355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Артур Конан Дойл » Тайна Колверли-Корта » Текст книги (страница 1)
Тайна Колверли-Корта
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 19:16

Текст книги "Тайна Колверли-Корта"


Автор книги: Артур Конан Дойл



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Артур Конан Дойл
ТАЙНА КОЛВЕРЛИ-КОРТА

I. Догадки и предположения

«Ненавижу тайны и никогда не могла взять в толк, почему люди ссорятся.» Столь достойное заявление – оно, несомненно, является выражением общей благорасположенности – принадлежит обворожительной особе, которую в нашей семье принято именовать «миссис Джеймс». Она вдова дяди моего отца, мистера Джеймса Макуорта, дама лет сорока семи; ее сына в обиходе называют «человеком из Манчестера».

Макуорты из Колверли-Корта – род очень древний, а сам Колверли-Корт – милое, старинное поместье, но мне ни разу не довелось побывать в нем, и это имеет самое непосредственное отношение к таинственной истории, которую я намереваюсь сейчас рассказать.

Старый Джерард Макуорт, свекор моей «тетушки» Джеймс, весьма рано овдовел и остался с тремя сыновьями на руках. Средний из них со временем женился, а когда он умер и жена его вскоре последовала за ним, их единственный сын – т. е. мой отец – был перевезен в Колверли-Корт и воспитан там на правах любимца семьи.

Старший сын Томас отличился в своей профессии (он был военным) и женился, когда его отцу было семьдесят, а ему самому сорок три. Жена его, необычайной красоты девушка, став леди Макуорт, невероятно гордилась своим супругом и его успехами на боевом поприще. Младший из братьев также женился, но детей у него не было. Моему отцу, когда его дядя, сэр Томас, женился, исполнилось шестнадцать лет, и он вырос в родовом имении, окруженный всеми благами и заботами, какие только мыслимы в положении наследника. Дед так любил его, что, окажись жена старшего сына также бездетной, он, по общему мнению, не только бы не огорчился, но и втайне возликовал. Однако леди Макуорт не смогла последовать за своим супругом в Индию – она ожидала появления наследника. И сэр Томас вынужден был оставить ее дома в Лондоне, где, как предполагалось, и должен был появиться на свет этот новый наследник всех богатств рода Макуортов и где в ожидании этого события остался и сам отец сэра Томаса.

Затем наступил ужасный день. Он принес известие о смерти сэра Томаса; жена его произвела на свет девочку, а ее собственную жизнь, по видимости, спасло лишь чудо; затем, все в тот же день, уже после рождения ребенка, мистера Макуорта-старшего сбил кэб, и он умер прямо на улице. Об этом последнем событии леди Макуорт пребывала в течение нескольких недель в полном неведении, а люди полагали, что она попросту легко смирилась с утратой, держа в объятиях малышку, ставшую теперь наследницей всего состояния Макуортов.

Однако ходили слухи, будто мистер Макуорт-старший открыто выразил свою радость по поводу рождения девочки, и торопился к своему адвокату, намереваясь изменить завещание, по которому вся собственность переходила в руки сэра Томаса, а потом, по его смерти, его детям, – но как раз по дороге к адвокату его и постигла смерть. Говорят, он часто высказывался в том духе, что Роджер, мой отец, должен стать его наследником во всей полноте этого титула; а девочке он бы оставил ежегодный пансион в размере семисот фунтов, чего для женщины, по его словам, было бы вполне достаточно. В тот день, узнав о смерти сына и о том, что начались роды, сэр Джерард пребывал в состоянии величайшего возбуждения. Он очень любил леди Макуорт, но сразу же по объявлении о рождении девочки открыто выразил свою радость в связи с подобным поворотом дел. Он буквально не мог усидеть на месте и почти бегом помчался к ближайшей стоянке кэбов, чтобы как можно скорее встретиться с адвокатом и отдать ему соответствующие указания об изменениях в завещании. Но поскольку ему сделать этого не удалось, мой отец остался с весьма скромным доходом, его дядя Джеймс получил не многим более того, а леди Макуорт вместе с новорожденной дочерью переехали жить в Колверли-Корт.

Многие годы прошли с той поры. Более тридцати лет отец усердно трудился в Лондоне на ниве юриспруденции. В конце концов он стал компаньоном в весьма престижной и преуспевающей конторе. Через год после моего рождения он овдовел, и мне ко времени начала этой истории исполнилось двадцать лет. Некая миссис Эллерби уже десять лет вела наше хозяйство и присматривала за мной; но моя обожаемая тетушка Джеймс, вторая жена дяди моего отца, все равно была первым советником во всех делах, до меня касающихся. И я, разумеется, в ней души не чаяла, в ней и в ее единственном сыне – кузене Джоне, «человеке из Манчестера». Дядя Джеймс тогда сильно улучшил свое финансовое положение, женившись на ней – милой и образованной дочери преуспевающего фабриканта. Это был его второй брак. После смерти мужа миссис Джеймс, обладавшая в то время весьма значительным состоянием, приобрела в Лондоне прекрасный особняк. В нем и жила она, зимой и летом, и была для меня все равно как мать. Джон жил в Манчестере; сильно занятый и преуспевающий молодой человек, весьма приятный собеседник, он обожал моего отца, которого называл «большим кузеном Роджером», как его тому научили в детстве, и был очень добр со мной. Джону исполнилось двадцать семь, а тетушка Джеймс была на два года моложе моего отца, который по браку приходился ей племянником. Таково было положение нашей семьи в тот день, когда тетушка высказала свое отрицательное отношение ко всякого рода тайнам и отсутствие у нее малейшего желания вступать в ссоры, о чем я упоминала выше.

Но что бы ни говорила тетушка Джеймс, милое, открытое лицо которой, казалось, не допускало и самой мысли о тайне, тайна все же была, и ссора, по видимости, все-таки уже произошла. Но обо всем этом, насколько можно судить, никому, включая и тех, кто имел к делу самое непосредственное отношение, ничего с определенностью не было известно. Леди Макуорт вместе с Джудит, которой теперь было за тридцать, на добрый помещичий лад жили в Колверли-Корте, но мы ни разу у них не были. Я не видела ни замка, ни Джудит, ни ее матери и знала только одно: мой отец никогда туда не поедет. Уже несколько лет кряду леди Макуорт слала ему приглашения на Рождество, и отец всякий раз вежливо, но твердо отказывался. С той поры, как я вернулась из пансиона домой, ни леди Макуорт, ни Джудит ни разу не были в Лондоне. Мы знали, что прежде отец ежегодно виделся с ними, когда они приезжали в город, и часто гостил у них в Колверли, и точная дата разрыва, происшедшего в отношениях, оставалась неизвестной. Эта дата, равно как и причина разрыва, также составляла часть тайны.

Постепенно, к тому времени как я выросла, миссис Джеймс также перестала наезжать в Колверли.

– О! Я не урожденная Макуорт, – говаривала она, – и мне нет необходимости являться на рождественский сбор фамилии. Поезжай я туда, это выглядело бы как выступление против твоего отца. Я не собираюсь делать этого, потому что ты, моя милая Мэри, дорога мне. Джон, он-то – Макуорт, и может себе позволить наведываться в Колверли, когда пожелает. Он и в самом деле частый гость там. Но он говорит, что последнюю пару лет находит Джудит довольно странной. О, какая жалость, что она не вышла тогда за майора Грея.

– Почему же она ему отказала? – спросила я.

– Это тоже часть тайны. Порой мне думается, что тогда-то все и началось. Пять лет миновало; был назначен день; брачный контракт составлен в конторе твоего отца. Уже испекли свадебный торт и закупили шампанское. Джудит и майор Грей отправились взглянуть на карету, на которой нарисовали их герб, и должны были затем зайти ко мне на ленч. Но она пришла ко мне одна. И сказала, что решила не выходить замуж. Она никому так и не рассказала о причинах своего решения. «Не по вине майора Грея» – вот и все, что удавалось из нее вытянуть. Ко мне приходил и майор Грей. Я послала тогда за твоим отцом. Но твой отец, милая Мэри, был холоден и бесстрастен, словно камень. Он отказался встретиться с Джудит. Отказался посетить леди Макуорт, когда она послала за ним. Мне всегда казалось, что он знает что-то такое, о чем не желает говорить. Леди Макуорт забрала дочь в Колверли-Корт, и с тех пор они ни разу не наведались в Лондон. Леди Макуорт снова и снова приглашала его к себе, но он, я уверена, больше не виделся с ними.

Вот и все, что мне было известно о семейной тайне в мои двадцать лет. Порой мне казалось, что отец, уставая от трудов и забот той жизни, к которой он не был подготовлен своим воспитанием, со временем испытывал все большие трудности. Кроме того, я поняла, что в поведении отца по отношению к леди Макуорт было нечто, чего добрая и честная миссис Эллерби не могла ни понять, ни принять. С некоторых пор она сильно оживлялась в преддверии Рождества и очень огорчалась беспрестанным отказам отца на приглашение леди Макуорт посетить Колверли-Корт; а если на Рождество приглашение вовсе не приходило, она по нескольку дней кряду беспрерывно рыдала. В один из таких дней я, помнится, спросила ее, известно ли ей что-нибудь о семейной тайне, и она ответила:

– Недостаточно для того, чтобы действовать, дорогая Мэри.

А потом представьте себе, что ваш отец, добрый и отзывчивый по натуре человек, становится вдруг невероятно суровым, полагая, что именно суровость и требуется от него. К нему тогда невозможно подступиться; он живет, словно замуровав себя в тесной келье своей «тайны Колверли», Так что все секреты и тайны продолжали существовать, и не было в целом свете другого человека, которого бы так интересовала кузина Джудит и все, что до нее касается, как я.

Как бы я хотела, чтобы все поняли, сколь очаровательна моя миссис Джеймс! Мы обыкновенно называли ее «тетушкой Джеймс», потому что она была жизнерадостным, нежным, всепрощающим и умеющим примирить всех существом, и просто провоцировала на небольшие вольности в отношении себя да, вероятно, и любила в основном как раз за них. Рост ее удачно составлял то, что называется «золотой серединой» – не высокая, но и не маленькая; походка легкая, и самый стройный стан на свете. Когда же она одевалась в платья своего любимого стиля матроны средних лет, всем казалось, что она девочка, которая в домашнем театре играет взрослую роль. Некрасивые люди, к тому же злые на язык, распускали слухи, будто она красится, и ее прекрасные волосы, среди которых не было ни одного седого, под тонкой белой вуалеткой, которой она обычно их прикрывала, выглядели точно так же, как мои. От миссис Джеймс всегда исходило какое-то восхитительное ощущение свежести; туалеты ее отличались плавностью и мягкостью линий; проходя мимо, она скользила совершенно бесшумно, не издавая платьем ни малейшего шороха. Жарким летом один взгляд на нее освежал лучше самого нежного ветерка, а зимой – согревал до глубины души. Но будь то зима или лето, взгляд ее лучистых глаз неизменно благословлял меня, и в улыбке ее я читала, что могу рассказать ей обо всем, что меня волнует. Воистину она была рождена, чтобы приносить счастье, и само ее присутствие было величайшим счастьем для окружающих.

И вот однажды в декабре, когда мы все только и думали что о Рождестве и начали уже обычные приготовления к празднествам – мой отец, хотя это и стоило ему больших трудов, все же удерживал за собой высокое место в жизни и не хотел отказываться от своих обычаев щедрости и гостеприимства, – я получила от миссис Джеймс записку. Она просила меня вечером навестить ее. «Я пошлю за тобой, – писала она, – к шести часам.» Мне было нелегко решиться уехать в это время из дому, так как еще многое нужно было сделать. Надо сказать, нигде нельзя так весело и приятно встретить Рождество, как в Лондоне, среди трудолюбивых горожан, которым к тому же потом приходится этот день отрабатывать. Как бы то ни было, я вышла из кладовой, в которой мы с миссис Эллерби, надев грубые фартуки, загодя отвешивали сливы для рождественских пудингов, куда более многочисленных, чем требовалось нашей семье, и начала переодеваться, чтобы ехать к миссис Джеймс. Она дала мне указания, что надевать, и поскольку я должна была остаться у нее на ночь, она предложила мне также выбор платья на утро. Я всегда слушаюсь ее в этих вопросах, поскольку вера в безупречный вкус миссис Джеймс в нашей семье абсолютна.

Перед выходом из дому я подошла к отцу, чтобы он оценил меня.

– Как ты меня находишь?

– Ты восхитительна, моя дорогая, – и он поклонился мне со старомодной церемонностью.

Ярко светила полная луна. Она плыла по высокому и чистому небу, заполняя улицы своим светом, когда мы поворачивали за угол, а на открытых местах торжественно окружала и нас самих серебряными лучами. Полная луна в зимнем небе Лондона – всегда красивое и величественное зрелище, в нем неизменно есть что-то таинственное; такого не бывает больше нигде. Сколь разителен контраст между спокойствием небес, с высоты которых этот неземной наблюдатель вечно взирает вниз, и стремительным движением жизни в подлунном мире, на который нисходят потоки его волшебного света, что это даже несколько пугает. Я очень остро все это чувствовала. Рождество – день Мира – было уже не за горами; приблизился долгожданный праздник всех уставших от трудов праведных. Снова сердца наши были готовы принять его благословение. И тут мне подумалось об отце, в нахмуренных бровях которого проглядывала тайна, и жгучее желание раскрыть ее, навсегда освободиться от нее излилось из моего сердца подобно молитве. Обуреваемая этими чувствами я остановилась у дверей миссис Джеймс. Еще минута – и я уже разговаривала с Госсет, старой служанкой и верной подругой хозяйки. Добрейшая женщина спустилась в прихожую, чтобы проводить меня в дом и взять у меня маленький саквояж и плоский сверток с вельветиновым платьем на утро.

Красота дома тети Джеймс не знала изъянов. Дороговизна его не была давящей. Здесь царила атмосфера гостеприимства, и единственное, что среди его чудес действительно могло поразить вновь прибывшего, так это огромная эстакада цветущих роз в горшках, которыми были уставлены утлы ступенек на лестнице в прихожей.

Миссис Джеймс сидела за столиком в маленькой гостиной, и на лице ее застыло столь удивленное выражение, что это сразу показалось мне необычным.

– Престранное дело, Мэри, – заговорила она. – Вчера вечером Джон вернулся из Колверли. Все утро он провел со мной. О, Мэри, он самый лучший на свете!

– Да, так что же в Колверли? – не удержалась я.

– Так вот, он привез мне записку от леди Макуорт. Сейчас я тебе ее прочитаю: «Я пишу к Вам, чтобы вновь пригласить провести Рождество у нас. То же самое я хотела бы предложить Роджеру и его дочери, но его непонятная и непроходящая холодность делает для меня невозможным дальнейшие попытки наладить с ним отношения. Джудит, которая могла бы что-то для этого сделать, в последнее время стала несколько странной и ничем не желает помочь. „У меня еще недостает сил“ – отвечает она мне на подобного рода просьбы. Я подозреваю, существует нечто такое, чего она не может простить Роджеру. Мне бы крайне хотелось раскрыть тяготеющую над нами тайну, но я совершенно бессильна это сделать. Лучше я перейду к более приятному. Я разговаривала с Джоном о его перспективах, касающихся до женитьбы, и с радостью узнала, что он уже думал об этом. Со свойственной ему веселостью он как-то раз обронил, что мы можем называть его Даму „мисс Джексон“, но отказался сообщить нам, где она в настоящее время находится. Джудит сказала Джону, что мы будем очень рады вас видеть. Вы можете привезти с собой и мисс Джексон, если вам будет угодно…» – на этих словах миссис Джеймс подняла на меня глаза с нескрываемым весельем.

Меня точно громом поразило:

– Мисс Джексон! – вскричала я. – Кто она, эта мисс Джексон?

– В этом-то все и дело, милая Мэри, – отвечала миссис Джеймс. – Видишь ли, на самом деле никакой мисс Джексон не существует. Джон, пока не прочел записку, просто не мог и подумать, что леди Макуорт так серьезно отнесется к его шутке. Что же нам теперь делать? – вопросила тетушка с веселым недоумением.

В эту минуту отворилась дверь в большую комнату, и из темноты в пятно неяркого света, отбрасываемого камином, вышел какой-то мужчина.

– Мэри, – сказал он, – а вы не желаете стать этой мисс Джексон?

Тетушка тут же вскочила на ноги, Я заметила, что глаза ее, нежно глядящие на меня, увлажнились и в них подобно бриллиантам засверкали слезы. Она выскользнула из комнаты через другую дверь, и тогда Джон – то был он – сказал мне:

– Мэри, согласны ли вы стать моей женой? Я уже давно люблю вас.

Я не могу рассказать, как прошел тот вечер, да никого это, наверное, и не интересует. Но перед тем, как утром я отправилась домой, где отец был рад дать свое согласие на наш брак, мы с тетушкой Джеймс и Джоном договорились, что Рождество я проведу вместе с ними, а где именно – решено было не сообщать отцу, во всяком случае, уж точно не в Лондоне. А Джон тем временем написал леди Макуорт, что они с матерью будут, а также привезут с собой и мисс Джексон!

Едва ли можно сказать, что я целиком и полностью одобряла подобный план. Но Джон такой веселый, с ним всегда так весело, а здесь он, кроме того, оказался еще и настойчив. Я вынуждена была признать, что его доводы обоснованы, но умоляла разрешить мне рассказать обо всем отцу.

– Но он же не отпустит тебя, если все узнает; он просто не может тебя отпустить , – отвечала тетушка Джеймс.

– И леди Макуорт не пустит тебя за порог, если ей заранее будет известно; она просто не может тебя пустить, – присовокупил Джон.

Напрасно я вопрошала:

– Но почему?

Единственный ответ, которого я смогла от них добиться, был таков:

– Твой отец после стольких отказов, данных им леди Макуорт, никак не может позволить тебе ехать в Колверли. А леди Макуорт, после всех отказов, полученных ею от твоего отца, уже ничего не может добавить к сказанному.

Наконец Джон привел довод, после которого я решилась:

– Если уж мы хотим изгнать эту тайну из нашей жизни, то нужно пойти на какие-то жертвы. Давай сначала проникнем в дом, а затем все расскажем твоему отцу и даже затащим его туда, если получится. И, к тому же, – заявил Джон, – как моя невеста ты просто обязана посетить Кол-верли-Корт. Наш совместный приезд будет чем-то вроде рождественской шутки, так сказать, игра с переодеванием. Ты должна поехать с нами, Мэри. Колверли – самое милое, родное и уютное местечко на всем белом свете.

II. Старый дом

– Ну, ладно, – сказал отец, усаживая нас в железнодорожный вагон. – Если получится, телеграфируйте мне завтра. И заодно сообщите, куда вы все-таки надумали отправиться. Никак не ожидал, миссис Джеймс, что вы отважитесь справлять Рождество вдали от своего уютного дома.

– Ничего неожиданного, – с улыбкой отвечала она. – Я намерена вновь посмотреть, как встречают Рождество в деревне, среди спокойных высоких деревьев, на земле, спящей под снегом в ожидании весны. Ведь Мэри не видела ничего подобного, она всегда остается в Лондоне. Вспомни-ка, Роджер, как это было. Неужели ты не тоскуешь по настоящему, старому доброму Рождеству в деревне, как ты справлял его когда-то?

– Я предпочитаю ничего не вспоминать, – с ледяным спокойствием отвечал отец.

Затем, нежно улыбнувшись мне, сказал:

– Да хранит тебя Бог, Мэри! Напиши мне, как условились. До свидания, дорогая!

Гудок паровоза прервал наш разговор, поезд тронулся, оставив отца стоять на платформе. На лице его играла улыбка, которая, я знаю, свойственна и мне. И на какое-то мгновение сердце мое исполнилось гордости, потому что он никого не любит так, как меня.

Из Лондона мы уехали загодя и рассчитывали, что на дорогу до Колверли у нас уйдет дня два. Для двадцатого декабря день выдался отнюдь не холодный; моросило, и капли влаги застилали вагонное стекло, искажая пейзаж за окном. Но неудобство это не стесняло нас – настолько мы были поглощены беззаботной болтовней, и смутная надежда на то, что семейная тайна, возможно, наконец раскроется, не позволяла нам скучать в дороге. Джон должен был все уладить на месте и всех помирить. Рождество обещало быть богатым на подарки и радостные события; а самое главное – мне наконец-то предстояло увидеть Колверли.

Мы прекрасно устроились в отеле в небольшом провинциальном городке. Мы гуляли с Джоном, изучая его достопримечательности и вдыхая спокойный прозрачный холодный воздух. А на третий день после завтрака опять сели в поезд и поехали в сторону Колверли-Корта.

На станции мы обнаружили присланный за нами экипаж; огромная же гора шуб и накидок, лежащих в нем, чтобы предохранить нас от холода, была приятным свидетельством заботливости леди Макуорт. Мы закутались во все это, с радостью ощущая приятную теплоту, и выехали из городка на открытую дорогу. Вскоре через тяжелые ворота мы въехали в лесные угодья замка и там, обогнув по берегу пруда парк с оленями и миновав живописную ферму, выехали на посыпанную гравием дорогу: слева пологий холм, поросший лесом, справа – длинная лужайка с растущими на ней раскидистыми кедрами и высокими соснами. Я онемела от восхищения. О, этот перестук лошадиных копыт, ласкающий ухо словно музыка; застывший, холодный воздух; ярко-голубое небо, далекое и спокойное, и деревья – чудесные, великолепные деревья! – я смотре-, ла на них, как никогда не смотрела прежде. Из-за вчерашнего дождя и ночного мороза они стояли как бы покрытые серебром. Никогда раньше мне не доводилось видеть иней: на каждой ветке распустились кристальные почки, и большие развесистые ветви кедров склонились под тяжестью застывшего на них хрусталя. Воздух замер в неподвижности. В жизни не видала такой красоты! Я была готова расплакаться – так глубоко поразила меня величественная картина, раскинувшаяся перед моим взором. Это и был Колверли-Корт.

Тут же у меня возникла мысль, сколь многого лишился отец, когда родилась Джудит. Но это никак не могло быть связано с тайной, потому что затем в течение многих лет, и даже несколько лет после моего рождения, не было ни ссоры, ни отчуждения, ни изгнания из Колверли.

Я размышляла об этом, когда наша карета, рассекая неподвижный морозный кристальный воздух, сделала поворот и перед нами предстало зрелище необыкновенной красоты – маленькая церквушка, подле которой росла ель, и на ней каждая иголка была заключена в свой хрусталик, ярко сверкавший на солнце. Я воскликнула в умилении, и тут зазвонили колокола, поначалу тихо и неуверенно, а потом все громче и отчетливее, и звон их раскатисто разнесся среди холмов. Карета проехала под массивной гранитной аркой, и мы быстро подъехали к дому.

Внезапно меня пронзила мысль, что я нахожусь здесь под вымышленным именем. Я посмотрела в глаза тетушке Джеймс, и она прочла в моем взгляде все мои страхи. Тетушка плотнее завернулась в дорожный плед и, заложив руки в муфту, сказала:

– Надеюсь, из нашей шутки не выйдет ничего дурного.

Но едва открылись двери, страхи исчезли сами собой. Все очень обрадовались Джону. Слуги, включая и старую экономку в очках, были счастливы приезду миссис Джеймс. Как замечательно она выглядела! Как хорошо, что она снова здесь, как в старые добрые времена! Вот это уж будет Рождество так Рождество!

Вот так, окруженные всеобщей заботой и любовью, мы проследовали через холл, поднялись по лестнице, где со стены на нас смотрели застывшие в рамах мужские и женские лица, и вошли в гостиную, отделанную кедровыми панелями, чередующимися с красочными гобеленами. В камине горел огонь, по углам были зажжены свечи, на стенах камина плясали разноцветные язычки пламени, отражаясь также в огромном зеркале, доходящем от каминной полки до потолка и заключенном в белую с золотом раму. Вряд ли можно было себе представить что-нибудь более уютное и радующее глаз, чем это помещение, еще более привлекательное благодаря старомодным мягким стульям и креслам с красными бархатными сиденьями и того же белого с золотом цвета, что и зеркало.

Я окинула комнату восхищенным взглядом, а затем ответила на приветствие леди Макуорт, по-прежнему не в силах оторвать глаз от этой чудесной «расписной шкатулки».

– Значит, это и есть мисс Джексон? – спросила она.

– Да, моя мисс Джексон, – подчеркнул Джон, и в голосе его прозвучали веселые нотки; невозможно, думаю, было не понять, что он кого-то разыгрывает.

Тем не менее леди Макуорт, вероятно, не заметила его тона и только пристально на меня посмотрела.

– Моя дорогая, – сказала она, – я уверена, мы будем друзьями. А сейчас мне нужно поговорить с миссис Джеймс. Вот Бэйнс: она проводит вас, любовь моя, в вашу комнату.

Таким образом, отпущенная хозяйкой и нежно подталкиваемая к выходу рукой Джона, я направилась вслед за служанкой к двери.

Но на пороге, я почему-то оглянулась и увидела то, что заставило меня в ужасе остановиться.

В самом дальнем углу гостиной была маленькая дверь. На нее падала тень от массивного индийского шкафа. Дверь была распахнута и в ней стояла женщина в темном платье и смотрела на меня. Она, казалось, не осознавала того, что я могу ее заметить. Она смотрела на меня, на меня одну. В жизни своей не видала подобного лица. Я бы не назвала его некрасивым, но оно было так искажено выражением невероятного любопытства, в нем читалось такое напряжение, что лицо это показалось мне нечеловеческим. Кто бы она ни была, эта женщина, она стояла там с китайским фонариком в руках, свет от которого падал ей на лицо. Сильное освещение и тени, несомненно, были повинны в том, что она выглядела столь зловеще. Видение это поразило меня до глубины души, и я беспомощно оглянулась на Джона.

– Ступай в комнату матушки, я скоро приду, – сказал он.

И я пошла, точно во сне, с каким-то беспомощным послушанием, при этом мне слышны были слова Бэйнс, говорившей, что моя комната находится подле комнаты миссис Джеймс, что между ними имеется дверь и что Госсет также будет спать в маленькой мансарде неподалеку от моей комнаты. Я ей ничего не ответила, да, по счастью, ничего отвечать и не требовалось. Сколько-то времени я пробыла с Госсет перед камином в комнате ее хозяйки. Мне чудилось, что я нахожусь в каком-то зачарованном мире, в котором главенствует страшное женское лицо. Я бессильно опустилась на софу и осмотрелась.

Я сидела в небольшой красивой комнатке с низким окном, в котором было вставлено граненое стекло. С одной стороны окно занавешивали длинные шторы, а с другой – сияло яркое зимнее небо. В комнате было также несколько узких высоких зеркал в белых крашеных рамах. Заглянув в них, я увидела свое испуганное лицо. Нервное напряжение заставило меня вздрогнуть: странное чувство, что я нахожусь в таком месте, где мне ни в коем случае не следовало быть, и делаю то, что ни в коем разе нельзя было делать, подавляло меня. В голове одна за другой проносились тревожные мысли, и страшная тоска охватила меня. Ведь это дом, который мой отец покинул много лет назад, чтобы зарабатывать на кусок хлеба в Лондоне; это дом, который он не посещал много лет и который он запретил посещать и мне. Как я посмела приехать сюда без его позволения? Что я наделала!

Я была совершенно подавлена всеми этими мыслями. И самое ужасное, что я решилась на подобный поступок именно в Рождество, в праздник, когда память о чудесном событии, им символизируемом, должна сделать сердца наши чистыми как сердца детей, и когда созерцание этого примера божественного послушания должно наполнить души наши смирением. Что я наделала!

Не могу и передать, как я была напугана и несчастна. А по стене все время металась тень Госсет, отражаясь в призрачных зеркалах; в граненом же оконном стекле виделась веселая игра пламени в камине, столь разительно несхожая с моим ужасным состоянием, с моим раскаянием и унижением; в огненном отражении плясали желто-красные блики и, казалось, издевались надо мною. Так я сидела, в ужасе и смятении, пока Госсет, молчаливая и торжественная, под стать великолепию Колверли-Корта, выкладывала из дорожных сундуков бархатное платье для миссис Джеймс и веселое шелковое зеленое – для меня.

Но я никак не могла совладать со своим страхом. Мысль об обмане, к которому мне пришлось прибегнуть, чтобы проникнуть сюда, терзала меня; подставное имя стало мне ненавистно; и сознание того, как бы отнесся к содеянному мною горячо любимый отец, делало мое положение совершенно невыносимым. Наконец открылась дверь, и в комнату вошли Джон и миссис Джеймс. Я бросилась в их объятия в тоске и смятении.

– Ну, ладно, ладно, будет, – успокаивала она меня. – Мы все рассказали леди Макуорт.

Госсет, взяв мое платье, тактично удалилась с ним из комнаты.

– Мы объяснили ей, что не могли испросить разрешения у твоего отца. Джон так хорошо подал все это. – Я сквозь слезы посмотрела на него и, конечно же, тут же простила. – Он решил, сказал он, воспользоваться тем, что она отнеслась к его шутке слишком серьезно, и поскольку она сказала, что его невеста также может приехать, то он тотчас сделал тебе соответствующее предложение и привез тебя сюда. А затем он прямо спросил ее, что за странная неприязнь бытует между нею и твоим отцом. Джон сказал, что он имеет право знать это и что ты имеешь право разделить это знание с ним, И как ты думаешь, что она ответила? – Я вопросительно заглянула в глаза миссис Джеймс. – Она привела себе Небо в свидетели и заявила, что не знает! Она и сама, по ее словам, писала твоему отцу с просьбой сообщить наконец, в чем, собственно, дело. Рождество за Рождеством она слала ему письма с просьбой приехать в дом, в котором он так долго жил и где сохранилось столь много и столь многие, кто и сейчас любит его; но он всегда коротко и сухо отказывался. Рождество за Рождеством она писала снова, спрашивая, что же все-таки случилось, что так изменило его, но почти ни разу, кроме последнего письма, он ничем не ответил на ее попытку начать переговоры. Тогда же он написал ей следующее; «Я не смогу приехать в Колверли до тех пор, пока…», после чего он оставил большой пробел, значение которого остается неясным, а потом написал еще несколько слов: «Полагаю, что я неспособен нанести оскорбление женщине. Не могу даже и помыслить себе возможность моего приезда в нынешнее Рождество.»

В немом изумлении мы переглянулись. Наконец, Джон заговорил:

– Мэри, сколь много ты знала в детстве о жизни своего отца?

– Вообще ничего, – ответила я, – кроме, может быть, того, что он жил со мной в одном доме и был лучше всех на свете.

– Да, это всем известно, – сказал он, – и никто в этом не сомневается. Но Мэри, когда с вами стала жить миссис Эллерби? – Я ответила. – Твой отец был знаком с ней ранее?

– Он знал ее мужа, – ответила я. – Тот был хирургом; и я так поняла, что он умер в присутствии отца. А почему ты спрашиваешь? – не выдержала я.

– Потому что, как мне кажется, миссис Эллерби что-то знает.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю