Текст книги "Торговый дом Гердлстон"

Автор книги: Артур Конан Дойл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава II
Благотворительность a la mode[1]1
  A la mode – По моде (франц.)


[Закрыть]

Было пасмурное октябрьское утро. Со времени вышеописанных событий прошло несколько недель. Сумрачный городской воздух казался еще более сумрачным сквозь матовые стекла конторы на Фенчерч-стрит. Гердлстон, такой угрюмый и серый, словно он был воплощением осенней погоды, склонился над своим столом красного дерева.

Перед началом дневных трудов он отмечал в развернутом перед ним длинном списке биржевые курсы тех товаров, в которые были вложены капиталы фирмы. В кресле напротив него сидел, развалясь, его сын Эзра: лицо молодого человека несколько опухло, а под глазами виднелись темные круги, потому что он веселился почти до утра, а теперь расплачивался за это.

– Фу! – воскликнул его отец, с отвращением оглядываясь на него. – Ты уже пил, хотя еще только утро.

– По дороге в контору я выпил коньяку с сельтерской, – равнодушно ответил Эзра. – Нужно же было взбодриться.

– Молодому человеку твоих лет вообще незачем взбадриваться. У тебя прекрасное здоровье, но не следует подвергать его таким испытаниям. Ты вернулся, должно быть, очень поздно. Я сам лег спать почти в час.

– Я играл в карты с майором Клаттербеком и еще кое с кем. Мы засиделись допоздна.

– С майором Клаттербеком?

– Да.

– Мне не нравится, что ты так много времени проводишь в обществе этого человека. Он пьет, играет в азартные игры – такое знакомство не принесет тебе пользы. Какую пользу он принес самому себе? Поберегись, а не то он тебя оберет! – Но, взглянув на смуглое хитрое лицо сына, коммерсант почувствовал, что подобное предупреждение излишне.

– Не беспокойтесь, отец, – обиженно ответил Эзра. – Я уже достаточно взрослый, чтобы уметь выбирать друзей.

– Но зачем тебе такой друг?

– Мне нравится знакомиться с людьми, принадлежащими к этому классу. Вы преуспевающий коммерсант, отец, но вы… Ну, в обществе вы мне особенно помочь не можете. Тут нужен человек, который знает там все ходы и выходы, – человек вроде майора. А когда я смогу обойтись без него, я сразу дам ему это понять.

– Ну, поступай как знаешь, – коротко ответил Гердлстон.

Этот суровый и безжалостный человек имел только одну слабость. Еще с тех пор, когда его сын был совсем мальчиком, все споры между ними заканчивались этой фразой.

– Однако сейчас время заниматься делом, – продолжал коммерсант. – Ну так и будем заниматься делом. Я вижу, что иллинойсские стояли вчера на ста двенадцати пунктах.

– Сегодня утром они стоят на ста тринадцати.

– Как, ты уже побывал на бирже?

– Да, я зашел туда по пути в контору. Я бы попридержал их. Они будут подниматься еще несколько дней.

Старший партнер сделал пометку на полях списка.

– Хлопок, какой у нас есть, мы пока придержим, – сказал он.

– Нет, продавайте немедленно, – решительно ответил Эзра. – Вчера вечером, а вернее, сегодня утром, я видел молодого Феверстона из Ливерпуля. Разобрать, что говорил этот дурак, было трудно, но, во всяком случае, ясно одно: в ближайшее время хлопок упадет.

Гердлстон сделал в списке еще одну пометку. Он давно уже без колебаний следовал советам сына, так как долгий опыт показал ему, что они всегда были основательны.

– Возьми этот список, Эзра, – сказал он, протягивая ему лист. – и просмотри его. Если заметишь что-нибудь, что требует перемен, сделай пометку.

– Я займусь этим в конторе, – заметил его сын. – Надо же приглядывать за лентяями-клерками. Гилрею не под силу держать этих бездельников в руках.

В дверях Эзра столкнулся с пожилым джентльменом в белом жилете – тот как раз собирался войти и от плеча Эзры отлетел прямо на середину кабинета, где обменялся со старшим Гердлстоном самым сердечным рукопожатием. Судя по любезности, с которой последний приветствовал своего посетителя, это, несомненно, был человек влиятельный. И действительно, коммерсанта навестил не кто иной, как известный филантроп мистер Джефферсон Эдвардс, член парламента от Мидлхерста, чья подпись на векселе не многим уступала в солидности подписи самого Ротшильда.

– Как поживаете, Гердлстон, как поживаете? – восклицал гость, утирая лицо носовым платком. (Он был невысок, суетлив и отличался резкими, нервными манерами.) – Как всегда в трудах, э? Ни минуты безделья. Удивительный человек. Ха-ха, удивительный!

– Вы как будто разгорячились, – ответил коммерсант, потирая руки. – Разрешите предложить вам кларета. У меня в шкафу найдется бутылочка.

– Нет, благодарю вас, – ответил гость, глядя на главу фирмы, как на какую-то ботаническую диковинку. – Необычайный человек! В Сити вас называют «Железный Гердлстон». Хорошее прозвище, ха-ха, превосходное – железо, жесткое на вид, но мягкое здесь, мой дорогой сэр. – Филантроп постучал тростью себя по груди в том месте, где расположено сердце, и громко рассмеялся, а его угрюмый собеседник слегка улыбнулся и наклонил голову, благодаря за комплимент.

– Я пришел сюда просителем, – сообщил мистер Джефферсон Эдвардс, извлекая из внутреннего кармана внушительный список. – И знаю, что пришел туда, где проситель не встретит отказа. «Общество по эволюции туземного населения», дорогой мой, и для того, чтобы учредить его, требуется лишь несколько сотен фунтов. Благородная цель, Гердлстон, чудесная задача!

– Но какова же цель? – спросил коммерсант.

– Ну, эволюция туземцев, – слегка растерявшись, ответил Эдвардс. – Так сказать, дарвинизм на практике. Заставить их эволюционировать в высшие типы и в конце концов сделать их всех белыми. Профессор Уилдер прочел нам об этом лекцию. Я пришлю вам экземпляр «Таймса» с отчетом о ней. Он говорил про их большие пальцы. Они не могут загнуть их на ладонь, и у них есть рудименты хвоста – то есть были… до тех пор, пока не исчезли благодаря образованию. Волосы на спине они вытерли, прислоняясь к деревьям. Изумительно! Им требуется только немножко денег.

– Мне кажется это весьма похвальная цель, – с глубокой серьезностью произнес Гердлстон.

– Я не сомневался, что вы это скажете! – восторженно воскликнул коротышка-филантроп. – И, разумеется, поскольку вы ведете торговлю с африканскими аборигенами, их развитие и эволюция, несомненно, чрезвычайно для вас важны. Если, например, вам придется продавать свои товары человеку, обладающему рудиментом хвоста и неспособному загнуть собственный большой палец, это же… это же очень неприятно. Мы стремимся повести их вверх по лестнице человечества и облагородить их вкусы. Хьюэтт, член Королевского Общества, примерно год назад отправился собирать сведения по этому вопросу, но произошел чрезвычайно прискорбный инцидент. Если не ошибаюсь, Хьюэтта постигло какое-то несчастье… Некоторые даже утверждают, будто его съели. Как видите, мой дорогой друг, у нас имеются даже свои мученики, и мы, те, кто остается дома и не несет никаких тягот, во всяком случае, обязаны по мере сил поддерживать такое благое начинание.

– Кто уже подписал? – спросил коммерсант.

– Дайте-ка взглянуть, – ответил Джефферсон Эдварде, разворачивая подписной лист. – Спригс – десять; Мортон – десять; Уиглуорт – пять; Хокинс – десять; Индерман – пятнадцать; Джонс – пять… и еще многие подписались на меньшие суммы.

– А какой пока наибольший взнос?

– Индерман, импортер табака, пожертвовал пятнадцать фунтов.

– Это – благое дело, – сказал мистер Гердлстон, макая перо в чернильницу. – «Рука дающего…» Вы знаете, что говорится в Писании. И, разумеется, список жертвователей будет опубликован в газетах?

– Непременно!

– Вот от меня чек на двадцать пять фунтов. Я горжусь этой возможностью внести свою лепту в дело возрождения несчастных, которых провидение поставило более низко, чем меня.

– Гердлстон! – с чувством сказал член парламента, пряча чек в карман. – Вы прекрасный человек. Я этого не забуду, друг мой, я этого никогда не забуду.

– У богатства есть свои обязанности, и оказание помощи нуждающимся – одна из них, – проникновенно ответил Гердлстон, пожимая протянутую руку филантропа. – До свидания, дорогой сэр. Будьте добры известить меня, если наши усилия увенчаются успехом. В случае, если понадобятся еще деньги, вы знаете, к кому можно обратиться.

Когда старший компаньон закрывал дверь за своим посетителем, на его суровом лице мелькнула ироническая улыбка.

– Выгодное помещение капитала, – пробормотал он, вновь усаживаясь. – Он пользуется влиянием в парламенте и очень богат, так что выгодно и потратиться, чтобы сохранить с ним хорошие отношения. И в списке это выглядит отлично и внушает доверие. Да, да, эти деньги не брошены на ветер.

Когда прославленный филантроп проходил через контору. Эзра вежливо ему поклонился, а Гилрей, сухонький старший клерк, поспешил распахнуть перед ним дверь. Проходя мимо. Джефферсон Эдвардс повернулся и хлопнул старика по плечу.

– Счастливец, – сказал он своим обычным отрывистым тоном, – служить у такого хозяина… образец, достойный подражания… замечательный человек! Смотрите на него, берите с него пример, подражайте ему во всем – вот лучший способ продвинуться. Не ошибетесь. – И он рысцой пересек двор, отправляясь за новыми пожертвованиями на свою последнюю причуду.

Глава III
Джон Гилрей выгодно помещает капитал

Старичок клерк еще стоял на пороге, глядя вслед исчезающему миллионеру, и мысленно соединял его обрывочные фразы в красноречивый совет, который следовало обдумать дома на досуге, но тут он заметил неподалеку от двери бледную женщину с ребенком на руках. Она робко глядела на него, словно хотела заговорить с ним, но не решалась. Затем, быть может, уловив выражение доброты на его морщинистом лице цвета старого пергамента, она все же подошла к нему.

– Нельзя ли мне повидать мистера Гердлстона, сэр? – спросила она, приседая. – А может, вы и есть мистер Гердлстон?

Одета она была очень бедно, а глаза ее распухли и покраснели, словно от слез.

– Мистер Гердлстон у себя в кабинете, – ласково ответил старший клерк. – Он, наверное, примет вас: погодите, пока я схожу справлюсь.

Он не мог бы говорить любезнее, даже если бы обращался к самой величественной из тех одетых в шелка, украшенных перьями дам, которые порой посещали контору. Поистине в наши дни подлинный рыцарственный дух часто чуждается внешнего блеска и находит приют в самых неожиданных местах.

Когда посетительница вошла в кабинет главы фирмы, он посмотрел на нее с удивлением и некоторой подозрительностью.

– Садитесь, голубушка, – сказал он. – Чем могу быть полезен?

– Уж вы извините меня, мистер Гердлстон. Я миссис Хадсон, – объяснила она, робко присаживаясь на самый краешек стула. (Бедняжка очень устала, и у нее болели ноги, потому что ей пришлось нести малыша от самого Степни.)

– Хадсон… Хадсон… Что-то я не помню этой фамилии, – сказал Гердлстон, задумчиво покачивая головой.

– Да это, сэр, Джим Хадсон, мой муж – он много лет служил боцманом на вашем, значит, корабле, на «Черном орле». Он-то все старался заработать побольше для меня и малыша, сэр, да только помер от лихорадки, бедненький, и лежит, значит, в реке Бонни с пушечным ядром на ногах – это мне плотник сказал, который сам его зашивал в холстину. Да уж лучше бы и мне помереть вместе с ним.

Она расплакалась, закрывая лицо краешком платка, а ребенок, разбуженный ее всхлипываниями, протер глазки морщинистыми ручонками и принялся оглядывать мистера Гердлстона и его кабинет с философской взыскательностью раннего детства.

– Успокойтесь, голубушка, успокойтесь, – сказал глава фирмы.

Беда, напророченная Эзрой, настигла его, и он лишний раз с удовольствием убедился в деловой проницательности своего сына.

– Уж такое горе, – говорила миссис Хадсон, вытирая глаза, но все еще время от времени судорожно всхлипывая. – Я, значит, услышала, что «Черный орел» вошел уже в устье, да и потратила все деньги, какие у меня были, чтобы приготовить Джиму ужин повкуснее – яичницу с ветчиной, уж так-то он ее любил! И пинту портера и четвертинку виски, чтобы он, значит, мог согреться, а то ведь он такой мерзляк был, а тут-то еще возвращался из теплых стран… Ну, значит, я пошла к реке-то и вижу: подымается «Черный орел» вверх по течению, буксир его тащит. Ну, да я его сразу признала по двум белым полоскам, и попугаи еще верещали, даже на берегу слышно было. И вижу, там матросы толпятся у борта. Ну, я, значит, помахала платком, а кто-то мне тоже оттуда помахал. «Уж Джим-то всегда свою женушку узнает», – говорю я себе и так-то обрадовалась! Да как побегу туда, где они пристать должны были. Да только я до того разволновалась, что даже и не видела, куда бегу, ну и народу на пристани много было – вот я и добралась туда, когда корабль-то уже причалил. Я, значит, сразу бегу по сходням и прямо натыкаюсь на Сэнди Макферсона, а я его с тех пор знаю, как мы жили в Биннакл-лейн. «Где Джим-то?» – говорю я и бегу дальше, прямо в кубрик. Только он как схватит меня за руку. «Потише, – говорит, – не торопись так». Тут я на него поглядела, а лицо-то у него до того печальное, что у меня колени прямо так и подогнулись. «Где Джим?» – говорю я. А он мне: «Не спрашивай». «Где он, Сэнди?» Я, значит, закричала это, и сразу сама прошу: «Не говори ты этого слова, Сэнди, не говори». Но только, сэр, я и без его слов поняла все как есть да и повалилась на палубу без чувств. Помощник отвез меня домой на извозчике, и я вот вхожу, а стол-то, сэр, накрыт, и пиво стоит; все так прибрано, уютно, а девочка-то спрашивает, где, значит, ее папа: я ведь ей сказала, что он привезет ей подарок из Африки… А тут-то, сэр, как я подумала, что лежит он мертвый в реке Бонни, так, сэр, у меня чуть сердце не разорвалось.

– Большое несчастье, – сказал коммерсант, покачивая седой головой. – Тяжкая потеря. Но все это, миссис Хадсон, – ниспосланное нам испытание. Это предостережение, дабы мы не слишком предавались суете этого мира, а стремились к более высоким целям и лелеяли не столь преходящие надежды. Даже лучшие из нас – лишь бедные близорукие создания и нередко принимают зло за добро. И то, что ныне вас так печалит, если взглянуть на это надлежащим образом, возможно, в будущем окажется поворотным пунктом, с которого и начнется истинное ваше счастье.

– Да благословит вас бог, сэр, – сказала вдова, все еще робко утирая глаза кончиком платка. – Добрый вы джентльмен. У меня от ваших слов прямо на душе полегчало.

– У нас у всех есть свои невзгоды и несчастья, – продолжал глава фирмы, – у некоторых больше, у других меньше. Сегодня – ваша очередь, а завтра, быть может, наступит моя. Но будем стремиться к достойной цели, и бремя невзгод не заставит нас упасть без сил у дороги. А теперь, миссис Хадсон, я должен пожелать вам всего самого лучшего. Поверьте, я глубоко вам сочувствую.

Вдова встала, нерешительно потопталась на месте, словно собираясь сказать еще что-то.

– А когда мне можно будет получить жалованье Джима, сэр? – спросила она робко. – Я уж заложила почти все вещи, и мы с дочкой совсем ослабли от голода.

– Жалованье вашего мужа, – сказал коммерсант, снимая с полки счетную книгу и быстро ее листая. – Мне кажется, вы заблуждаетесь, миссис Хадсон. Посмотрим, посмотрим: Доусон, Даффилд, Эверард, Фрэнсис, Грегори, Гантер, Харди. А… вот! Хадсон, боцман «Черного орла». Как я вижу, он получал в месяц пять фунтов. Плавание длилось восемь месяцев. Но ваш супруг скончался, когда судно находилось в море всего два с половиной месяца.

– Это верно, сэр, – сказала вдова, с тревогой вглядываясь в длинные столбцы цифр на странице книги.

– Разумеется, контракт с его смертью потерял силу, и, таким образом, фирма была должна ему двенадцать фунтов десять шиллингов. Однако, согласно моим книгам, все эти восемь месяцев вы получали половину его жалованья. Следовательно, фирма выплатила вам двадцать фунтов, и, таким образом, вы должны ей семь фунтов десять шиллингов. Пока мы не будем говорить об этом, – великодушным тоном заключил коммерсант. – Вы можете уплатить этот должок, когда ваши обстоятельства поправятся, но дальнейшей помощи от нас вам, разумеется, ожидать не следует.

– Да как же, сэр, ведь у нас ничего нет! – заплакала миссис Хадсон.

– Печально, весьма печально, но обращаться за помощью вам следует не к нам. Вы женщина рассудительная, и сами это поймете, ведь теперь я вам все объяснил. Прощайте. Желаю вам всего самого хорошего и надеюсь, вы будете время от времени извещать нас о том, как вы живете. Мы всегда интересуемся семьями наших служащих. – Мистер Гердлстон открыл дверь, и бедная женщина побрела через контору, пошатываясь и сгибаясь под тяжестью ребенка.

Во дворе она остановилась, ошеломленно озираясь вокруг. Старший клерк, задержавшись на пороге, с тревогой наблюдал за ней. Затем он быстро оглянулся. Эзра Гердлстон внимательно изучал какие-то счета, а все клерки тоже были поглощены своей работой. Гилрей с виноватой улыбкой тихонько подошел к женщине, сунул ей что-то в руку и поспешил назад в контору с таким строгим выражением на лице, словно все его мысли были заняты делами фирмы. Есть спекуляции, недоступные дельцам. Быть может, Джон Гилрей, эти полкроны, которые были так нужны тебе самому, ты поместил куда более выгодно, чем твой хозяин свои двадцать пять фунтов.

Глава IV
Гамильтон Миггс, капитан «Черного орла»

Глава фирмы только-только успел вернуть себе душевное спокойствие, после того как он выполнил свой тяжкий долг и объяснил вдове Хадсон ее финансовое положение, когда его чуткий слух уловил звук тяжелых шагов в конторе. И тут же послышался грубый голос, который в выражениях, куда более энергичных, чем те, что обычно раздавались в этих респектабельных стенах, осведомился, можно ли видеть хозяина или нет. Ответ, по-видимому, последовал утвердительный, потому что грузные шаги начали быстро приближаться, а затем два мощных удара в дверь возвестили, что посетитель находится по ту ее сторону.

– Войдите! – крикнул мистер Гердлстон, кладя перо.

Вслед за этим приглашением ручка опустилась, и дверь медленно повернулась на петлях. Однако в комнату проник только сильный аромат спиртных напитков, за которым не последовало ничего более существенного.

– Входите же, – нетерпеливо повторил коммерсант.

При этом втором разрешении из-за косяка медленно возникла густая копна черных волос. Затем лоб цвета меди и пара косматых бровей, а вслед за ними – два глаза, желтоватых и нездоровых, которые словно стремились выскочить из глазниц. Глаза эти неторопливо оглядели сперва главу фирмы, а затем и весь кабинет, после чего, словно успокоенная осмотром, появилась и остальная часть лица: расплющенный нос, большой рот, нижняя губа которого отвисала, обнажая ряд пожелтевших от никотина зубов, и наконец всклокоченная черная борода, начинавшаяся от самых скул и неопровержимо свидетельствовавшая, что ее владелец ел за завтраком яичницу. За головой не замедлило последовать и туловище, но, впрочем, все тем же манером, свойственным больше анаконде, и наконец на пороге возник весь человек – целиком. Это был коренастый моряк в неизменной куртке и синих штанах. Свою клеенчатую шляпу он держал в руке. Скрипя подошвами и неприятно ухмыляясь, он двинулся к коммерсанту, протягивая в знак приветствия волосатую руку, испещренную татуировкой.

– Здравствуйте, капитан, – сказал Гердлстон, подымаясь и сердечно тряся руку вошедшего. – Рад вас видеть целым и невредимым.

– И я рад вас видеть, сэр, очень рад.

Голос у посетителя был низкий и хриплый, а походка – неуверенная, словно после тяжелого запоя.

– Я вошел эдак осторожно, – продолжал он. – Я ж не знал, кто тут может у вас сидеть. Когда мы, значит, с вами беседуем, нам лишние уши не нужны.

Гердлстон чуть-чуть приподнял косматые брови, как будто этот намек на общие его секреты с капитаном пришелся ему не слишком по вкусу.

– Может быть, вы все-таки присядете? – сказал он.

Капитан взял плетеный стул и отнес его в самый дальний угол кабинета. Затем он внимательно осмотрел стену, постучал по ней костяшками пальцев и наконец сел, продолжая время от времени с опаской поглядывать через плечо.

– Чего-то на меня трясучка находит, – объяснил он владельцу фирмы. – Ну, и оно спокойнее, когда знаешь, что позади-то никого нет.

– Вам следовало бы побороть это отвратительное пристрастие к горячительным напиткам, – нравоучительно заметил мистер Гердлстон. – Так проматываются драгоценнейшие дары, которыми награждает нас провидение. Это не доведет вас до добра ни в этом мире, ни в том.

Однако этот разумнейший совет, казалось, не произвел на капитана Гамильтона Миггса ни малейшего впечатления. Более того, он испустил довольно громкий смешок и, хлопнув себя по колену, заметил вслух, что его хозяин «ловкая штучка», и несколько раз повторил это выражение с нескрываемым восхищением.

– Ну что же. – сказал Гердлстон после короткого молчания. – Дети есть дети, а моряки – моряки. Когда восемь месяцев треволнений и тяжкого труда завершаются полным успехом – я горжусь, что могу произнести эти слова! – почему бы не позволить себе небольшого удовольствия? К другим я не отношусь с той же строгостью и взыскательностью, с какой сужу свои собственные поступки.

Но изложение столь благородных принципов также не растрогало закоснелого Миггса, а только еще больше его развеселило и подвигло его сделать еще несколько восхищенных замечаний относительно интересных свойств характера его хозяина.

– Я должен поздравить вас с очень удачным грузом и пожелать такой же удачи и в следующем вашем плавании, – продолжал коммерсант.

– Слоновая кость, и золотой песок, и шкуры, и камедь, и кошениль, и черное дерево, и рис, и табак, и фрукты, и орехи. Хотел бы я посмотреть на груз получше этого! – вызывающим тоном ответил моряк.

– Прекрасный груз, капитан, да, да, прекрасный! Если не ошибаюсь, во время плавания вы потеряли троих людей?

– Да, их трое у меня концы отдали. Двоих доконала лихорадка, а одного змея укусила. И что это за матросы нынче пошли, хоть убей, не пойму. Когда я ходил простым матросом, мы бы постыдились дохнуть от таких пустяков. Да вот хоть меня взять: я шестнадцать раз переболел гнилой лихорадкой, валялся и с желтой лихорадкой и с дизентерией. А на Андаманских островах меня кусала черная кобра. И холерой я тоже болел. Я тогда плавал на бриге у Сандвичевых островов. И всей-то нашей команды было три матроса и семь покойников. И все это с меня – как с гуся вода. И дальше тоже так будет. Только вот что, хозяин, не найдется ли у вас тут хлебнуть чего-нибудь покрепче?

Старший компаньон встал и, взяв из шкафа бутылку рома, наполнил довольно большой стакан. Моряк с жадностью его осушил и с удовлетворенным вздохом поставил на стол.

– А скажите-ка, – сказал он с неприятной фамильярной усмешкой, – небось, вы очень удивились, что мы вернулись, а? Ну, скажите честно, как мужчина мужчине.

– Отчего же? Ваше судно хоть и старое, да зато крепкое. Ему еще плавать и плавать, – ответил коммерсант.

– Плавать и плавать! Да разрази меня бог! В Бискайском заливе мы чуть было не пошли на дно кормить рыб. Ну и ночка была, доложу я вам: штормяга задувал с вест-зюйд-веста и дул, проклятый, уже третий день, так что нам солоно пришлось. Еще когда мы из Англии уходили, старое корыто только-только держалось на воде. Ну, а солнышко вытопило всю смолу из швов – палец пролезет, если не вся ладонь! Два дня и одну ночь мы не отходили от помп – текло оно, как решето. Фортопсель у нас прямо с раксами сорвало. Я уж думал, не видать нам больше Лондона.

– Раз оно выдержало такой шторм, то прекрасно может сделать еще один рейс.

– Отправиться-то оно отправится, – угрюмо сказал моряк, – только назад не вернется, это уж как пить дать.

– Что с вами сегодня, Миггс? Вы просто на себя не похожи. Мы высоко ценим вас как храброго и мужественного человека – разрешите, я вам еще налью! – который не побоится маленького риска, когда есть ради чего рисковать. Смотрите, вы лишитесь своей репутации, если не возьмете себя в руки!

– «Черный орел» еле держится на воде, – не сдавался капитан. – И вам придется с ним что-то сделать, так он плавать больше не может.

– И что же с ним надо сделать?

– Поставить в сухой док и хорошенько его подштопать. Не то он не успеет даже из Ла-Манша выйти.

– Прекрасно, – холодным тоном сказал коммерсант. – Раз вы настаиваете, значит, судно придется ремонтировать. Но, разумеется, это сильнейшим образом отразится на вашем жалованье.

– Как это?

– В настоящее время вы получаете пятнадцать фунтов в месяц и пять процентов комиссионных. Мы платим вам столько ввиду риска, которому вы подвергаетесь. Мы поставим «Черного орла» в сухой док, и с этих пор вы будете получать десять фунтов в месяц и два с половиной процента комиссионных.

– Эй, погодите-ка! – закричал моряк. Его медно-багровое лицо совсем потемнело, налитые желчью глаза злобно заблестели. – Вы эти штучки со мной бросьте, черт бы вас подрал! – прошипел он и, подойдя к столу, оперся на него так, что его сердитое лицо почти вплотную приблизилось к лицу коммерсанта. – Меня голыми руками не возьмешь, приятель, потому что я свободный британский моряк и надо мной хозяев нет!

– Вы пьяны, – сказал старший компаньон. – Сядьте!

– Жалованье мне убавлять! – ревел капитан Миггс, все больше разъяряясь. – Это мне-то! После того, как я служил вам верой и правдой, жизни своей не жалея! Вы только попробуйте, хозяин, только попробуйте! А что, если я возьму и расскажу про то, как закрашивались грузовые марки? Что тогда будет с фирмой «Гердлстон»?! Да вы мне жалованье удвоите, лишь бы это дельце не выплыло на свет божий!

– О чем вы говорите?

– О чем? Ах, вы не знаете, о чем я говорю? Где уж там! Это же не вы велели нам ночью замазать государственные марки и поставить их повыше, чтобы можно было взять лишний груз. Это, значит, не вы распорядились, а?

– Вы собираетесь утверждать, будто я отдал вам подобное распоряжение?

– Само собой! – гремел рассерженный моряк.

Гердлстон ударил в гонг, который стоял у него на столе.

– Гилрей, – спокойно распорядился он, – сходите за полицией.

Капитан Гамильтон Миггс был несколько ошеломлен этим неожиданным ходом своего противника.

– Потише, потише, хозяин, – сказал он. – Чего это вы затеваете?

– Я намерен потребовать вашего ареста.

– Это за что же?

– За угрозы, запугивание и попытку вымогательства.

– Свидетелей-то не было, – ответил моряк с некоторым вызовом, но уже явно струсив.

– Нет, были, – заметил Эзра Гердлстон, входя в кабинет. Он давно уже стоял между дверями, отделявшими кабинет от конторы, и слышал большую часть разговора. – Но, кажется, я перебил вас. Вы говорили, что замараете доброе имя моего отца, если он откажется повысить вам жалованье.

– Я ж ничего дурного не думал, – сказал капитан Гамильтон Миггс, тревожно переводя взгляд с отца на сына. В молодости он был хорошо известен полицейским властям и не имел ни малейшего желания возобновлять знакомство с ними.

– Кто закрасил эти грузовые марки? – спросил коммерсант.

– Я.

– Вам кто-нибудь велел это сделать?

– Нет.

– Попросить полицейского войти, сэр? – осведомился Гилрей, заглядывая в дверь.

– Пусть немного подождет, – ответил Гердлстон. – А теперь, капитан, вернемся к сути нашего разговора: поставим ли мы «Черного орла» на ремонт в сухой док и снизим вам жалованье, или же вы сочтете возможным отправиться в новое плавание на прежних условиях?

– Отправлюсь, будь оно трижды проклято! – отрезал капитан и, сунув руки в карманы куртки, вновь развалился на стуле.

– Совершенно правильное решение, – одобрительно произнес его суровый хозяин. – Но божба – весьма греховная привычка. Отошли полицейского, Эзра.

Молодой человек усмехнулся и вышел, оставив отца вновь наедине с капитаном.

– Если вы ничего с ним не сделаете, портовый инспектор все равно его в плавание не выпустит, заметил моряк после долгого молчания, во время которого он успел перебрать в памяти все свои обиды.

– Ну, разумеется, мы что-то сделаем. Нашу фирму никто не обвинит в скупости, хотя мы избегаем излишних расходов. Надо будет покрасить и просмолить корпус, а также перебрать такелаж. Это ведь добротное старое судно, и под командой превосходного моряка – мы же знаем вам цену, капитан, – оно совершит еще немало рейсов.

– Мне-то платят за риск, хозяин, как вы только что сами сказали, – заметил капитан, – а вот как насчет тех, кто за него ничего не получает, – мои помощники, команда?

– Дорогой капитан, во всяком деле есть свой риск. Без риска в нашем мире прожить невозможно. Вы знаете, что сказано о тех, кто отправляется в море на кораблях: они видят чудеса пучины морской, но зато и подвергаются опасности. Землетрясение может разрушить мой дом на Эклстон-сквер, ураган может сокрушить его стены, однако же я не думаю об этих опасностях. Так почему же вы убеждены, что с «Черным орлом» обязательно должно случиться несчастье?

Моряк ничего не ответил на эти рассуждения, хотя они его и не убедили.

– Ну ладно! – сказал он угрюмо. – Я же согласился – и делу конец, так что говорить об этом больше нечего. Вам зачем-то нужно посылать в плавание дырявые лохани, и вы мне хорошо платите, чтобы я на них плавал. Это меня устраивает, и вас это устраивает. Ну, и об чем разговор?

– Справедливо. Хотите еще рому?

– Нет.

– Почему?

– А потому, что люблю быть в своем рассудке, пока разговариваю с вами, мистер Гердлстон. Вот уйду из вашей конторы и буду пить до дальнейших распоряжений. А дело делать и заодно дурманиться не желаю! Когда прикажете выйти в море?

– Когда разгрузитесь и снова погрузитесь. Недели через три или через месяц. К тому времени я жду Спендера с «Девой Афин».

– Если только с ними по дороге ничего не приключится, – заметил капитан Гамильтон Миггс с прежней нехорошей усмешкой. – Когда мы возвращались, он был в Сьерра-Леоне. Сам-то я зайти в порт не мог, потому что у тамошней полиции был ордер на мой арест: я всадил в одного черномазого хороший заряд дроби.

– Это был дурной поступок, Миггс, очень дурной, – проникновенно произнес коммерсант. – Вы обязаны заботиться об интересах фирмы. Нам слишком невыгодно, чтобы из-за подобной причины наши корабли лишались возможности заходить в такие хорошие порты. А вызов в суд вам вручили?

– Другой черномазый привез его на борт.

– Вы его прочли?

– Нет, бросил в море.

– А что стало с негром?

– Да видите ли, – ухмыльнулся Миггс, – когда я, значит, бросал вызов за борт, черномазый-то за него держался. Ну, и полетели они в воду вместе. А я поднял якорь и ушел в море.

– А акулы там водятся?

– Попадаются.

– Право же, Миггс, – сказал коммерсант, – вы должны научиться обуздывать свои греховные страсти. Вы нарушили шестую заповедь[2]2
  «Не убий» (библ.)


[Закрыть] и лишили «Черного орла» возможности торговать с Фритауном.

– Тоже мне торговлишка! – ответил моряк. – С английскими колонистами дела не сделаешь. Мне подавай настоящих черномазых, которые понятия не имеют о законах там или цивилизациях и всякой другой такой чуши. Вот с ними я полажу.