Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Вып. 3 (1965)"

Автор книги: Артур Чарльз Кларк

Соавторы: Ольга Ларионова,Илья Варшавский,Александр Шалимов,Ллойд Бигл-мл.,Геннадий Гор
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Ничего, – насмешливо начал Стив и вдруг понял, что с ним что-то происходит… Все окружающее стало вращаться сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Тяжесть навалилась на грудь, и Стив почувствовал, что задыхается. Он хотел закричать, но из горла вырвался только хрип. Стив отчаянно замахал руками и вдруг увидел, что Земля поворачивается боком и стремительно надвигается на него.

Джо не дал ему упасть. Он подхватил Стива под руку, несколько раз встряхнул за воротник пиджака и заставил удержаться на ногах. Ошеломленный Стив шатался, как пьяный, и бормотал что-то совершенно бессмысленное.

– Вы видели, сэр? – снова обратился Джо к мистеру Голфорби. – Стрелка отошла всего на половину деления. Если бы она отошла чуть больше, мистера Брипса можно было бы класть на катафалк и везти в крематорий. И ни один врач не объяснил бы его кончины иначе чем разрывом сердца. Вульгарным разрывом сердца, сэр, при полном отсутствии каких-либо иных травм.

– М-да, – сказал мистер Голфорби, недоверчиво поглядывая то на гравитатор, то на секретаря, который все еще не мог опомниться.

– Может быть, вы желаете испытать на себе, сэр? – ласково спросил Джо. – Совсем чуть-чуть! На четверть деления.

– М-да… – нерешительно произнес мистер Голфорби. – Нет-нет! – тотчас же завопил он, заметив, что Джо направляет на него отверстие гравитатора. – Нет, черт побери, я говорю… На живом индивидууме достаточно. Он потом мне расскажет, – мистер Голфорби кивнул на Стива и отер дрожащей рукой потное лицо.

– Тогда, может быть, попробуем на этом дубе?

– Можно, – сказал мистер Голфорби, – но только я попрошу: совсем не ломайте, в крайнем случае несколько веток, а лучше пригните к земле.

– Пожалуйста, – холодно сказал Джо и направил раструб гравитатора на огромное дерево. – Подойдите ближе, сэр, – обратился он к мистеру Голфорби, – и следите за стрелкой, чтобы знать, как дозировать. Иначе потом могут быть неприятности.

Мистер Голфорби приблизил мясистый нос к самой ладони Джо и время от времени бросал подозрительные взгляды поверх очков на стоящее в десятке метров дерево.

Стив уже несколько пришел в себя после произведенного над ним эксперимента. Он тоже с любопытством уставился на дуб, ожидая, что произойдет. Но ничего не произошло. Даже и тогда, когда в глазах мистера Голфорби появилось нечто похожее на ужас, дуб продолжал стоять, как стоял до этого.

– Пожалуй, довольно, – сказал наконец Джо.

– Довольно, – согласился мистер Голфорби и стал растерянно протирать очки. – Но… он распрямится?

– Он уже распрямляется, сэр, – небрежно сказал Джо. – Ведь стрелка отклонилась всего на два деления.

Стив глядел вокруг и ничего не понимал. Что распрямляется? Или все это последствия эксперимента?.. Стив еще испытывал небольшое головокружение, и его слегка поташнивало, как после морской прогулки.

– Я беру вашу игрушку, – сказал мистер Голфорби и вздохнул. – Потрудитесь назвать цену.

– Вот она. – Джо протянул маленькую карточку, на которой стояла единица со многими нулями.

Мистер Голфорби взглянул на карточку, потом на Джо, потом опять на карточку и ошеломленно заморгал глазами.

– Вы сошли с ума, – с трудом выдавил он наконец.

Джо хладнокровно сунул в карман блестящую коробочку и пожал плечами.

– Кажется, я напрасно терял время, – заметил он, ни к кому не обращаясь.

Он повернулся, чтобы идти, через плечо бросив мистеру Голфорби:

– По-видимому, мы кончаем наше знакомство, сэр. Но предупреждаю, об этой штуке никому ни слова. – Джо похлопал по карману. – Иначе…

– Но это, это… – начал, задыхаясь от ярости, мистер Голфорби.

– Это единственный во Вселенной экземпляр, сэр. И обладатель его на пороге… власти над миром…

– Миллион долларов! – стонал мистер Голфорби. – Это грабеж… Миллион за какую-то… зажигалку…

Джо, уже удалившийся на несколько шагов, снова обернулся:

– Вы наивны, сэр. Я требую миллион только потому, что именно столько мне сейчас необходимо. Если бы мне потребовалась большая сумма, я назвал бы ее. Я создал этот прибор и вправе требовать за него любую цену. Ведь мы живем в свободном мире, сэр. Разумеется, сам по себе этот прибор стоит недорого; миллион – цена моего открытия. И уверяю вас, оно стоит гораздо дороже. Любой гангстерский синдикат…

– Пятьсот… тысяч, – сказал мистер Голфорби не очень уверенно.

– Мое почтение, сэр.

– Восемьсот… восемьсот тысяч… Да вернитесь вы, черт вас побери!

Дрожащими пальцами мистер Голфорби выписал несколько чеков. Джо небрежно сунул их в карман и протянул финансисту концентратор.

– Осторожнее с ним, сэр, – предупредил Джо. – И не экспериментируйте слишком часто на людях. Иначе догадаются, что вы… источник разрушения…

– Не учите меня, – грубо отрезал мистер Голфорби. – Я получил прибор, вы – деньги. Надеюсь, больше мы с вами не встретимся!

– Даже если я сконструирую еще более мощный концентратор, сэр?

Мистер Голфорби смерил Джо уничтожающим взглядом и, не удостоив ответом, пошел к винтокрылу. Уже садясь в кабину, он сделал знак Стиву следовать за ним.

Утренний секретарь, спотыкаясь, поплелся к машине.

На следующий день Джо разбудил резкий звонок видеофона. Джо поднял голову с подушки и включил экран. На экране появилось лицо Стива. Утренний секретарь был бледен, в широко раскрытых глазах застыл испуг.

– Нам надо немедленно увидеться, – сказал Стив, с трудом шевеля перекошенными губами. – Немедленно!

– Что-нибудь случилось?

– Поговорим при встрече.

– Приезжай!

– Не могу. Встретимся в кафе у моста. Жду через десять минут.

– Что за спешка?

– Приезжай немедленно. Случилась ужасная вещь.

Экран погас. Очевидно, Стив выключил видеофон, с которого говорил.

Через четверть часа Джо входил в кафе на набережной Гудзона. Стив сидел за отдельным столиком у открытого настежь окна.

– Ну? – сказал Джо вместо приветствия.

– Мистер Голфорби… умер.

– А, – сказал Джо, садясь на свободный стул. – Стоило ради этого будить меня.

– Час назад опечатали его кабинет и сейфы, банки концерна прекратили все операции.

– Я вчера реализовал чеки… Деньги переведены в Мексику.

– Нам надо немедленно бежать, Джо.

– Почему?

– Потому что… его нашли сегодня утром в кабинете. Разрыв сердца… Его врач констатировал разрыв сердца. Но…

– Но?..

– Возле лежал этот страшный прибор. Твой гравитатор, Джо.

– Ну и что?

– Как что? Неужели не понятно? Он был включен. Стрелка показывала максимальный отсчет. Я сам видел.

Джо улыбнулся.

– Это невозможно, мой мальчик. Там есть пружина. Если отпустить регулятор, стрелка обязательно возвратится на ноль. Обязательно…

– Но я сам видел. Эта адская машина лежала на столе возле его головы, и стрелка показывала максимальный отсчет. Я сам видел, Джо. Я не рискнул ее коснуться, а теперь уже поздно. Полиция все опечатала. Может быть, твой гравитатор уже в полиции.

– Концентратор, Стив.

– Разве в этом дело! Вчера нас видел пилот винтокрыла. Он наблюдал все эти чертовские фокусы со мной, с дубом…

– Там был робот, Стив.

– Тем хуже. Полиция проанализирует запись его электронной памяти, и все станет ясно. Мы погибли, Джо!

– Кажется, ты сказал, что мистер Голфорби умер от разрыва сердца?

– Именно! И в этом трагедия для нас с тобой.

– Хорошо, что я успел вчера реализовать чеки, – задумчиво сказал Джо. – Впрочем, я не думал, что этот Голфорби окажется таким ослом. Просто я опасался финансового краха.

– Финансового краха, Джо? Чей крах ты имеешь в виду?

– Твоего покойного патрона. И я, конечно, не ошибся. Именно поэтому опечатаны сейфы и прекращены операции в банках.

– Невозможно, Джо…

– Ты был утренним секретарем, а финансовыми делами мистер Голфорби занимался после полудня с этой, как ее…

– Мисс Баркли.

– Именно. Ты не был в курсе всего.

– А как узнал ты?

– Наивный вопрос. Я разговаривал с ним почти четверть часа с глазу на глаз. В кармане моей куртки был электронный анализатор биотоков. Знаешь эту машину, которой пользуются все следователи по уголовным делам? Только в полиции она размером с книжный шкаф, а мне удалось сконструировать портативную, не больше портсигара. Вот она, здесь, – Джо похлопал себя по боковому карману. – Вернувшись домой, я расшифровал запись анализатора. Мне удалось точно установить три вещи: первое – что твой шеф был глуп и ни черта не понимал в технике, второе – он опасался финансового краха и третье – что он рассчитывал использовать мой прибор, чтобы уничтожить какого-то человека. Сопоставив эти данные с тем, что я узнал от тебя, нетрудно было догадаться: он хотел убрать Риджерсал путем объединения фирм поправить дела своего концерна. В наше время убрать такого человека, как Риджерс, – задача нелегкая. Ведь у Риджерса своя полиция. А тут подвернулся мой «концентратор гравитации». Стопроцентная гарантия безопасности, причем все можно выполнить самому… Не надо никого нанимать.

– Но теперь все узнают, Джо. Твой прибор в полиции. Надо бежать…

Джо махнул рукой и зевнул.

– Они обратятся к своим экспертам, – продолжал Стив. – Те без труда выяснят, что явилось причиной смерти мистера Голфорби.

– Разрыв сердца.

– Твой гравитатор, Джо. Я же говорил. Стрелка показывала максимальный отсчет.

– Черт побери, – сказал Джо. – Я поставил хорошую пружину от моих старых часов. Как этот тюлень ухитрился сломать ее?

– Какую пружину, Джо?

– Там, в «концентраторе». Раз стрелка показывала максимальный отсчет – значит, он сломал пружину. Поэтому стрелка отскочила и осталась в таком положении.

– Значит, все пропало, Джо. Для нас уже нет выхода…

Стив всхлипнул. Джо с сожалением взглянул на него.

– Ты бывал на сеансах в «Стране приключений»? – спросил Джо, помолчав.

– Давно… Когда учился в школе…

– Помнишь, как там было? Садишься в мягкое кресло и сидишь неподвижно полчаса, а тебе кажется, что плывешь по бурному морю, охотишься на вымерших зверей, на… этих, как их…

– Ихтиозавров?

– На медведей, Стив. Или на тигров… Тигр бросается на тебя, подминает, душит. Ты освобождаешься, убиваешь его, и так далее.

– Помню, это было очень здорово. Совсем как по-настоящему.

– Ну вот. А все дело в цветном объемном экране перед глазами и в датчике биотоков, который смонтирован за экраном.

– Это давно вышло из моды, Джо.

– Конечно. Теперь придумали развлечения похитрее. Залы «Страны приключений» сохранились только в глухой провинции.

– Почему ты вспомнил о них?

– Потому, что в металлической коробочке, которую я продал твоему покойному патрону за миллион долларов, был лишь портативный датчик направленных биотоков с ограниченной программой эмоционального воздействия. Наверно, мистер Голфорби никогда не бывал в детстве на сеансах «Страны приключений», а если и бывал, давно позабыл о них. Кроме того, таких портативных датчиков раньше никто не умел делать…

Стив ошеломленно открыл рот и молчал.

– Боже мой, – сказал он наконец. – Боже мой, но это мошенничество чистой воды. Как ты решился, Джо?

– У меня не было иного выхода. Я должен закончить работу над своим новым изобретением. Это необыкновенное изобретение…

– Счастье еще, что мы не виноваты в его смерти, Джо, – продолжал Стив. – Как истинный христианин, я…

– Я вынужден разочаровать тебя как истинного христианина, Стив, – сказал Джо. – По-видимому, мы все-таки виноваты в его смерти. Все дело в этой старой часовой пружине. Он, вероятно, хотел испробовать действие прибора на себе. Чуть-чуть… Нажал регулятор, пружина сломалась, стрелка отскочила, и он умер от испуга, Стив. У него, конечно, было плохое сердце…

– Ужасно, – сказал Стив. – Это ужасно, Джо… Но ведь они ничего не узнают, правда?

– Не волнуйся, Стив. Береги сердце…

– И ты заплатишь мне мою долю? Я ведь теперь окажусь без места.

– Ты получишь свою долю сполна, – великодушно сказал Джо. – А что ты сделаешь со своими деньгами, Стив?

– Я куплю коттедж на западном побережье, женюсь и буду разводить цветы. Пожалуй, мы с женой откроем магазин цветов. Я всю жизнь мечтал о цветах, Джо. А ты, что думаешь делать ты?..

– Я продолжу работу над своим новым изобретением. Теперь, когда у меня есть деньги и я смогу приобрести необходимое оборудование, – о, я сконструирую потрясающую вещь… Ты еще услышишь обо мне, дружище.

– Ты талантлив, Джо, – задумчиво произнес Стив. – Очень талантлив, очень. Придумать такое… Скажи, пожалуйста, – Стив покраснел, – а когда ты разговаривал со мной, у тебя в кармане… тоже был этот… анализатор биотоков?

– Был, – Джо отвернулся и стал глядеть в открытое окно, – но я никогда не пытался анализировать твои биотоки, Стив. Мы ведь старые приятели, не так ли?..

– Все-таки мы очень рисковали, Джо, очень, – сказал Стив. – Все висело на волоске. Что, если бы он тогда захотел сломать дерево или обрушить какую-нибудь стену? Что тогда?

– Я бы сломал, – просто сказал Джо.

– Что ты говоришь! Как?

– А вот так…

Джо выглянул в окно. Площадь перед кафе и тенистый бульвар на противоположной стороне были пустынны. Лишь на одной из скамеек сидела пожилая дама в клетчатой накидке и читала газету. Джо вынул из кармана маленький блестящий параллелепипед размером в зажигалку, направил его в открытое окно и повернул пальцем диск на плоской стороне параллелепипеда.

Чудовищной силы шквал пронесся по вершинам деревьев. Ствол ближайшего дерева переломился как спичка… Тяжелая зеленая крона рухнула на залитый солнцем бетон, обрывая протянутые над площадью провода.

– Ну, пока, Стив, – сказал Джо, вставая. – Мне пора. Встретимся в Мехико через три дня.

– Иллюзия полная, – восхищенно объявил Стив. – Как будто все на самом деле…

– Это уменьшенная действующая модель, – сказал Джо, уже стоя в дверях. – Теперь я сконструирую более мощную.

Джо помахал рукой и вышел из кафе.

Стив снова посмотрел в окно. Сломанное дерево лежало на бетонных плитах площади, а вокруг, размахивая газетой, металась пожилая дама в клетчатой накидке.

– Долго действует, – сказал про себя Стив и прикрыл глаза ладонью.

Послышались свистки полицейских. Из-за стойки выкатился робот-официант и уставился немигающими красными глазами-точками в открытое окно. Потом подошел бармен в белом костюме и тоже стал смотреть на площадь.

– Что-нибудь случилось? – спросил Стив, не отнимая ладони от глаз.

– Разве не видите? – сказал бармен. – Молния ударила в дерево.

– И повалила его, – мелодично добавил робот-официант. – Редкое явление природы, сэр, принимая во внимание безоблачную солнечную погоду и показания барометра.

Стив встал и, пошатываясь, пошел к выходу.

– Он заплатил? – спросил бармен у робота.

– Он ничего не заказывал, шеф.

– Успел нализаться, перед тем как пришел сюда, – покачал головой бармен.

Стив вышел на площадь. Возле сломанного дерева уже стояли полицейские машины, и пожилая дама что-то объясняла сержанту, прижимая газету к клетчатой накидке.

Ллойд Биггл-младший
МУЗЫКОДЕЛ

Все называют это Центром. Есть и другое название. Оно употребляется в официальных документах, его можно найти в энциклопедии – но им никто не пользуется. От Бомбея до Лимы знают просто Центр. Вы можете вынырнуть из клубящихся туманов Венеры, протолкаться к стойке и начать: «Когда я был в Центре…» – и каждый, кто услышит, внимательно прислушается. Можете упомянуть о Центре где-нибудь в Лондоне, или в марсианской пустыне, или на одинокой станции на Плутоне – и вас наверняка поймут.

Никто никогда не объясняет, что такое Центр. Это невозможно, да и не нужно. Все, от грудного младенца и до столетнего старика, заканчивающего свой жизненный путь, все побывали там и собираются поехать снова через год, и еще через год. Это страна отпусков и каникул для всей Солнечной системы. Это многие квадратные мили американского Среднего Востока, преображенные искусной планировкой, неустанным трудом и невероятными расходами. Это памятник культурных достижений человечества, возник он внезапно, необъяснимо, словно феникс, в конце двадцать четвертого столетия из истлевшего пепла распавшейся культуры.

Центр грандиозен, эффектен и великолепен. Он вдохновляет, учит и развлекает. Он внушает благоговение, он подавляет, он… все что угодно.

И хотя лишь немногие из его посетителей знают об этом или придают этому значение – в нем обитает привидение.

Вы стоите на видовой галерее огромного памятника Баху. Далеко влево, на склоне холма, вы видите взволнованных зрителей, заполнивших Греческий театр Аристофана. Солнечный свет играет на их ярких разноцветных одеждах. Они поглощены представлением-счастливые очевидцы того, что миллионы смотрят только по видеоскопу.

За театром, мимо памятника Данте и института Микеланджело, тянется вдаль обсаженный деревьями бульвар Франка Ллойда Райта. Двойная башня – копия Реймсского собора – возвышается на горизонте. Под ней вы видите искусный ландшафт французского парка XVIII века, а рядом-Мольеровский театр.

Чья-то рука вцепляется в ваш рукав, вы раздраженно оборачиваетесь – и оказываетесь лицом к лицу с каким-то стариком. Его лицо все в шрамах и морщинах, на Голове – остатки седых волос. Его скрюченная рука напоминает клешню. Вглядевшись, вы видите кривое, искалеченное плечо, ужасный шрам на месте уха и испуганно пятитесь.

Взгляд запавших глаз следует за вами. Рука простирается в величавом жесте, который охватывает все вокруг до самого далекого горизонта, и вы замечаете, что многих пальцев не хватает, а оставшиеся изуродованы. Раздается хриплый голос:

– Нравится? – спрашивает он и выжидающе смотрит на вас.

Вздрогнув, вы говорите:

– Да, конечно.

Он делает шаг вперед, и в глазах его светится нетерпеливая мольба:

– Я говорю, нравится вам это?

В замешательстве вы можете только торопливо кивнуть, спеша уйти. Но в ответ на ваш кивок неожиданно появляется детская радостная улыбка, звучит скрипучий смех и торжествующий крик:

– Это я сделал! Я сделал все это!

Или стоите вы на блистательном проспекте Платона между Вагнеровским театром, где ежедневно без перерывов исполняют целиком «Кольцо Нибелунгов», и копией театра «Глобус» XVI века, где утром, днем и вечером идут представления шекспировской драмы.

В вас вцепляется рука.

– Нравится?

Если вы отвечаете восторженными похвалами, старик нетерпеливо смотрит на вас и только ждет, когда вы кончите, что бы спросить снова:

– Я говорю, нравится вам это?

И когда вы, улыбаясь, киваете головой, старик, сияя от гордости, делает величавый жест и кричит:

– Это я сделал!

В коридоре любого из тысячи обширных отелей, в читальном зале замечательной библиотеки, где вам бесплатно сделают копию любой книги, которую вы потребуете, на одиннадцатом ярусе зала Бетховена-везде к вам, прихрамывая и волоча ноги, подходит привидение, вцепляется вам в руку и задает все тот же вопрос. А потом восклицает с гордостью: «Это я сделал!»

Эрлин Бак почувствовал за спиной ее присутствие, но не обернулся. Он наклонился вперед, извлекая левой рукой из мультикорда рокочущие басовые звуки, пальцами правой – торжественную мелодию. Молниеносным движением он дотронулся до одной из клавиш, и высокие дискантовые ноты внезапно стали полными, звучными, почти как звуки кларнета. («Но, Господи, как не похоже на кларнет!» – подумал он.)

– Опять начинается, Вэл? – спросил он.

– Утром приходил хозяин дома.

Эрлин поколебался, тронул клавишу, потом еще несколько клавиш, и гулкие звуки сплелись в причудливую гармонию духового оркестра. (Но какой слабый, непохожий на себя оркестр!)

– Какой срок он дает на этот раз?

– Два дня. И синтезатор пищи опять сломался.

– Вот и хорошо. Сбегай, купи свежего мяса.

– На что?

Он стукнул кулаками по клавиатуре и закричал, перекрывая своим голосом резкий диссонанс:

– Не буду я пользоваться гармонизатором! Не дам я поденщикам себя аранжировать! Если коммерс выходит под моим именем, он должен быть сочинен. Он может быть идиотским, тошнотворным, но он будет сделан хорошо. Видит Бог, это немного, но это все, что у меня осталось!

Он медленно повернулся и посмотрел на нее-бледную, увядающую, измученную женщину, которая двадцать пять лет была его женой. Затем снова отвернулся, упрямо говоря себе, что виноват не больше, чем она. Раз заказчики реклам платят за хорошие коммерсы столько же, сколько за поденщину…

– Халси придет сегодня? – спросила она.

– Сказал, что придет.

– Достать бы денег заплатить за квартиру…

– И за синтезатор пищи. И за новый видеоскоп. И за новую одежду. Есть же предел тому, что можно купить ценой одного коммерса?!

Он услышал, как она уходит, как открывается дверь, и ждал. Дверь не затворялась.

– Уолтер-Уолтер звонил, – сказала она. – Сегодняшнее ревю он посвящает тебе.

– Ах, вот как? Но ведь это бесплатно.

– Я так и думала, что ты не захочешь смотреть, поэтому договорилась с миссис Ренник, пойду с ней.

– Конечно. Развлекись.

Дверь затворилась.

Бак поднялся и поглядел на свой рабочий стол. На нем в хаотическом беспорядке валялись нотная бумага, тексты коммерсов, карандаши, наброски, наполовину законченные рукописи. Их неопрятные кипы угрожали сползти на пол. Бак расчистил уголок и устало присел, вытянув длинные ноги под столом.

– Проклятый Халси, – пробормотал он. – Проклятые заказчики. Проклятые видеоскопы. Проклятые коммерсы.

Ну напиши же что-нибудь. Ты ведь не поденщик, как другие музыкоделы. Ты не штампуешь свои мелодии на клавиатуре гармонизатора, чтобы машина их за тебя гармонизировала. Ты же музыкант, а не торговец мелодиями. Напиши музыку. Напиши, ну хотя бы сонату для мультикорда. Выбери время и напиши.

Взгляд его упал на первые строчки текста коммерса: «Если флаер барахлит, если прямо не летит…»

– Проклятый хозяин, – пробормотал он, протягивая руку за карандашом.

Прозвонили крошечные стенные часы, и Бак наклонился, чтобы включить видеоскоп. Ему заискивающе улыбнулось ангельское лицо церемониймейстера.

– Снова перед вами Уолтер-Уолтер, леди и джентльмены! Сегодняшнее обозрение посвящено коммерсам. Тридцать минут коммерсов одного из самых талантливых современных музыкоделов. Сегодня в центре нашего внимания…

Резко прозвучали фанфары – поддельная медь мультикорда.

– …Эрлин Бак!

Мультикорд заиграл причудливую мелодию, которую Бак написал пять лет назад для рекламы тэмперского сыра, раздались аплодисменты. Гнусавое сопрано запело, и несчастный Бак застонал про себя. «Самый выдержанный сыр – сыр, сыр, сыр. Старый выдержанный сыр – сыр, сыр, сыр».

Уолтер-Уолтер носился по сцене, двигаясь в такт мелодии, сбегая в зал, чтобы поцеловать какую-нибудь почтенную домохозяйку, пришедшую сюда отдохнуть, и сияя под взрывы хохота.

Снова прозвучали фанфары мультикорда, и Уолтер-Уолтер, прыгнув обратно на сцену, распростер руки над головой.

– Слушайте, дорогие зрители! Очередная сенсация вашего Уолтера-Уолтера – Эрлин Бак.

Он таинственно оглянулся через плечо, сделал на цыпочках несколько шагов вперед, приложил палец к губам и громко сказал:

– Давным-давно жил-был еще один композитор, по имени Бах. Он был, говорят, настоящий атомный муэыкодел, этот парень. Жил он что-то не то четыре, не то пять, не то шесть столетий назад, но есть все основания предполагать, что Бах и Бак ходили бы в наше время бок о бок. Мы не знаем, каков был Бах, но нас вполне устраивает Бак. Вы согласны со мной?

Возгласы. Аплодисменты. Бак отвернулся, руки его дрожали, отвращение душило его.

– Начинаем концерт Бака с маленького шедевра, который Бак создал для пенистого мыла. Оформление Брюса Комбза. Смотрите и слушайте!

Бак успел выключить видеоскоп как раз в тот момент, когда через экран пролетала первая порция мыла. Он снова взялся за текст коммерса, и в его голове начала формироваться ниточка мелодии: «Если флаер барахлит, если прямо не летит-не летит, не летит-вы нуждаетесь в услугах фирмы Вэйринг!»

Тихонько мыча про себя, он набрасывал ноты, которые то взбегали по линейкам, то устремлялись вниз, как неисправный флаер. Это называлось музыкой слов в те времена, когда слова и музыка что-то значили, когда не Бак, а Бах искал выражение таким грандиозным понятиям, как «рай» и «ад».

Бак работал медленно, время от времени проверяя звучание мелодии на мультикорде, отбрасывая целые пассажи, напряженно пытаясь найти грохочущий аккомпанемент, который подражал бы звуку флаера. Но нет: фирме Вэйринга это не понравится. Ведь они широко оповещали, что их флаеры бесшумны.

Вдруг он понял, что дверной звонок уже давно нетерпеливо звонит. Он щелкнул тумблером, и ему улыбнулось пухлое лицо Халси.

– Поднимайся! – сказал ему Бак.

Халси кивнул и исчез.

Через пять минут он, переваливаясь, вошел, опустился на стул, который осел под его массивным телом, бросил свой чемоданчик на пол и вытер лицо.

– У-ф-ф! Хотел бы я, чтобы вы перебрались пониже. Или хоть в такой дом, где были бы современные удобства. До смерти боюсь этих старых лифтов.

– Я собираюсь переехать, – сказал Бак.

– Прекрасно. Самое время.

– Но возможно, куда-нибудь еще выше. Хозяин дал мне двухдневный срок.

Халси поморщился и печально покачал головой.

– Понятно. Ну что же, не буду держать тебя в нетерпении. Вот чек за коммерс о мыле Сана-Соуп.

Бак взял чек, взглянул на него и нахмурился.

– Ты не платил взносов в союз, – сказал Халси. – Пришлось, знаешь, удержать…

– Да. Я и забыл…

– Люблю иметь дело с Сана-Соуп. Сейчас же получаешь деньги. Многие фирмы ждут конца месяца. Сана-Соуп – тоже не бог весть что, однако они заплатили.

Он щелкнул замком чемоданчика и вытащил оттуда папку.

– Здесь у тебя есть несколько хороших трюков, Эрлин, мой мальчик. Им это понравилось. Особенно вот это, в басовой партии: «Пенье пены, пенье пены». Сначала они возражали против количества певцов, но только до прослушивания. А вот здесь им нужна пауза для объявления.

Бак посмотрел и кивнул.

– А что если оставить это остинато-«пенье пены, пенье пены» – как фон к объявлению?

– Прозвучит недурно. Это здорово придумано. Как, бишь, ты это назвал?

– Остинато.

– А-а, да. Не понимаю, почему другие музыкоделы этого но умеют.

– Гармонизатор не дает таких эффектов, – сухо сказал Бак. – Он только гармонизирует.

– Дай им секунд тридцать этого «пенья пены» в виде фона. Они могут вырезать его, если не понравится.

Бак кивнул и сделал пометку на рукописи.

– Да, еще аранжировка, – продолжал Халси. – Очень жаль, Эрлин, но мы не можем достать исполнителя на французском рожке. Придется заменить эту партию.

– Нет исполнителя на рожке? А чем плох Ренник?

– В черном списке. Союз исполнителей занес его в черный список. Он отправился гастролировать на Западный берег. Играл даром, даже расходы сам оплатил. Вот его и занесли в список.

– Припоминаю, – задумчиво протянул Бак. – Общество памятников искусства. Он сыграл им концерт Моцарта для рожка. Для них это тоже был последний концерт. Хотел бы я его услышать, хотя бы на мультикорде…

– Теперь-то он может играть его сколько угодно, но ему никогда больше не заплатят за исполнение. Так вот – переработай эту партию рожка для мультикорда, а то достану для тебя трубача. Он мог бы играть с конвертером.

– Это испортит весь эффект.

Халси усмехнулся:

– Звучит совершенно одинаково для всех, кроме тебя, мой мальчик. Даже я не вижу разницы. У нас есть скрипки и виолончель. Чего тебе еще нужно?

– Неужели и в лондонском союзе нет исполнителя на рожке?

– Ты хочешь, чтоб я притащил его сюда для одного трехминутного коммерса. Будь благоразумен, Эрлин! Можно зайти за этим завтра?

– Да. Утром будет готово.

Халси потянулся за чемоданчиком, снова бросил его и нагнулся вперед.

– Эрлин, я о тебе беспокоюсь. В моем агентстве двадцать семь музыкоделов. Ты зарабатываешь меньше всех! За прошлый год ты получил 2200. А у остальных самый меньший заработок был 11 тысяч.

– Это для меня не новость, – сказал Бак.

– Может быть. У тебя не меньше заказчиков, чем у любого другого. Ты это знаешь?

– Нет, – сказал Бак. – Нет, этого я не знал.

– А это так и есть. Но денег ты не зарабатываешь. Хочешь знать, почему? Причины две. Ты тратишь слишком много времени на каждый коммерс и пишешь их слишком хорошо. Заказчики могут использовать один твой коммерс много месяцев – иногда даже несколько лет, как тот, о тэмперском сыре. Люди любят их слушать. А если бы ты не писал так дьявольски хорошо, ты мог бы работать быстрее, заказчикам приходилось бы брать больше твоих коммерсов и ты больше заработал бы.

– Я думал об этом. А если бы и нет, то Вэл все равно бы мне об этом напомнила. Но это бесполезно. Иначе я не могу. Вот если бы как-нибудь заставить заказчика платить за хороший коммерс больше…

– Невозможно! Союз не поддержит этого, потому что хорошие коммерсы означают меньше работы, да большинство музыкоделов и не смогут написать действительно хороший коммерс. Не думай, что меня беспокоят только дела моего агентства. Конечно, и мне выгоднее, когда ты больше зарабатываешь, но мне хватает других музыкоделов. Мне просто неприятно, что мой лучший работник получает так мало. Ты какой-то отсталый, Эрлин. Тратишь время и деньги на собирание этих древностей – как, бишь, их называют?

– Патефонные пластинки.

– Да. И эти заплесневелые старые книги о музыке. Я не сомневаюсь, что ты знаешь о музыке больше, чем кто угодно, но что это тебе дает? Конечно уж, не деньги. Ты лучше всех, и стараешься стать еще лучше, но чем лучше ты становишься, тем меньше зарабатываешь. Твой доход падает с каждым годом. Не мог бы ты время от времени становиться посредственностью?

– Нет, – сказал Бак. – У меня это не получится.

– Подумай хорошенько.

– Да, насчет этих заказчиков. Некоторым действительно нравится моя работа. Они платили бы больше, если бы союз разрешил. А если мне выйти из союза?

– Нельзя, мой мальчик. Я бы не смог, брать твои вещи – во всяком случае, я бы скоро остался не у дел. Союз музыкоделов нажал бы где надо, а союзы исполнителей и текстовиков внесли бы тебя в черный список. Джемс Дентон заодно с союзами, и он снял бы твои вещи с видеоскопа. Ты живо потерял бы все заказы. Ни одному заказчику не под силу бороться с такими осложнениями, да никто и не захочет ввязываться. Так что постарайся время от времени быть посредственностью. Подумай об этом.

Бак сидел, уставившись в пол.

– Я подумаю.

Халси с трудом встал, обменялся с Баком коротким рукопожатием и проковылял к двери. Бак медленно поднялся и открыл ящик стола, в котором он хранил свою жалкую коллекцию старинных пластинок. Странная и удивительная музыка…

Трижды за всю свою карьеру Бак писал коммерсы, которые звучали по полчаса. Изредка у него бывали заказы на пятнадцать минут. Но обычно он был ограничен пятью минутами или того меньше. А ведь композиторы вроде этого Баха писали вещи, которые исполнялись по часу или больше, – и писали даже без текста!

Они писали для настоящих инструментов, даже для некоторых необычно звучащих инструментов, на которых никто уже больше не играет, вроде фаготов, пикколо, роялей.