из Соррейского графства, занимавший одно время должность custos rotulorum в округе Бичал-Форя.

– Приветствую вас, сэр, – ответил Рувим, в глазах у которого забегали веселые огоньки. – Перед вами находится испанский гранд дон Децимо Саксон, сэр Михей Кларк и сэр Рувим Локарби, оба из королевского графства Гэмпшир.

– Горд и рад встретить вас, джентльмены, – ответил вновь прибывший, делая жест рукою. – Но что я вижу на столе? Аликанте? Фи! Это питье для детей. Спросите-ка хорошего хересу. И хересу покрепче. Я говорю, джентльмены, что кларет годится для юношей, херес – для людей зрелого возраста, а спиртные напитки – для стариков. Итак, моя прелесть, двигайте своими прелестными ножками и мчитесь в погреб за хересом. Клянусь честью, моя глотка превратилась в дубленую кожу. Вчера вечером я пил здорово, но очевидно, что я выпил недостаточно, ибо, проснувшись сегодня утром, оказался сухим, как грамматическое правило.

Саксон сидел за столом молча. В его полузакрытых, сверкающих глазах, устремленных на незнакомца, виднелось такое недоброжелательство, что я начал опасаться скандала. А что, если выйдет сцена, какая была в Солсбери, а то и еще похуже? Причина гнева Саксона была очевидна. Юный дворянин слишком развязно ухаживал за понравившейся нашему товарищу хозяйкой. Но, к счастью, кризис разрешился благополучно. Пробормотав несколько ругательств в пустое пространство, Саксон закурил трубку, что он всегда делал в тех случаях, когда хотел успокоить свой возмущенный дух. Мы с Рувимом смотрели на нового знакомого то удивляясь, то потешаясь. Для нас, неопытных юнцов, это был совершенно новый тип. Мы никогда не видывали людей с такою внешностью и манерами.

Я уже сказал, что он был одет по последней моде. Да, он производил впечатление щеголя и франта. Лицо у него было худощавое, аристократическое, нос тонкий, лицо изящное, с веселым, беззаботным выражением. Я не знаю, почему он был бледен и под глазами у него виднелась синева. Может быть. это был результат далекого путешествия, может быть, это было следствие распущенной жизни, но, так или иначе, эта бледность и синева под глазами к нему очень шли. Кавалер был в белом парике и одет был в бархатный, расшитый серебром камзол, из-под которого выглядывал светлый, голубовато-зеленый жилет, панталоны до колен были из красного атласа и сшиты безукоризненно. Но, присматриваясь ко всем этим подробностям костюма, вы замечали, что все старо и поношено. Костюм был запылен, местами выцвел или вытерся, и все вообще показывало странную смесь роскоши с бедностью. В голенище одного из высоких ботфорт видна была дыра, тогда как на другой ноге из носка высовывался один из пальцев. Молодой человек был вооружен красивой рапирой с серебряной рукоятью. Говоря, он ковырял в зубах зубочисткой, вместо «о» произносил «а», вследствие чего его речь производила странное впечатление. В то время как мы рассматривали этого нашего незнакомца, он спокойно уселся на лучшее кресло, обитое тафтой, и начал расчесывать парик изящным гребешком из слоновой кости. Гребешок он достал из небольшого атласного мешочка, который висел у него на поясе около рапиры.

– Сохрани нас Боже от деревенских гостиниц, – заговорил он. – Повсюду мужики, шум, гам. Нет ни чернил, ни жасминовой воды, ни других необходимых вещей. Туалет приходится делать в общей комнате; как это вам покажется! Сидя в провинциальной гостинице, вы думаете, что попали в страну Великого Могола. Ха-ха-ха!

– Когда вы доживете до моих лет, молодой сэр, вы перестанете бранить хорошие провинциальные гостиницы, – сухо заметил Саксон.

– Весьма возможно, весьма возможно, сэр! – ответил франт, беззаботно смеясь. – Но во всяком случае теперь, в моих годах, я чувствую себя очень скверно в пустынях Вельдшира и в брутонской гостинице. Слишком уж это резкая перемена в сравнении с Пэль-Мэлем. Ах! Ресторан Понтана! А «Кокосовое дерево», что это за прелесть! Эге! Да вон несут и херес. Откупорьте бутылку, моя прелестная Геба, и пришлите нам слугу с чистыми стаканами. Я надеюсь, что эти джентльмены сделают мне честь и выпьют со мною. Позвольте вам, сэры, предложить понюхать табачку Ай, ай! Вы, кажется, смотрите внимательно на табакерку? Не правда ли, какая хорошенькая вещичка? Мне подарила ее одна титулованная дама, имени которой я не назову. Если бы я сказал,, что ее титул начинается с буквы «Д», ее имя с буквы «С», то дворянин, бывающий при дворе, пожалуй, догадался бы, кто она такая.

Хозяйка подала чистые стаканы и ушла. Децимус Саксон выбрал удобный момент и последовал за нею. Сэр Гервасий Джером продолжал пить вино и болтать с нами о разных предметах. Говорил он свободно, весело, точно мы были его старинные знакомые.

– Черт возьми! Кажется, я спугнул вашего товарища? – произнес он. – А может быть, он отправился охотиться за толстой вдовушкой? По-видимому, ему не совсем понравилось, что я поцеловал ее около двери. А между тем это простая вежливость, которую я оказываю решительно всем женщинам. Ваш друг, впрочем, таков, что, глядя на него, больше думаешь о Марсе, чем о Венере. Впрочем, нельзя забывать и того, что поклонники Марса находятся всегда в хороших отношениях и с названной богиней. А судя по наружности вашего друга, он,.должно быть, самый настоящий старый воин.

– Да, – ответил я. – Он много служил за границей.

– Ага! Вам везет. Вы едете на войну в обществе такого опытного кавалера. Я предположил, что вы едете на войну, потому что вы одеты и вооружены таким образом, что мое предположение вполне естественно.

– Мы действительно едем на запад, – ответил я сдержанно. В отсутствие Саксона я боялся много разговаривать.

– Зачем же вы туда едете? – продолжал спрашивать молодой дворянин. – Хотите ли вы, рискуя своей жизнью, защищать корону короля Якова, или же вы соединяете свою судьбу с этими плутами из Девоншира и Сомерсета? Черт возьми! Как я ни уважаю вас, господа, но я не стал бы на вашем месте защищать ни короля, ни этих шутов.

– Смелый вы человек, – ответил я. – Разве можно высказывать так откровенно свои мнения в деревенском трактире? Вот, например, вы непочтительно отзываетесь о короле: стоит кому-нибудь сделать на вас донос ближайшему мировому судье, и ваша свобода, а то и ваша жизнь окажутся в опасности.

Наш новый знакомый постучал пальцами об стол и воскликнул:

– Свобода и жизнь для меня стоят не более апельсиновой корки! Сожгите меня, если бы я не хотел перекинуться несколькими словами с каким-нибудь неуклюжим деревенским судьей. Судья этот, наверное, окажется отчаянным дуралеем, которому всюду грезятся паписткие заговоры. В конце концов он посадил бы меня в тюрьму, и я очутился бы в положении героя поэмы, недавно сочиненной Джоном Драйдером. Прежде, в дни якобитов. мне не раз приходилось отсиживать за стычки с полицией. Но тут будет гораздо более серьезная драма. Меня будут обвинять в государственной измене: на сцену появятся эшафот и топор. Разве это не прелесть?

– А в качестве пролога к этой драме вас подвергли бы пытке раскаленными щипцами, – сказал Рувим. – Вот уж никогда не видал человека такого, как вы, который хотел бы быть казненным!

– Разнообразие необходимо, – произнес сэр Гервасий, наливая в стаканы. – Сперва, господа, выпьем за девушек, которые близки нашим сердцам. А затем выпьем за сердца, близкие к женщинам. Война, вино и женщины – вот что главное. Без этого жизнь была бы невыносимой. Однако вы не ответили мне на мой вопрос.

– Скажу вам откровенно, сэр, – ответил я, – вы с нами вполне искренни, но я не могу ответить вам прямо на ваш вопрос без разрешения того господина, который только что вышел из комнаты. Наша краткая беседа очень приятна, но теперь опасное время. Поспешная откровенность может привести к раскаянию.

– Эге, да это сам Даниил возродился! – воскликнул наш новый знакомый. – Из таких юных уст я слышу такие древние слова. Я пари держу, что вы на пять лет моложе меня, окаянного повесы, и однако, вы говорите как все семь мудрецов Греции. Знаете что, возьмите меня к себе в лакеи!

– В лакеи? – воскликнул я.

– Ну да, лакеем, слугой. Я в своей жизни имел столько слуг, что теперь пришла и моя очередь сделаться слугою. А лучшего, чем вы, барина мне и не нужно. Но, ей-Богу, поступая на место, я должен описать вам свой характер и рассказать все, что я умею делать. Плуты, которых я нанимал, поступали всегда таким образом. По правде сказать, я, впрочем, редко слушал их рассказы. Что касается честности, кажется, я довольно честен. Теперь трезвость: полагаю, что Анания, Азария и Мисаил меня бы не признали. Надежен ли я? Кажется – да. Постоянен ли? Гм!.. гм!.. Да, я постоянен, как флюгер. Благими намерениями я вообще, молодой человек, преисполнен, но намерений этих не исполняю. Такие мои недостатки. Во-первых, у меня крепкие нервы, если не считать иногда тошноты по утрам. Я очень весел. Тут я каждому дам вперед. Я умею танцевать сарабанду, менуэт и коранто. Я умею драться на рапирах, ездить верхом и петь французские песенки. Великий Боже! Кто когда слыхал о таком образованном лакее! В пикет я играю, как никто в Лондоне. Так, по крайней мере, сказал сэр Джордж Эридж, когда я выиграл у него тысячу фунтов в Грум-Партере. Но чувствую сам, что все эти достоинства бесполезные. Чем же мне похвалиться? Ах, черт возьми, я совсем было позабыл! Я великолепно умею варить пунш и жарить курицу на вертеле. Конечно, это немного, но зато я умею это делать хорошо.

– Право, добрый сэр, – ответил я с улыбкой, – все эти ваши совершенства никуда не годятся для того места, которое вы ищите. Но вы, конечно, шутите. Неужели вы серьезно можете снизойти до этого положения?

– Совсем не шучу, совсем не шучу! – воскликнул он серьезно. – «Мы люди и нисходим в ничто», – как сказал Виль Шекспир. Одним словом, если вы хотите хвастаться тем, что у вас в услужении состоит сэр Гервасий Джером, знаменитый рыцарь и единственный владелец Бимам-Фордского парка, приносившего четыре тысячи фунтов годового дохода, то имейте в виду, что этот сэр Гервасий продается. Купить его может тот, кто ему больше понравится. Скажите только слово, мы потребуем другую бутылку хересу и заключим сделку.

– Но если у вас действительно есть такое прекрасное имение, – сказал я, – то зачем вы хотите идти на такую низкую должность?

– Виноваты в этом жиды, – жиды, о мой хитрый, но медленный в понимании господин! Все десять колен израилевых обрушились на меня. Жиды меня травили, преследовали, вязали по рукам и по ногам, грабили и, наконец, ограбили начисто. Подобно Агагу, царю амалекитян, я попал в руки избранного народа. Все мое отличие от Агага заключается в том, что евреи разрубили на куски не меня самого, а мое имение.

– Так, значит, вы потеряли все? – спросил Рувим, слушавший рассказ с широко открытыми глазами.

– Ну нет, не все, ни под каким видом не все! – воскликнул сэр Гервасий с веселым смехом. – У меня остался еще один золотой Иаков. Да еще одна или две гинеи в кармане. На пару бутылок хватит. Кроме того, у меня есть рапира с серебряной рукоятью, кольца, золотая табакерка и часы, купленные у Томпиона, под вывескою Трех Корон. Часы эти, держу пари, стоят не менее ста фунтов. Затем вы на моей особе видите остатки прежнего величия. Но все это стало уже очень тускло и бренно, как добродетель служанки. А вот в этом мешочке я берегу все то, при помощи чего я поддерживаю красоту и изящество своей бренной особы. Недаром же я считался одним из первых щеголей в Сен-Джемском парке. Вот глядите: это французские ножницы, это щеточка для бровей, а вот – коробочка с зубочистками, банка с белилами, мешочек для пудры, гребешок, пуховка и пара башмаков с красными подошвами. Чего человеку желать еще больше! Да еще, кроме того, я имею веселое сердце, сухую глотку и готовую на все руку. Вот и все мои запасы.

Мы с Рувимом смеялись, слушая, как сэр Гервасий перечислял предметы, спасенные им от крушения. Он, видя наше веселье, развеселился сам и стал громко, раскатисто хохотать.

– Клянусь мессой! – воскликнул он. – Мое богатство никогда не доставляло мне такого удовольствия, как мое разорение. Наливайте-ка стаканы!

– О нет! Мы больше не будем пить, – сказал я. – Нам придется сегодня вечером отправляться в дорогу.

Я боялся пить более, потому что нам двум, привыкшим к скромной жизни деревенским ребятам, нечего было и думать угнаться за этим опытным кутилой.

– Да неужели? – удивленно воскликнул он. – А я-то именно и считал предстоящее вам путешествие тем, что французы называют raison de plus. Хоть бы ваш длинноногий приятель вернулся, что ли. Я даже не прочь от того, чтобы он разрубил мне мое дыхательное горло в наказание за то, что я ухаживал за его вдовой. Я готон пари держать. что он не из тех, которые убегают от выпивки Черт возьми эту вельдширскую пыль! Никак не могу освободить от нее гной парик!

– А пока мой товарищ вернется, сэр Герваснй, – сказал я. – пожалуйста, расскажите, если только это нам нетяжело, как это стряслось над нами несчастие, которое вы переносите с таким философским спокойствием?

– Старая история! – ответил он, обмахивая табак с обшитого кружевами батистового носового платка. – Старая-старая история! Мой добрый гостеприимный отец. баронет, жил постоянно в деревне и нашел, по всей вероятности, что кошелек у него слишком туг. И вот он отправил меня в столицу, чтобы сделать из меня человека, как он говорил. Ко двору я был представлен совсем молодым мальчиком, и так как у меня был дерзкий язык и развязные манеры, то на меня обратила внимание королева, и я был произведен в пажи. На этой должности я оставался, пока не вырос, а затем уехал к отцу в деревню Но черт возьми! Скоро я почувствовал, что снова должен возвращаться в Лондон. Я слишком привык к веселой придворной жизни, и отцовский дом в Бетальфорде казался мне скучным, как монастырь. Я вернулся в Лондон и сошелся там с веселыми ребятами. В нашей компании были такие люди. как Томми Лаусон, лорд Галифакс, сэр Джансер Лемарк, маленький Джордж Чичестер и старый Сидней Годольфин из министерства финансов. Да, Годольфин, несмотря на свои степенные манеры и умение составлять замысловатые бюджеты, любил покутить с молодежью. Он присутствовал так же охотно на петушинных боях, как и в комитете изыскания новых средств. Ах, веселая это была жизнь, покуда она тянулась! И будь у меня еще другое состояние, я бы и его спустил вот точно таким же манером. Это, знаете, такое же чувство, точно слетаешь на санках с ледяной горы. Сперва человек спускается довольно медленно и воображает, что может взобраться снова наверх или остановиться. А затем вы мчитесь все быстрее и быстрее и слетаете на дно, где и терпите крушение около скал разорения Четыре тысячи годового дохода было…

– И неужели же вы прожили четыре тысячи фунтов годового дохода? – спросил я.

– Черт возьми, молодой человек! Вы говорите об этой ничтожной сумме, как о каком-то несметном богатстве. Да но всей нашей компании я был самый бедный! Не только Ормонд или Букингам с их двадцатьютысячными доходами, но даже шумливый Дик Тальбот мог меня заткнуть за пояс. Но, как я ни был беден, я должен был иметь собственную карету, запряженную четверкой, дом в городе, лакея в ливрее и конюшню, набитую битком лошадьми. Я шел за модой, я должен был иметь собственного поэта и бросать ему гинеи пригорошнями за то, чтобы он посвящал мне свои стихотворения. Бедный парень, наверное, он один и жалеет о моем разорении. Наверное, его сердце стало так же тяжело, как и его стихи, когда он узнал о моем отъезде. Я возблагодарю Бога, если ему удалось заработать несколько гиней, написав на меня сатиру. Эта сатира нашла бы хороший сбыт среди приятелей. Боже мой! Ведь мои утренние приемы прекратились и куда денется весь этот народ, который я принимал? Меня посещал и французский сводник, и английский скандалист, и нуждающийся литератор, и непризнанный изобретатель. Я никого из них не отпускал без подачки. Вот теперь я от них благополучно отделался. Горшок с медом разбит, и мухи разлетелись.

– Ну, а ваши благородные друзья? – спросил я. – Неужели никто из них не пришел вам на помощь в несчастье?

– Ну, как сказать! Во всяком случае, я не имею права жаловаться, – произнес сэр Гервасий. – Все это в большинстве случаев отличные ребята. Если бы я захотел, чтобы они надписывали бланки на моих векселях, то каждый из них проделывал бы эту операцию до тех пор, пока мог держать в руках перо. Но черт меня возьми! Не люблю я злоупотреблять товарищами. Они могли бы, кроме того, найти мне какую-нибудь должность, но в этом случае мне пришлось бы играть вторую скрипку. А я уж привык быть на первом месте и дирижировать оркестром. В чужой среде я готов занять какое угодно место, хотя бы самое низменное. Но столица – другое дело. Я хочу, чтобы в столице память обо мне сохранилась неприкосновенной.