Текст книги "Лучшие классические детективы в одном томе (сборник)"

Автор книги: Артур Конан Дойл

Соавторы: Уильям Уилки Коллинз
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Часть вторая
Открытие истины
1848–1849

События, рассказанные разными лицами

первый рассказ, написанный мисс Клак, племянницей покойного сэра Джона Вериндера

Глава I

Любезным моим родителям (оба теперь на небесах) я обязана привычкой к порядку и аккуратности, внушенной мне с самого раннего возраста.

В это счастливое, давно минувшее время меня приучили быть аккуратно причесанной во все часы дня и ночи и старательно складывать каждый предмет моей одежды в одной и той же последовательности, на одном и том же стуле и на одном и том же месте – в ногах кровати, прежде чем отправиться на покой. Запись происшествий дня в моем маленьком дневнике неизменно предшествовала складыванию одежды. Вечерний гимн (повторяемый в постельке) неизменно следовал за складыванием одежды. А сладкий сон детства неизменно следовал за вечерним гимном.

В последующей жизни – увы! – за вечерним гимном следовали печальные и горькие размышления; а сладкий сон сменился тревожными сновидениями, которые заставляли меня беспокойно метаться по подушке. Но привычку складывать свою одежду и вести дневничок я сохранила и в последующей моей жизни.

Первая привычка напоминает мне счастливое детство – дни, когда папенька еще не разорился. Вторая, бывшая полезной до сих пор главным образом тем, что помогала мне дисциплинировать грешную природу, унаследованную всеми нами от Адама, неожиданно оказалась важной для скромных моих интересов совершенно в другом отношении. Она позволила мне, бедной, исполнить прихоть богатого члена семьи, с которой мой покойный дядя породнился через брак. Мне посчастливилось быть полезной мистеру Фрэнклину Блэку.

В течение некоторого времени я не имела никаких вестей от этих благоденствующих моих родственников. Когда мы одиноки и бедны, о нас нередко забывают. Мне приходится жить сейчас, из соображений экономии, в маленьком бретонском городке, где имеется избранный круг почтенных английских друзей и где налицо два преимущества: протестантский священник и дешевый рынок.

В этот уединенный уголок дошло вдруг до меня письмо из Англии. О моем ничтожном существовании неожиданно вспомнил мистер Фрэнклин Блэк. Богатый родственник (о, как я хотела бы добавить: духовно богатый!) пишет, даже не пытаясь скрыть этого, что ему от меня что-то понадобилось. Ему пришла в голову фантазия опять воскресить скандальную историю Лунного камня, и я должна помочь ему в этом, написав рассказ обо всем, чему была свидетельницей в лондонском доме тетушки Вериндер. Мне предлагают денежное вознаграждение – со свойственным богатым людям отсутствием чуткости. Я должна опять разбередить раны, которые едва затянуло время; я должна пробудить самые мучительные воспоминания и, сделав это, считать себя вознагражденной новым терзанием – в виде чека мистера Фрэнклина.

Плоть слаба. Мне пришлось долго бороться за то, чтобы христианское смирение победило во мне греховную гордость, а самоотречение заставило согласиться на чек.

Без привычки к дневнику, сомневаюсь, – позвольте мне выразить это в самых грубых словах, – могла ли бы я честно заработать эти деньги; но с моим дневником бедная труженица (прощающая мистеру Блэку его оскорбление) заслуживает получаемую плату. Ничто не ускользнуло от меня в то время, когда я гостила у дорогой тетушки Вериндер. Все записывалось, благодаря давнишней привычке моей, изо дня в день, и все до мельчайшей подробности будет рассказано здесь. Священное уважение к истине (слава богу!) для меня выше уважения к людям. Мистер Блэк легко может изъять те места, которые покажутся ему недостаточно лестными в отношении одной особы. Он купил мое время, – но даже его щедрость не может купить мою совесть![1] 1
  Приписка Фрэнклина Блэка: «Мисс Клак может быть совершенно спокойна. В ее рукописи ничего не прибавлено, не убавлено и не изменено, так же как и в других рукописях».


[Закрыть]

Дневник сообщает мне, что я случайно проходила мимо дома тетушки Вериндер на Монтегю-сквер, в понедельник третьего июля тысяча восемьсот сорок восьмого года.

Увидя, что ставни открыты, а шторы подняты, я почувствовала, что вежливость требует постучаться и осведомиться о хозяевах. Особа, отворившая дверь, сообщила мне, что тетушка и ее дочь (я, право, не могу назвать ее кузиной) приехали из деревни неделю назад и намерены остаться в Лондоне на некоторое время. Я тотчас поручила передать им, что не желаю их тревожить, а только хочу узнать, не могу ли быть чем-нибудь полезна. Особа, отворившая дверь, с дерзким молчанием выслушала мое поручение и оставила меня стоять в передней. Это дочь нечестивого старика по имени Беттередж, которого долго, чересчур долго терпят в семействе моей тетки. Я села в передней ждать ответа и, всегда имея при себе в сумке несколько религиозных трактатов, выбрала один, как нельзя более подходящий для особы, отворившей дверь. Передняя была грязна, стул жесткий, но блаженное сознание, что я плачу добром за зло, поставило меня выше всех таких ничтожных мелочей. Трактат этот принадлежал к целой серии брошюр, написанных для молодых женщин, на тему о греховности нарядов. Слог был набожный и очень простой, заглавие: «Словечко с вами о лентах на вашем чепчике».

– Миледи очень признательна вам и просит ко второму завтраку на следующий день в два часа.

Не буду распространяться о тоне, каким она передала мне это поручение, и об ужасной дерзости ее взгляда.

Я поблагодарила юную грешницу и сказала тоном христианского участия:

– Не сделаете ли вы мне одолжение принять эту брошюру?

Она взглянула на заглавие.

– Кем это написано, мисс, мужчиной или женщиной? Если женщиной, мне, право, не к чему ее читать; а если мужчиной, то прошу передать ему, что он ничего в этом не понимает. – Она вернула мне брошюру и отворила дверь.

Мы должны сеять семена добра, где можем и как можем. Я подождала, пока дверь за мной затворилась, и сунула брошюру в ящик для писем. Когда я просунула другую брошюру сквозь решетку палисадника, я почувствовала, что на душе у меня стало несколько легче, ответственность за души ближних уже не так меня тяготила.

У нас в этот вечер было собрание в «Материнском попечительном комитете о превращении отцовских панталон в детские». Цель этого превосходного благотворительного общества (как известно каждому серьезному человеку) состоит в том, чтобы выкупать отцовские панталоны из заклада и не допускать, чтобы их снова взял неисправимый родитель, а перешивать немедленно для его невинного сына. В то время я была членом этого избранного комитета, и я упоминаю здесь об этом обществе потому, что мой драгоценный и чудный друг, мистер Годфри Эблуайт, разделял наш труд моральной и материальной помощи. Я ожидала увидеть его в комитете в понедельник вечером, о котором теперь пишу, и намеревалась сообщить ему, когда мы встретимся, о приезде дорогой тетушки Вериндер в Лондон. К моей крайней досаде, его там не было. Когда я высказала удивление по поводу его отсутствия, все мои сестры по комитету подняли глаза от панталон (у нас было много дела в этот вечер) и спросили с изумлением, неужели я не слышала о том, что случилось. Я призналась в своем неведении, и тогда мне впервые рассказали о происшествии, которое и составит, так сказать, исходную точку настоящего рассказа. В прошлую пятницу два джентльмена, занимающие совершенно различное положение в обществе, стали жертвами возмутительного заговора, изумившего весь Лондон. Один из этих джентльменов был мистер Септимус Люкер, живущий в Ламбете, другой – мистер Годфри Эблуайт.

Живя сейчас уединенно, я не имею возможности перенести в мой рассказ информацию об этом возмутительном происшествии, напечатанную тогда в газетах. В то время я была также лишена бесценного преимущества услышать обо всем из вдохновенных уст самого мистера Годфри Эблуайта. Все, что я могу сделать, – это лишь представить факты в том порядке, в каком они были представлены мне самой в тот понедельник вечером.

Дата события (благодаря моим родителям ни один календарь не может быть более точен насчет дат, нежели я) – пятница тридцатого июня тысяча восемьсот сорок восьмого года.

Рано утром в этот достопамятный день наш высокоодаренный мистер Годфри пошел менять чек в один из банкирских домов на Ломбардской улице. Название фирмы в моем дневнике скрыто случайной кляксой, а мое священное уважение к истине запрещает мне отважиться на догадку в деле подобного рода. К счастью, название фирмы не имеет никакого отношения к этому делу, а имеет отношение одно обстоятельство, случившееся, когда мистер Годфри уже покончил со своим делом. Выходя из банка, он встретил в дверях джентльмена, совершенно ему незнакомого, который случайно выходил из конторы в одно время с ним. Они обменялись взаимными вежливостями насчет того, кому первому пройти в дверь. Незнакомец настоял, чтобы мистер Годфри прошел прежде него; мистер Годфри сказал несколько слов благодарности; они поклонились и разошлись.

Беспечные люди могут сказать: что за ничтожный и пустяковый случай, рассказанный в нелепо-условной манере! О мои друзья и братья во грехе! Уберегитесь от поспешного употребления вашего бедного здравого смысла! Будьте аккуратны морально! Да будет ваша вера, как ваши чулки, и ваши чулки, как ваша вера, – оба без пятнышка и оба в готовности, чтобы тотчас быть натянутыми в минуту необходимости! Но – тысяча извинений! Я незаметно для себя перешла в свой воскресно-школьный стиль. Это в высшей степени неуместно в отчете, подобном моему. Разрешите мне снова вернуться к светскости, разрешите сказать, что пустяки и в данном случае, как и во многих других случаях, привели к страшным последствиям.

Пояснив предварительно, что вежливый джентльмен был мистер Люкер из Ламбета, мы теперь последуем за мистером Годфри к нему домой, в Кильберн.

Он нашел в передней поджидавшего его бедно одетого, но деликатного и интересной наружности мальчика. Мальчик дал ему письмо, сказав лишь, что получил его от одной старой дамы, которую не знал и которая не велела ему ждать ответа. Подобные случаи бывали нередки в огромной практике мистера Годфри как члена благотворительных обществ. Он отпустил мальчика и распечатал письмо.

Почерк был ему совершенно незнаком. В письме его приглашали быть через час в одном доме по Нортумберлендской улице, где ему еще ни разу не приходилось бывать.

Приглашение исходило от пожилой леди, собиравшейся сделать щедрое пожертвование на благотворительные цели, если он удовлетворительно ответит на некоторые ее вопросы. Она назвала свое имя, прибавив, что кратковременность пребывания ее в Лондоне не позволила ей заблаговременно искать встречи со знаменитым филантропом, к которому она обращается.

Люди обыкновенные могли бы дважды подумать, прежде чем бросить свои дела ради удобства неизвестного им лица. Но подлинный христианин никогда не колеблется, если речь идет о добром поступке. Мистер Годфри тотчас же снова вышел из дома и направился на Нортумберлендскую улицу. Человек довольно почтенной наружности, хотя немножко толстый, отворил ему дверь и, услышав имя мистера Годфри, тотчас провел его в бельэтаж, в пустую комнату, окна которой выходят во двор. Мистер Годфри заметил две необыкновенные вещи, когда вошел в комнату. Во-первых, слабый запах мускуса и камфары; во-вторых, старинную восточную рукопись, богато иллюстрированную индусскими рисунками и заставками, которая лежала развернутой на столе.

Он рассматривал эту книгу, стоя спиной к запертой двери, сообщавшейся с передней комнатой, как вдруг, без малейшего шума, его сзади схватили за горло. Он успел лишь заметить, что рука, схватившая его за шею, была голая и смуглая, но тут глаза его были крепко завязаны, рот заткнут кляпом, а сам он брошен на пол (как ему показалось) двумя людьми. Третий обшарил его карманы и (если мне будет позволено употребить подобное выражение) обыскал его без церемоний с ног до головы.

Все это насилие совершалось в мертвом молчании. Когда оно было кончено, невидимые злодеи обменялись несколькими словами на языке, которого мистер Годфри не понял, но таким тоном, который ясно выражал (для его просвещенного слуха) обманутое ожидание и ярость. Его вдруг приподняли с пола, посадили на стул и связали по рукам и по ногам. Через минуту он почувствовал струю воздуха из открытой двери, прислушался и убедился, что остался опять один в комнате.

Прошло некоторое время, и мистер Годфри услышал шум, похожий на шелест женского платья. Он приближался со стороны лестницы и вдруг прекратился. Женский крик прорезал эту атмосферу преступления. Мужской голос снизу воскликнул: «В чем дело?» Мужские шаги послышались на лестнице. Мистер Годфри почувствовал, как чьи-то христианские пальцы развязывают его и вынимают из его рта кляп. Он с удивлением увидел приличного вида супружескую пару и слабо воскликнул:

– Что все это значит?

Супруги почтенной наружности оглянулись вокруг и ответили:

– Именно этот вопрос мы намеревались задать вам.

Последовало неизбежное объяснение. Нет! Будем скрупулезно точными: последовали стакан воды и флакон с солями, чтобы привести в порядок нервы милого мистера Годфри. Объяснение последовало за этим.

Из рассказа хозяина и хозяйки дома (людей, пользующихся хорошей репутацией между соседями) выяснилось, что их первый и второй этажи были наняты накануне на неделю джентльменом почтенной наружности, тем самым, который отворил дверь на стук мистера Годфри. Джентльмен заплатил за неделю вперед, сказав, что комнаты эти надобны для трех восточных вельмож, его друзей, посетивших Англию впервые. Утром, в день этого возмутительного происшествия, два восточных незнакомца, в сопровождении их почтенного английского друга, переехали на эту квартиру. Третьего ожидали к ним вскоре, а поклажа (очень большая, как уверяли) должна была прибыть к ним из таможни попозже, в тот же день. Минут за десять до прихода мистера Годфри явился третий незнакомец. Не произошло ничего необыкновенного, насколько это было известно хозяину и хозяйке, которые находились внизу до тех пор, пока, пять минут назад, три иностранца в сопровождении их английского друга все вместе не вышли из дома и спокойно не отправились пешком по направлению к Стрэнду. Хозяйка вспомнила, что к ним приходил посетитель. И так как она не видела, чтобы он вышел из дома, ей показалось странным, почему этого господина оставили наверху одного. Посоветовавшись с мужем, она нашла нужным удостовериться, не случилось ли чего-нибудь. Результат я уже описала выше; на том и кончилось объяснение хозяина и хозяйки.

Комнату осмотрели внимательнейшим образом. Вещи дорогого мистера Годфри были разбросаны во все стороны. Однако, когда их собрали, все оказалось налицо: часы, цепочка, кошелек, ключи, носовой платок, записная книжка; все бумаги, находившиеся при нем, были тщательно просмотрены и оставлены в совершенной целости. Также из имущества хозяев дома не было унесено ни малейшей вещицы. Восточные вельможи взяли с собой только свою иллюстрированную рукопись и ничего более.

Что все это означало? Если судить с мирской точки зрения, это, по-видимому, значило, что мистер Годфри стал, в силу недоразумения, жертвой каких-то неизвестных людей. Какой-то темный заговор имел здесь место, и наш возлюбленный невинный друг попался в сети преступников.

С точки же зрения духовной, если христианин, герой сотни человеколюбивых побед, попадает в ловушку, расставленную для него по ошибке, – о, какое это предостережение для остальных из нас быть непрестанно начеку! Как быстро могут наши собственные темные страсти оказаться восточными вельможами, схватывающими нас внезапно!

Мы должны теперь оставить мистера Годфри на Нортумберлендской улице и последовать несколько позже, но уже в другой дом, за мистером Люкером.

По выходе из банка мистер Люкер посетил различные части Лондона по своим делам. Вернувшись домой, он нашел ожидавшее его письмо, которое, как ему сказали, недавно оставил какой-то мальчик. И тут, как в письме мистера Годфри, почерк был незнаком; однако упоминалось имя одного из иногородних клиентов мистера Люкера. Корреспондент сообщал (письмо было написано от третьего лица, вероятно секретарем), что он был неожиданно вызван в Лондон, остановился на площади Альфреда, Тотенхэм-Курт-род, и желает немедленно повидать мистера Люкера по поводу одной покупки, которую он собирается сделать. Джентльмен этот был собиратель восточных редкостей и много лет был щедрым клиентом мистера Люкера в Ламбете. Мистер Люкер тотчас взял кэб и поехал к своему щедрому клиенту.

Решительно все, что случилось с мистером Годфри на Нортумберлендской улице, повторилось и с мистером Люкером на площади Альфреда. Опять человек почтенной наружности отворил дверь и провел гостя в заднюю гостиную. Опять на столе оказалась иллюстрированная рукопись. Внимание Люкера было поглощено совершенно так же, как внимание мистера Годфри, этим чудным произведением индусского искусства. Он также вдруг почувствовал смуглую голую руку на своей шее, ему также были завязаны глаза и в рот сунут кляп. Он также был брошен наземь и обыскан с ног до головы. Наступивший затем промежуток был длиннее, чем испытанный мистером Годфри, но и он окончился, как первый, тем, что хозяева дома, подозревая что-то неладное, пошли наверх посмотреть, что случилось. Именно такое объяснение, какое хозяин дома на Нортумберлендской улице дал мистеру Годфри, дал и хозяин дома на площади Альфреда мистеру Люкеру. Оба были обмануты одинаково благовидным предлогом и туго набитым кошельком незнакомца почтенной наружности, который будто бы действовал по поручению своих заграничных друзей. Единственная разница была в том, что, когда разбросанные вещи из карманов мистера Люкера были собраны с пола, его часы и кошелек оказались целы, но (он не был так счастлив, как мистер Годфри) одна из бумаг унесена. Бумага эта была квитанцией на очень ценную вещь, которую мистер Люкер отдал в этот день на хранение своим банкирам. Однако же документ этот был бесполезен для вора, поскольку драгоценность должна была быть возвращена лишь в собственные руки владельца. Как только мистер Люкер пришел в себя, он поспешил в банк, на тот случай, если воры, обокравшие его, по неведению явятся туда с этой квитанцией. Но в банке никто их не видел ни в тот день, ни впоследствии. Их почтенный английский друг, по мнению банкира, разобрался в квитанции, прежде чем они покусились воспользоваться ею, и предостерег их вовремя.

Оба пострадавших заявили об этом деле в полицию, что вызвало тщательные расследования, произведенные с большой энергией. Полицейские власти пришли к выводу, что грабителями задумано было похищение ценностей на основании полученных недостаточных сведений. Они явно не были уверены в том, произвел мистер Люкер сдачу своей драгоценности сам или не сам, а бедный благовоспитанный мистер Годфри пострадал оттого, что случайно заговорил с ним.

Прибавьте к этому, что отсутствие мистера Годфри на нашем собрании в понедельник было вызвано необходимостью для него присутствовать в этот день на совещании полицейских властей, – и вы получите все требуемые объяснения, а я смогу перейти к скромному рассказу о пережитом мною лично на сквере Монтегю.

Я аккуратно явилась во вторник к завтраку.

Добрейшая тетушка Вериндер приняла меня со своей обычной любезностью. Но вскоре же я заметила, что в семье не все благополучно. Тетушка бросила несколько тревожных взглядов на дочь. Всякий раз, как я гляжу на Рэчел, я не могу не удивляться, каким образом такая ничтожная девушка может быть дочерью таких замечательных родителей, как сэр Джон и леди Вериндер. Теперь же она не только разочаровала, она прямо шокировала меня. В ее разговоре и обращении было отсутствие всякой благовоспитанной выдержки, очень неприятное на мой взгляд. Она была одержима каким-то лихорадочным волнением, заставлявшим ее громко хохотать и быть греховно-капризной и разборчивой в кушаньях и напитках за завтраком. Мне очень было жаль ее бедную мать, даже прежде, чем истинное положение вещей сделалось мне известным.

По окончании завтрака тетушка сказала:

– Помни, Рэчел, доктор предписал, чтобы ты тихо посидела за книжкой после еды.

– Я пойду в библиотеку, мама, – ответила она. – Но если Годфри приедет, велите мне сказать. Я умираю от желания узнать подробнее о его приключении на Нортумберлендской улице.

Она поцеловала мать в лоб и посмотрела в мою сторону.

– Прощайте, Клак! – произнесла она небрежно.

Ее дерзость не вызвала во мне гневных чувств. Я только сделала особую зарубку в памяти, чтобы помолиться за нее. Когда мы остались одни, тетушка рассказала мне ужасную историю об индийском алмазе, которую, как с радостью я узнала, мне нет никакой надобности здесь пересказывать. Она не скрывала от меня, что предпочла бы сохранить ее в тайне. Но теперь, когда все слуги узнали о пропаже алмаза и когда некоторые обстоятельства попали даже в газеты и посторонние люди рассуждают о том, есть ли какая-нибудь связь между случившимся в поместье леди Вериндер и происшествиями на Нортумберлендской улице и на площади Альфреда, – уже нет смысла скрытничать, и полная откровенность становится не только добродетелью, но и необходимостью.

Многие, услышав то, что я услышала, были бы, вероятно, крайне изумлены. Но я, зная, что характер Рэчел с детства не подвергался исправлению, была подготовлена ко всему, что тетушка могла мне сказать о своей дочери. Могло быть еще хуже и окончиться убийством, а я все-таки сказала бы себе: «Естественный результат! О боже, боже, – естественный результат!» Меня покоробили лишь меры, какие приняла тетушка в данном случае. Вот уж тут следовало бы действовать священнику, а леди Вериндер считала, что надо обратиться к врачу. Свою молодость моя бедная тетушка провела в безбожном доме своего отца. Опять естественный результат! О боже, боже, – опять естественный результат!

– Доктора предписали Рэчел движение и развлечения и настойчиво убеждали меня отвлекать ее мысли от прошлого, – сказала леди Вериндер. – Я прилагаю все силы, чтобы исполнить эти предписания. Но странное приключение с Годфри случилось в самое неудачное время. Рэчел сразу встревожилась и взволновалась, как только услышала об этом. Она не давала мне покоя до тех пор, пока я не написала и не пригласила моего племянника Эблуайта приехать к нам. Она проявила интерес и к другому человеку, с которым так же грубо поступили, – к мистеру Люкеру… или как его? Хотя, разумеется, это уже совершенно посторонний для нее человек.

– Ваше знание света, милая тетушка, гораздо выше моего, – ответила я почтительно. – Но должна же быть причина для такого странного поведения Рэчел! Она скрывает греховную тайну от вас и от всех. Нет ли чего-нибудь такого в этих недавних происшествиях, что угрожает открытию ее тайны?

– Открытию? – переспросила тетушка. – Что вы хотите этим сказать? Открытию через Люкера? Открытию через моего племянника?

Едва эти слова сорвались с ее губ, как вмешалось само провидение. Слуга открыл двери и доложил о мистере Годфри Эблуайте.