Текст книги "Искатель. 1970. Выпуск №4"

Автор книги: Артур Конан Дойл

Соавторы: Владимир Малов,Виктор Егоров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Утром на следующий день Мозг еще раз блестяще продемонстрировал, на что он способен. Перед строгой и авторитетной комиссией, экзаменующей будущих водителей мотороллеров, Витя по подсказке проявил невиданное красноречие. Теоретическая часть – правила уличного движения, дорожные знаки – была отвечена с таким блеском, что строгие и принципиальные экзаменаторы приобрели очень довольный вид, а после многих дополнительных вопросов (ответы на них были даны с тем же блеском) стали долго переглядываться между собой и очень одобрительно покачивать головами. Все другие экзаменующиеся – молодой и веселый научный сотрудник института болотоведения, энергичная на вид девушка, театральный осветитель, и почтенного вида профессор из университета – стали выглядеть на Витином блестящем фоне очень бледно, и в конце концов председатель комиссии даже поставил им Витю в пример, сказав краткую речь о том, как важно соблюдать правила уличного движения в повседневной, обыденной жизни и как отрадно видеть полное понимание этого в растущем молодом поколении. Технику вождения после этого Витя тоже сдал безупречно. Тогда члены комиссии стали очень долго о чем-то совещаться между собой и потом сообща приняли решение: дать о Вите заметку в журнале «За рулем» и сообщить о его отличных успехах на экзамене директору школы. На прощанье каждый из улыбающихся милиционеров пожал Вите руку, и теперь уже вполне законно и полноправно Витя вылетел на простор городских магистралей. Мозг привычно спрашивал, чем еще он мог бы помочь…

2

Два часа спустя (наслаждаясь скоростью, Витя уже вволю накатался на мотороллере) Мозг по его просьбе помог ему написать большое и хорошее стихотворение, посвященное Верочке Лейтенантовой. Стихи получились много лучше, чем те, которые Витя прежде пробовал писать сам, – они отлично звучали на слух, и рифмы точно подходили друг к другу: «Любовь – вновь», «Верочка – девочка», «Далеко – нелегко»… Витя трижды перечитал то, что написано было под диктовку Мозга, а потом выбросил в мусоропровод толстую тетрадь, в которую в большой тайне ото всех записывал свои собственные стихи…

3

По пути на свидание с Верочкой Лейтенантовой, увидев вывеску почтового отделения, Витя вдруг припомнил еще об одном деле. Бабушке, живущей на острове Сахалин, через несколько дней исполнялось девяносто шесть лет, мама уже не один раз напоминала, что, как любящий внук, Витя должен сочинить хорошее поздравительное письмо. Он наскоро объяснил Мозгу очередную задачу, вошел внутрь почты и стал писать под его диктовку. Письмо получилось очень хорошим, проникновенным – чувствовалось, что написал его любящий внук. Витя опустил письмо в ящик, и Мозг спросил, в чем еще он может оказать помощь…

4

Витя прошел по улице еще немного и увидел на стене дома длинный ряд газетных стендов, большой заголовок крайней газеты издали бросался в глаза: «Блистательная победа «Торпедо». Футбольная команда «Торпедо» была любимой Витиной командой, вчера она убедительно и с крупным счетом победила московский «Спартак». Витя вспомнил, что собирался прочитать все отчеты о матчах, какие должны были появиться в газетах. Он посмотрел на длинную вереницу стендов, читать все подряд сейчас почему-то не очень хотелось, в газетах, наверное, крупицы интересного были рассеяны среди многих скучных повторов. Витя подошел к стендам вплотную, поднял портфель повыше и велел Мозгу, все прочитав, мысленно пересказывать ему только то, что заслуживало внимания…

5

Потом легко и просто Мозг с колоссальным жизненным опытом ввел отношения между Витей и Верочкой Лейтенантовой в новую, следующую фазу. Первое настоящее свидание прошло без сучка и задоринки. Верочка появилась в назначенном месте точно в срок, и Витя вдруг обнаружил, что в облике лучшей девушки Москвы произошли некоторые изменения – у Верочки чуть-чуть подведены были глаза и даже слегка подкрашены губы. С замирающим сердцем Витя стал догадываться о тайной причине всех этих нововведений, сделавших Верочку еще привлекательнее, а Мозг тем временем уже снова взял Витю под свою надежную опеку. На цветочном базаре он помог ему собрать огромный букет невиданной красоты в подарок учителям, а потом – букет той же красоты, но поменьше, в подарок Верочке. Смутившись и покраснев, она вдруг впервые взяла Витю под руку и так и прошла с ним до конца прогулки. Витя, управляемый Мозгом, вел интересный разговор на самые разнообразные темы. В конце концов, когда речь зашла невзначай и о Театре оперетты, Верочка смущенно сказала, что с удовольствием бы туда сходила, потому что давно не была, и Мозг подсказал тут же, немедленно ее пригласить, Верочка неуверенно попробовала сказать, что, наверное, на вечерний спектакль уже не удастся достать билетов, но Мозг пресек ее слова энергичной фразой о том, что ничего не удается лишь тому, кто ничего не пробует, и уже через десять минут подземный поезд метро стремительно уносил Верочку и Витю все дальше и дальше от станции метро «Сокол»…

6

Перед Театром оперетты была густая, нарядная толпа, до начала спектакля «Поцелуй Чаниты» оставалось пятнадцать минут. У Верочки и Вити то и дело спрашивали, нет ли у них лишних билетов, и Верочка снова огорченно сказала, что, конечно, ничего не выйдет, но Витя, управляемый Мозгом, уверенно вел ее за собой, раздвигая толпу. В вестибюле театра десятки людей безуспешно осаждали кассы, на которых висели плакаты «Билетов нет». Выполняя распоряжения Мозга, Витя уверенно пробился к окошечку администратора и уверенно в него постучал. Тотчас же окошечко распахнулось, и на Витю глянуло раздосадованное женское лицо. Но прежде чем суровая женщина-администратор успела хоть что-то сказать, Мозг подсказал Вите адресованный ей комплимент; Витя его повторил, и на лице администратора появилось какое-го новое выражение. Дальше Витя повторил вслед за Мозгом целую небольшую речь – о том, что он не мог взять билеты на «Поцелуй Чаниты» заранее, потому что весь долгий месяц не отрывался от школьных учебников и не имел ни минуты свободного времени и что теперь есть только единственный человек, который может ему помочь. Женщина-администратор взглянула на Витю уже с некоторым интересом и, кажется, собралась что-то сказать. Опередив ее, Витя стал рассказывать о том, как любит он Театр оперетты и как часто ходил сюда раньше, пока еще не начались ответственные выпускные экзамены, – «Сильву» смотрел пятнадцать раз, «Марицу» – десять, «Летучую мышь» – восемь, а вот «Поцелуй Чаниты» еще ни разу. Женщина-администратор наконец улыбнулась и покачала головой. Мозг тогда тотчас же подсказал еще один комплимент, и тогда женщина-администраюр, еще раз покачав головой, вручила Вите два желанных билета в восьмой ряд партера. С восхищением на Витю глядели самые изумрудные на свете глаза…

7

В фойе театра было очень жарко, стоило съесть по порции мороженого. Перед лотком от обилия выбора у Вити разбежались глаза, и он мысленно тотчас же приказал Мозгу помочь ему выбрать. Мозг мгновенно пришел Вите на помощь, и Витя с Верочкой, держа в руках по порции эскимо, двинулись ко входу в зрительный зал.

Но женщина в униформе служителя Театра оперетты решительно преградила Вите путь и строгим голосом процитировала непреклонное театральное правило, согласно которому вход в зрительный зал с портфелями и свертками воспрещен. И прежде чем Витя успел сообразить, что произошло, она сама взяла из его рук черный портфель и сдала его в гардероб, вручив Вите номерок. Впервые за все это время Витя остался совсем один – синтезированное искусственно мозговое вещество теперь уже не могло ему ничем помочь.

Витя Сайкин оторопело посмотрел на служительницу и застыл на месте. Витя вдруг ощутил, что ему очень трудно думать самому. Он не знал больше, что теперь делать и что произойдет дальше. Женщина в форме служителя Театра оперетты несколько раз, удивленно глядя на него, повторила, чтобы он проходил в зрительный зал. Витя растерянно смотрел на нее и ничего не отвечал. Верочка Лейтенантова, вдруг испуганно посмотрев на Витю, крепко сжала его локоть. В Витиной голове происходило что-то странное – без постоянной подсказки Мозга она была теперь пустой и совершенно безжизненной. Без помощи Мозга, казалось, Витя не может сделать даже один-единственный шаг. Где-то под потолком фойе Театра оперетты раздавался уже второй звонок…

* * *

…Человек в белом халате замолчал, тронул ладонями свою густую черную бороду и задумчиво посмотрел на собеседника. Собеседник склонился над блокнотом, кончик авторучки стремительно порхал по бумаге. Человек в халате поправил очки и обернулся. За спинкой его кресла был стеллаж; он скользнул взглядом по полкам, на одной из них задержал взгляд дольше, чем на остальных, и снова повернулся к собеседнику. Глаза человека на стеклами очков вдруг блеснули весело и озорно.

– Взялись бы вы угадать, – спросил он, – взялись бы вы угадать, какой у этой истории был конец?

Собеседник оторвался от блокнота.

– Ну, я думаю, – начал он, – как мне кажется… Наверное, и дальше…

Человек в белом халате смотрел на него весело и озорно.

– Ну, что же вы, – поощрил он. – Ведь вы научный журналист. Вы давно уже должны были привыкнуть к самым головокружительным и невероятным вещам. Современная наука преподносит их вам то и дело…

Журналист захлопнул блокнот и тоже обвел взглядом полки стеллажа.

– Ну, как мне кажется, это нетрудно предположить, – сказал он, – я заметил, что в конце концов жизненные задачи, которые Витя Сайкин уже не хотел разрешать сам и поэтому перекладывал эту обязанность на Мозг, становились все проще и проще. От трудного экзамена по физике и до того, чтобы выбрать мороженое… и дальше… Дальше, наверное, Витя уже просто не мог думать сам. Словом, в Театре оперетты мне не хотелось бы оказаться на его месте. Совсем разучиться думать! Закономерность я, кажется, уловил правильно?

Журналист остановился.

– Правильно, правильно, – весело сказал человек в халате. – Закономерность уловлена совершенно правильно. В конце концов Витя должен был разучиться думать сам. Но я о другом: что, по-вашему, было еще позже? Чем же, по-вашему, эта история с искусственным Мозгом, случайно попавшим к десятикласснику и вызвавшимся разрешать ему все его жизненные задачи, закончилась?

Журналист открыл блокнот и задумчиво пошелестел его страницами. Потом закрыл снова и стал смотреть в пол.

– Нет, – сказал он наконец, – просто не могу представить. Совершенно невероятная история. Лучше вы уж, Пал Палыч, сами доскажите ее до конца.

Пал Палыч Дыров, заведующий Шестой лабораторией, снова усмехнулся.

– Ну что же, – сказал он весело, – тогда приготовьтесь… Молодой журналист вновь открыл блокнот и занес над чистой страницей авторучку.

– Мозг пришел к тому же самому выводу, что и вы, – объявил Пал Палыч. – Он тоже понял, что его подопечный постепенно теряет способность мыслить самостоятельно…

Журналист кивнул.

– Закономерности этого процесса стали искусственному Мозгу совершенно ясны, и он решил, что пора прекращать эксперимент, который он проводил с десятиклассником Витей Сайкиным. Да-да, первый ив намеченной им серии экспериментов, с помощью которых он хочет изучать людей как следует и всесторонне. Изучать непосредственно, экспериментально, а не на основе тех вторичных знаний о людях, что были получены искусственным Мозгом в результате обработки его вещества биотоками.

Пал Палыч искоса взглянул на журналиста и добавил:

– Да, когда Мозг попал случайно к Вите, он решил, что для него настали просто идеальные условия для такого эксперимента – предложить человеку снять с него заботы, обязанность принимать жизненные решения самостоятельно, обязанность думать самому…

Журналист выпрямился в своем кресле так, словно в его теле вдруг сработала какая-то пружина. Несколько мгновений он растерянно смотрел на улыбающегося Пал Палыча Дырова, потом беззвучно пошевелил губами и наконец с трудом из себя выдавил:

– Эксперимент… Искусственный Мозг поставил эксперимент над человеком?

Пал Палыч весело пожал плечами.

Журналист не отрываясь смотрел на него, и во взгляде можно было ясно прочесть все, что было у него на душе. Пал Палыч пожал плечами еще раз.

– Собственно говоря, в этом нет ничего удивительного, – сказал он небрежно. – Семь Пядей – первое высокоорганизованное синтезированное искусственно мозговое вещество, которое не уступает по организации и структуре человеческому мозгу. Естественно, что ему свойственна столь же острая научная любознательность, что и большинству людей…

Пал Палыч Дыров, заведующий Шестой лабораторией, не удержался и вдруг подмигнул журналисту:

– А согласитесь, эксперимент был поставлен, надо признать, очень остроумно и изобретательно. Для искусственного Мозга, конечно! Согласитесь! Все мы, сотрудники лаборатории, получили огромное удовольствие, узнав всю эту историю.

Журналист медленно приходил в себя. Он встал из кресла и несколько раз прошелся по лаборатории из угла в угол. Он подошел к огромному окну и несколько мгновений смотрел на густой поток автомобилей, троллейбусов и мотороллеров. Некоторые из мотороллеров были окрашены в тот же оранжевый цвет. Потом журналист пристально стал смотреть на одну из полок стеллажа.

– Так как же все-таки искусственный Мозг вернулся в институт? – спросил он.

Заведующий Шестой лабораторией встал и подошел к стеллажу вплотную. На полке тускло поблескивал темно-фиолетовый пластик футляра с искусственным Мозгом.

– Семь Пядей привел в институт Витю Сайкина, – сказал Пал Палыч. – Сразу же после того, как кончился спектакль в Театре оперетты и Витя распрощался с Верочкой Лейтенантовой. Вечер в театре прошел, конечно, и вкривь и вкось. Витя совершенно не знал, что делать и что говорить. Верочка, без сомнения, терялась в догадках, что же происходит с Витей. Решив, что эксперимент пора прекращать, Мозг приказал Вите, чтобы он выполнял все его дальнейшие распоряжения. Мозг справедливо рассудил, что Витя настолько уже привык к тому, что он за него все решает, что не будет даже спрашивать, зачем это нужно. Так и случилось. Управляя Витей, Мозг ему подсказывал, на какой троллейбус сесть и на какой остановке сойти, что сказать вахтеру Григорию Тимофеевичу, чтобы он пропустил в институт, и на какой этаж подняться. Все это Витя исполнил привычно, не задумываясь. Мозг знал, что все мы в лаборатории всегда работаем допоздна. Он подсказал Вите, в какую войти дверь, и потом, настроившись на мою телепатическую волну, мысленно передал мне, что он вернулся, и тут же сообщил первые, самые общие результаты эксперимента. Это было через семь дней после того, как я неудачно обменял свой чемодан на площади перед Ленинградским вокзалом и когда пропала уже всякая надежда на то, что Мозг найдется…

Журналист тоже подошел к стеллажу вплотную.

– Ну, а Витя Сайкин? – спросил он после некоторого молчания.

У Пал Палыча вновь весело и озорно блеснули глаза.

– Очень симпатичный юноша, – сказал он. – Теперь он поступил в институт. В тот же самый, который в свое время кончил и я. Он все понял, хотя, конечно, на это понадобилось какое-то время. Теперь часто заходит к нам, приезжает на мотороллере. Один раз был вместе с этой симпатичной девушкой, Верочкой Лейтенантовой. После окончания института хочет работать в нашей лаборатории.

Журналист смотрел на темно-фиолетовый пластик футляра еще несколько долгих минут. Пал Палыч Дыров искоса наблюдал за ним и молчал. Потом журналист взял ученого под руку и отвел его в противоположный угол лаборатории, на расстояние свыше пятнадцати метров.

– Ну, а что же теперь он, Семь пядей? – спросил журналист, понизив зачем-то голос.

Пал Палыч пристально взглянул на журналиста и принял серьезный вид.

– Мы продолжаем работать с этой моделью, – ответил он. – Ставим на ней новые опыты, разрабатываем целые системы новых экспериментов, изучаем механизм ее мышления, закономерности поведения в различных условиях, способности к музыке, иностранным языкам, даже поэзии. Хотим, словом, узнать о ней все. Она отвечает на все наши вопросы, поддерживает с нами постоянный контакт, работать с ней легко. Она охотно пересказывает нам снова и снова ход эксперимента, поставленного над Витей Сайкиным… Но об одном она молчит, – Пал Палыч взглянул на журналиста. – Мы так и не знаем, какие еще эксперименты приготовлены для нас в этой намеченной ею системе и каким способом она подвергнет кого-либо из нас испытанию в следующий раз…

Клиффорд САЙМАК
ВОСПИТЕЛЛЫ

Фантастический рассказ

Рисунки К. ЭДЕЛЬШТЕЙНА

Кончилась первая неделя занятий. Джонсон Дин, инспектор Милвиллской школы второй ступени, в пятницу под вечер, сидя за столом, наслаждался тишиной и сознанием исполненного долга.

Тишину нарушил мускулистый белокожий тренер Джерри Хиггинс. Он вломился в кабинет и тяжело плюхнулся в кресло.

– Ну, можете отменить состязания по регби в этом году, – со злостью проговорил он. – Прямо хоть выметайся из ассоциации.

Дин отодвинул в сторону бумаги, с которыми работал, и откинулся в кресле. Луч заходящего солнца упал из окна на его пышную серебряную шевелюру и превратил ее в сверкающий ореол. Его белые, морщинистые, с голубыми прожилками руки старательно разглаживали поблекшую складку на поблекших брюках.

– Ну, что случилось? – спросил он.

– Это все Кинг и Мартин, мистер Дин. Они не хотят выступать в этом сезоне.

Дин хмыкнул сочувствующе, но как-то неискренне, словно в глубине души он был с ними заодно.

– Давайте-ка разберемся, – сказал он. – Если память мне не изменяет, в прошлом сезоне эти двое были одними из сильнейших. Кинг был защитником, а Мартин – нападающим.

Хиггинс прямо зашелся от праведного гнева:

– Да слыханное ли это дело, чтобы нападающий сам решил бросить игру? И не просто какой-нибудь рядовой игрок, а один из лучших. На нем в прошлом году буквально все держалось.

– Конечно, вы с ними уже беседовали?

– Да, я встал перед ними на колени, – ответил тренер. – Спросил, хотят ли они, чтобы меня уволили. Спросил, нет ли у них чего против меня. Сказал, что они подведут всю школу. Сказал, что без них считай, что у нас нет команды. Они не смеялись надо мной, но…

– Они и не будут смеяться, – сказал Дин. – Эти мальчики – настоящие джентльмены. По правде говоря, все наше молодое пополнение…

– Все до одного слюнтяи! – взвился тренер.

– Ну, кто как считает, – мягко возразил ему Дин. – В моей жизни бывали периоды, когда я тоже не был склонен придавать регби такое значение, которое, казалось бы, следовало.

– Ну, это другое дело, – заметил тренер. – Когда человек становится взрослым, понятно, что его уже меньше интересует игра. Но ведь эти двое – мальчишки. Тут что-то ненормальное. Они молодые, им бы просто землю рыть. У всех нормальных мальчишек должно быть сильно развито чувство соперничества. Но даже если этого нет, хоть бы о выгоде подумали. Ведь всякий выдающийся регбист при поступлении в колледж…

– Нашим ребятам не нужны спортивные надбавки, – довольно резко прервал его Дин. – Они получают больше чем стипендию…

– Да если б у нас было побольше игроков, разве бы мы так убивались по Кингу и Мартину? – застонал Хиггинс. – Пусть мы бы не всегда выигрывали, но все же у нас была бы команда. А то, что у нас сейчас… Мистер Дин, вы отдаете себе отчет, что с каждым годом игроков все меньше и меньше? Вот сейчас у меня нет…

– Так вы говорили о Кинге и Мартине. Вы убеждены, что они не передумают?

– А знаете, что они мне сказали? Что регби мешает их занятиям!

Хиггинс произнес эти слова таким тоном, что в его устах они прозвучали тяжким обвинением.

– Стало быть, придется с этим примириться, – бодрым тоном произнес Дин.

– Но это ненормально! – запротестовал тренер. – Не существует таких мальчишек, которые бы о занятиях думали больше, чем о регби. Таких мальчишек, которые бы уткнулись в книжки…

– Такие мальчишки существуют, – ответил Дин. – Да их полным-полно и здесь, в Милвилле. Если не верите, можете взглянуть на их отметки за последние десять лет…

– Н-да, они ведут себя не как мальчишки, а будто взрослые люди. – Тренер покачал головой в знак того, что это выше его понимания. – Стыд-позор! Ну, если еще хоть кто-то из «старичков» сделает от ворот поворот, придется взращивать новую команду.

– Так же, как мы у себя в школе растим юношей и девушек, которыми потом, быть может, будет гордиться Милвилл.

Тренер сердито встал.

– Нам не выиграть ни у кого, – предупредил он. – Даже у Вагли.

– Вот уж из-за чего я не стану очень расстраиваться, – философски заметил Дин.

Он спокойно сидел за столом и слушал, как шаги тренера гулко отдаются в коридоре и замирают вдали.

Он услышал характерный посвист и дребезжанье автощетки, которая подметала лестницу. Интересно знать, куда запропастился Стаффи. Небось где-то шляется, в этом нет сомнений. Имея под рукой все эти автощетки и автопротиратели, Стаффи был не слишком загружен уборкой. Хотя, впрочем, в свое время работы у него было по горло, он хлопотал с утра до ночи и прекрасно убирал помещения.

Стаффи, по сути дела, можно было бы уволить уже несколько лет назад. Но теперь не увольняли так легко, как раньше. Когда люди достигли звезд, на человеческую расу легло непосильное бремя. «Стоит только начать увольнять людей, – подумал Дин, – как я и сам окажусь без работы».

Для него ничего не может быть страшнее. Потому что Милвиллская школа была его детищем. Он сделал ее своим детищем. Ибо больше полувека он жил ради школы – сначала он был молодым учителем-энтузиастом, потом директором, а последние пятнадцать лет – инспектором.

Он отдал ей все, что имел. И она заменила ему все – жену, ребенка, семью, она была и началом, и концом. Ему было приятно все – и что сегодня пятница, и что начался новый учебный год, и что Стаффи бродит где-то здесь, и что нет спортивной команды – точней, почти нет.

Он поднялся из-за стола и выглянул в окно. Лужайку пересекала студентка; видно, она где-то задержалась и теперь шла домой. Он прищурился, почти уверенный, что перед ним Джуди Чарльсон. Когда-то давно он знавал ее деда и подумал, что у девушки походка Генри Чарльсона. Он хмыкнул, углубившись в воспоминания. Насколько ему помнится, на старину Чарльсона нельзя было особо полагаться в практических вопросах. В те времена он буквально бредил турбоносителями для старта космических кораблей.

Дин прогнал прочь мысли о прошлых днях, стремясь стереть их из памяти. Предаешься воспоминаниям – значит, старость надвигается, значит, впадаешь в детство.

И все же старина Генри Чарльсон мог гордиться: он был единственным человеком в Милвилле, который когда-то имел хоть какое-то отношение к космическим кораблям. Конечно, кроме Леймонта Стайлса.

Дин едва заметно ухмыльнулся, вспомнив Леймонта Стайлса, его непреклонность и то, как через много лет он возвысился, к величайшему раздражению тех, кто самонадеянно предрекал, что он добром не кончит.

Конечно, теперь не осталось ни одной живой души, которая знает или когда-то знала, к чему же в конце концов пришел Леймонт Стайлс. Или к чему он приходит сейчас.

Быть может, в эту минуту Леймонт Стайлс шагает по улице некоего фантастического города на некой отдаленной планете, подумал Дин.

И если это действительно так и есть и если он когда-нибудь снова вернется в родные места, кого привезет он с собой на этот раз?

Когда он вернулся домой в последний раз – а он и приезжал-то всего однажды, – он привез Воспителл, и это было очень чудно.

Дин отвернулся от окна и опять пошел к письменному столу, сел, пододвинул к себе бумаги. Но работа не шла ему на ум. Такое случалось с ним нередко. Стоит только подумать о прежних временах, когда было много друзей и много интересных дел, как погружаешься в воспоминания настолько, что больше уже не можешь сосредоточиться.

Он услышал в холле знакомую поступь и отодвинул бумаги в сторону. По шаркающей походке он узнал Стаффи – видно, тот решил зайти, чтобы скоротать время.

Дин с удивлением отметил, что в глубине души он с нетерпением ожидает предстоящей встречи. Кое-кому это могло показаться необычным, хотя на самом деле здесь не было ничего особенно странного. Немного оставалось таких, как Стаффи, с которыми Дин мог поговорить по душам.

Со стариками происходят чудеса, думал он. Годы ослабляют или рвут узы прежних дней. Старики умирают, или уходят со сцены, или их одолевают немощи. Или же старики замыкаются в себе, в своем внутреннем мире, где они ищут покоя, которого больше не могут найти в мире внешнем.

Стаффи прошлепал к двери, остановился и, прислонившись к косяку, вытер грязной рукой обвислые желтоватые усы.

– Что это с тренером? – спросил он. – Выскочил отсюда как ошпаренный.

– У него нет спортивной команды, – сказал Дин. – Или он только, говорит, что нет.

– Каждый сезон одно и то же, – заметил Стаффи. – Прямо представление какое-то.

– Ну, а на этот раз, может быть, и нет. Кинг и Мартин не выйдут на поле.

Волоча ноги, Стаффи сделал еще несколько шагов и уселся в кресло.

– Это все Воспителлы, – заявил он. – Их рук дело.

Дин подался вперед.

– Что ты такое говоришь?

– Я наблюдал за ними долгие годы. На всех ребятах, которых они воспитали или которые ходили в дошкольную группу, лежит какая-то печать. Что-то они делают с ребятами.

– Вот еще выдумки! – сказал Дин.

– И вовсе не выдумки, – Стаффи упрямо стоял на своем. – Ты же знаешь, я без предрассудков. Только потому, что они, Воспителлы, с какой-то другой планеты… Да, скажи, а ты узнал, с какой планеты они прилетели?

Дин покачал головой.

– Не знаю, что там говорил Леймонт. Может, он и рассказывал, но я никогда не слышал.

– Они какие-то необыкновенные, – сказал Стаффи, медленно поглаживая усы с таким видом, будто он обдумывал каждое слово, – но я никогда не ставил им этого в упрек. В конце концов не только они на Земле чужаки. То есть в Милвилле, конечно, они одни, но в разных концах Земли ведь живут тысячи других обитателей звезд.

Дин кивнул, соглашаясь с ним, но едва ли осознавая, с чем же именно он согласен. Однако он ничего не сказал – это было бесполезно. Стоит только Стаффи затеять разговор, так уж его не остановишь.

– Они кажутся порядочными, – сказал Стаффи. – Никогда не спекулируют чьим-то доверием. Когда Леймонт уехал и оставил их здесь, сами устроились и никогда никого не просят за них вступиться. Все эти годы они жили как порядочные, вот и все, чего можно от них ждать.

– Но все же, по-твоему, они кое-что дали ребятам? – сказал Дин.

– Они изменили ребят. Разве ты не заметил? Дин покачал головой.

– И не думал. Я знаю этих ребят много лет. Я знал и их родителей. Как же, по-твоему, они изменились?

– Они слишком быстро развиваются, – сказал Стаффи.

– Конкретнее, – отрезал Дин. – Кто их развивает, как так слишком быстро?

– Да, Воспителлы уж очень развивают детей. В том-то и беда. Здесь у нас школа второй ступени, а ребята совсем как взрослые.

Откуда-то снизу донеслось унылое жужжанье автощетки.

Стаффи вскочил на ноги.

– Это подметалка. Держу пари, она опять застряла в дверях.

Он повернулся к выходу и быстрым аллюром рванулся вперед, волоча ногу.

– У, дурацкая машина! – рявкнул он, хлопнув дверью.

Дин опять пододвинул к себе бумаги и взял карандаш. Уже поздно, нужно кончить работу.

Но он не видел бумаги. С того места, где она лежала, на него смотрели маленькие лица – их было много, большеглазые, серьезные, со взглядом, к которому трудно подобрать определение.

Ему был знаком этот взгляд – так на детских лицах впервые проявляется зрелость. Они слишком быстро развиваются.

– Нет, – сказал Дин сам себе. – Нет, этого не может быть!

Однако очевидным подтверждением этому была высокая успеваемость, необычно большое число стипендиатов, пренебрежение к спорту. И кроме того, отношение к жизни в целом. Дин припомнил, что несколько лет назад его просили написать об этом статью в журнал, посвященный вопросам воспитания.

Он попытался вспомнить, что же такое он написал – в той статье, и постепенно кое-что вспомнил – о том, как родители должны осознать, что ребенок не последняя спица в колеснице, а полноправный член семьи, о том, что в школах нужно делать особый акцент на социальные науки.

– Разве я был не прав? – спросил он сам себя. – Разве это не так, разве это что-то другое или кто-то другой?

Он попытался сосредоточиться на работе, но не мог. Все это выбило его из колеи. Перед его глазами так и стояли улыбающиеся юные лица, они вглядывались в него.

Наконец он сунул бумаги в ящик и поднялся из-за стола. Надел видавшее виды пальто, водрузил на седую голову старую, помятую фетровую шляпу.

На первом этаже он увидел Стаффи, загонявшего на ночь последнюю автощетку в каморку. Стаффи был полон возмущения.

– Зацепиться за калорифер! – негодовал он. – Да если б я чуть замешкался, она бы сломала всю ходовую часть, – он с досады покачал головой. – Они, эти машины, хороши, только когда все в порядке. А случись что-нибудь – сразу паника.

Когда последняя машина вперевалку вползла в каморку, Стаффи со злостью захлопнул за ней дверь.

– Стаффи, ты хорошо знал Леймонта Стайлса? – спросил Дин.

Стаффи покрутил усы, как бы обдумывал ответ.

– Да, хорошо. Ведь мы с ним ровесники и в детстве дружили, а ты немного постарше.

Дин неторопливо склонил голову.

– Да, я помню, Стаффи. Только такие чудаки, как мы с тобой, и остались в нашем старом городе. А сколько народу уехало!

– Леймонт уехал в семнадцать лет. Зачем ему было оставаться? Его мать померла, отец с утра до ночи пил горькую. И все в один голос говорили, что из Леймонта не выйдет ничего путного.

– Легко ли мальчишке, когда весь город восстает против него?

– Что верно, то верно, – отозвался Стаффи. – Никто не был на его стороне. Уезжая, он мне сказал, что когда-нибудь вернется и покажет им, кто он такой. Но я – то подумал, что он расхвастался. Ну, как это обычно делают ребята, знаете, чтобы подбодрить самих себя.

– Как ты ошибся! – сказал Дин.

– Уж дальше некуда, Джон.

Потому что, пробыв на чужбине больше тридцати лет, Леймонт Стайлс вернулся, вернулся в старый, овеянный бурями дом на Меймпл-стрит, в пустой дом, который ждал его все эти одинокие годы; он вернулся, старый, хотя ему едва исполнилось пятьдесят, большой и сильный, хотя волосы у него теперь были белее снега, а кожа, обожженная чужими солнцами, стала дубленой; вернулся после долгих скитаний от одной далекой звезды к другой.

Но Милвилл для него не был своим. Город помнил его, а он забыл город. Годы, проведенные в чужих краях, исказили его представление о родном городе, и то, что он помнил о нем, скорее походило на сказку, чем на правду, – на сказку, которую породили годы, заполненные думами о прошлом, тоской и ненавистью.