Текст книги "Хозяин Черного Замка и другие истории (сборник)"

Хитрости дипломатии

Старика Альфонса Лакура и теперь помнят очень многие. Не доводилось ли вам жить в Париже в эпоху 1848–1856 годов? Лакур умер в 1856 году. В течение этих восьми-девяти лет он ежедневно посещал кафе «Прованс». Придёт, бывало, старик в своё любимое кафе часов в девять вечера, сядет в угол и высматривает слушателя. Охотник он был поговорить. Иногда старик слушателя не находил и тогда удалялся.

Для того чтобы выслушивать воспоминания старого дипломата, нужно было обладать большим запасом терпения и деликатности. Дело в том, что его истории в большинстве случаев были совершенно невероятны, и стоило вам улыбнуться или удивлённо приподнять брови, слушая его небывальщину, старый дипломат, следивший за вами в оба, гордо выпрямлялся, лицо его делалось свирепым, как у бульдога, и он восклицал, изо всех сил упирая на букву «р»:

– Ah, monsieur r-r-rit? [5]5
  А, судар-р-рь! Вас смех р-разбир-рает? (фр.)


[Закрыть]

Или:

– Vous ne me cr-r-r-royez donc pas? [6]6
  Так, стало быть, вы мне не вер-р-рите? (фр.)


[Закрыть]

И вам ничего не оставалось, как встать и начать извиняться. Простите, дескать, мьсье Лакур, мне пора в оперу, билет купил.

Много было удивительных историй у Лакура. Вспомните, например, его повествование о Талейране и пяти устрицах или его совершенно нелепый рассказ о второй поездке Наполеона в Аяччо. А помните вы его удивительную историю о бегстве Наполеона с острова Святой Елены? Эту историю Лакур рассказывал всегда после того, как была откупорена вторая бутылка. Старик уверял, что Наполеон прожил целый год на свободе в Филадельфии. Англичане же этого долгого отсутствия императора не заметили потому, что роль его исполнял граф Эрбер Бертран, который как две капли воды был похож на Наполеона.

Из всех историй Лакура самой интересной была, по моему мнению, история о «Коране» и курьере Министерства иностранных дел. История эта долго мне казалась совершенно невероятной; только после, когда вышли из печати «Воспоминания г-на Ватто», я с удивлением убедился, что в рассказе старика Лакура содержалась известная доля истины.

– Нужно вам сказать, monsieur [7]7
  По-русски читается: «месье» или, лучше, «мьсье» – сударь, милостивый государь, господин (фр.).


[Закрыть], – рассказывал, бывало, старик, – что я уехал из Египта после убийства Клебера. Я с удовольствием остался бы в Египте. Я занимался тогда переводом «Корана» и, сказать между нами, подумывал даже о переходе в ислам. Меня поражали мудрые предписания «Корана» относительно брака. Магомет сделал в «Коране» только одну непростительную ошибку, а именно воспретил своим последователям употребление вина. Если я не перешёл в мусульманство, то только поэтому. Как меня ни уговаривал муфтий, я не изменил своих убеждений.

Ну вот, старик Клебер умер, и его место занял Мену. Я понял, что мне надо уехать. Я не стану, мьсье, хвалиться и говорить о своих талантах, но вы, разумеется, прекрасно понимаете, что надо оберегать чувство собственного достоинства. Нельзя же, чтобы осёл был выше человека.

И вот, захватив с собой «Коран» и все мои записки и бумаги, я перебрался в Лондон. В Лондоне в это время жил monsieur Ватто. Он был назначен первым консулом для заключения мирного договора с Англией. Война между Англией и Францией длилась уже десять лет, и обе стороны устали.

Я оказался очень полезным человеком для monsieur Ватто. Во-первых, я хорошо знаю английский язык, а во-вторых, у меня – терпеть не могу хвалиться – выдающиеся дипломатические способности. Жили мы на Блумсберийской площади. О, хорошее было время! Должен только сказать, мьсье, что климат вашего отечества отвратителен. Но что ж вы хотите? Хорошие цветы только под дождём и цветут. Позвольте заметить, мьсье, что ваши соотечественницы – чудные, прекрасные цветы, расцветающие под дождём и в тумане.

Ну вот, наш посланник, monsieur Ватто, страшно много работал над этим мирным договором. Всё посольство работало над этим договором. Слава богу ещё, что нам не пришлось тогда иметь дело с Питтом. О, этот Питт ужасный человек. Францию он ненавидел. Если Франция видела, что против неё составляется какой-нибудь заговор, она могла быть уверенной заранее, что тут без Питта не обошлось. Питт совал свой длинный нос всюду, где можно было подстроить пакость Франции.

Но англичане, слава богу, догадались удалить этого беспокойного человека от дел правления. У власти стоял monsieur Аддингтон, с которым нам не приходилось видаться. Министром иностранных дел состоял милорд Хоксбери. Он с нами больше и торговался.

Уверяю вас, мы занимались не пустяками. Война длилась более десяти лет, и за это время Франция успела захватить многое, что принадлежало Англии, а Англия захватила то, что принадлежало французам. Спрашивается: что отдавать назад и что удержать в своих руках? Возьмём, к примеру, такой-то остров: стоит ли он, спрашивается, такого-то полуострова? Можно ли отдать остров и взять полуостров? Мы, например, соглашаясь делать англичанам такие уступки в Венгрии, потребовали у них таких же уступок в Сьерра-Леоне. Мы соглашались отдать Египет султану, но взамен этого просили англичан уступить нам мыс Доброй Надежды, который вы, господа, отняли у наших союзников-голландцев.

В таком духе, мьсье, мы и препирались с английскими дипломатами. Monsieur Ватто возвращался в посольство совершенно изнурённый. Иногда он сам даже из кареты выйти не мог; мы с секретарём, бывало, вытащим его из экипажа и уложим на диван.

Но помаленьку дело шло, и наконец настал вечер, когда нам и англичанам предстояло подписать договор.

Должен сказать, что главным нашим козырем в игре с англичанами был Египет, занятый нашими войсками. Англичанам ужасно не хотелось, чтобы Египет остался за нами. Владея Египтом, мы были хозяевами всего Средиземного моря. И, кроме того, мьсье, англичане боялись, что наш маленький удивительный Наполеон, утвердившись в Египте, двинется оттуда на Индию. Мы знали об этих страхах англичан и использовали их. Лорд Хоксбери говорит, например, нам: «Эту землю мы удержим за собой», а мы ему и отвечаем: «А в таком случае мы не согласны на эвакуацию из Египта». И наши слова отлично действовали на лорда Хоксбери, и он соглашался на все наши требования. Благодаря Египту нам удалось выторговать великолепные условия, нам даже удалось принудить англичан уступить нам мыс Доброй Надежды. Мы, мьсье, вовсе не хотели допускать ваших соотечественников в Южную Африку. История научила нас уму-разуму. Ведь если Англию куда-нибудь пустишь, то оттуда её уж не выгонишь. Мы не боимся, мьсье, вашей армии и флота. Мы боимся ваших младших сыновей и людей, делающих себе карьеру. Ах, эти ужасные младшие сыновья! Мы, французы, заполучив какую-нибудь заморскую землю, сейчас же на том успокаиваемся и только поздравляем друг друга в Париже. Вот, дескать, поздравляем вас: у нашего отечества есть новая колония. Вы, англичане, действуете совсем не так. Взяв новую землю, вы сейчас же начинаете спрашивать: а что это за земля такая? И новое владение вас так интересует, что вы немедленно же забираете с собой жён и детей и едете за море. И попробуй потом у вас эту землю отнять! Это так же трудно, как, скажем, отнять Блумсберийскую площадь в Лондоне.

Однако возвращаюсь к моему рассказу. Договор должен был быть подписан первого октября. Утром я поздравил monsieur Ватто с благополучным окончанием трудов. Ватто был маленький бледный человек, очень нервный и подвижный. Своему успеху он страшно радовался. Весь день не мог сидеть спокойно: бегал по комнатам, со всеми разговаривал и смеялся. Я был спокоен; усевшись на диван в углу, я молчал и думал.

И вдруг, мьсье, входит курьер из Парижа и подаёт monsieur Ватто депешу. Мьсье Ватто распечатал депешу, прочитал, и вдруг колени его подогнулись – и он упал на пол без чувств. Мы с курьером бросились к нему, подняли и положили на диван. Мьсье Ватто был так бледен, что я подумал, уж не умер ли он? Приложил руку к левой стороне груди: нет, Ватто жив, сердце ещё бьётся.

– В чём дело? – спросил я у курьера.

– Не знаю, – ответил курьер. – Monsieur Талейран велел мне спешить изо всех сил с этой депешей и передать её прямо в руки monsieur Ватто. Из Парижа я выехал вчера в полдень.

– Знаю, мьсье, – продолжал Лакур свой рассказ, – что я поступил в данном случае нехорошо, но не мог сдержаться и заглянул-таки в депешу. Боже мой! Меня точно молнией поразило. Впрочем, в обморок я не упал, а сел на диван у ног своего начальника и стал плакать. Депеша была весьма краткая и извещала, что Египет уже месяц как занят английскими войсками. Договор наш можно было считать окончательно погибшим: ведь наши враги и согласились на выгодные для нас условия только из-за того, что нами был занят Египет. Теперь же, узнав о нашей эвакуации из Египта, англичане должны были отказаться от всего. Договор-то ещё не подписан, и нам придётся отказаться от мыса Доброй Надежды. Мы должны будем отдать англичанам Мальту. Ведь если Египет оставлен нами, нам и торговаться нельзя.

Но, мьсье, мы, французы, не так-то легко сдаёмся. Правда, мы легко поддаёмся чувствам и не можем их скрывать. Поэтому вы, англичане, считаете нас малодушными и женственными, но это ошибка. Почитайте-ка историю – и вы убедитесь в том, что ошибаетесь.

Мьсье Ватто пришёл в себя, и мы стали совещаться, что нам предпринять.

– Продолжать дело бесполезно, Альфонс, – сказал он, – этот англичанин станет надо мною смеяться, если я ему предложу подписать договор.

– Courage! [8]8
  Не будем падать духом! (фр.)


[Закрыть] – воскликнул я. – Мне пришла в голову потрясающая мысль: почему вы думаете, что англичане знают о нашей эвакуации из Египта? Может быть, им ничего ещё не известно и они подпишут договор?

Мьсье Ватто вскочил с дивана и заключил меня в свои объятия.

– Альфонс, вы меня спасли! – воскликнул он. – В самом деле, откуда англичанам знать о нашей эвакуации из Египта? Мы получили депешу прямо из Тулона через Париж. Их же агенты везут то же известие через Гибралтарский пролив. В Париже никто об этом не знает, кроме Талейрана и первого консула. Если мы будем держать эту новость в тайне, мы ещё можем надеяться, что английская дипломатия подпишет договор!

Вы, конечно, можете себе представить, мьсье, в какой ужасной тревоге мы провели тот день. О, никогда не забуду тех еле тянувшихся томительных часов! Мы сидели вместе, вздрагивая всякий раз, когда на улицах раздавался крик; казалось, что этими криками толпа приветствует наш уход из Египта. Мьсье Ватто за один день состарился, а что касается меня, мьсье, я всегда держусь того мнения, что лучше идти опасности навстречу, нежели ожидать её приближения. Поэтому вечером я отправился бродить по городу. Побывал я и в фехтовальном зале мьсье Анджело, и у боксёра, мьсье Джексона, и в клубе Брукса, и в кулуарах палаты общин – об оставлении нами Египта никто не знал. Однако это меня не успокоило. Почём знать? Может быть, милорд Хоксбери получил известие одновременно с нами. Милорд жил на Гарлейской улице, и там мы уговорились сойтись, чтобы подписать договор. Свидание было назначено в восемь часов вечера. Я заставил monsieur Ватто выпить перед отъездом два стакана бургундского. Я боялся, что, увидав его растерянное лицо и трясущиеся руки, английский министр заподозрит неладное.

Из посольства мы отбыли в карете в половине восьмого. Мьсье Ватто вошёл один, а затем извинился, будто забыл портфель, и снова вышел ко мне. Он был радостен, и щёки его горели румянцем. Мьсье Ватто сообщил, что всё идёт благополучно.

– Он ничего не знает! – шепнул monsieur Ватто. – О, если бы только полчаса продержаться!

– Дайте мне какой-нибудь знак, что договор подписан, – сказал я.

– Для чего?

– Потому что до тех пор, пока договор не будет подписан, ни один курьер не войдёт в дом министра. Я, Альфонс Лакур, даю вам слово.

Мьсье Ватто с чувством пожал мне руку.

– Видите ли, вон в том окне две свечи горят? Они стоят на столе подле окна. Когда договор будет подписан, я под каким-нибудь предлогом передвину одну из свечей, – сказал он и поспешил в дом.

Я остался один ожидать в карете. Вы понимаете теперь, мьсье, положение, в котором мы находились, – нам нужно было во что бы то ни стало обеспечить себе полчаса. Если это нам удастся, договор будет подписан.

Прошло несколько минут после ухода monsieur Ватто, как вдруг из Оксфордской улицы показалась карета и стала быстро приближаться к дому министра. Что, если в этой карете сидит курьер с депешей об оставлении Египта? Что мне делать?

Да, мьсье, в эту минуту я был готов на всё, я был готов даже убить курьера. Да, убить! Лучше я совершу преступление, чем дозволю расстроить начатое нами дело. Тысячи людей умирают, чтобы со славой закончить войну. Почему же не убить одного человека для того, чтобы добиться славного и почётного мира? Пускай меня хоть казнят за это! Я готов был пожертвовать собой ради отечества.

За поясом у меня торчал кривой турецкий кинжал. Я схватился за его рукоятку, но карета, к счастью, проехала мимо! Я немножко успокоился, но только немножко. Ведь могла подъехать и другая карета. Я понял, что мне нужно ко всему приготовиться. Прежде всего следовало устранить из этой компрометирующей истории посольство. Я велел кучеру отъехать вперёд, а сам нанял извозчичью карету. Извозчику я дал гинею, и он сразу понял, что тут будет дело совсем особое.

– Если вы будете исполнять все мои приказания, то получите другую гинею, – сказал я извозчику.

Извозчик был неуклюжий, вялый детина; он поглядел на меня сонными глазами и сказал без малейших следов удивления или любопытства:

– Слушаю, сэр.

– Если я сяду в вашу карету с другим джентльменом, возите меня взад и вперёд по Гарлейской улице и не слушайтесь ничьих приказаний, кроме моих. Когда же я выйду из экипажа, везите другого джентльмена в Уотверский клуб на Брутон-стрит.

– Слушаю, сэр, – снова ответил извозчик.

И вот я продолжал стоять у дома милорда Хоксбери, с нетерпением поглядывая на окно, подле которого горели свечи. Прошло таким образом пять минут, а затем ещё пять.

Ах, как томительно медленно ползли эти минуты! Стояла октябрьская ночь, настоящая октябрьская ночь – сырая и холодная: по мокрым, блестящим камням мостовой полз белый туман, постепенно поднимаясь вверх. Мрак улиц, освещённых слабыми масляными фонарями, всё более сгущался. За пятьдесят шагов не было видно ни зги. Я напрягал слух, стараясь различить стук копыт и дребезжанье колёс экипажа. Невесёлое место, мьсье, ваша Гарлейская улица. На ней невесело даже в солнечный день. У домов солидный, почтенный вид, но изящества в них ни на грош. Лондон, мьсье, – это такой город, в котором должны были бы жить одни мужчины.

Особенно же тосклива была Гарлейская улица в тот серый вечер. Кругом сырость и туман, на душе кошки скребут… ах, как я скверно себя чувствовал! Мне казалось, что я попал в самое тоскливое место на свете.

Я шагал взад и вперёд по тротуару, стараясь согреться и прислушиваясь к доносившимся ко мне звукам. И вдруг я различил стук копыт и дребезжанье колёс. Звуки становились всё громче и сильнее. Вот в тумане показались два фонаря, и к дому министра иностранных дел подкатил кабриолет. Экипаж ещё не успел остановиться, как из него уже выскочил молодой человек. Он бросился в подъезд и готовился взбежать по лестнице. Кучер поворотил лошадь и исчез в тумане.

Мои способности, мьсье, обнаруживаются во всём своём блеске, когда нужно действовать. Вы вот сидите со мной в кафе «Прованс», видите, как я попиваю винцо, и вам в голову прийти не может, на что я способен.

Я понял, мьсье, значение наступившего момента, я понял, что на карту поставлены все приобретения десятилетней войны. Я был великолепен. Франция начала последнюю битву, и я являл собою и главнокомандующего, и всю армию.

Я приблизился к молодому человеку, взял его под руку и произнёс:

– Если не ошибаюсь, сэр, вы привезли депешу для лорда Хоксбери?

– Да, – ответил он.

– Я вас уже полчаса жду. Вы должны ехать со мной немедленно. Лорд Хоксбери находится у французского посланника.

Я говорил это так уверенно и просто, что курьер не колебался ни минуты и сейчас же сел в извозчичью карету. Я сел рядом. В душе я так сильно радовался, что мне хотелось кричать.

Курьер Министерства иностранных дел был маленький, тщедушный человечек, ростом чуть-чуть повыше monsieur Ватто. А я, мьсье… Вы видите, каковы у меня и теперь руки, представьте же себе, каков я был тогда, в двадцать семь лет. Ну, усадил я курьера в карету; спрашивается, что мне с ним делать? Вреда без надобности мне причинять ему не хотелось.

– Очень спешное дело, – сказал курьер, – у меня депеша, которую я должен вручить министру безотлагательно.

Мы проехали всю Гарлейскую улицу. Извозчик, повинуясь моим приказаниям, повернул лошадь, и мы поехали назад.

– Вот так раз! Это что ещё за чертовщина?! – крикнул курьер.

– Чего вы кричите?

– Да ведь мы назад поехали! Где же лорд Хоксбери?

– Мы его скоро увидим.

– Выпустите меня! – закричал курьер. – Тут, я вижу, какое-то мошенничество. Извозчик, стой! Стой, тебе говорю! Выпустите меня, говорю я вам!

Курьер стал отворять дверцу кареты, но я его отшвырнул назад. Он закричал «караул». Я зажал ему рот ладонью, но он прокусил мне руку насквозь. Тогда я снял с него шарф и завязал ему рот. Курьер продолжал барахтаться и мычал, но производимый им шум заглушался стуком колёс.

Мы проехали мимо дома министра. Свечи были в прежнем положении.

Курьер на какое-то время успокоился, и я видел в темноте, как он глядел на меня, сверкая глазами. Он был оглушён: когда я его оттолкнул назад, он сильно ударился о стенку кареты. И, кроме того, наверное, размышлял, что ему делать.

Ему удалось наконец сдвинуть шарф. Высвободив рот, он произнёс:

– Если вы меня отпустите, я вам отдам часы и кошелёк.

– Благодарю вас, сэр, но я такой же честный человек, как и вы.

– Но кто вы такой?

– О, вам это совсем неинтересно!

– Чего вы от меня хотите?

– Видите ли, я заключил пари.

– Пари? Что вы хотите сказать? Да знаете ли вы, что мешаете исполнить дело государственной важности? За такое пари и верёвку неплохую дадут.

– Что делать! Я держал пари. Я страшный любитель всякого спорта.

– Достанется же вам за этот спорт! – воскликнул курьер. – Вы прямо какой-то сумасшедший, вот что я вам скажу.

Я ответил:

– Видите ли, сэр, я держал пари, что прочту целую главу из «Корана» первому человеку, которого встречу на улице.

Я не знаю, мьсье, с чего мне пришла в голову такая мысль. Должно быть, я думал о своём переводе «Корана».

Курьер опять схватился за дверцу кареты, но я его снова отшвырнул назад и посадил на место. Он был измучен борьбой и спросил меня более смиренным тоном:

– А вы долго будете читать свой «Коран»?

– Это зависит от той главы, которую я буду читать. В «Коране» есть и длинная, и короткая главы.

– Прочтите, пожалуйста, что-нибудь покороче и отпустите меня с миром.

– Пожалуй, это будет нечестно с моей стороны, – возразил я. – Поспорив, что я прочту первому встречному главу из «Корана», я не подразумевал что-нибудь уж очень коротенькое. Я имел в виду главу средней величины.

– Караул! Грабят! – завопил снова потерявший терпение курьер, и мне пришлось опять завязать ему рот шарфом.

– Потерпите немножко! – сказал я ему. – Я быстро управлюсь, и, кроме того, я прочту нечто, что должно вас заинтересовать. Признайтесь, что я великодушен и стараюсь всеми способами облегчить вашу участь.

Курьер, снова выпутавшийся из-под шарфа, простонал:

– Ради бога, кончайте ваше чтение поскорее.

– Хотите, я вам прочту главу о Верблюде?

– Да, да, читайте.

– Но может быть, вы предпочтёте главу о Морской Лошади?

– Ну, читайте о Морской Лошади.

Мы опять проехали мимо дома министра. Сигнала на окне всё не было. Я принялся читать главу о Морской Лошади.

Вы, мьсье, наверное, не знаете «Корана», а я его и тогда знал, и теперь знаю наизусть. Слог в «Коране» таков, что может привести в отчаяние человека, который куда-нибудь спешит. Но иначе нельзя. Восточные люди спешить не любят, а ведь «Коран» писался именно для них. Я принялся читать «Коран» медленно, торжественно, как и подобает читать священную книгу. Молодой человек даже притих от нетерпения и стонал. А я знай себе читаю:

«И вот вечером привели к нему лошадей, и каждая из этих лошадей стояла на трёх ногах, упершись концом копыта четвёртой ноги в землю, и когда эти лошади были поставлены перед ним, он сказал: „Возлюбил я земные блага любовью высшей, чем та, которой я стремился к неземному и высшему, и глядел я на этих лошадей и впал в нищету, забыв об Аллахе. Подведите ко мне лошадей поближе“. И подвели к нему лошадей, и стал он отрезать им ноги, и…»

Но когда я дошёл до этого места, молодой англичанин вдруг на меня набросился. Боже мой, какие пять минут я провёл! Этот малютка-англичанин оказался боксёром. Он умел ловко наносить удары. Я пробовал поймать его за руки, а он знай себе хлоп да хлоп, то в глаз мне ударит, то в нос… Я наклонил голову и попробовал защититься. Напрасно: он меня из-под низу стал лупить. Но, как он ни старался, всё было тщетно. Я был для него слишком силён. Бросился я на него, а убежать ему и некуда; шлёпнулся он на подушки, а я его и притиснул – да так, что из него чуть дух не вылетел.

Нужно мне было во что бы то ни стало этого молодца связать. Стал я искать, чем бы мне его связать, и нашёл. Снял со своих башмаков ремни и одним связал ему руки, а другим ноги. Рот я ему заткнул шарфом. Умолк тут мой курьер; лежит только да в темноте на меня глазами сверкает.

Сделал я всё это и занялся собой. Из носа у меня текла кровь. Выглянул я в окно кареты, мьсье, и первым делом увидел окно в доме министра, и свечи уже переставлены. Ах, какими милыми, хорошими показались мне тогда эти свечи, мьсье! Один, одними своими руками я помешал капитуляции целой армии и потере провинции. Да, мьсье, я один, невооружённый, сидя в извозчичьей карете на Гарлейской улице, разрушил то, что сделали у Абукира генерал Аберкромби и его пять тысяч солдат.

Времени мне терять было нельзя. Мьсье Ватто мог выйти в любую минуту. Я остановил извозчика, дал ему вторую гинею и велел ему ехать на Брутон-стрит вместе со злополучным курьером. Сам же я, нимало не медля, забрался в посольскую карету. Не прошло и минуты, как дверь дома отворилась и на пороге показались monsieur Ватто и лорд Хоксбери. Министр заговорился до того, что вышел провожать нашего посланника до кареты. Министр был без шляпы. В то время как лорд Хоксбери стоял у подъезда, послышался стук колёс, и из экипажа выскочил какой-то человек.

– Весьма важная депеша, милорд! – воскликнул он, подавая лорду Хоксбери запечатанный пакет. Я успел разглядеть лицо курьера. Это был не мой приятель, а другой, должно быть посланный вдогонку. Лорд Хоксбери схватил пакет и прочитал его около фонаря кареты. Лицо у него стало бледное как мел.

– Мьсье Ватто! – воскликнул он. – Мы подписали договор по недоразумению. Египет давно в наших руках!

– Что? Невероятно! – воскликнул monsieur Ватто, притворяясь поражённым.

– Но это так. Месяц тому назад Аберкромби овладел Египтом.

– В таком случае я весьма счастлив, что договор уже подписан, – сказал monsieur Ватто.

– Да, сэр, у вас есть все основания считать себя счастливым, – ответил лорд Хоксбери и отправился к себе.

Договор во Францию отвёз я, мьсье. Англичане послали за мной погоню, но догнать не смогли. Их ищейки добрались только до Дувра в то время, когда я, Альфонс Лакур, был уже в Париже и докладывал monsieur Талейрану и первому консулу о происшедшем. Оба они сердечно поздравили меня с успехом.

1894 г.