Текст книги "Искатель. 1980. Выпуск №6"

Автор книги: Артур Конан Дойл

Соавторы: Евгений Гуляковский,Юрий Виноградов,Александр Кучеренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

7

Григорьев начал свой доклад генералу с сообщения о сыне профессора Шмидта капитане Альберте. Удалось выяснить, что он находился в деревне Сосновичи под Борисовом, где строился дом отдыха для гитлеровских летчиков. Деревня располагалась в районе действия партизанского отряда «Авангард», возглавляемого Ефимчуком. Ему уже было поручено доставить на Большую землю живым и невредимым сына профессора Шмидта.

– А как у нас с посылкой связного в Шварцвальд? – спросил генерал.

– Пока нет нужной кандидатуры. Может быть, мне поехать? – предложил Григорьев.

– Нецелесообразно, – резко ответил генерал. – Туда надо перебросить опытного ветеринара. Ускорьте это дело.

Прежде чем окончательно решить, кого послать в Шварцвальд, Григорьев решил еще раз поговорить с Рихардом Форрейтолом. В своем рассказе Рихард упомянул имя управляющего имением баронессы хромоногого Отто Фехнера, Будто до войны он жил в Берлине, работал на заводе кузнецом.

Григорьева заинтересовала личность Фехнера. По наведенным справкам он выяснил, что Отто Фехнер летом 1931 года проходил практику на Сталинградском тракторном заводе. У него было много друзей среди советских рабочих, но особенно подружился он с кузнецом Федором Ладушкиным, у которого часто бывал дома. Выяснилось также, что Ладушкин в молодости был зоотехником, и это обстоятельство особенно привлекло к нему внимание Григорьева.

Проверив все, как надо, и окончательно убедившись, что Ладушкин самая подходящая кандидатура, его призвали на военную службу и привезли к Григорьеву. От двухметрового бородача веяло силой, уверенностью. С первого дня войны он рвался добровольцем на фронт, но дирекция держала его на заводе. Получив повестку из военкомата, он обрадовался: наконец-то попадет на фронт.

– Я же не калека, чтоб сидеть в тылу, – заявил он Григорьеву.

– Это дело поправимое, – улыбнулся Григорьев. – Мы можем послать вас хоть в Берлин…

– В Берлин? – Ладушкин недоуменно посмотрел на подполковника. Потом вдруг добавил: – Между прочим, лет десять назад я в самом деле чуть не поехал туда.

– К Отто Фехнеру?

Ладушкин насторожился.

– А вы откуда знаете, товарищ подполковник?

– У меня такая специальность, дорогой Федор Иванович, что я должен все знать.

Действительно, после окончания стажировки немецкий кузнец Отто Фехнер пригласил к себе в гости русского кузнеца Федора Ладушкина. Тот с удовольствием принял приглашение. Но вначале слишком много было работы, потом резко осложнилась обстановка в самой Германии, где под руководством Коммунистической партии Германии шла ожесточенная борьба немецких рабочих с нацистами. А когда в январе 1933 года к власти пришли фашисты, вопрос о поездке и вовсе отпал.

– А если вам сейчас съездить к Фехнеру? – предложил Григорьев. – Только вначале, Федор Иванович, вам придется вспомнить свою старую специальность…

8

…До войны Настя мечтала стать врачом. Ее мать умерла от воспаления легких, когда она училась в восьмом классе. Тогда она и дала клятву посвятить жизнь лечению людей. Среднюю школу Настя закончила в своем родном городе Борисове в самый канун войны. Отец в первый же день ушел добровольцем, а за ней из глухой деревни приехала бабушка, намереваясь увезти внучку к себе. Настя наотрез отказалась. Она хотела стать народным мстителем. Вначале по решению райкома комсомола Насте, как бывшему комсоргу школы, пришлось сопровождать до Могилева отдыхавших в лагере под Борисовом пионеров. Возвратиться не довелось: гитлеровцы уже шагали по ее родной земле. Тогда-то она и попала к партизанам в отряд Ефимчука. Когда фашисты заняли Могилев, Ефимчук приказал Насте отправляться в город в помощницы к пани Елене, торгующей на рынке поношенными вещами. Пани Елена говорила немцам, что до войны она занимала незаметную должность заведующей детдомом, что ее муж был репрессирован и что она отказалась эвакуироваться на Урал. Фашисты этому поверили и милостиво разрешили ей занять бывший колхозный ларек на могилевском рынке, открыть частную торговлю. Клиентура пани Елены быстро расширялась, гитлеровцы и полицаи охотно сбывали ей отобранные у местного населения вещи. Скоро пани Елена заявила, что не может одна управиться с делами, и с согласия оккупационных властей наняла работницу – оставшуюся без родителей Настю.

Она была привлекательна: красивое чистое лицо, по-детски припухлые, пунцовые губы, серые с голубизной глаза, едва заметные ямочки на щеках и конопляного цвета длинная коса, кругами уложенная на голове.

– Ты у нас образец настоящей белорусской красавицы, – грустно сказал Ефимчук, когда очередной раз встретился с Настей, и вдруг спросил: – Бабушку давно не видела?

– Два года скоро будет.

– Хочешь побывать у нее?

– Война же идет, какие могут быть поездки?

– Вот что, дочка, – сказал Ефимчук. – Фашиста нам одного треба взять. Капитана. Целого и невредимого. Только ты одна его, сукина сына, можешь привести к нам. Почитай, его целый взвод охраняет.

Сколоченный из березовых кольев топчан заскрипел под тяжестью Ефимчука.

– У твоей бабушки в Сосновичах квартирует тот самый капитан. Дом отдыха для летчиков строит. Потому тебе и карты в руки…

Старая Василиса не могла поверить своим подслеповатым глазам.

– Свят, свят, свят…

– Бабушка! – воскликнула Настя и кинулась ей на шею.

Василиса залилась слезами. Значит, бог услышал ее молитву.

– Настенька, ты ли это?

На шум в переднюю вышел Альберт Шмидт.

– Ой, – растерялась Настя и торопливо стала поправлять сбившийся на плечи платок.

– Это наш квартирант, – сказала ей бабушка.

Девушка торопливо начала рыться в кармане юбки, извлекла помятый лист бумаги и протянула немецкому офицеру. Капитан развернул документ. В нем удостоверялась личность Насти и говорилось, что она после долгих скитаний по Белоруссии возвращается к своей бабушке в деревню Сосновичи. Внизу стояла подпись старосты какой-то непонятной, с длинным названием деревни, гербовая печать и отметка немецкой гарнизонной комендатуры города Борисова.

Шмидт, читая документ, все время посматривал на девушку. На ней был деревенский дешевый платок, вылинявшая кофточка, юбка из серого ситца, стоптанные старые башмаки.

– Необходимо зарегистрироваться в комендатуре, – сказал он.

– Каждый, кто появляется в Сосновичах, должен немедленно встать на учет. Это приказ коменданта.

– Я завтра же пойду к господину коменданту, герр офицер, – на немецком языке ответила Настя.

– О, вы прилично говорите по-немецки! – удивился Шмидт,

– Что вы, у меня такой страшный акцент…

Василиса вышла вперед, сказала:

– Настя окончила Борисовскую среднюю школу. Там и ваш немецкий выучила.

Капитан бросил взгляд на девушку и ушел в свою комнату.

Старушка зашепталась с Настей, то и дело с тревогой посматривая на дверь комнаты немецкого офицера. Из ее слов Настя узнала, что, кроме роты солдат-строителей, в деревню прибыли три машины эсэсовцев в черных мундирах. Они усиленно охраняют строящийся объект, создали специальную комендатуру. Все население деревни согнали на работы. Из других мест даже пригнали.

– Вот один идет, – сказала бабушка, глянув в окно. – Хромой старик, а пригнали.

Настя с трудом сдержала улыбку, узнав хромого старика. Ефимчук за полмесяца до ее прихода к бабушке послал его в Сосновичи. Через него Настя держала связь с партизанами. Вот бы удивилась бабушка, если б узнала, что убогому «старику» не так уж много лет. Фома – так звали «старика» – был лучшим разведчиком партизан. Он обладал редкой способностью перевоплощаться.

На другой день Настя встала чуть свет, принялась помогать бабушке по хозяйству. Шмидт тоже вставал рано. Сделал у себя в комнате легкую физзарядку и вышел на кухню умыться.

– Доброе утро, герр капитан! – приветливо встретила его Настя. – Разрешите подать вам воду?

– Да, да. Конечно, – поспешно ответил Шмидт.

Ему нравилось, как эта юная белоруска осторожно, с естественной боязнью лила воду в его ладони. Он долго тер лицо, шею, мочил волосы, снова подставлял руки под теплую струю, чтобы продлить удовольствие.

– Благодарю, – наконец сказал он.

– Рада услужить вам, герр капитан, – поклонилась Настя.

Днем она пошла в комендатуру, расположенную в деревенской начальной школе. Подала дежурившему эсэсовцу свой документ, стала объяснять, почему оказалась в Сосновичах. Эсэсовец неожиданно вскочил из-за стола, вытянулся. В канцелярию вошел комендант, «противный рыжий офицер», как объяснила бабушка внучке. Настя тоже поднялась со стула. Комендант хмыкнул: видно, сам господь бог послал такую красотку в эту грязную деревушку!

– Я сам займусь с посетительницей, – сказал он эсэсовцу и кокетливым жестом пригласил Настю к себе в кабинет.

– Значит, вы будете жить в доме Василисы? – спросил комендант, выслушав Настю. И подумал с завистью: «Везет же этому капитану Шмидту! Такая красотка под боком. Только протяни руку…» Он понимал, что не так-то просто будет забрать у Шмидта красавицу белоруску, хотя это он и попытается сделать. Капитану кто-то покровительствует в Берлине, его берегут.

Неспроста же обыкновенного командира строительной роты охраняют эсэсовцы!..

Следующим утром Настя на четверть приоткрыла белую занавеску на окне кухни, давая тем самым условный сигнал Фоме. Связной понял: все в порядке, девушке не грозит опасность.

9

Свой путь в Германию Ладушкин начал из родной деревни Михалишки. Он всем говорил, что его призвали в армию, но он сбежал с призывного пункта и возвратился в родные места. При переходе фронта, говорил он, пришлось убить двух красноармейцев, которые пытались его задержать.

Когда вербовщик рабочей силы приехал за людьми в Михалишки, Федор Иванович попал в число тех, кого увозили вГерманию.

Вскоре Ладушкина доставили на окраину Берлина в пересыльный пункт, куда со всех концов Германии приезжали за дешевыми восточными рабами. Ладушкин назвался зоотехником с большим стажем. Начальник пересыльного пункта смекнул, что этого русского мужика можно с выгодой сбыть в богатое поместье.

– Поедешь в Оберфельд. Будешь работать на фермах, – распорядился он.

Ладушкнн подумал, что ослышался. В сам Оберфельд? Не оговорился ли немец? При разработке задания они рассчитывали, что путь в Оберфельд будет нелегким и долгим, что, возможно, придется прибегнуть к помощи Отто Фехнера. И вдруг такая удача!

Дежурный отвел его к двум стоявшим в тупике товарным вагонам, на дверях которых мелом были выведены крупные надписи «Оберфельд», и сдал солдату-конвоиру.

На появление бородача никто не обратил внимания.

– Здорово, русаки-гусаки! – приветливо прогудел Ладушкин. – Онемели, братцы-славяне, что ли?

– В неметчине онемеешь и ты. Ишь, какой прыткий, – с неприязнью отозвались из темноты.

– Тогда я буду за атамана! – изрек Ладушкин.

Выгружались белорусские рабочие на маленькой чистенькой станции. Их уже ждали присланные баронессой Тирфельдштейн приемщики с двумя конными повозками, на которые были погружены котомки рабочих.

– Шевелись, шевелись, русаки-гусаки! – кричал Ладушкин. – Эй, русыни-гусыни, быстро-живо у меня! Это вам не маменькин дом!

Он бегал от вагона к вагону и, к удовольствию приемщиков баронессы, энергично подгонял медлительных славян.

Рабочие вначале враждебно смотрели на новоявленного «атамана», но постепенно привыкли к его зычному, но беззлобному голосу.

К вечеру по извилистой проселочной дороге колонна добралась до Оберфельда.

Ладушкин узнал Фехнера. Отто постарел, чуть сгорбился, и от этого хромота его стала заметнее. Ведь столько лет прошло с той сталинградской встречи! Признает ли его Фехнер! Ладушкин с волнением следил за ним. Отто, прихрамывая на правую ногу – в шестилетнем возрасте он упал с яблони, – придирчиво осматривал прибывший в его распоряжение «товар». На Ладушкина он лишь чуть покосился и словно забыл о нем.

Баронесса подкатила на фамильном тарантасе, запряженном парой резвых лошадей. Управляющий подковылял к тарантасу и помог хозяйке Оберфельда ссйти на землю. В кожаном спортивного покроя костюме, с хлыстом в левой руке, она напоминала укротителя, вошедшего в клетку к обессиленным зверям. Рабочие, потупив взор, молча стояли в строю.

– Представьте госпоже всех прибывших из России, – приказал управляющий Ладушкину. – Каждый обязан поклониться баронессе.

Ладушкину дали список, и он начал выкрикивать фамилии рабочих. Те подходили к баронессе и кланялись. Представив всех восточных рабов, Ладушкин сложил список и учтиво протянул хозяйке. Та взяла бумагу и передала управляющему.

– А ты кто? – спросила она.

– Ладушкин моя фамилия. Зоотехник…

– Ты говоришь по-немецки? – изумилась баронесса.

– Я учил его…

Баронесса пристально поглядела на бородатого русского гиганта, потом отступила на шаг, вскинула голову и закричала:

– Отныне я ваша хозяйка! Будете хорошо работать – получите пищу. Станете лодырничать… – она резко хлопнула хлыстом. – Слушайтесь и повинуйтесь во всем моему управляющему господину Фехнеру!..

– Разводите людей по баракам, – распорядился Фехнер.

– Слушаюсь, господин управляющий, – поспешно ответил Ладушкин.

Всю ночь шел дождь. Прекратился он только перед рассветом.

Ладушкин поднялся с топчана, оделся, заглянул в барак, где тревожным сном забылись рабочие, и вышел на улицу. Чистый утренний воздух, насыщенный ароматом трав и пропитанный влагой, приятно освежал. Из-за выступа леса показалась двуколка. В ней сидел Фехнер. Он остановил лошадь у крыльца.

– Вот перечень работ. – Не слезая с двуколки, он протянул Ладушкину лист бумаги. – Тут же и распорядок дня. Требую строго выполнять его.

– Будет исполнено, господин управляющий, – покорно склонил голову Ладушкин. – Не извольте беспокоиться.

Лицо Фехнера скривилось, и это озадачило Ладушкина: без труда можно было догадаться, что управляющий чем-то недоволен. Когда управляющий уехал, Федор подошел к висевшему на перекладине колоколу и ударил в него.

– Поднимайтесь! Живо! – заорал он на весь барак.

– Запомните, вы не в гостях у тещи! Вы на работе у госпожи баронессы Тирфельдштейн!

Сам он пошел с группой доярок и скотниц, намереваясь в первую очередь ознакомиться с фермой. Ферма понравилась Ладушкину: большая, просторная, удобная для размещения животных. Девушки чистили стойла, возили па тачках навоз, мыли деревянный настил горячей мыльной водой. К. обеду ферму нельзя было узнать.

– Вот в таком виде и содержать всегда помещение, – сказал Ладушкин.

В мучительной неизвестности прошли для Ладушкина остаток этого дня и ночь. Фехнер, несомненно, узнал его. Но почему не признается?

На другой день управляющий не появился у бараков восточных рабов. Наряд на работы он прислал с юной племянницей Габи.

– Что с господином Фехнером? – спросил Ладушкин.

– Дядя Отто провожает тетю Анну в гости к ее родственнакам, – ответила Габи.

– Значит, вы сегодня остаетесь за хозяйку?

– Нет. У нас много дел с фрейлейн Региной. Я буду ночевать у Шмидтов.

Можно было предположить, что Фехнер специально выпроваживает жену в гости к родственникам. Значит, ночью Отто будет в доме один?

Ладушкин с трудом дождался темноты. Неслышно вышел он из своей каморки и по опушке леса, минуя дорогу, направился к дому Фехнера. У крыльца он вытер сапоги и постучал. Щелкнул запор, и дверь распахнулась. Ладушкин смело шагнул за порог, и дверь тут же захлопнулась. Фехнер молча повел ночного гостя в освещенную настольной лампой комнату, два окна которой были задернуты плотными шторами. Взгляды их встретились: изучающе-настороженные, напряженные.

– Почему вы открыли дверь, не спросив, кто к вам пришел? – спросил Ладушкин.

– Я ждал вас сегодня.

– Вы узнали меня?

– Так же, как и вы меня…

Оба замолчали. Ладушкин первым нарушил тишину.

– Вы меня приглашали в гости. Вот я и приехал…

Фехнер усмехнулся, жестом показал на стул.

– У вас хорошая память, Феда, – мягкое «дя» не удавалось ему выговорить.

– Правда, вы приглашали меня в Берлин…

– Пришлось сменить профессию…

Фехнер вдруг заторопился, заковылял на кухню и на подносе вынес бутылку красного вина и закуску.

– Запах вина может вызвать подозрение, – сказал Ладушкин.

– Тогда я согрею кофе. И ты расскажешь наконец о своей Маше.

Ладушкин шумно вздохнул, заерзал на стуле.

– Нет у меня Маши, Отто…

– Как нет?

– Ехала вместе с сыном в поезде… Попала под бомбежку…

– А у меня брат погиб на фронте где-то под Москвой, – заговорил Фехнер. – Осталась племянница сиротой. Мы с фрау Анной взяли Габи к себе.

– Очень милая девочка, – сказал Ладушкин.

– И несчастна! Ее  барон Карл фон Тирфельдштейн изнасиловал… – Фехнер с хрустом сжал кулаки. – Я отомщу ему за Габи. Клянусь!..

Ладушкин обнял его.

– Всему свое время, Отто! Всему свое время…

10

Ежедневно Настя в условленное время готовила теплую воду для Шмидта, разогревала принесенные денщиком Клаусом завтрак, обед и ужин и подавала на стол. А в те дни, когда капитан находился далеко от дома на лесоразработках, она брала с собой свежежареную крольчатину – его любимое блюдо, хлеб, термос с горячим кофе и шла к нему. Постепенно охранники-эсэсовцы привыкли к Насте и беспрепятственно пропускали ее на строящийся объект. В их глазах девушка была любовницей капитана-холостяка.

Поздним вечером Настя обычно подавала квартиранту стакан холодного кофе. Шмидт усаживал девушку за стол, угощал сладостями и неизменно заводил свой походный патефон. Репертуар его был велик: от симфонической музыки и церковных фуг Баха до немецких старинных народных песен. Особенно ему нравилась песня-баллада из «Фауста» Гёте, которую любил теперь и сам. Настя быстро выучила песню и по-немецки подпевала капитану, восхищенному ее слухом и чистым, приятным голосом.

Часто он просил Настю спеть какую-либо белорусскую песню и внимательно слушал.

Взаимоотношения квартиранта Василисы и ее внучки не остались в деревне незамеченными. Жители Сосновичей перестали здороваться с Настей. Она не обращала на них внимания. Зато презрение всей деревни к своей внучке болезненно переживала старая Василиса.

– Стыд-то какой. На улице нельзя показаться, – сокрушалась Василиса.

– А вы не слушайте, бабушка, – успокаивала Настя. – Господин капитан хорошо воспитан. Он из семьи ученых. Его отец знаменитый профессор.

Фома торопил Настю с выполнением задания. Но как заманить немца в засаду и, главное, где именно устроить ее, Настя не знала. В лес командира роты не уведешь, не пустит охрана, не спускавшая с него глаз. Ночью капитан никуда не выходил. Можно было бы партизанам напасть на машину во время поездки в офицерское казино, но в схватке Шмидт может погибнуть от случайной пули. А он требовался живой.

Об этом Настя сказала связному, когда в очередной раз несла на лесоразработки Альберту жареную крольчатину и горячий кофе и «случайно» проходила мимо хромого сторожа, коловшего в стороне от казармы дрова для кухни.

– Попробуем что-нибудь придумать, – шепнул в ответ Фома.

И придумал. Вскоре он попросил у капитана Шмидта разрешения пойти на луг, заготовить на зиму сена для конторской лошаденки, подвозившей воду с реки.

– И для ваших кроликов хватит корма.

– Косите сколько хотите, – распорядился Шмидт.

В тот же вечер Фома отбил косу, а с восходом солнца вышел на заливной луг. Настя догадалась, что задумал ее связной. Когда через четыре дня над поймой взметнулся небольшой, только что сметанный Фомой стог, она подошла к нему и набрала охапку пахнущего дурманящим разнотравьем сена для кроликов капитана Шмидта. Стог был сметан вблизи излучины реки и хорошо просматривался из деревни. За ним начинался мелкий кустарник, тянувшийся к опушке густого леса. По кустарнику можно было незамеченным проползти из леса к самому стогу. Три вечера подряд ходила Настя за душистым сеном на виду у всей деревни и немецких солдат. Никому это не казалось подозрительным, ибо все знали, что внучка старой Василисы ухаживала за кроликами капитана Шмидта. На четвертый день Шмидт вызвался ее проводить. Они медленно брели по берегу речки, перебрасываясь незначительными фразами о погоде, красоте луга и прелести соснового бора. Настя видела: за ними на некотором расстоянии, как бы прогуливаясь, следуют два эсэсовца с автоматами.

– Посмотрите, какой прекрасный стог! – восторженно произнесла Настя. – А запах какой!.. – Она прижалась лицом к сену, жадно вдыхая его дурманящий аромат. Шмидт последовал ее примеру. В Вальтхофе у отца он, конечно, видел сено, но никогда ему не приходило в голову нюхать его. А пахло мятой, клевером, осокой, полынью и еще какими-то неизвестными ему травами.

Настя зашла за стог, скрывшись от взглядов охранников. Шмидт последовал за ней. Он взял девушку за руку, но Настя осторожно высвободила ее.

– Мы же пришли сюда за сеном! – кокетливо сказала она.

За стогом они находились минут десять. Все это время эсэсовцы стояли поодаль, терпеливо ожидая появления начальника со своей любовницей.

Прошло несколько дней, прежде чем Фома назвал точное время нападения партизан на немецкого офицера и его любовницу. Все эти дни Настя и Альберт ходили к стогу. Охранники-эсэсовцы настолько привыкли к вечерним прогулкам влюбленной пары, что перестали их сопровождать. Шмидт без конца рассказывал о своей сестре и отце, знаменитом профессоре, твердом пацифисте. В тот вечер, как казалось Насте, Шмидт был особенно нежен и настойчив. Он сам потянул девушку за стог, обнял и стал целовать ее. Все остальное произошло неожиданно и быстро. Сверху, со стога, свалилось что-то тяжелое, и не успел капитан опомниться, как во рту оказался кляп из сухой, горькой тряпки. Вмиг были связаны руки и ноги, на голову накинут мешок. Его подхватили сильные руки и понесли…

11

Профессор Шмидт все чаще подходил к окну, из которого просматривалась обсаженная яблонями дорога, идущая к Вальтхо-фу. Вот-вот должна показаться машина с Лебволем – дочь Регина еще с утра уехала встречать его на аэродром. Внизу, на первом этаже, суетилась прислуга, готовясь к встрече желанного в доме заморского гостя.

– Едут, едут, герр Шмидт! – закричала Габи и захлопала в ладоши. Профессор торопливо спустился вниз и вышел во двор. Садовник Форрейтол услужливо распахнул ворота, взял под козырек. Машина проскочила мимо него и остановилась возле Шмидта. Вездесущая Габи, не дожидаясь, когда медлительный Форрейтол подойдет к машине, сама открыла дверцу и помогла выйти счастливой Регине. Лебволь вышел следом за двоюродной сестрой. Тонкий, стройный, загорелый, в яркой цветной рубашке с завязанной на шее косынкой, непомерно широким кожаным ремнем и огромным сомбреро на голове, он ошеломил всех. Секунду-две Лебволь выжидающе смотрел в глаза Шмидту, потом подошел к нему и протянул обе руки.

– Здравствуйте, дорогой дядюшка!..

– Племянник… Лебволь!.. – Профессор обнял юношу и долго не отпускал от себя…

В этот вечер за столом просидели допоздна. Пили старое вино, что было редкостью в доме Шмидтов. Габи без конца подогревала кофе. Почти все время говорил один Лебволь, рассказывал о жизни своего отца – младшего брата профессора Фрица Шмидта, его последних днях жизни, показывал привезенные с собой фотографии. Говорил, что прав был Шмидт, когда отговаривал взбалмошного Фрица от женитьбы на заокеанской певице. И вот его не стало. Жизнь на колесах, муж как слуга, развод, гнетущее одиночество, страшная, неизлечимая болезнь – вот наказание Фрицу за его легкомыслие…

Шмидту не понравилось, что Лебволь так отзывается о своей матери. Но он не стал ничего говорить, чтобы не омрачать радость встречи.

Утром профессор показал племяннику свое хозяйство. Лебволь был в восторге от обширного сада с уникальными породами деревьев, саженцы которых были присланы Шмидту коллегами со всех континентов. Восхищался он и роскошными клумбами цветов, выхоженными старым Форрейтолом. Но особенно поразила его частная химическая лаборатория дяди. Здесь великий химик создавал свои знаменитые препараты против полевых грызунов, гербициды, регуляторы роста растений. И уж совсем он был потрясен экспериментальной теплицей, занимавшей довольно обширную площадь, где росли невиданно высокие пшеница, рожь, ячмень, кукуруза, огромные огурцы, помидоры…

– Все гербициды, регуляторы роста растений, – гордо пояснил профессор.

– Вы гений, дядюшка! – воскликнул Лебволь. – Люди… немецкая нация будет вечно чтить ваше имя…

Шмидт привлек племянника к себе, дружески похлопал по плечу. Потом, точно спохватившись, повел его к дощатой перегородке, отделявшей часть теплицы. Здесь пахло гнилью, на земле лежали растения, пораженные какой-то непонятной болезнью. Чахлые колоски пшеницы, ржи и ячменя были покрыты ржавыми наростами, огурцы, помидоры словно вспухли от синих нарывов.

– Дядюшка, что это?!

Профессор болезненно поморщился.

– Вот что получается, если неразумно использовать гербициды и регуляторы роста растений.

– Но зачем вы этим занимаетесь?!

– К сожалению, мой друг, приходится. Вот поживешь здесь, многое поймешь…

После ужина Шмидт увел племянника в свой кабинет, как он сказал, «на дружескую беседу». Лебволь понял, что принят в семью Шмидтов равноправным членом.

12

Вечеринка, которую устраивала на даче фрейлейн Эрна Штайниц, вполне удалась. Офицеры блистали остроумием, девушки, разгоряченные крепкими напитками и любезным вниманием мужчин, были обаятельны и милы. Но лучше всех без сомнения была сама фрейлейн Эрна, взбалмошно веселая, дерзкая, капризная. И только сама Эрна не чувствовала полного удовлетворения. Она все ждала обещанного фрейлейн Региной сюрприза и почему-то волновалась. Она покоряла всех той прелестью, какая бывает лишь в ранней молодости у девушки, только что сменившей угловатость подростка на уверенную грацию фрейлейн, знающей себе цену.

Приезд Регины прервал пространные разглагольствования гладкого моложавого офицера, весь вечер мучившего девушек своими нудными тостами.

– Регина, дорогая, как я рада вашему приезду! – трогательно расцеловалась юная хозяйка с гостьей, ни на секунду не спуская глаз с ее спутника.

– Господа, – негромко сказала Регина, – позвольте вам представить моего кузена Лебволя Шмидта! Эрна, голубушка, прошу полюбить нашего американца и приобщить его к немецкой цивилизации!

Эрна, улыбаясь, посмотрела па Лебволя. Так вот он какой, обещанный сюрприз! Лицо кузена фрейлейн Регины оставалось серьезным. Спокойно и холодно он склонился к руке Эрны и церемонно произнес:

– Очень рад, мисс!

Эрна вдруг почувствовала желание чем-то удивить, поразить этого экзотического юношу.

– Эрна! Познакомь Лебволя со своими гостями, – напомнила Регина.

– С гостями? – Эрна медлила с ответом, раздумывая, стоит ли представлять Лебволю своих подвыпивших друзей. – Ах, с гостями. Пожалуй, внимания вашего кузена, дорогая Регина, достоин в первую очередь… – она нарочито небрежно обвела глазами присутствующих. – Ну, конечно же, вы, уважаемый оберштурмбаннфюрер!

Эсэсовский офицер, сидевший в тени так, что лица его совсем не было видно, встал и шагнул в полосу света. Широкополое сомбреро в руках Лебволя описало полукруг, он склонил голову, здороваясь. Грюндлер прищелкнул каблуками, протянул руку. Он уже знал, что в РСХА досконально проверили досье племянника профессора Шмидта, прежде чем допустить его в Вальтхоф, и хотел поскорее познакомиться с ним. Сегодня такой случай представился.

– Надеюсь, будем добрыми друзьями, дорогой Лебволь!

– Почту за высокую честь, оберштурмбаинфюрер!

– Как вам нравится в фатерланде?

– Великая родина есть великая родина! Этим сказано все, оберштурмбаннфюрер.

– Как долго думаете задержаться здесь?

– До полной победы.

– Господа, – обратился Грюндлер к присутствующим, – я предлагаю выпить за нового гостя нашей обворожительной хозяйки и его кузину, прекрасную фрейлейн Регину!

– Прозит, герр Лебволь! – улыбнулась Эрна.

– Прозит…

После работы профессор Шмидт неизменно заходил в комнату племянника, к которому привязался как к родному сыну. Их беседы порою затягивались за полночь. Чаще всего профессор сетовал на войну, отнявшую у него сына Альберта, жаловался, что вынужден заниматься грязным делом – создавать сверхмощные отравляющие вещества, что его бывший ученик доктор Штайниц посвятил себя работе с болезнетворными бактериями.

– Каждый должен отдать все силы для победы великой Германии, – сказал Лебволь.

– Уж не собираешься ли ты на фронт? – насторожился профессор.

– Вы угадали, дядюшка.

Шмидт встал с кресла, тяжело прошелся по комнате. Потом резко остановился перед племянником, с болью в голосе сказал:

– Нет, нет и нет! Никакого фронта! Хватит с меня одного Альберта. Я не хочу теперь лишиться еще и племянника. Да, да! – Он снова зашагал по комнате. – Останешься в моей лаборатории. Будешь моим помощником… по хозяйственной части.

– Спасибо, дорогой дядюшка, за доверие, но я, право, недостоин столь высокой чести…

– Я знаю, чего ты достоин…

Профессор уже успел убедиться в способностях своего племянника, попросив его помочь рассчитать экспериментальные формулы для очередного лабораторного опыта. Лебволь, к его удовлетворению и радости, превосходно справился с довольно грудным заданием.

13

В этот день по инициативе Грюндлера в Шварцвальде были проведены конные состязания. Накануне он заехал в Вальтхоф и предложил Лебволю принять в них участие. Тот растерянно пожал плечами. Регина подошла к нему, положила свои руки на его плечи.

– Леби, родной мой! Прошу тебя.

Лебволь беззвучно засмеялся, обнял Регину, посмотрел на вытянутое, напряженное лицо Грюндлера.

– Разве можно отказать такой чудесной девушке! Не правда ли, оберштурмбаннфюрер?..

После ухода Грюндлера Регина упросила Лебволя немедленно отправиться в имение баронессы и подобрать себе коня.

Баронесса обрадовалась неожиданному визиту двоюродных брата и сестры Шмидтов. Она тут же повела их в конюшню, которую подметал высокий бородатый мужчина, и приказала ему подобрать для господина Шмидта самую лучшую лошадь.

– Советую молодому господину взять вот этого пегого жеребчика, – сказал бородач, показывая на лошадь в противоположном стойле.

– Да, да, герр Шмидт, мой зоотехник отлично разбирается в лошадях, – подсказала баронесса.

Ладушкин вывел жеребчика во двор, вынес седло, подтянул подпругу.

– Дорогая моя, пока они тут занимаются, идемте ко мне, – предложила баронесса и увела Регину в барский дом.

Лебволь одним махом вскочил в седло, сунул ноги в стремена.

– Низковато опущены стремена, – пробасил бородач, быстро осмотрелся и вдруг добавил по-русски: – Низкий поклон вам от тети Даши и дяди Никанора.

– А… а разве они еще живы? – тотчас ответил Лебволь.

– Коптят небо!

– Но ведь им далеко за восемьдесят.

– Почитай за девяносто тому и другому перевалило, – тихо засмеялся Ладушкин и легонько похлопал по ноге Лебволя. – Меня зовут Федор Иванович Ладушкин. Управляющий Фехнер – наш человек. Пока все. – И спросил с тревогой: – А ездить-то верхом вы хоть умеете?