Текст книги "Хранитель слёз (СИ)"
Автор книги: Артур Дарра
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Чудное платье девушки зашуршало по ковру, и вскоре все звуки растворились. В квартире стало тихо.
– Ты тоже, мальчик мой, можешь идти, – сказала Тамара Львовна.
– Хорошо... Спасибо вам, – поднимаясь со стула, выговорил Никита.
– Захаживай к нам в любое время, – добавила женщина, вставая вслед за ним и провожая до входной двери.
– Да-да! Ты не стесняйся! – донёсся из другой комнаты Юлькин голос. – Будем ждать! Достоевский – гость почётный!
Никита, надев в прихожей куртку, открыл дверь. И когда уже почти вышел из квартиры, в его локоть сильно вцепилась рука, остановив на самом пороге.
– Ты это... – произнесла Тамара Львовна тем тихим таинственным голосом, прожигая Никиту чёрными глазами. – Ну... Ты это... Давай, в общем... Иди. Иди! Удачи тебе!
Никита вышел на лестничную клетку. "И чего это она?" – размышлял он, поднимаясь пешком на девятый этаж. Но уже через несколько мгновений совсем забыл о странном выпаде Тамары Львовны. Хватит уже с него на сегодня всех этих штучек. Так и свихнуться недолго. А всю полученную информацию нужно качественно и неспешно обдумать. Слишком, слишком много всего за один день!
Первым делом Никита, легонько постучав, заглянул к Лизе. С того момента, как он озадаченный покинул её комнату, она до сих пор лежала на кровати. Свернувшись клубком и спрятав лицо под одеялом, спала.
"Мёрзнет", – подумал Никита, взял с кресла плед и накрыл им девушку. И собрался уже на цыпочках выйти, как вспомнил, что нужно забрать поднос с чашкой остывшего кофе. Никита подошёл к креслу и в изумлении остановился перед ним. Чашка была пуста. Всё-таки вставала, пила...
Никита взял поднос, и взгляд его упал на книгу "Бедные люди". Несколько мгновений он неотрывно смотрел на её обложку и о чём-то думал. Затем глубоко вздохнул и двинулся к двери, перед которой напоследок повернулся к Лизе.
– Похоже, мой кофе вызвал у тебя лишь крепкий сон, – совсем тихо прошептал он ей, улыбнувшись. – Тогда пусть хотя бы он будет приятным. И не очень снежным.
IX
Когда город уже давно стемнел и зажёг бесчисленные на тротуарах и дорогах фонари, когда часы уже пробили десять вечера, Никита, во взволнованном и возбуждённом состоянии, вернулся в квартиру. Он прошагал по Петербургу около пяти часов. Голова его звенела от переизбытка информации, впечатлений и холода. Уши стали красными – кажется, слегка отморозил. Всё это время он бродил и беспрестанно думал о том, что принёс в его жизнь сегодняшний поход в квартиру номер «25».
Разувшись и не снимая пальто, Никита сразу же отправился в комнату Лизы. Девушка, с собранными в маленькую косичку волосами, сидела в кресле и смотрела телевизор. Какая-то передача про путешествия.
Как только Никита вошёл – впервые забыв, кстати, постучаться! – Лиза вздрогнула и быстро щёлкнула пультом. Настенный телевизор погас. Девушка повернула голову в профиль, глядя в пол. В комнате повисло молчание.
– Извини, что я так поздно... – произнёс Никита. – Проголодалась, наверное?
Лиза чуть кивнула.
– Я и сам проголодался. Знаешь... я такое узнал сегодня... у-ух просто! – Никита встряхнул головой, словно отбиваясь от наваждения. – Если хочешь, могу и тебе рассказать. Хочешь? Заодно могли бы поужинать вместе. У тебя в комнате. Ты как на это смотришь?
Лицо Лизы мгновенно вспыхнуло. Спустя внушительную паузу она слабо кивнула.
– Скоро буду! – радостно сказал Никита и вышел из комнаты.
Переодевшись, он быстро отправился на кухню. Достав из холодильника вчерашний суп, поставил его разогреваться. Затем всколыхнул спичкой вторую конфорку и приложил к ней ладони, согревая уже свои замёрзшие руки.
"Вот она, первая зима моей новой жизни!" – подумал он и широко улыбнулся.
За весь день он был настолько эмоционально вымотан, что время от времени терял прочную связь с реальностью. Но усталость эта была до такой степени приятной, что он даже считал себя в эти минуты счастливым. А ведь правда! Вот он живёт в своей собственной квартире и чувствует себя в ней уже более комфортно... Вот он назван человеком, который в прошлой жизни – как гласит теория переселения душ и добродушный голос Тамары Львовны – был величайшим писателем... Пожалуй, этим и можно объяснить ту склонность к литературе, которая у него имелась с детства, и то желание, с которым он шёл учиться на филолога. В нём непременно должны быть зарыты колоссальные способности к писательскому мастерству. Да ведь всё просто прекрасно! Даже и не верится!
Когда Никита с подносом вошёл к Лизе, возле её кресла уже располагались столик и табуретка. Последняя являлась в здешней мебели тем элементом, который всегда неприметно проживал свои дни в самом углу комнаты. Теперь же судьба табуретки мгновенно изменилась благодаря инициативе Лизы.
Увидев это, Никита не мог не улыбнуться снова. Лиза же, не поднимая глаз, по-прежнему смотрела в пол. Волосы, ещё десять минут тому назад собранные в косичку, теперь свободно рассыпались по её плечам. На ней был тот же вязаный жёлтый свитер, чёрные шерстяные колготки и носки. И это при том, что батареи в доме доводили температуру до такой отметки, что даже в одной лёгкой футболке становилось жарко.
Никита подошёл с подносом в руках к столику. Лиза быстро вытянула руку, чтобы отодвинуть салфетницу в сторонку. Её пальцы на миг затрепыхались в воздухе – и салфетница упала на бок, а сами салфетки выскользнули из своего убежища и расползлись по столу, ещё больше закрывая пространство. Лиза суетливо принялась исправлять свою ошибку. От быстрых движений рук, чёлка её повалилась на глаза. Нервно-резким движением она убрала её за ухо, не поднимая глаз...
– Лиза, тебе не нужно меня стесняться, – сказал Никита и положил поднос на стол. Затем присел на табуретку рядом с креслом. – Вот, кушай... Приятного аппетита! Знал бы хоть кто-нибудь, как я сейчас голоден!
Никита накинулся на еду. Лиза целую минуту с изумлением за ним наблюдала. Уголки её бледных губ чуть дрогнули в улыбке, и она тоже принялась за суп.
Изредка Никита поднимал на неё свои глаза. Кожа Лизы действительно выглядела чрезвычайно бледной. Губы, казалось, навсегда оставлены притоком крови. Но, тем не менее, по мнению Никиты это были самые идеальные губы, которые только ему приходилось встречать. Не слишком тонкие и не чересчур пышные. Он считал, что губы эти были настолько правильными и так шли к её порой кажущимся детским лицу, что...
– Что делала весь вечер? Не скучала?
Лиза вновь поправила непослушную чёлку. И, также не поднимая глаз, тихо произнесла:
– Привыкла быть одна...
Никита немного помолчал. Но потом всё-таки выдавил из себя так долго волновавший его вопрос.
– Как ты относишься к тому, что мы теперь живём вместе?
Лиза не ответила. Словно не услышала. Да, разговор явно не шёл... Никита, оглядев комнату, взял пульт и включил телевизор. Оттуда сразу же понеслась заводная реклама:
Скоро Н овый г од! В ремя семейного праздника! Приходи за подарками в наш магазин ! ..
– Да-а-а... – произнёс Никита. – Уже совсем скоро. Меньше месяца осталось.
– Ты уедешь к родителям домой? – вымолвила Лиза.
– Мне бы хотелось. Но не оставлю же я тебя здесь одну. Если только вместе поедем.
Лиза заметно дёрнулась.
– Я... нет... не поеду...
Никита взглянул на неё.
– Я понимаю, – сказал он. – Это из-за твоего страха, да? Давно ты начала бояться снега?
Лиза вновь лишь слабо кивнула. Все её движения были очень медленные и словно усталые.
– Но я бы очень хотела... такой Новый год... как у них... – Она приподняла руку и указала на телевизор. – Хотя бы раз...
В рекламе озорная ребятня и их родители бегали под энергичную музыку вокруг ёлки, лепили снеговика и кидались снежками. Веселье, радость и хохот в этом ролике извергались гейзером.
– У меня дома – вот почти так же! – ухмыльнулся Никита. – У нас в селе свой дом, и каждый раз на Новый год к нам съезжается куча родственников, друзей, знакомых. Человек двадцать пять минимум! Любят мои родители шумно проводить праздники, а Новый год – это у них вообще особый случай. Там после курантов, когда все выпьют, происходит примерно то же, что в этой рекламе, только в несколько раз эффектнее и безумнее. Все громко кричат, поют, веселятся, как дети.
– Но ведь... им будет в этот раз не так весело, если ты не приедешь, – проговорила Лиза. – Нельзя упускать возможность побыть с родителями в такой праздник...
– Ладно, поглядим ещё, – задумчиво произнёс Никита. – Ближе к празднику будет видно, а пока... Кстати! Я ведь обещал тебе рассказать о том, что со мной сегодня было! Тебе ещё интересно?
– Угу-м, – кивнула Лиза.
– Ну, тогда я начинаю... В общем, сижу я такой в своей комнате, никого не трогаю, и вдруг – стук в дверь...
И Никита, преисполнившись энтузиазма, принялся рассказывать Лизе всю историю своего знакомства с Юлькой и Тамарой Львовной. Стараясь максимально ярко и детально описывать странствие в квартиру "25", а также в полной мере передавать все свои впечатления и мысли по этому поводу.
...После длинного изложения его удивительного воскресного дня, Никита почувствовал, что ему стало намного легче. Легче оттого, что хоть с кем-то поделился такими необычными вещами. Также ему казалось, что и Лиза теперь стала относиться к нему как-то по-другому: более дружественно, открыто. Да, после этого рассказа между ними случилось незаметное на первый взгляд сближение. Стала зарождаться более доверительная связь. Лиза слушала с явным, нескрываемым интересом и иногда даже поднимала на повествующего Никиту свои удивлённые глаза. А в самом конце и вовсе сказала:
– Достоевский – мой любимый писатель...
X
Взять и вот так сразу описать эту комнату – не совсем простое дело. Она чем-то напоминает палату заброшенной лечебницы. Бесцветные стены, неимоверно тусклая лампочка, всюду тёмные наросты отсутствия света, а в глубине комнаты – подавляющая чернота.
Ясно одно: комната непригодна для житья. Слишком уж промозгла и угнетающе пуста. Да и для чего она может быть пригодна, сказать сложно. Проходя мимо этой комнаты, вряд ли кому-нибудь захотелось бы задержаться возле неё дольше нескольких секунд. Весь её неприветливо мрачный вид будто так и твердил: "Иди! Иди отсюда, не стой здесь!"
Но Никита стоит. Целиком и полностью пропуская через себя тяжёлый дух этого места. Но стоит не один... В нескольких метрах от него – светловолосый мальчик лет семи. Он словно пребывает в дрёме – абсолютно не реагирует на присутствие в комнате кого-то ещё.
Никита долго не сводит глаз с ребёнка. Внимательно рассматривает его. И вдруг, что-то для себя решив, резко срывается с места. С разбега Никита подпрыгивает и... наносит кулаком сокрушительный удар по маленькому человеческому созданию.
Ярчайшая белая вспышка застилает всё и вся.
Никита на прежнем месте. Там, где стоял в первый раз. Но теперь перед ним мальчик постарше – лет десяти. И даже вроде бы тот же самый, но уже взрослее: волосы чуть короче, лицо более серьёзное. На этот раз – не дремлет, а смотрит хоть и отрешённо, но прямо в его глаза.
Ни секунды не размышляя, Никита вновь разбегается, достигает мальчика и впивается большими пальцами в его глазницы, выдавливая их содержимое, словно густую томатную пасту.
Ещё одна мучительная смерть... Ещё одно обновление пространства-времени, сопровождающееся ослепительной вспышкой...
Тринадцатилетний подросток. Выше и худее. И смотрит он теперь на Никиту с заметной ухмылкой, с огоньком презрения в глазах.
Никита яростно сжимает кулаки...
Он должен убивать. Убивать всех этих мальчиков. Зачем, он бы ни за что не смог ответить, но чувствовал это как неизбежную участь свою, обязанность, с которой не мог совладать, кроме как беспрекословно подчиниться всем своим существом. Ему непременно нужно остановить этот процесс взросления. Иначе могут возникнуть последствия. Какие, опять же он не смог бы внятно объяснить даже самому себе, но смертоносное дело продолжать – был обязан. Что-то толкало его на это, помогало взрывами свирепого гнева творить свою миссию. Смерть – как попытка разрешить какую-то важную проблему.
Никита вновь срывается с места и с разбега врезается ботинком в лицо подростка... И не успокаивается, пока не затаптывает его до кровавой кончины.
Вспышка.
Юноша лет восемнадцати. Красивое бледное лицо и руки с выраженными венами. В рыхлом свете бледной лампочки «новенький» выглядит злобно, исподлобья надсмехаясь над Никитой и его попытками остановить непрекращающийся механизм.
Тем не менее, задача для Никиты остаётся прежней: убивать меняющегося человека. В любом виде и возрасте. Яростно и беспощадно.
Но чем старше возраст, тем, соответственно, ранг соперника возрастает. Вот и теперь: вроде бы тот же самый мальчик, но уже, в мгновение преодолев рубеж в несколько лет, вытянулся в очень даже способного постоять за себя юношу: возмужалого и крепкого.
Но Никита непреклонен. Его кулак находит лицо несопротивляющегося противника. Вспышка...
И только когда появляется следующий соперник, Никиту прошибает мурашками. Дыхание его замирает от накатившего понимания, кем является взрослеющий мальчик.
А враг уже тычет в него пальцем, заливаясь болезненным смехом. У Никиты проступают судороги по всему телу, которое постепенно перестаёт ему подчиняться. И уже через пару мгновений он оказывается перед необходимостью признать тягостную правду: ему не одолеть этого соперника. Что-то внутри сломалось. Нет прежней энергии, запала...
Никита делает несколько шагов назад.
Его двойник стоит напротив и сотрясает тёмную комнату громоподобным смехом. Эхом смех нарастает, становится больше, значительнее, опаснее. И уже в следующую секунду у Никиты закладывает уши так, словно рядом взлетает космический корабль. А от прежней горячей ярости остаётся лишь чувство жалкой трусости. Никита теперь ощущает только, что сжимается, становится всё меньше и меньше под гнётом чужого смеха; что власть над собственным телом окончательно его покидает.
– А-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха-ха-ха! – С ярой настойчивостью хохот делается оглушительнее, невыносимее. – А-ха-ха-ха-а-а! А-ха-ха-ха-ха-а-а-а-а!
Омерзительный смех уже заполняет Никиту изнутри. Ползёт в нём, точно паразитическое существо, отравляя внутренние органы, прорываясь к каждой клетке и умертвляя её. Если смех сейчас же не прекратится, понимает Никита, я умру! Мучительной и ничтожной смертью. Букашкой, раздавленной великаном.
– А-ха-ха-ха-ха-ха-а-а-а! А-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
Никита до скрипа сжимает зубы. Такого титанического давления ему больше не выдержать. Ещё чуть-чуть, и оно разорвёт его на тысячи кусочков.
– Прекрати! – орёт он срывающимся голосом, падая на окровавленный пол.
И замирает, увидев перед собой лицо. Его он не мог не узнать... Лицо Достоевского. Как будто с обложки одной из его книг. Но здесь и сейчас оно – живое. Мышцы подёргиваются, губы шевелятся, а глаза пристально за ним сделят.
Внезапно это лицо приближается к самому носу Никиты.
– Пиши! – говорит оно.
– Что?.. – – Никита дрожит.
– Пиши! – повторяют губы лица. – Пиши, пиши, пиши!
Достоевский, что лежит рядом и заливает ковёр кровью, льющейся из его груди, поднимает руки и прикладывает их к ушам. Он настойчиво взирает на Никиту, как бы ожидая от него того же. Ядовитый смех уже становится похож на огненную лаву, сжирающую всё на своём пути.
– Ха-а-а-а-а-ха-ха-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
Никита в отчаянии следует примеру. И закрывает уши. От шума в нескольких метрах падает потолок, стены покрываются громадными трещинами. Совсем рядом улетает в непроглядно чёрное небытие внушительная часть пола вместе с книжным шкафчиком и оранжевым креслом...
– Это же... комната Лизы... – бормочет Никита с испариной на лбу.
– А-ха-ха-ха-ха-ха! А-а-а-а-а-а-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
Достоевский, видя, что Никита приложил руки к ушам, удовлетворённо прикрывает веки.
– А-ха-ха-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
Комната разваливается окончательно. Бетонные плиты пола, изрезав окровавленный ковёр, подскакивают, словно клавиши свихнувшегося пианино. Стены накреняются и с мощнейшим грохотом разбиваются, оставляя после себя голодную черноту. Лишь маленький участок пространства ещё не успевает провалиться в бездну ужаса.
– А-А-А-АХА-ХА-ХА-ХА! А-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА!
Никита в последней надежде бросает взгляд на единственное, что у него осталось – прославленного русского писателя.
Достоевский, прижав ладонь к своей груди, из которой хлещет красная струя, снова приближается к лицу парня впритык. Несколько мгновений он твёрдо глядит в его расширенные зрачки, после чего назидательно произносит:
– Пиши!
XI
Никита проснулся от громкого барахтанья. Снегоуборочная машина проезжала мимо дома и здорово издавала шум. Светало. Потряхивая головой, Никита встал и приблизился к окну. Потрогал уши. Жутко болят. Всё-таки да: отморозил...
– Дурацкий сон, – произнёс он тихо, глядя на умиротворяюще белоснежные окрестности. И тревожное чувство, витавшее в его душе, как ни странно, стало постепенно улетучиваться.
Никита принял душ и начал стряпать завтрак. В полке продуктов он нашёл коробку "Геркулеса". Мелко разрезав банан и апельсин, отправил их вместе с изюмом в кастрюльку к овсяным хлопьям. Пока на медленном огне варилась каша, подошёл к подоконнику, на котором стояла кофеварка, и приготовил кофе. Сделав маленький, изучающий глоток, закрыл глаза от наслаждения.
Через час Никита отправился в офис своего телеканала. Там провёл весьма плодотворную работу. Из-за временного отсутствия диктора его даже пригласили озвучить закадровые строки новостного выпуска, отметив, что у него – хорошо звучащий голос. Затем Никита дописал сценарий очередной серии программы о современных технологиях, не забыв упомянуть запускаемые со смартфона кофеварки, и в шесть вечера поехал на маршрутке домой.
После ужина – в этот раз они с Лизой снова кушали вместе – он закрыл дверь своей комнаты, сел за ноутбук и открыл текстовый редактор. Глядя на чисто-белую поверхность экрана, он стал вспоминать вчерашний поход в квартиру N "25".
"Интересно, что бы такое написать, зная, что во мне живёт дух одного из самых величайших писателей всех времён и народов?" – размышлял Никита.
И вдруг ему пришла идея. Кристально простая и чрезвычайно заманчивая. Идея – изобразить ситуацию, в которой он оказался сам с недавних пор. И правда, задумался Никита, чего далеко ходить? Буду писать о себе. О том, как живу с Лизой. Ведь, наверное, это правильнее и честнее всего – писать о том, что окружает тебя самого. Ну, хоть в какой-то мере. Единственное – всем своим персонажам нужно придумать другие имена. А историю начать с похорон, на которых главный герой к своему большому удивлению узнаёт о завещании... Да, завязка не самая оригинальная, но ничего – к середине повествования сюжет ещё можно будет раскачать.
Этот и весь следующий день Никита делал пробные зарисовки, мысленно летая по сюжетному космосу своей будущей книги. Он понял, что неплохо бы добавить в историю некую перчинку, интригу, а то получалась слишком уж сухой. Ну живёт молодой человек со своей двоюродной сестрой, имеющей панический страх снега, ну и что? Тут – он ясно понимал – нужен какой-то интересный поворот, какое-то любопытное развитие сюжета.
"Парень живёт со своей сестрой под одной крышей, ухаживает за ней... – представлял картину Никита. – Целые дни они в доме одни. Пожалуй, однажды между ними, хочешь не хочешь, должна проступить... особая искорка!"
И Никита принялся писать о том, о чём раньше бы постыдился даже подумать. "Как мне это только в голову могло прийти? – поражался он самому себе. – Это ведь... вызывающе!" – "Ну а с другой стороны, – твердил ему второй голос, – что тут ужасного? Почему бы не сделать и «такое» развитие сюжета?"
Никита писал про возникшее влечение главного героя к своей двоюродной сестре. Да, именно так. Про то, как он всё чаще находил способы быть с ней рядом. Настолько "рядом", чтобы можно было как бы случайно и неприметно соприкасаться с ней: обмениваться словами, узнавать у неё что-то личное, подавать ей чашку кофе, замирая от мимолётного ощущения прохлады её пальцев...
Однако герой не мог до конца признаться самому себе в тяге к своей родственнице. Потому и отгонял все эти мысли прочь. Я просто ухаживаю за ней, говорил он себе, это – братские чувства.
Но как же ему нравилось, что она не такая, как все! Что живёт в каком-то своём, тихом, таинственном мире. Что, вероятно, даже и не видит в его частых взглядах и неуёмном желании находиться поблизости какой-то скрытой причины. Она ведь просто тихонько сидит, и всё. Кажется, даже если взять и прикоснуться к ней, она никак на это не отреагирует...
Все последующие дни Никита, приходя с работы, засиживался в своей комнате за столом и, поглядывая в окно на заснеженные деревья, продолжал писать. И писал он не как раньше – распылённо, то и дело недовольно удаляя написанное, – а усердно и даже с видным удовольствием. Такая деятельность приносила ему удовлетворение. Будто он наконец отыскал то, о чём можно писать долго и старательно. Занимаясь этим, Никита извлекал из себя что-то важное, изливал какие-то свои секреты. И ему самому становилось интересно, куда же весь этот процесс его в итоге приведёт.
С помощью своей прозы он также старался понять душу Лизы. Вникнуть в её "суть", узнать, на чём зиждется её психическая реальность и восприятие окружающего мира. На самом деле Никита, пожалуй, почти сразу же открыл для себя одну из важнейших жемчужин литературного ремесла, которая раньше его сознанию была попросту недоступна – возможность разобраться в чём-либо. Найти ответы на беспокоящие вопросы, разрешить внутренние конфликты и самое главное – услышать голос своей души.
Теперь, когда Никите сказали, что в нём живёт великий писатель, он решил писать с утроенным рвением. Чтобы создать по-настоящему увлекательную и интригующую историю. А для этого, посчитал он, можно не обращать внимания на этические нормы. Достоевский ведь о каких только вещах ни писал! Сквозь какие только морально-нравственные муки не проходили его герои!
"К тому же это – всего лишь книга, не более", – подбадривал себя Никита, тем самым добавляя в творческий камин свежие поленья. Он даже поставил рамочку с фотографией Достоевского себе на стол, как смотритель и регулятор его совести – писать каждый день по три часа минимум. Никита был не против новых негласных правил. Ему это даже нравилось, подстёгивало продолжать трудиться каждый день. Ночами он, бывало, просыпался с готовыми фразами для своей истории, которые тут же записывал на диктофон в смартфоне. На следующий день он садился и внимательно анализировал накопившиеся записи.
Литературный локомотив нёсся на всех парах и, кажется, даже уже немного отрывался от рельсов, выдвигая заявку на демонстрацию первого летающего поезда. О, как чудесно и многообещающе это время – начало создания новой книги! Сколько в нём величия и оптимизма!
Благодаря новости о своей прошлой жизни к Никите стала возвращаться его мечта. Мечта написать свою книгу. Да что там! Теперь он ещё получил в придачу собственную квартиру и возможность быть кому-то нужным. Прямо джекпот какой-то!
Однако нередко взгляд Никиты как бы без причины замирал на чём-то несуществующем, после чего парень впадал в забытье. Как, например, после этого разговора с Лизой, случившегося на днях.
– Ты... веришь в инопланетян? – вдруг спросила Лиза, когда они в очередной раз пили кофе у неё в комнате. В последнее время они стали беседовать гораздо чаще и на самые разные темы.
– Верю, – ответил Никита. – Потому что я один из них. Никак не свыкнусь с этим миром...
И засмеялся.
– Ну, а если говорить серьёзно, то больше верю, чем наоборот.
– А что бы ты сказал инопланетянину, повидай ты его в реальности?
– Я? – усмехнулся Никита. – Ну... наверное, сказал бы, улетай отсюда скорее, дружище. Это не самое лучшее место для экскурсии.
Лиза задумчиво посмотрела на него.
– Почему ты так считаешь, спрашивает тебя инопланетянин. Что ты ему ответишь?..
Никита почесал лоб.
– Даже не знаю... Скажу, что говорю, исходя из своего опыта, не более. Не выдумываю и не приукрашиваю.
– Расскажи про свой опыт.
– Про свой опыт? А что тут говорить...
– Инопланетянин хочет знать, почему у тебя именно такой взгляд, что на тебя повлияло.
– Много всего, – ответил Никита, вздохнув. – Жизнь повлияла.
И снова рассмеялся.
– Вот хрень я сейчас сморозил... Жизнь повлияла! Реплика словно из какой-то дешёвой драмы с претензией на высокое. Громогласный штамп. Даже если и нигде не использовалось прежде. По духу, по послевкусию – такая шаблонщина. Жизнь повлияла. Ужас. Аж передёрнуло самого, блин... М-да... Нужно отучаться воспроизводить такие дешёвые вещи...
Лиза молча глядела на Никиту, перебирая пальцами рукав своего свитера.
– Знаешь, – произнёс Никита, перестав смеяться, – вроде бы особых причин печалиться и возводить весь мир под общий знаменатель безнадёжности и отчаяния – у меня нет. Но вот не поворачивается язык сказать инопланетянину, что это радостное место. Враньё будет. А зачем обманывать инопланетного гостя? Он разве это заслужил?
– А ты? – сказала Лиза.
– Что я?
– Заслужил?
– Быть обманутым самим собой?..
– Угу.
– Странный, конечно, вопросец... – Никита качнул головой. – Но, кажется, я понимаю, о чём ты. Нет, я тоже не заслужил. Никто не заслужил. Но эвакуатор, уносящий с планеты Земля, пока ещё не придумали. Так что... приходится жить так, как получается: полуправдой, полужизнью. Не признаваясь себе в полноте всего происходящего. Вернее, фильтруя часть реальности в угоду создания видимости хоть какой-то стабильности бытия. Ну всё... Сейчас меня понесёт в философию! Я вообще падкий на такие вещи, ты меня, лучше, сразу останавливай...
– Мне по душе, как ты рассуждаешь... – проговорила Лиза. – Но почему?
– Почему так рассуждаю?
– Почему тебе приходится жить полужизнью?
– Не знаю... Так само получается, и всё. Просто... порой что-то происходит, и ты меняешься. А обратно собой, прежним – уже стать не можешь. Как будто все мосты сожжены. А затем по инерции закрываешься от остальных. Чтобы никто больше не влез за твой "забор" и не играл с огнём. Выстраиваешь между собой и другими ограждения, всё выше и выше, с каждым годом лишь усиливая их. А потом живёшь так один в своей крепости и однажды понимаешь, что выхода-то оттуда уже и нет. И просто смиряешься с этим. Пусть так. Жить – видя лишь кусочек неба. Дышать – лишь ограниченным запасом воздуха. Мечтать – лишь о несбыточном и далёком. Потому что, если мечтать о чём-то реальном, нужно выходить за пределы крепости. А это, увы, – невозможно...
– Тюрьма собственного производства? – произнесла Лиза.
Никита усмехнулся.
– Ну, можно сказать и так... Тюрьма собственного производства. Я, конечно, сейчас слегка пересолил, приводя такую метафору. Не настолько уж всё трагично, наверное...
– А когда это у тебя началось?
– М?
– Когда ты стал возводить вокруг себя этот забор?
Никита вздохнул и поднялся с пола. Взяв чашку в руку, он подошёл к окну и чуть отодвинул штору.
– Какой у тебя здесь вид! – сказал он, делая глоток. – Прямо на соседнюю девятиэтажку. Всех видно. Вон, кстати, мужик голый на шестом этаже...
– Когда это у тебя началось? – тихо повторила Лиза.
Никита, постояв у окна ещё с полминуты, задёрнул обратно штору и подошёл к креслу.
– Ну-с, пора спать, наверное? – улыбнулся он, беря поднос на руку. – Кстати, ничего, что мы на ночь глядя начали кофе пить? Впрочем, на тебя он не сильно влияет, верно? Ты допивай, не спеша. А я пойду уже. Завтра на работу. Спокойной ночи, Лиза. С утра ещё занесу тебе кофе, будь готова! Не пугайся, если дверь откроется.
Никита вышел, оставил на кухне в раковине поднос с чашкой и закрылся в своей комнате. Долго сидел в темноте за столом. Затем открыл крышку ноутбука и кликнул по документу. Раскрылся текстовый редактор, и пальцы парня виртуозно затанцевали на клавиатуре:
... В такие минуты он задумывался о том, что неужели всё, что произошло с ним в последнее время, – это и есть те самые вещи, которые наконец приведут его к счастью? Неужели всё это действительно приведёт его к той жизни, о которой он не мог даже и мечтать? Неужели эти случайные и внезапно свалившиеся на его голову обстоятельства вознесут его куда-то ввысь, к небесам, на которые ещё месяц назад он даже побоялся бы взглянуть? ..
Н очная тишина квартиры ответа не давала. Лишь зыбкие домыслы и предположения. Лишь снова половина на половину. А так хочется конкретики . Т ак хочется успокаивающей душу точности !
"Жизнь – неточная наука. В ней много исключений и погрешностей", – раздался голос в голове Никиты. И он уже хотел вписать эти новые строчки, но остановился.
Ах ты чёрт, подумал парень. Снова я за свои сопливые штампы?
"Вся жизнь – один сплошной сопливый штамп!" – уверенно продолжил голос внутри него.
– Тогда я обречён... – вздохнул Никита, протирая ладонями лицо.
Он повторил вслух фразу "Жизнь – неточная наука...", и пальцы его вновь потянулись к ноутбуку, принявшись искусно выстукивать мелодию свежего текста.
Так и продолжал он свою писательскую работу день ото дня. Удерживая хороший темп и высокую степень увлечённости. И, наверное, держался бы того же настроя и дальше, если бы через несколько дней в дверь квартиры снова не раздался судьбоносный стук. Стук, рождённый предвестником новых событий в его уже и без того наполненной значимыми изменениями жизни.
XII
В следующую пятницу, изумительно снежную и пропитанную духом истинной зимы, около восьми часов вечера кто-то коротко постучал в дверь.
Никита только что вернулся с работы и не успел даже облегчённо выдохнуть и переодеться, как сразу же принялся за приготовление ужина. Услышав стук, он вышел в чёрной рубашке в прихожую и, держа в руках большую деревянную вилку, повернул, не спрашивая, ключ. В суете последних дней он совсем забыл о некоторых вещах. Однако дверь была уже распахнута...
– Можно войти?
Никита шагнул назад. Гостья медленно вошла в квартиру. Осмотрелась. На её волосах и плечах крошками лежал снег, а на лице отражалось смиренное ничто.
– Давно здесь не была, – произнесла Соня. И подняла серо-голубые глаза на Никиту. – Надеюсь, ты не против?
Никита неподвижно и молча глядел на неё. Девушка слегка закашляла.
– Если хочешь, я уйду. Но я пришла извиниться. – Голос её был спокоен, тих. Разговаривала почти на шёпоте.
Никита помедлил ещё пару мгновений – и всё же принял её пальто. Стряхнув с его плечиков снег, повесил на вешалку в шкаф. И жестом пригласил девушку на кухню.
